Текст книги "Куда приводят сундуки"

А больше всего нас поразили три чудесных маленьких ящичка с наклеенными бирками «Перчатки», «Шпильки», «Бижутерия», которые каким-то хитрым способом были встроены изнутри в крышку сундука (она была открыта). Прямо не сундук, а гигантская шкатулка! Чтобы ящички не выдвигались в дороге без надобности, их прижимала доска с кожаной петлёй. Чтобы заглянуть в ящички, нужно было сначала отстегнуть доску.

Ящички были выкрашены свежим ультрамарином, а надписи на бирках были на французском языке…

Так. Опять ультрамарин. Опять французский язык. Лев Георгиевич погрозил сундуку всевидящим писательским кулаком. В воздухе моментально запахло злым молчанием человека, снова столкнувшегося с несправедливостью.

Мы опустились на пол перед сундуком. К счастью, мы были на тот момент в зале одни – уборщица пела в картинной галерее. Не касаясь экспоната, мы стали внимательно ощупывать взглядом каждый сантиметр сундука, доступный нашим глазам. Ничего интересного! Только Льву Георгиевичу удалось обнаружить большую бумажную наклейку «изъ Тулы до Москвы 936» на «его» боковой стенке.

Открытая крышка сундука была совершенно полая. Но эта полость была ограничена тканными ремнями: возможно, туда, за эти ремни, убирали шляпы, чтобы те не перемешались с основным багажом и помялись в пути.

Ирина не удержалась и одним пальцем отогнула на себя дощечку с кожаной петлёй, придерживающей верхушки ящичков «для сопутствующих товаров». На тыльной стороне дощечки была этикетка идеальной сохранности, на сей раз на немецком языке.

– Сундук для путешественников, походников и охотников, – одними губами прочла Ирина.

Простукивать сундук у нас не было никакой возможности.

– Вам помочь? Подсказать что-то? – вежливо спросила подошедшая смотрительница.

– Да. Вот этот сундук, – начал Лев Георгиевич, – он в вашем музее откуда? Кто-то отдал?

– Совершенно верно. Это дар. Как и многие наши экспонаты. Нам давно пора таблички специальные делать с именами дарителей, а мы всё забываем. Я сейчас найду в своих папках. Вы можете пока другой зал осмотреть?..

Мы молча повиновались.

– Петрова З. С.! – торжественно сообщила смотрительница, присоединившись к нам через десять минут. – Обещаю вам, что сегодня же сделаю соответствующую бирку. Этот сундук у нас находится уже десять лет.

– Петрова З. С.?.. Скажите, а фамилия Каренин вам ни о чём не говорит? – начал Лев Георгиевич.

– Каренин?.. Ка-ре-нин?.. Вы издеваетесь надо мной? – женщина побледнела и даже немного отошла от нас. – Вы действительно хотели сказать Каренин?..

– Да, совершенно верно, Каренин. Это весьма пожилой господин. Проживает в Салтыковке. Дачник! По совместительству – специалист вот по этим сундукам… Любит синий цвет…

– Нет, я не знаю никакого Каренина… Только Каренину…

– Надежду Платоновну? – обрадовался Лев Георгиевич.

– Нет, Анну… – беспомощно возразила смотрительница, сняв очки и лихорадочно протирая их подолом длинной юбки. – Я напишу табличку завтра. Приходите, проверьте. Нет, я прямо сейчас её напишу!

Женщина выскочила из зала и заперлась у себя в каморке.

Мы долго извинялись перед ней через закрытую дверь. Каждый в отдельности, все хором – женщина только отвечала, что «всё в порядке и вам нужно прийти завтра»…

Мы вышли из здания. Осматривать картинную галерею никому не хотелось.

– Прикажите до Обираловки? – задумчиво произнёс Лев Георгиевич на крыльце музея.

– Да. Но сначала по очень сладкому и очень холодному мороженому! – строго ответила Ирина.

Мы решительно перешли улицу Новую, организовав у палатки с мороженым небольшую очередь из трёх человек. Купив по эскимо, мы уверенно взяли курс на железнодорожную станцию «Железнодорожная».

– Вы оба, мне кажется, считаете, что там, в музее, нас приняли за сумасшедших, – заявила нам Ирина уже на платформе.

