Текст книги "Булавинские хроники. Жизнь в удивительной деревне"

История об ужасном пожаре

Но один пожар в нашей деревне был действительно ужасным. Он произошел, по-моему, на второй год нашей жизни в Булавино.

На самом берегу стоял маленький дом, в котором жила баба Оля со своим сорокалетним сыном. О бабе Оле и ее попытках заготовить дрова я рассказывала в самом начале. Нас всегда удивляло, что сын ей совершенно не помогал – всегда сидел на крыльце, глядя на проходящих очень неприятным, угрюмым взглядом, ни на какие «Здравствуйте!» и «Добрый день!» никогда не отвечал. Нам мама тогда даже велела ходить к озеру другой дорогой, а то сидит странный, мрачный тип, все время молчит, ничего не делает – черт его знает, о чем он думает!

И вот потом выяснилось, что этот человек действительно был сумасшедшим. Спятил он, как говорили, от длительного пьянства, а может, и с самого рождения был такой. Он несколько раз лежал в психушке, но каждый раз его признавали социально неопасным и выпускали.

Сумасшествие у него было особого рода. У него в доме висели часы с кукушкой, с которыми он разговаривал. И эти часы иногда отдавали ему команды. Он их очень слушался и даже сам иногда спрашивал, что делать. Люди говорят, что слышали, например, как он спрашивал у часов: «Хотите, я мать убью?», но часы ему такого не велели. А велели они ему другое.

Однажды, когда баба Оля уехала в город по каким-то своим делам, часы велели ему поджечь дом. Он принес керосин, разлил по полу и поджег. Сам остался в доме. Дом вспыхнул, как свечка. Когда деревенские сбежались, было уже ясно, что его не погасить. Никто и не пытался. Рядом стоял дом Пал Саныча, ветер дул в его сторону, нес искры, и все боялись, что займется крыша Пал Саныча. Она уже дымилась. Люди выстроились в цепочку до озера и бегом передавали друг другу ведра с водой, а Пал Саныч сидел на крыше и поливал из этих ведер, сколько успевал, свою кровлю. Люди съехались помогать со всего озера – туристы, рыбаки, жители соседних деревень. Горящий дом стоял на самом берегу и был виден за несколько километров. В результате дом Пал Саныча удалось отстоять, к вечеру ветер стих и стало легче.

Мои родители тоже, как и все, прибежали на пожар. Отец спросил: «Где баба Оля?» Отвечают: «В городе». – «А где ее сын?» – «Нету нигде. Наверное, в доме остался».

Ну, мой отец и полез в дом проверить – жар еще не был очень сильным. Вошел – там дым, и в дыму сидит этот тип. Отец ему: «Выходи, сгоришь!» А тот не ответил, убежал глубже в комнату. Отец за ним, тот увернулся и выскочил на крыльцо. Отец тоже вышел. И тут вся толпа начала на него кричать: «Ты зачем, Николай, его вытащил? Пусть бы он сгорел, сумасшедший дурак! Теперь он еще и нас подожжет!» Правда, кидать его в огонь обратно не стали, дали отойти и сесть смирно поодаль.

Уже через несколько лет нам рассказали другую жуткую историю, из которой я поняла, что виновника-поджигателя вообще-то могли и затолкать обратно в горящий дом.

В этой истории тоже фигурировал пожар, произошедший много лет назад в деревне Яблоневке, расположенной на противоположном берегу.

Пожар случился летом, в страшную сушь, когда вся деревня была на покосе. Виновата была одна бабка, почему-то оставшаяся дома и вздумавшая ставить самовар. Что-то она там сделала не так, отчего вспыхнула солома, а от соломы огонь пошел на ее дом, и так как был сильный ветер, то пламя перекинулось и на другие дома. Сгорела вся деревня, потому что, пока люди бежали с сенокоса, разгорелось так, что тушить было без толку.

Так вот, ту бабку деревенские кинули в огонь. Во всяком случае, в этом их обвиняло поголовно все население округи, хотя следователь вынес вердикт: «Сама с горя прыгнула». Однако ртов людям, как известно, не заткнешь, и жуткая история до сих пор пересказывается на берегах озера именно в самом кошмарном варианте.

Но нашего сумасшедшего никто не тронул – он так и просидел в сторонке до вечера, пока догорал его дом.

Вечером вернулась баба Оля. Она вошла в деревню с другой стороны, и там ей кто-то сказал про случившееся несчастье. Я помню, как она шла с того края деревни и дико, по-звериному, выла в голос. Стояла гробовая тишина, все попрятались, и только она брела по пыльной дороге, и висел в воздухе этот чудовищный вой.

