Текст книги "Куда приводят сундуки"

А какими они могли быть вообще, эти Серёжа, Володя, Таня, Маша, Софья?..

Мы говорили почти шёпотом, сгрудившись над листами игры.

Да и не столько сама игра была ценностью, сколько это милое происшествие столетней давности: ребята прятали игру друг от друга, обменявшись запиской…

И эти гимназисты, бывшие на каникулах, и само событие не были вымыслом какого-то писателя, они были частью реальных московских дней, давно минувших…

Мы буквально выпустили этих «узников» из недр сундука, впустили их в нашу современную жизнь, позволили ЖИТЬ здесь, у нас, с нами, в нашей памяти…

Раньше их не было, а теперь, вот, есть. Отныне и навсегда.

Это осознание меня больше всего потрясло: раньше я сталкивалась только с книжными героями. А здесь – настоящее письмо, настоящие чернила, настоящая буква «ять» и настоящая маленькая клякса внизу пожелтевшего листа.

– Ну, что я могу сказать? Это немного не по моему профилю, – первым нарушил молчание Афанасий Иванович. – Мой интерес – только замки. Хотя, содержимое сундуков мне тоже небезразлично… Мой дед держал в таком дорожном сундуке какие-то свои записи или чертежи. Он был изобретателем. В двадцатые годы ему удалось бежать из России. Это было незадолго до моего рождения. Границу он пересекал налегке. Сундук он оставил в своей городской квартире, надеясь вскоре вернуться. Так гласит семейное предание!

Надежда Платоновна молчала, не покидая своего «поста» у входной двери.

– Афанасий Иванович, а что именно он изобретал? – спросила я.

– Не знаю точно, но у него были исключительно талантливые руки. По образованию он был гражданским архитектором. Вероятно, записи его были на соответствующую тему.

– Но ведь таких сундуков сотни. – сухо сказала Ирина мама. – На что Вы надеетесь?

– Таких сундуков не сотни, а тысячи. Но дело в том, что последний адрес деда был как раз улица Гиляровского, только раньше она называлась 2-ой Мещанской. Помните, Ольга Константиновна, я сразу же спросил Вас, откуда родом этот сундук? Это всегда мой первый вопрос… На этот раз надежда была…

– Но ведь шансы действительно минимальны! – крикнула Ирина.

– Да, я знаю, но не могу не искать.

– Пойдём, Афанасий ты мой Иванович, добреду с тобой до твоего крылечка, поздно уже, – устало сказала Надежда Платоновна, беря старика под руку.

Лев Георгиевич пошёл проводить их до калитки.

– Ну, Вера, те ли сокровища Вы искали в сундуке? – высокомерно спросила Ольга Константиновна.

– Нет, я искала просто мой сундук… Но ЭТА находка меня потрясла, я ни о чём подобном не подозревала.

– Как чудесно Вы с Афанасием Ивановичем дополняете друг друга: Вам нужны сундуки, ему – содержимое. Вам нужно вместе дела вести!

– Ему нужно не только содержимое. Ему нужен замок на сундуке посложнее. Кроме того, Ольга Константиновна, сундуки – это не единственный его интерес. Имеется ещё коллекция из сорока четырёх велосипедов в бункере, лифт…

– Довольно информации! Я долго буду засыпать.

– Девчонки, спасибо, что не спросили у старика про тоннель! – весело крикнул Лев Георгиевич, вернувшись на кухню.

– Да, Ольга Константиновна, ещё и подземный тоннель, куда мы проникли через люк за кладбищем деревни Акатово.

– Вера, это уже похоже на месть! Остановитесь!

Ольга Константиновна моментально поднялась со стула и гордо удалилась в комнаты.

– Кто-то поставил на место нашу маму, – улыбнулась Ирина. – Пап, Афанасий на прощание тебе ничего особенного не сказал?

– Нет. С сундуком всё выяснено до конца. То, что именно мы в его дом проникли, он так и не понял. И относительно тоннеля мы пока вне подозрений.

– И что именно я заперла снаружи его гениальный бункер – он тоже не в курсе. Ну и если даже именно он обнаружил мои перчатки на крыльце – он не знал, что они именно мои.

– И это значит, что мы можем продолжить наши поиски! – вырвалось у меня.