– Не знаю, – ответила я. – Но этой экскурсоводше, или кто она там, мы настроение испортили до вечера – это уж точно.

– А мне кажется, что она сама малость «с приветом», – пробасил Лев Георгиевич. – Ведь старик Каренин существовал. Муж Анны! И он такой же плод фантазии Толстого, как и его законная супруга, Каренина. Но, вероятно, симпатии сотрудников этого музея навсегда отданы одной жене.

– Женская солидарность! – улыбнулась я. – Ну, или загадочная русская душа…

Мимо нас по платформе пробежала местная дворняга чёрного цвета. Мы все трое вздохнули и долго провожали взглядом незнакомого пса: соскучились по нашему Шарику!

– А вторую манжетку я всё равно на барахолке им куплю… А то хочется пойти поискать на путях утраченную деталь туалета…

– Папа?!

– Простите, девочки… Я и сам стал «с приветом» из-за этих сундуков и супругов Карениных. Выдуманных и существующих… Зато какой сюжет… В обоих случаях!

Последние две фразы Лев Георгиевич пробурчал себе под нос.

Мы сошли в Салтыковке. Молча выпили чаю в кафе. Закупили домой несколько маленьких тортиков, попросили продавщицу положить в большой бумажный пакет мягких белых булок и ржаных багетиков; через дорогу, на рынке, выбрали для Шарика говяжьих костей и куриных крыльев и медленно поплелись к нашему теремку. Мы чувствовали себя совершенно разбитыми – не столько от физической усталости, сколько от той новой информации, к получению которой Лев Георгиевич агитировал нас накануне. Мне кажется, мы ощущали некое лёгкое сундучное помешательство… Лёгкое, но всеобщее. Сундучной манией это пока трудно было назвать. Но никогда не знаешь ту грань, за которой естественный познавательный интерес превращается в маниакальное преследование, в больные фантазии и ролевые игры, а потом и в декаданс… А хуже всего бывает то, что ты жаждешь найти единомышленников, друзей по несчастью.

И, увы, рано или поздно находишь их…

Вот не надо нам было развивать вслух эти декаданские мысли, не надо! Потому что подходя к калитке, мы увидели издалека на крыльце прекрасную и нежданную Ольгу Константиновну, которая немедленно вскочила со ступеней и бросилась нам навстречу, размахивая на бегу каким-то маленьким белым квадратом в руке.

– Собирайтесь! Вы не там ищите! Искать надо вот здесь! – Ольга Константиновна задыхаясь подлетела к калитке, помахивая в воздухе почтовой открыткой.

– Оля?! Ты сбежала из Введенского?

– Нет, Лев. Отдых меня вполне устраивал до сегодняшнего дня. У меня закончились книги. Библиотеки в усадьбе оказалось недостаточно. Я отпросилась домой до следующего вечера и на наших почтовых ящиках я обнаружила эту открытку. Вот, полюбуйтесь: «Мне повезло, дорогая кузина, мне повезло!» На прекрасном французском написано. Но главное – адреса: открытка отправлена из вашей Салтыковки три недели назад, а предназначена она пожилой даме с первого этажа, той самой, которая коллекционирует у себя дома кошек.

– Оля, а почему ты решила, что это именно ей? Тут нет имени получателя…

– Это же просто: я хорошо знаю всех жильцов нашего подъезда…

– Мама, ты же не выходишь из дома!..