Потом я видела, как она сидела рядом со своим сумасшедшим сыном у пожарища и тихо плакала.

Поздно ночью приехала каким-то образом пробравшаяся через болота пожарная машина, видно, ее вызвал кто-то с другого берега озера, где была телефонная связь. Машина опустила в озеро длинную кишку и залила остатки дымящихся головешек.

На машине прибыли два милиционера. Они связали сумасшедшего, запихнули его куда-то в недра пожарной машины и увезли в город. Баба Оля оставалась в деревне еще несколько дней, продала свою полуразвалившуюся баньку за десять рублей, да еще моя мама дала ей сколько-то денег, да соседки дали на дорогу еды.

А потом она ушла куда-то по дороге на Криново, говорят, в какую-то деревню, где у нее была дальняя родня.

Через некоторое время приехал следователь, и все давали показания, что, мол, да, это был поджог, сильно пахло керосином. Сына бабы Оли судили, признали невменяемым и заперли опять в сумасшедший дом.

Конец этой истории стал нам известен через несколько лет, и был он еще более ужасным. Поджигатель сидел-сидел в психушке, а потом его снова выпустили. Он разыскал свою мать, которая к тому времени поселилась где-то в маленькой комнатке, куда ее пустили из милости. Мать его приняла и впустила к себе. В ту же ночь он ее и убил. Его опять схватили и запихнули в сумасшедший дом, на этот раз до конца жизни.

Сказание о кладе

Вообще, наша деревенская история изобилует всякими рассказами, передаваемыми из уст в уста, – такими красочными и причудливыми, что иной раз приходится относиться к ним скорее как к мифам или легендам.

Пример тому – сказание о кладе, закопанном в подполе одного из домов нашей деревни.

Начались эти события в 1905 году, в эпоху первой русской революции, когда в деревню с японского фронта вернулся уволенный в запас матрос Прошка. Война с японцами была, как известно, в народе крайне непопулярна, в войсках шла сильная противоправительственная агитация, революционные настроения носились в воздухе, и нашего деревенского Прошку это весьма и весьма затронуло.

Он прибыл домой, воодушевленный идеей о том, что помещики, капиталисты и попы – это враги трудового народа и что экспроприаторов следует экспроприировать. Из этого он сделал простейший и совершенно для него очевидный вывод: решил ограбить церковь, стоявшую на другом берегу в деревне Волье. Нашел троих дружков и успешно выполнил задуманное.

Много ли он в той церкви взял – неизвестно. Могла ли быть очень богатой в то время деревенская церковь? Вряд ли. Но кое-какая добыча, похоже, все-таки им досталась. Говорили про серебряный крест с синими камушками и еще про какое-то добро. Поделили мужики это добро и разошлись по своим деревням. Как гласит легенда, именно с этих неправедно нажитых денег и пошло богатство этого самого Прошки.

Прошка, прибыв в Булавино, отгрохал себе хороший дом (его дом и до сих пор самый большой в деревне, даже несмотря на то, что сейчас москвичи-дачники с хорошими заработками понастроили себе очень приличные коттеджи). Он женился, купил себе несколько коров и лошадей, остатки клада закопал в подполе дома и начал жить-поживать.

Мужик он был трудолюбивый, и благосостояние его росло и росло. К моменту коллективизации он уже был вполне полноценным кулаком: шесть лошадей, несколько батраков – словом, все как положено. Кроме того, все помнили, что под домом у него закопаны остатки клада. Конечно, на него донесли, и он был раскулачен. Донес на него наш милейший сосед Пал Саныч, которого за это сделали председателем колхоза.

Раскулачивание было проведено, как водится, на полную катушку. Дело было зимой. Из дома вынесли абсолютно все: продовольствие, инструменты, посуду – вплоть до того, что оборвали с окон занавески. Рассчитывали, должно быть, что хозяева сдадутся и выдадут спрятанный клад.

Клад они не выдали. Прошку арестовали и отправили в страшный Соловецкий лагерь, а его жена с шестью детьми мал мала меньше остались без средств к существованию. Интересно, что, несмотря на явно негативное отношение к Прошке в деревне, семья не погибла. Они так и жили до весны от щедрот добрых людей – соседи кормили. А летом жена и старшие дети нанялись к кому-то работать, раздобыли провиант и так, ни шатко ни валко, продолжали выживать, пока хозяин отбывал срок в лагере. Срок ему дали большой, не знаю точно какой, но несколько лет.