– Главное мы уже нашли. – Ирина похлопала ладонью по крышке сундука.

– Дочь, а Вера, кажется, читает мои мысли: мне бы хотелось взглянуть на мастерскую нашего почтеннейшего коллекционера, если она существует в природе.

– Пап, а попросить его сейчас открыто нельзя было? Мы вроде расстались не врагами.

– Уверен, что он отказал бы. Оля, а где та макулатура, которую мы в сундуке обнаружили, когда с чердака его спустили? – крикнул Лев Георгиевич.

– Дома, в квартире. Но разве ты не помнишь, что это не чертежи и не статьи по гражданской архитектуре? Я поэтому даже и не стала упоминать про них при старике, – Ольга Константиновна возвращалась на кухню.

– Помню, но предполагаю, что страсть к конспирации у Афанасия – черта наследственная. К тому же совершенно не обязательно, что его грустная история правдива. Ты мо– жешь мне на время отдать эти как бы квитанции?

– Разумеется, Лев, но только если ты пообещаешь мне немедленно пустить эти бумаги на растопку, – Ольга Константиновна указала пальцем на печь.

– Конечно, Оля. Незамедлительно после прочтения.

– И я настаиваю на том, чтобы меня по вопросам сундуков больше не беспокоили!

– Конечно, Оля, по вопросам сундуков – не будем…

– Пап, а тоннель? А десятая дача?

– А Баскаковы? – неожиданно для всех выпалила Ольга Константиновна, уставившись на меня немигающим взглядом.

– Нет, уж, товарищи, предлагаю определиться: либо миска с макаронами, либо…

– Принудительное лечение, – подмигнула мне Ирина. – Так ведь там такие же миски выдают!

В эту минуту на середину комнаты вышел Шарик: видимо, слово «миска» заставило пса покинуть свою лежанку. Из его пасти выглядывал шершавый бок основательно обглоданной кости, на конце которой болтался бесформенный комок чёрной материи.

Пёс вилял хвостом.

– Шарик, сокровище наше, что это у тебя к ужину прилипло?.. Ого!.. А вот и искомая улика… – Ирина отцепила от косточки остатки своих перчаток. – Твоих рук дело, чудище? – Ирина слегка дёрнула пса за ухо.

– Моих! Можешь мной гордиться! – ответил хвост за Шарика.

– Умом и сообразительностью, умом и сообразительностью, – заключила я.

– Это ещё не всё! – улыбнулся нам пёс, обнажив свои замечательные белые клыки здоровой молодой собаки (старые собаки улыбаются реже – стесняются своих клыков, желтеющих со временем), и скрылся за печкой.

Вернулся он с дозревшей лакированной сумочкой Карениной, оставленной Ириной по середине ночной улицы напротив дома Афанасия. Пёс яростно хлестал себя по бокам хвостом.

– Вор! – закричала Ольга Константиновна, вскакивая из-за стола.

– Сокамерником будет! – рассмеялась Ирина.

– Предлагаю взять у Афанасия Ивановича ускоренный курс конспирации! – торжественно произнёс Лев Георгиевич.

Шарик утвердительно покачал головой.

Часть 2

Ирина позвонила мне через два месяца после чудесного возвращения моего сундука (кстати говоря, я так и не смогла до сих пор вывезти это сокровище из Салтыковки: родители никак не хотели определиться с местом для нового жильца в нашей московской квартире, а в доме Льва Георгиевича под сундук была выделена отдельная кладовая).

– Вера, тебе надо переезжать к нам!

– Что значит переезжать?! Насовсем?!

– Насовсем или по крайней мере до осени. Дом у нас большой. Все дальние комнаты – твои. Вход отдельный. Плитку электрическую мы тебе добудем, чтобы на кухне не мешаться друг другу. Короче говоря – приезжай!

– Ира, подожди… Что случилось?

– Ничего, всё в порядке. Просто тебе надо приехать.

– Нет, я чувствую по твоему голосу, что у вас что-то произошло…

– У нас – всё в порядке, поверь. А вот в нашем лесу пахнет ванилью.

– Ванилью? В лесу? Ну и что?

– А то, что ванилью в мае в подмосковном лесу пахнуть не должно. Всё! Мы тебя ждём в ближайшие выходные с вещами.