– Правильно, не выхожу. Я нахожусь внутри дома. Но это не мешает мне знать моих соседей. Я бы сказала – наоборот, это помогает мне отлично их знать. И потом, не обязательно видеть, иногда достаточно развитого слуха… Наш дом идёт под снос – я не говорила об этом? Значит, сообщаю теперь эту новость. На моём этаже осталась из дам я одна. Мои соседи напротив – отец и сын, оба пенсионеры. Ты, Лев, можешь их помнить. Они не являются ничьими кузинами. Две другие квартиры пустуют больше года. Их долгое время сдавали, но теперь – никого. Первый этаж временно занимает какая-то огромная семья с десятью детьми. Целый табор! Чудовищная публика! Там кузин много, но никто среди них точно не говорит по-французски, они и на русском общаются с большим трудом… Мать детей – нянечка в детском саду, отец – водитель автобуса, кажется… Им эта открытка предназначаться никак не могла. До них там жила наша дворничиха, ей у себя в каморке было неуютно, она только чай там пила со своими коллегами. Её перевели в другой район несколько лет назад. Никаким иностранным языком она точно не владела. Напротив этой шантрапы живёт как раз наша бабулька. А ещё две квартиры, бывшие коммуналки, окончательно расселили ещё в январе. Там жили два брата, уже старики и их очень пожилая мать, совершенно слепая тётенька, она умерла три года назад. Была у них давным-давно ещё какая-то дамочка, куда делась – не знаю, я не видела её ни разу за последние десять лет. Ну, а у меня нет двоюродных братьев и сестёр, это вам, надеюсь известно. Вот и остаётся только эта любительница кошек.

– А кто отправлял? – хором спросили мы с Ириной.

– Каренина Н. П. И обратный адрес твоего дома, Лев. Кстати, этот обратный адрес написан почему-то латинскими буквами.

– Опять Афанасий! – Лев Георгиевич ударил ладонью по калитке.

– Мам, подожди, получается, что двоюродная сестра Афанасия или Карениной живёт в нашем московском доме?!

– Ирина, это совпадение совершенно меня не удивляет. Москва ещё недавно была большой деревней. Это, во-первых. А во-вторых, Баскаковых было много. Типичный много– численный московский род, как все стандартные купеческие семьи тех времён. Дом Баскаковым принадлежал? Вот и объяснение! Наша старушка вполне может быть Баскаковой. И я бы сказала, что не она – в нашем, а скорее – мы в её доме проживаем. Если, конечно, ваш Афанасий не наврал про своего деда-архитектора и про последнее место жительства этого деда. И если он именно эту старушку именует кузиной, то, выходит, что и он может быть Баскаковым.

– А Афанасий почему же там не живёт? – растерянно спросила я.

– А много ли мы про нашего деда знаем? Вероятно, жил! Ну, во всяком случае – был в этом доме. Значит, в Салтыковке ему комфортнее. Оля, а почему эта открытка была оставлена сверху ящиков? Почему не положена внутрь?

– А потому, что отправитель указал только мою улицу и номер дома. Без квартиры. Почтальон наш, как человек интеллигентный, знает, что в нашем доме всего 8 квартир и единственный подъезд. Значит, методом исключения: каждый жилец сам разберётся – ему это письмо пришло или соседу. Жильцы наши все тоже люди интеллигентные по большей части…

– Были! И все Баскаковы… – устало пошутил Лев Георгиевич – И все говорили на хорошем французском.

– Короче говоря, все жильцы уже ознакомились с этим посланием и каждый определился, ему это или нет.

– Допускаю. А кошатница наша – что? Почему она не забрала это послание себе? Не может быть, чтобы она не выходила ни разу из дома за три недели, ей же кошек кормить надо! – удивилась я.

– Вера! Говорила ли я Вам, что Вы – следопыт? Если нет, то заявляю это сейчас. Конечно, выходила. Если не за кошачьими консервами, то по крайней мере – за тортиками, потому что был день получения пенсии. Тут дело в другом. – Ольга Константиновна многозначительно посмотрела на мужа.

– Конспирация? И сестра – тоже? – спросил Лев Георгиевич.

– Конечно, Лев! Это же так удобно: пришло письмо в подъезд, без указания номера квартиры. Кому надо – тот сам поймёт, что это ему. Захочет – в карман положит. Не захочет – прочтёт и на место вернёт. Попробуй потом докажи, что это именно тебе кто-то посылал. Такая своеобразная шифровка. Поэтому я и примчалась сюда, за вами.

– Два сапога – пара. Он – кузан, она – кузана… Он – кузин, она – кузина… Оля, кстати, а как зовут эту старушку?

– Не знаю!

– И это не удивительно. Генетику никто не отменял. Это я о мании конспирации.

– Пап, существует только мания преследования…

– Видимо, не только! Если у тебя однажды начинается мания преследования, то будь готов к тому, что у твоего соседа очень скоро появится мания конспирации. По-моему, логично. Оля, а ты в квартире её когда-нибудь была?