Соловецкий лагерь был местом ужасным, и несколько лет в нем, по слухам, не мог протянуть даже очень сильный человек. Прошку же спасло одно обстоятельство – он умел плести лапти. Как только это выяснилось, он попал на особое положение. Его меньше гоняли на общие работы, а может, и совсем не гоняли, кормили лучше, чем рядового заключенного. Его главной задачей стало обеспечение всего лагеря лаптями. Он считался ценным специалистом. Конечно, спрос на лапти в лагере был огромный, все там в них ходили, не сапоги же на зэков тратить! В те времена сапоги были роскошью.

Так Прошка и отсидел весь срок, исправно снабжая лагерное население обувью. Так и остался жив. И вот наконец срок его кончился, и вернулся он в деревню.

Жена встретила его, конечно, с распростертыми объятиями – как же, она сберегла ему шестерых детей, не выдала, где спрятан клад, и имела все основания считать, что теперь-то их жизнь пойдет на лад.

Но ничуть не бывало. Прошка отколол такой фортель, что деревенские только рты пооткрывали. Он заявил, что старая жена ему надоела и что к ней он возвращаться не собирается, и немедленно женился на другой – как говорили в деревне, на Молодухе. Я ее знала уже глубокой старухой, согнутой в три погибели, но в деревне ее по-прежнему называли Молодухой – так и осталась за ней эта кличка.

И вот живет Прошка у Молодухи, а сам-то помнит, что в старом доме в подполе зарыт клад. И все думает, как бы ему этот клад достать.

Думал-думал и придумал. Пошел он к прежней жене и говорит ей: «Прости ты меня, дурака, пожил я с Молодухой и вижу – ты лучше. Не люба мне больше Молодуха, а люба мне только ты, моя хорошая. Давай дальше жить вместе». Жена обрадовалась, пустила его, накормила-напоила, в бане выпарила, спать уложила. Вот она спит, а он не спит. Дождался глубокой ночи, встал тихонько, спустился в подпол, выкопал горшок с кладом и… ходу к своей Молодухе. Проснулась жена – глядь, в постели пусто, в подполе все разрыто.

И пошла с той поры лютая вражда между Прошкиной старой семьей и новой. Дети Прошкины от первой жены к тому времени выросли, да и от Молодухи уже дети попели. И ненавидели они друг друга так, что никогда у окна не садились, чтобы кто в окно не стрельнул, а в лес ходили только с топором за поясом на случай нечаянной встречи с супротивниками.

Когда мы появились в деревне, Прошка превратился уже в древнего деда Прошку, практически не слезавшего с печи, да и Молодуха, как я уже говорила, одряхлела и согнулась. Из первой Прошкиной семьи в деревне жил только сын по кличке (почему-то) Прокурор (имени его я не помню), а также дочь Татьяна Прохоровна, уже тоже весьма преклонного возраста. Этого Прокурора я сама несколько раз встречала в лесу и всегда видела у него топор за поясом, хотя он там, в лесу, вовсе не дрова рубил, а собирал грибы.

Из второй семьи живет до сих пор в деревне сын Гаврила со своими детьми, да иногда на лето приезжает его сестра.

С Прокурором история закончилась так. Он напился и ехал домой с соседнего берега. На дне его лодки плескалась вода. Он спьяну упал лицом в воду и там захлебнулся.

Надо сказать, что на озере люди удивительно внимательно следят за проплывающими лодками. Как только появляется лодка без сидящего в ней человека, ее сразу замечают. Так было и в этот раз. К лодке сразу же кто-то поплыл, ее вытащили на берег, вытащили и Прокурора из воды. Он был еще жив. Позвали мою сестру Дашу, которая умела делать искусственное дыхание, и она попыталась его откачать. Когда стало видно, что ее усилия напрасны, и он вот-вот умрет, решили позвать деда Прошку – все-таки отец.

Дед Прошка сначала не хотел идти, потом пошел. Увидел лежащего Прокурора, плюнул и сказал: «Собаке собачья смерть». Это все слышали, и Дашка тоже, так что точно не выдумка. Что уж там было в прошлом между этими двумя людьми на самом деле и насколько правдива деревенская легенда о закопанном кладе – этого мы никогда не узнаем.

Дед Прошка давно помер. Перед смертью пару лет совсем не слезал с печи и жил только благодаря преданному уходу Молодухи. Только перед самым концом собрался с силами, слез на пол, поклонился Молодухе в ноги и сказал: «Спасибо тебе, боярыня, что ходишь за мной, не бросаешь старого», – и опять залез на печку.