В ближайшие выходные с большим синим чемоданом на колёсиках я выкатилась на салтыковскую платформу. Воздух… Небо… Ти-ши-на…

Через 40 минут я открывала дверь на террасу ропетовского теремка по Аптекарской улице. Нашего теремка! В центре террасы, мордой к двери, сидел Шарик – наш, – подметая хвостом пол.

– С утра так сидит, – пояснил Лев Георгиевич, не поднимаясь из-за большого круглого стола – мы ему вчера намекнули про гостей (стол традиционно был завален толстыми тетрадями и цветными карандашами), – Ну, Вера, приветствую!

– И я Вас. Как идут дела без меня? Какие новости?

– По части новостей есть кое-что. Сейчас Ирина вернётся и расскажет. Она в библиотеке для нас должна кое-что взять. Вы, Вер, пока располагайтесь в комнатах. Мы там вчера печку протопили, подсушили немного наши древние стены… Я главу должен закончить. Через пол часика побеседуем, хорошо?

В комнатах было довольно тепло. Меня встретили мои знакомые пыльные глобусы на книжных шкафах и всё тот же сухой пыльный букет астр в керамической вазе. Как будто я и не уезжала!.. И всё же интересно, с каких пор эти цветы здесь увядают? А вдруг, с той самой осени, когда здесь последний раз гостила Ольга Константиновна, когда вся семья была в сборе?..

Входная дверь дома тихонько скрипнула: вернулась Ирина. Кухня сразу наполнилась нежным перезвоном чашек и блюдечек.

– Дочь, ты с ума сошла? Огурцы в огороде к посолу созреют, когда мы этот талмуд до конца осилим!

– Пап, огурцы у нас в огороде никогда не созреют – их там нет. И эта книга – лучшее, что было по словам библиотекарши. Я же ей сказала, что это для тебя.

Ирина бегала от буфета к столу и обратно.

Я вышла на кухню.

– Так! Если вы сейчас же не соблаговолите мне подробно объяснить, что у вас тут произошло за время моего отсутствия, я покачу свой чемоданчик обратно в сторону станции. Ну, кто начнёт?

Шарик вылез из-за печки и подошёл ко мне, виновато прижав уши и опустив хвост.

– Шарик! Ты – свободен. Ты по-русски плохо разговариваешь. Пусть хозяева твои отчитываются. Ирина, Лев Георгиевич, чемодан свой я ещё не разбирала. Довольно меня томить ожиданием. Или вы мне доверяете? В таком случае, господа, вы унижаете меня своим недоверием!

Ирина расхохоталась: пародия на Ольгу Константиновну удалась на славу (мне поверил даже Шарик!).

– Понимаете Вера, – усмехнулся Лев Георгиевич, скрестив на груди руки и откинувшись на спинку стула, – мы с дочерью силимся понять, почему в нашем лесопарке уже не первую неделю периодически пахнет ванилью. Знаете, что такое ваниль? Как её принято у нас, у людей, использовать?

– Кондитерское производство – это единственное, что мне приходит в голову, – ответила я.

– Совершенно верно. Кстати, натуральная ваниль – удовольствие недешёвое. И вот в нашем лесу этого кондитерского производства никогда не было. Понимаете? Производства – нет, а запах – есть. И нас это немножко беспокоит.

– Значит, не в лесу, а где-то… рядом… обязано быть!

– Я пытаюсь убедить в этом папу.

– Товарищи, в радиусе пяти километров от эпицентра запаха нет вообще никаких признаков цивилизации, поверьте! Я всю жизнь здесь живу. Я знаю этот лесопарк отлично.

– Пап, ты вчера вечером сам выдвинул версию гномов, а они, как известно, всегда в подполье.

Лев Георгиевич отмахнулся и уставился в окно.

– А что это за толстенная книга? – я заняла место за обеденным столом и налила себе чаю.

– Это единственная серьёзная книга по кулинарии, которая имеется в нашей салтыковской библиотеке. Мы с папой решили понять хотя бы приблизительно, как используют эту ваниль… Как с ней обращаются, понимаешь? Более современной литературы не нашлось, а журналы с картинками – это несерьёзно. К тому же библиотекарша меня убедила, что это шедевр кулинарной литературы.