– Никогда, Лев. Во-первых, там переизбыток кошек. А во-вторых, меня не приглашали.

– Да, это тоже логично… Едем!

Через три часа мы уже заходили в подъезд дома номер 64 по улице Гиляровского.

Ольга Константиновна возглавляла шествие нашей этнографической экспедиции. Открытку-флаг она несла на вытянутой руке (фасад открытки был весьма убогий: несимпатичный игрушечный заяц держал в лапах букет несуществующих в природе цветов, поздравляя всех с 8 марта).

Старушка-кошатница открыла нам дверь очень быстро и без вопросов, как будто сидела весь день под дверью и ждала нашего визита (а вдруг, так оно и было?). Мы пред– видели противоположное развитие событий – в смысле нас вообще могли не впустить и от диалога с нами категорически отказаться. На этот случай у Ирины была приготовлена спасительная ложь: «К маме лезут воры! Нужна Ваша твёрдая рука!» Старушка не должна была остаться равнодушной, тем более однажды она уже предлагала свою помощь по этому поводу. Вероятно, у неё был обширный опыт в подобных ситуациях…

Интересно, а кем она была в молодости?.. Милиционером? Или… вором? Или просто решительной женщиной с твёрдой рукой?

– Это Вам? – вежливо начала Ольга Константиновна, протягивая открытку.

– Это? Да, это – мне. И я уже имела удовольствие прочесть это. Зачем вы мне опять притащили этого бездарного зайца? Это от моего двоюродного братца. Дурак! Надоел мне до смерти со своими играми… Вы извините, слабоумный он у меня. Слабоумный! И настойчиво добивается того, чтобы все вокруг слабоумными стали, чтобы не хуже его. Но уж дудки! Я из его игр вышла. И всё общение с ним прекратила раз и навсегда. У вас ко мне ещё есть дела?

– Собственно, нет… Погодите, а… – Ольга Константиновна растерянно посмотрела на мужа. – Ваш брат, двоюродный, просил Вам на словах кое-что передать… Привет Вам просил передать…

– Он наш сосед по дачам, – уверенно закончил Лев Георгиевич.

– Ах сосед? Ну, тогда передайте и вы ему от меня кое-что. Скажите, чтобы катился немедленно ко всем чертям! И что я его играми уже давно не интересуюсь! Да! И пусть девочка сбегает к метро за папиросой, – старушка беспардонно ткнула пальцем в Ольгу Константиновну.

Мы обалдели. Мы ничего не понимали: она шутит? Или она сама слабоумной стала от старости? Или изображает слабоумную особу?

– Пардон, мадам. А с кем я имею дело? – неожиданно строго, подняв подбородок спросила Ольга Константиновна.

– С Зи-на-и-дой Сте-па-нов-ной, – в тон ответила старушенция, так же высоко задрав подбородок.

– Ну-с, Зинаида Сте-па-нов-на, не соизволите ли Вы нацепить на нос Ваше допотопное пенсне и посмотреть внимательнее, кто перед Вами? – чеканила обиженная Ольга Константиновна.

– Оля! – схватил жену под локоть Лев Георгиевич. – Я тебя умоляю! Ведь мы же не за этим сюда приехали!.. Ну, Зинаида Степановна, уважаемая… Хотите, я Вам сейчас табачный киоск на дом доставлю? Только давайте без этих сцен…

– Лев, Вы всегда мне казались самым безвольным из всех наших жильцов. Что Вы на меня так удивлённо смотрите? Я прекрасно помню, что Вы здесь жили, наверху, с этой дамой, что были её мужем… А потом уехали, ведь так? Разошлись? А характер всё тот же, мягкий, добрый, всепрощающий… Подставляете и левую щёку, когда по правой уже вмазали… Не будьте такими, подрастающее поколение. – Зинаида Степановна пронзила меня и Ирину насквозь своим взглядом.

И как это только у неё получилось? Нас двое. Она одна. У неё два глаза… Но ведь у нас, на двоих, четыре… А было такое впечатление, что она одновременно попала в наши четыре глаза своими двумя… Вот так бабуля! Или пенсне волшебное?