– Позвольте-ка, я полистаю… Елена Молоховец… Библиотекарше вашей, наверное, лет семьдесят?

– Восемьдесят один, – мрачно ответил Лев Георгиевич.

– Как интересно: «Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве. Составила и издала Елена Молоховец. Санкт-Петербург, 1901 год». Здесь больше тысячи страниц!

– Вер, ты тоже паникуешь? Но нас – трое. К тому же нам не нужны все без исключения рецепты. Только выпечка. И только с ванилью. Кстати, библиотекарша просила с книгой обращаться нежно. Она – «в лесу родилась ёлочка». Там надпись дарственная внутри: «Леночке Соловьёвой от „В лесу родилась ёлочка“ в день её двадцатилетия. 28 июля 1949 года.» и «Моей Рае от мамы Сони. С Рождеством! Радуй теперь своих мужчин чудесными кушаньями. 1905 год», – прочитала вслух Ирина.

– Ого! Ну-ка, ну-ка, дай взглянуть, – оживился Лев Георгиевич, протягивая обе руки через стол. – Это же наша Раиса Адамовна Кудашёва! Вера, а Вы, наверное, не в курсе, кто это?

– Нет, я только по части Молоховец: мне кажется, у моей бабушки было что-то подобное в деревне, но по объёму потоньше… Может, просто кто-то когда-то страницы вырвал.

– Кудашёва – это автор той самой детской песенки «В лесу родилась ёлочка». Она снимала комнату в нашей Салтыковке, на Октябрьской улице, в дачном домике. Кстати, эта улица недалеко от нашего теремка. Раиса жила там пять или шесть лет, у одних и тех же хозяев, вместе со своей сестрой тётей Машей. Мой отец с ними общался. Хорошие ба– бульки были… Дворянское воспитание… Кудашёва, кстати, была настоящей княгиней. Основательно скрывала этот факт всю жизнь. Это её и спасло. Между прочим, она тоже являлась членом Общества старых дач. А в Москве работала где-то библиотекарем и учителем в школе. И то, что она сочиняет стихи, тоже скрывала…

– Это почему же? Стихи же детские, совершенно безобидные. – удивилась я.

– Ну, во-первых, в молодости у неё были не только детские стихи, были всякие, и даже весьма романтического содержания некоторые. Была даже одна повесть для юношества – раньше так называли книги для вашего возраста. Но как-то это произведение быстро забылось, она его никогда отдельной книгой не издавала, только в «Русском вестнике», был такой толстый литературный журнал сто лет назад. Это была история первой любви одной молодой девицы. Но скрывала она свои сочинения по другой причине: её родители принадлежали высшим кругам общества, где сочинительство считалось делом непристойным. Тем более для молодой девушки. Хочется сочинять – пожалуйста. Но для себя, в альбом, в дневник. В стол, одним словом! Поэтому Раиса печаталась в молодости под псевдонимом. Ну а после 1917 года развивала в себе только педагогический талант. Увы! Но поколение моего отца знало несколько детских стишков Кудашёвой ещё до появления «Ёлочки». Просто потом под натиском других авторов её стишки стали забываться.

– А Леночка Соловьёва? – спросила Ирина.

– Это была дочка хозяйки дачи. Ей исполнялось 20 лет в 1949 году, и вот эту книгу Кудашёва ей и преподнесла. А Раисе она была подарена, как я понимаю, её матерью. Возможно, в тот год, когда она выходила замуж за своего князя Кудашёва. Раиса к нему сначала в гувернантки нанялась, для сына Алёши. Князь был вдовец… Влюбился в Раису! Они оба, отец и сын, в ней души не чаяли…

– Пап, откуда такие познания?

– Я же говорю, мой отец с ней общался. Я просто помню его рассказ. Девичья фамилия у Раисы была Гидройц – обрусевшие немцы или латыши… Это же интересно! И это совсем рядом с тобой – надо знать такое.

– Лев Георгиевич, а там сейчас никого не осталось, на этой даче, кто мог бы ещё что-нибудь рассказать?