Мы с Ириной – одновременно – исполнили книксен в знак согласия. Чем, видимо, сразили наповал уважаемую Зинаиду Степановну и спасли нашу этнографическую экспе– дицию.

– Следуйте за мной, молодёжь, – устало выдавила пожилая дама и углубилась в квартиру. – Хватит переглядываться, – добавила она спиной, – проходите, не бойтесь, бояться нужно было раньше…

Нас пригласили в «приёмный зал»… Я бы назвала это помещение спальным… Слово «гостиная» было неприменимо к этой комнате: такое обилие диванов моментально нагоняло сон. А разве в гости ходят с целью поспать?

Диваны буквально манили: «Приляг, усни… Приляг, усни…». Мы присели, по настоянию хозяйки, приготовившись слушать.

Как выяснилось позже, и у Ирины, и у меня, и тем более у впечатлительной Ольги Константиновны одновременно возникло подозрение в небескорыстном служении этих диванов. В смысле – мы ожидали от них какого-то подвоха (вот, как выскочит сейчас потайная пружинка и мы останемся здесь навсегда). Но посиделки начались вполне мирно.

– У моего двоюродного братца Афоньки – мания. Он потому в семье Афонькой за глаза и звался. Дурачок потому что. Он, видите ли, мнит себя великим коллекционером. Да-да, всю свою жизнь он положил на то, чтобы натаскать в дом столько старинных сундуков, что из них можно теперь сложить крепость. И его несчастная жена, именем которой он прикрывается, вынуждена потакать ему. Афоньку бы нашего к врачам, на минеральные воды, чтоб дурь эту вышибли… Я Надьку просила, умоляла, чтобы она врачам его сдала, а она – ни в какую! Теперь уже поздно. Да и бесполезно. Теперь только смирительная рубашка поможет… Деревянная…

– Вы хотите сказать, что Афанасий Иванович помешался на сундуках? Просто собирал их и однажды помешался? – спросил Лев Георгиевич.

– Нет, от простого собирательства этого хлама никто не сходит с ума. Тут была причина весьма глубокая… С самого начала она была, с самого начала… Понимаете, наш дед, давно почивший где-то на берегу Средиземного моря, а до этого имевший в наших дворах сундучную мастерскую, замуровал в один из сундуков свои ценные бумаги. Перед тем, как сбежать за границу. Так гласит семейная легенда. А был ли на самом деле этот акт замуровки – никто не знает. А если и был, то что за ценные бумаги там – вопрос. Кое-кто из знакомых семьи считал, что дед был изобретателем… Изобретателем чего – никто не знал. Афонька вбил себе в голову, что дед спрятал какие-то чертежи. Кто-то из родни давным-давно предположил, что дед мог быть архитектором. Да, мне было бы приятно в этом убедиться… Но нет ни одного доказательства! То, что у него действительно был свой кабинет и свой письменный стол – это не основание считать его архитектором или учёным, ведь так? Он мог, извините, изобретать новые фасоны своих любимых сундуков. Сундуки эти он никогда своими руками не сколачивал. Я вообще не уверена, что он хоть раз молоток и гвозди в руках держал. Он руководил мастерской – это правда. И нажил средства – это тоже правда. Сундуками ли – не уверена.

– Но ведь если он в сундук деньги спрятал – они ведь никакой ценности уже не имеют, брат Ваш должен это понимать? – вставила Ирина.

– Афонька? Нет, деньгами он никогда не интересовался… Он бы и не стал ради денег эти многолетние поиски затевать. Это слишком просто для Афоньки. Он душевнобольной, но не алчный.

– Подождите, Зинаида Степановна, давайте вернёмся к открытке. Он же пишет, что ему наконец повезло… Почему повезло? Вы же понимаете по-французски? – не унималась Ирина. – Может быть, он нашёл то, что искал?

– Исключено! Никогда! Никогда этому не бывать! Вы же, господа, здоровы? Вы же не как мой братец, правда? Подумайте, как он мог найти тот сундук, если вообще нет ни одного доказательства того, что сундук в принципе существовал? Уж вы-то должны понимать?! Да, допустим, что Афанасий мог найти что-то особенное, что-то интересное… Но эта находка не может иметь никакого отношения к… нашему деду. Это невероятно! Поэтому я не могу объяснить вам, чему он радуется и в чём ему повезло. Он бредит! Или врёт.

– Ну а если предположить, что свеженайденный сундук – тот самый и есть, а? Вы же сказали, что мастерская находилась в ваших дворах? И сундуки, наверное, расходились по местным квартирам прежде всего, – наступала Ирина. – И он нашёл. И расшифровал тетради вашего деда… Или что он там прятал? Чертежи какие-то… Нашёл и продолжил семейную традицию…

– Какую традицию, милочка?!

– Ну, как какую? Изобретательскую…

– Скажите, любезная девочка, а Афанасий и в правду Вам сосед по дачам?

– Ну, почти… Близко во всяком случае… А иногда и почти вплотную… проезжает внизу.

– Его вредоносные флюиды на Вас весьма распространяются, как я посмотрю… Я бы Вас тоже на воды отправила бы – будь моя воля! Я ещё раз повторяю: ничего Афанасий не мог найти. Вам слово «блеф» знакомо? Он блефует, чтобы меня позлить. Так было всегда!

Старушка подошла к окну, повернувшись к нам спиной.

– Я в молодости тоже была этой манией охвачена: мы с братом по всем местным подвалам и чердакам искали, выкупали… Содержимое всех коммуналок здешних знали наи-зусть… Один раз хозяева не уступили нам сундук – пришлось утащить, когда они в отпуск уезжали. Сундук тот был точно из дедовой мастерской – дно двойное, замок с секретом, сверху обит железом с каким-то тиснением цветочным… Но пустой! В ту же ночь мы его хозяевам обратно в квартиру через окно затолкали, Надька нам помогала… Жена Афанасия, Надька… Я её всегда так называла… Уж мы все трое на этих секретных дедовых замках так насобачились, что с закрытыми глазами могли вскрывать. Даже азарт пропал потом…

– Ну а тот сундук, который у нас на чердаке, над моей квартирой находился, Вам, конечно, знаком? – не забыв поднять подбородок (на всякий случай) спросила Ольга Константиновна. – Я продала его Афанасию пять лет назад.

– Значит, он его получил в конце концов? Я так и планировала. Прекрасно. Я этот сундук уже вскрывала, прямо там, на чердаке, очень-очень давно… Афанасий к тому времени уже съехал в свою Салтыковку к Надьке… Он и не знал тогда про тот сундук.

– Как это не знал?! У него над головой – и он не знал?! – Ирина вскочила с дивана.

– А что удивительного? Братец здесь никогда не жил. Он – сын других родителей, он жил рядом, но не здесь, не в этом доме. Их дом был деревянным. Его снесли давно. Как и дедову мастерскую. Она имела с их домом общую стену и общий номер. Рядом они жили от нас. Тридцать восемь наших детских шагов было между нашими чёрными ходами. А потом двадцать взрослых… Не знал Афанасий об этом сундуке. Не у него над головой он был. И мы были уже в ссоре с ним к тому моменту.

– Там были гардины, альбом с фотографиями, а недавно обнаружилась ещё и детская игра. Вам это, наверное, известно, – с грустью сказал Лев Георгиевич.

– Да. Игра – в самом дне. Брошкой бабушкиной открывался замок. Трудная оказалась загадка, но мне похожий сундук уже попадался однажды, я знала, как надо действовать.

– А Афанасий не смог.

– Тот сундук был непростой, поэтому я и оставила в сундуке брошку… Под гардинами… Я была тогда уверена, что он доберётся в конце концов до всех сундуков. С его-то манией! Но чудесной брошки у него не было. А у меня была. Я пожалела своего бедного братца… Брошка была очень дорогая. Семейная реликвия. Но мне она была ценна только как отвёртка. Эти её качества обнаружились совершенно случайно… Хотя, вероятно, так и было задумано дедом? Или совпадение?..

– Подождите, как же так? Ведь сундук на чердаке мог достаться кому угодно, – сказал Лев Георгиевич.

– Мне было безразлично. Вскрытым он мне был уже не интересен. Считайте, что оставляя брошку внутри сундука я хотела обрадовать этого «кого угодно».