– Остался. Сын этой Леночки Соловьёвой остался. Я пытался с ним беседу наладить несколько лет назад. Математик с мировым именем! Но может вести диалог только на тему математики. Остальные сферы жизни ему неизвестны. Он сказал, что помнит эту Раису Адамовну. Я уже обрадовался, блокнот свой достал, а он вынул из кармана свою ручку и весь блокнот исписал какими-то формулами, потом вошёл в дом, заперся изнутри… На этом встреча и закончилась. А Раиса Адамовна в Москве похоронена на Пятницком кладбище. Она умерла в середине шестидесятых годов. Отец ездил на похороны… Ладно, девчонки, Молоховец – так Молоховец! Вообще, Ирина, удивительно, что наша недоверчивая библиотекарша выдала тебе на руки эту дважды историческую книгу.

– Пап, но я же тебе сразу сказала, что в библиотеке прозвучало твоё имя. А значит – всё доступно, любая литература.

– Ты сказала ей, что я задумал новую книгу «Производство и использование ванили в быту»? Или «Пироги или жизнь»?

– А как насчёт «Трое на кухне, не считая собаки»? – предложила Ирина.

– «Путёвка на кухню» – тоже неплохо, – усмехнулся Лев Георгиевич.

– Кстати, а как поживает ваша мама? – спросила я у Ирины.

– Оля в доме отдыха, – ответил за дочь Лев Георгиевич, не поднимая лица от книги.

– В смысле?

– Вер, какой тут может быть смысл? Дом отдыха – это дом отдыха. Папа её в Введенское пристроил на месяц. Обстановка там абсолютно антикварная – бывшая усадьба. Вид из окна потрясающий: дом стоит на высоком берегу Москвы-реки. Публика вполне интеллигентная. Всё как мама любит! Ты не волнуйся, вы с ней летом здесь обязательно пересечётесь.

– Вера, Москва убьёт в Вас всё живое. Станете роботом. Будете поворачивать голову вправо и влево, говорить «да» и «нет» и ничего при этом не чувствовать. Берегитесь! – добавил Лев Георгиевич, изучая оглавление заветной книги. – Итак, начинаем с пряников. Все согласны?

Весёлая она была дама, эта Елена Молоховец! А может, это просто особенности дореволюционной грамматики нас так смешили. Лев Георгиевич по своей писательской привычке копировал в записную книжку целые абзацы. Думаю, автор кулинарной энциклопедии был бы очень удивлён тому, как используют её великий труд (дело всей жизни!) её далёкие потомки: зачитывают вслух по очереди по одному рецепту, смеются до слёз, кое-что переписывают в свои блокноты и опять смеются.

Особенно нас повеселили различные «бабы». Мы пришли к выводу, что так называли просто сладкие белые булки – большие и мягкие. Для них замешивали дрожжевое тесто и отправляли в очень горячие печи. А названия у них какие были! Прямо высокохудожественное что-то было в именах этих «баб»:

Баба тяжёлая, которая не скоро черствеет;

Баба тюлевая;

Баба капризная;

Баба мировая;

Баба для приятелей;

Баба очень вкусная;

Баба на желтках другим манером;

Баба сакраментка;

Баба кружевная;

Баба прозрачная…

Какие-то особые отношения были у Елены Молоховец с этими «дамами».

Первые двадцать рецептов мы изучали тщательно, то есть пытались вникнуть во все особенности выпечки этих сладких радостей. Молоховец утверждала, что «в конечном итоге удача баб более всего зависит от дрожжей»…

Очень нас удивили такие рекомендации автора: «Взять три стакана желтков и взбивать один час» или «Желтки с сахаром растирать добела, в тёмном месте». Не меньше поразила нас необходимость пользоваться тем сахаром при выпечке, который «самый хороший, самый мелкий, просеянный сквозь шёлковое ситечко», а яйца при этом должны быть «самые свежие и полные»…

– Да-а, от пустых яиц толку, наверное, совсем нет, – улыбнулась я.

– Ну почему же нет? – удивился Лев Георгиевич. – Их можно на ёлку вешать под Новый год. Сейчас в магазинах ёлочных украшений полно, а в моём детстве мы прокалывали сырое яйцо иголкой, высасывали содержимое, а скорлупку приспосабливали под туловища для всяких гномиков. Чего смеётесь? Бороду и шевелюру из пакли приклеивали, глаза-рот пририсовывали и вот – ручной труд! Ну, что там нам ещё Молоховец предлагает?

– Ещё Молоховец просит не забыть «при варке раков оставшиеся скорлупки вымыть, высушить и истолочь на раковое масло». Будем толочь? – спросила Ирина.

– Ирина, мы же хотели пряниками заняться…

– Пап, подожди. Здесь и до пряников много всего смешного… Вот, например: «В печеньи пирожного самое главное, разумеется, печь» или ещё «Торт на 6 человек должен быть, как обыкновенно, круглый. Но теперь делают торты и четырёхугольные»… А как вам нравится вот такая информация: «В описании тортов порция назначена полная, то есть из неё выйдет торт на 24 человека». Представляете себе торт на 24 человека? Я – нет!

– Это какой же под такой торт нужен стол? А какое блюдо? Собственно, а какая же должна быть огромная печь, чтобы в неё вместились коржи? Это же летающие тарелки, а не коржи, если они на 24 человека рассчитаны… – рассуждал Лев Георгиевич. – Ну-ка, что у тебя ещё интересного, дочь?

– Ты говорил о блюде… Вот здесь интересно: «Выйдет хвороста полное блюдо с верхом». Какое блюдо – не уточняется… Что, у всех хозяек раньше были специальные блюда под хворост?

– Возможно, до революции и были. Какие-нибудь тарелки-хворостушницы. Или хворостунницы… В крайнем случае хворостянницы.

– Пап, а как понимать «Испечь сухонькие вафли, но, чтобы не подгорели»? И почему она пишет «сухонькие», а не «сухие»?

– Мне кажется, что «сухонькие» – не такие сухие как «сухие», – выдвинула я свою версию.

– Согласен! А зачем ей, кстати, сухонькие вафли?

– Она предлагает рецепт пирога «из вафлей со сливочною массою, замороженный»… Какой кошмар, его надо засыпать перед подачей на стол колотым льдом с солью…

– Дочь, так ведь холодильников раньше не было!

– Нет, я поражаюсь другому: сколько же я истрачу времени на приготовление?!. А вот это замечание мне очень нравится: «Ничего не получится, если нет большой медной шарлотницы». У нас её нет, ведь так? Значит мы свободны от подобной потери времени. Давайте по вторым блюдам пробежимся, что ли?.. «Яблоки фаршированные миндальною массою с миндальным молоком»…

– Дочь, это опять десерты.

– Да. Просто не могу оторваться… Что такое миндальное молоко?

– Молоко из миндаля! – ответили мы хором с Ириным отцом.

– Какие вы умные! А где его взять?

– В миндале! – снова хором выкрикнули мы.

– Так. Понятно. Давайте поговорим о картошке. «Очень молодой и маленький картофель не вкусен, вреден и дорог, так как продаётся фунтами. Мороженый вреден для желудка». Вы что-нибудь поняли?

– В целом – да. Интересно, а как продавали нормальный картофель? Вёдрами? Корзинами? Грибы, кстати, до сих пор на всех провинциальных рынках продают кучками. Это такая своеобразная мера веса. Причём кучка у каждого грибника своя, – усмехнулся Ирин папа.

– Кстати, о грибах тут тоже есть… Вот интересное замечание: «По наружному виду трудно отличить безвредные грибы от ядовитых». Прекрасно! А как же их ещё отличить?

– Остаётся только по запаху, – предложила я.

Мы посмотрели на Шарика. Почему собаки не обучены искать грибы? Так было бы удобно! Кажется, во Франции есть специальные курсы, где псов обучают искать деликатесные грибы трюфели. Эти грибы настолько черны, что человеческому глазу трудно отличить их от почвы. А покушать таких грибов очень хочется. И вот тогда на помощь приходят псы…

– Ну, тогда везите меня во Францию обучаться! – подмигнул нам Шарик.

Мы грустно вздохнули и продолжили чтение.

– «Никакого кушанья из медной кастрюльки не оставляют в медной кастрюльке, легко отравиться», «Всегда надо брать всё свежее, следовательно, и самую лучшую говядину, потому что в ней важно для здоровья не столько количество, сколько качество», «Варится всё гораздо дольше, чем жарится»… А вот это изречение, по-моему, самое гениальное: «К разварной говядине подаётся соус номер 419».

– Ирин, там, что, рецепты всех предыдущих 418-ти даны?