Я молча протянула Зинаиде Степановне брошку.

Сейчас мне кажется, что я в ту секунду никаких усилий не прилагала, даже не дотронулась рукой до моего кармана. Клянусь, брошь сама заползла ко мне в ладонь, просочившись через ткань куртки!

Зинаида Степановна сильно сжала брошь в своём кулаке, зажмурилась, поднесла её к губам, потом вернула мне.

– Афанасий Иванович подарил её жене сразу после покупки им этого сундука с чердака… Он не сумел сам брошью воспользоваться. Не догадался! Жена её прошлой зимой потеряла… Выходит, Ваш намёк он не понял, – сказала я.

– Потому что дурак! Я же вам говорила, – Зинаида Степановна моментально растянула губы в искусственной улыбке.

– Но мы ему потом подсказали… Это длинная история… Не волнуйтесь, в итоге всё получилось так, как Вы хотели, – самым миролюбивым тоном добавил Лев Георгиевич.

– Вы, может быть, хотите оставить брошь себе? – осторожно спросила я.

– Ни к чему! – отрезала дама.

Зинаида Степановна опять отошла к окну, повернувшись к нам спиной.

– А можно узнать, чья игра оказалась в сундуке? – спросила Ирина.

– Сейчас точно не вспомню. Это не имело никакого значения для меня ни тогда, ни сейчас. Вполне могли быть какие-то родственники. Дом у нас был гостеприимный и вмещал всех желающих по праздникам… У нас всегда очень много детей собиралось! Чьи-то кузины, кузены…

– А про квитанции знаете? В сундуке были ещё бумажки непонятного содержания, все подписаны фамилией Баскакова… Вы же – Баскакова?

– Какие догадливые гости у меня сегодня на моих диванах! Да, я – Баскакова. Все мои деды и прадеды – купцы. Про квитанции в сундуке я ничего не знала. Но вряд ли это могли быть те самые «тайные изобретения нашего дорогого сбежавшего дедули».

– Квитанции были в стенке сундука, – сухо сказала Ольга Константиновна, не поднимая подбородка. – Кажется! В тот момент, когда мы с мужем крышку его открывать стали, эти внутренние стенки обрушились внутрь. Рассохлись, наверное…

– Я вскрывала только дно. Мы знали, что многие сундуки с двойным дном: на дне полость обширнее и, как правило, не доступна для глаза и рук в отличие от стенок, которые можно моментально простучать и расковырять ножом. Тайники в стенках нам никогда не попадались. Но мне теперь это неинтересно…

– Квитанции сейчас находятся у меня в квартире наверху. Я могу их принести.

– Уймитесь же, Ольга! Я давно покончила с этими поисками. Поверьте – дедовых бумаг не существует!.. Знаете, что? А хотите, я вам сейчас всё отдам? Все мои сундуки?

– Мы не расплатимся, – улыбнулся Лев Георгиевич. – Даже самая миниатюрная табачная фабрика в ваш маленький дворик не влезет.

– Я не курю, Лев. Я только запасаю мои папироски – военная привычка… Сажусь вечером на кухне, верчу папироски в руках, разминая табак, и откладываю в сторону. А в конце месяца выбрасываю их, перед получением очередной пенсии… Можете это считать моей своеобразной манией.

Старушка неожиданно схватила за руки меня и Ирину и увлекла за собой в недра своей бесконечной квартиры… Ирины родители шли следом. Два десятка кошек, занимая все верхушки платяных и книжных шкафов, недовольно щурились нам вслед. Одна даже зашипела мне прямо в лицо.

– Сюзи, уймитесь, на мышей опять переведу, – шепнула ей Зинаида Степановна.

Проходя через очередное бесформенное помещение, я задержалась перед большим женским портретом в красивой массивной раме. По-моему, я уже встречалась с этим лицом – в «своём» альбоме… Тогда, на детской площадке, Ольга Константиновна призывала меня поверить в наше сходство – моё и этой дамы. Да, точно, это была та самая особа! Внизу холста красовалась размашистая подпись Ильи Репина. Хозяйка квартиры заметив моё удивление, равнодушно сказала:

– Да, Репин. Ну и что? Модный портретист того времени – не более того. Совершенно не стоит восторгаться этим дельцом!