– Вер, конечно! А ты как думала? Настоящая хозяйка должна уметь готовить все 419 соусов.

– А сколько их всего?

– Ты знаешь, я даже не хочу смотреть!.. «Долго не варить. Обернутся кашей».

– Соусы?

– Нет. Макароны!

Вскоре Ирина прониклась такой жалостью к дореволюционным хозяйкам, которые самоотверженно проводили у плиты двадцать четыре часа в сутки, что предложила отправить труд Молоховец на растопку. Ко мне тут же пришла уверенность, что кто-то именно так и поступил с кулинарной книгой моей бабушки, которая по неизвестным доселе причинам была в двое тоньше её книжного корешка.

– Дочь, я тебя очень понимаю, – Лев Георгиевич как будто прочёл мои мысли. – Думаю, что в итоге такое желание приходило на ум многим… Может быть, это и есть причина того, что данная кулинарная книга является в наше время довольно большой редкостью. Ну, и продукты, которые нужно закупать для приготовления всей этой вкуснятины, стали исчезать со временем из обычных магазинов… Вы вот только представьте себе, девчонки, двадцатые годы прошлого века: в стране полная неразбериха, голод, люди умирают… Горсть крупы дороже золота, продукты первой необходимости люди вынуждены выменивать на рынках на носильные вещи. А потом, всю дорогу до дома, тщательно прятать эти продукты, чтобы не отняли… Молоховец в таких условиях – издевательство.

Короче говоря, мы стали теперь обращать внимание только на особенности языка книги. А до пряников мы так и не дошли. И от чего «зависит удача пряников» мы не выяснять не стали.

Искомых рецептов с ванилью было совсем немного. Может быть, эта пряность в принципе не была популярна в России. Может быть, она была дороговата для большинства читателей этой книги. В общем мы пришли к выводу, что если кто-то что-то когда-то пёк с использованием ванили (во времена Молоховец), то это должны были быть кексы.

Мою версию парфюмерного производства – вместо кондитерского – Ирина отвергла категорически.

– Вера, тот запах в лесу возбуждает желудок до такой степени, что мы с папой буквально сразу же после этих «сеансов ароматерапии» бежали в наше кафе у станции и набивали желудки пирожными до отказа. Ужасно есть хотелось, поверь! Сама почувствуешь.

– Я тебе верю. Кстати, Ирина, Лев Георгиевич, а что ваша, извините, наша Каренина по этому поводу думает?

– Наша Каренина? Она как-то после той выставки у библиотеки заходила ко мне на чай, в одиночестве естественно, – начал Лев Георгиевич. – Один единственный раз… А потом куда-то пропала. Я её не видел и не слышал. А самому идти, честно говоря, не хотелось. Время дорого!

– Афанасия Ивановича, соответственно, тоже никто больше не наблюдал?

– Разумеется! Великий конспиратор ушёл в своё подполье, – театрально продекламировала Ирина.

– Ну а если они уже… ну… умерли? – спросила я.

– Вера, они нас всех переживут, вот увидите! – рассмеялся Лев Георгиевич. – И ещё успеют преподнести нам какой-нибудь сюрприз.

– Нет, пап, мы-то как раз и не увидим. Давайте спать ложиться. Завтра в гости к гномам идти. Вера, сапоги резиновые, вон те, у печки, – тебе. Хорошо?

Майский лес прекрасен. Особенно прекрасен! Откуда эта влюблённость в май у нашего возраста? Моя мама предпочитает осень. Не понимаю! Дожди, серое небо, голые деревья, умирание всего вокруг… Как можно это любить? Сколько тоски наводят одни только вечера: шесть вечера и уже темно. А мама говорит: «Это и есть желанный покой. Сама природа диктует нам отсутствие суеты. Подрастёшь – ощутишь приближение осени как потребность души.» Спасибо мама! В шестнадцать лет осень – это конец жизни! И не надо мне никакой философии. Одно только первое сентября чего стоит. Этот жуткий день никогда не уйдёт из памяти. Даже когда я буду отмечать пятидесятилетие окончания школы – буду страдать бессонницей в ночь тридцать первого августа. Папа считает, что если не идти по его стопам и не становиться преподавателем, то от первосентябрьского ужаса можно излечиться лет за пять. Правда, после окончания института.

Таким образом мне осталось не спать тридцать первого августа буквально каких-то десять лет…

Но май я буду обожать всю свою жизнь, клянусь!

И обещаю, что никогда осень не станет для меня «потребностью души».

Птицы сходят с ума от радости: здравствуйте, мушки, жучки, комарики, тепло!..

Ходишь и дышишь, сядешь и дышишь – хочется втянуть в себя весь лес…

– Ирин, знаешь, был такой детский писатель Юрий Яковлев? У него в одном рассказе мальчик откопал зимой фиалку из-под снега… Это я к тому, что фиалками, например, даже зимой, в лесу пахнуть вполне может, – философствовала я по дороге.

– Фиалками. Но не ванилью, – строго ответила Ирина. – Мы уже почти пришли.

Ирина вывела нас на небольшую открытую поляну, скорее – вырубку, часть вырубки.

– Это здесь. Здесь был максимально сильный запах.

– Я не чувствую вообще никакого запаха кроме лесного, – призналась я.

– Давайте пройдёмся вдоль этой вырубки. Вероятно, сменится ветер, и мы обязательно ухватим за хвост ванильный аромат, – предложил Лев Георгиевич.

Мы дважды прошлись вдоль вырубки по хорошо протоптанной песчаной тропинке.

Запаха не было ни малейшего! Но уходить из леса совершенно не хотелось. Лев Георгиевич предложил ради забавы поискать каких-нибудь ранних грибов – к ужину.

Мы углубились в березняк и минут через пятнадцать оказались на берегу Пехорки.

Подойти к самой воде из-за весеннего разлива не получилось. Неожиданно из прибрежных кустов выскочила пара уток, мы их случайно вспугнули. Ещё какая-то серая длинноногая птичка быстро-быстро пошлёпала по воде прочь от нас (казалось, она не плыла, а именно бежала по речной глади), успевая на бегу выудить что-то съестное из прибрежной жижи.

– Друзья! А крокодилов зимующих у вас тут не нет? – спросила я.

– В Пехорке есть всё! – торжественно ответила Ира. – У нас здесь вся таблица Менделеева! Из неё вполне может какой-нибудь монстр образоваться.

– А это – что? Замок Менделеева? – я показала рукой на двухэтажное строение из красного кирпича в ста шагах от нас.

– Это старое гидротехническое сооружение, – рассмеялся Лев Георгиевич. – По-моему, ещё довоенное.

– Пап, а это не могло иметь отношение к той самой канализации, которая задумывалась при строительстве Салтыковки? Помнишь, Каренина рассказывала, когда нам карту передавала?

– Дочь, не знаю… Я не задумывался никогда. Я здесь лазил, мальчишкой: помню, где-то труба гигантская была с очень красивым красным краном. Мы хотели кран этот скрутить и вместо руля на велосипед пристроить.

– Скрутили?

– Отец отговорил. Хотя здесь уже тогда ничего не функционировало… А потом кто-то всё же этот кран стащил.

– Наверное, Афанасий вас опередил – с ним воспитательные работы было проводить некому, – рассмеялась Ирина. – Давайте поближе подойдём к этому «водяному замку».

Вблизи кирпичное сооружение действительно напоминало настоящий средневековый замок: центральная башня этажа в два-три по современным меркам, по бокам – две пристройки пониже, такие же круглые, без окон, без дверей, только с небольшими «архитектурными излишествами» под самой крышей (так мой дедушка называл украшения на стенах и крышах домов). Здесь крыши не было никакой. К центральной башне был припаян на самом верху «капитанский мостик» – железный балкончик с перилами. Судя по всему, к нему раньше вела лестница. Забравшийся (смотрящий) мог прекрасно обозревать всю долину Пехорки – наш салтыковский берег и Кучино на противоположном берегу.

Но главное, он мог видеть то, что происходит внутри центральной башни и в двух меньших… Короче говоря, нам очень нужна была сейчас лестница.

И Лев Георгиевич нашёл её под кучей валежника, в двух шагах от башен, тщательно промазанную машинным маслом, очень тяжёлую и абсолютно крепкую.

– Девчонки, ещё месяц, и мы бы её точно не увидели – здесь всё травой поросло бы… А ведь её кто-то специально так хранит… Чудеса… Ну, лезем?