– Тоже маньяк своего рода, – подхватила Ольга Константиновна. – Был совершенно помешан на деньгах: ни одного портрета бесплатно никому никогда не написал. Даже близким друзьям!

– А она – Баскакова? – я показала жестом на красивую даму с портрета.

– А то кто же? На Сидорову она ни лицом, ни платьем не похожа… Когда пришли к нам имущество описывать, спросили, что за вельможа на портрете изображена… Мои родители притворились, что не знают, что эта женщина никакого отношения к их семье не имеет, что они вообще эту картину на Сухаревской толкучке купили, потому что хотели иметь дома хоть какую-то картину… Ну, а рама деревянная для растопки со временем может пригодиться. Она же такая большая! И что это вовсе не настоящий Репин, а копия или подделка…

– Мне кажется, что в том альбоме из сундука фотография этой же дамы, – осторожно сообщила я Зинаиде Степановне. – Вы же знаете, кто она, да?

– Деточка, а где ваш пионерский галстук? Вам надо непременно носить пионерский галстук. Я не могу ответить на вопрос, кто эта дама… Бабушка чья-то – это точно. Но Баскаковых было так много… И у всех было минимум по две бабушки… И большинство – с брошками под воротником. Мода была такая!

– Что ни бабушка, то брошка? Или что ни бабушка, то Баскакова? – пошутил Лев Георгиевич.

– Пап, а как тебе такой вариант: что ни Баскакова, то Сидорова?

– Интересно! Но я, честно признаться, не понял намёка…

– Я вспомнила сейчас нашу «ёлочку», княгиню Кудашёву, которая всю жизнь скрывала… всё! И стихи, и фамилию, и происхождение… А сколько таких было людей, понимаешь? Паспорта и свидетельства все от руки выписывались раньше, ведь так? Со слов обратившегося…

– Семья следопытов! – прищурилась Зинаида Степановна. – Надька внушила мужу своему, что за её фамилией Афанасию будет жить гораздо спокойнее. Не так скоро с её фамилией он попадёт в вышестоящие инстанции, понимаете?

– Да, скорее в психиатрическую лечебницу с её фамилией он попадёт, – усмехнулась Ира.

– Это было бы не так страшно. Наоборот, там он чувствовал бы себя ещё более защищённым. Баскаковы многие бежали. А те, которые верили в торжество справедливости… Не имеет право буржуй на справедливость к себе, понятно? А Каренин, он – кто? Литературный персонаж… Пусть даже помешанный на сундуках. Это не представляет угрозы для вышестоящих инстанций, которые занимались справедливым перераспределением баскаковских сбережений…

В конце концов мы добрались до конечной цели нашего этнографического путешествия (после многочисленных поворотов и спусков-подъёмов). Правильнее было бы назвать это помещение просто кладовкой; я бы даже сказала – каким-то полуподвальным складским помещением. В том, что мы находились ниже уровня асфальта, я не сомневалась: после очередного поворота хозяйка попросила нас особенно внимательно смотреть под ноги, потому что пять каменных ступенек могли оказаться скользкими… Может быть, у Зинаиды Степановны была страсть к бункерам, как и у Афанасия? Генетику ведь никто не отменял.

Почти сотню сундуков насчитали мы в этом безымянном (для нас) помещении. Все они казались близнецами-братьями: большие, «спальные», в кованной шкуре, с массивными ручками по бокам. В центре «склада» стоял огромный верстак с горой разнокалиберных отвёрток в пыльных замшевых футлярах и каких-то щипчиков.

– Пап, ты хотел напроситься в гости к Афанасию в мастерскую? Видишь, и просить не пришлось. Вот она, мастерская! Московский филиал.

– Куда всё это? – Лев Георгиевич грустно обвёл взглядом неприступную сундучную крепость. – Кому потом предназначается?..

– Выноси всё, если надо! – махнула рукой хозяйка. – Они все внутри пустые. Афанасий их всех знает. И они никому не нужны. И Афанасий мой никогда ничего не найдёт.

– Но я всё же не могу понять, почему он написал Вам, что ему повезло? – не унималась Ирина.