Его старинный враг и доносчик Пал Саныч умер раньше него тяжелой смертью – от рака желудка, мучаясь страшными болями. В последнюю свою зиму он как-то собрался с силами, доковылял до дома деда Прошки (а идти было довольно далеко, в горку, да по глубокому нехоженому снегу) и, зайдя в комнату, встал на колени, бухнулся лбом об пол и сказал: «Прости меня Христа ради». А непреклонный дед Прошка с печи ответил: «Бог простит».

Через несколько лет умерла и Молодуха. В деревне по-прежнему верят в существование клада, и эти слухи поддерживаются тем, что сын деда Прошки Гаврила иной раз в пьяном виде начинает хвастаться, что, мол, денег у меня столько, что я всю деревню могу при желании купить.

Врет, наверное. Не ангелы живут в нашей деревне, ох, не ангелы.

О том, как в деревню съезжались родственники, и о том, как появилась ферма. История о вице-губернаторе

И вот мы жили и жили в нашей деревне, вернее, год за годом приезжали туда летом. Сначала с одним ребенком, потом с двумя, потом построили рядом с родительским маленький зеленый домик из переделанной бани и отселились туда, потом родился третий ребенок и появилась собака Капитан.

Кроме нас в деревне появилось множество наших родственников. Сначала вернулось семейство тети Марины Шахтарян, сбежавшее было после обвала потолка.

Вернее, они поначалу немало поездили по белу свету в поисках такого же прекрасного места, как Булавино. Даже присмотрели какую-то деревню и договорились там о покупке дома. В доме, кстати, не было электричества – были оборваны подводящие провода. Дядя Коля, уже на правах нового хозяина, подсоединил провода и отремонтировал проводку. После чего родители с двумя девчонками, моими двоюродными сестрами Дашей и Галинкой, отправились гулять по окрестностям.

И тут выяснилось, что деревня эта стоит на заливных лугах. А в густой траве, растущей на этих лугах, водится бесчисленное множество змей. Просто шагу нельзя шагнуть, чтобы не наступить на змею. Девчонки сначала подняли визг, а потом бунт. Они заявили, что от добра добра не ищут, что нечего ездить и искать неведомо чего, когда есть такое прекрасное и практически родное место, как Булавино, и, что уж совсем глупо, навеки поселиться в этом гадюшнике.

Решение было принято, и они вернулись в Булавино. Конечно, уже не в наш дом (хотя мои родители предлагали: дом к тому времени был уже порядком отремонтирован), а купили себе заброшенный дом на другом конце деревни. Он был в гораздо худшем состоянии, чем наш, но дядя Коля храбро принялся за ремонт. Мой отец помогал, и дом был довольно быстро приведен в жилое состояние: слегка выправлены стены, отремонтирована крыша, сделано новое крыльцо, переложена печка.

Домом до сих пор пользуются, хотя прошло уже больше тридцати лет. Правда, если заглянуть за рубероид, которым его обшили снаружи, чтобы меньше задувало в щели, то становится жутковато – такое там гнилье. Как только стены еще стоят! Однако пока держатся, не падают.

Хозяева прекрасно понимали, что дом ненадежный, поэтому вскоре была начата постройка летнего дома рядом, чуть ближе к озеру. Дом предназначался для Даши. Он получился не таким основательным, как деревенские дома – без печки и не очень утепленным. Тем не менее никто и не предполагал жить там зимой. Когда Даша вышла замуж (об этой романтической истории речь еще впереди), то силами ее мужа Леши Моркунова был построен еще один сруб с крышей, который в настоящее время потихоньку достраивают взрослая дочь Галины со своим мужем.

Тетя Марина и дядя Коля давно переселились в Армению, где дяде Коле предложили прекрасную работу.

Да и вообще, будучи армянином, он давно хотел вернуться на родину.

Так что теперь старшее поколение в Булавино больше не ездит – далеко, тяжело, и переезд уже не по возрасту и здоровью. Однако старым домом активно пользуется семья Галины и особенно ее старшая дочь Нонна.

* * *

Итак, история о замужестве Даши, которая очень тесно связана с историей процветания нашей деревни. К моменту начала «перестройки» почти все старожилы в деревне умерли или уехали, оставался один вдовый, полуослепший Никанор, который пил по-черному, когда ему удавалось достать бутылку.

Совхозного стада не стало давно, частных коров тоже. За молоком приходилось ходить шесть километров через лес в соседнюю деревню Арапиха, где некая баба Maшa держала чуть ли не последнюю в районе корову. В Задольском молока тоже не было давно. Поскольку у меня были маленькие дети, я ходила в Арапиху с двумя бидонами через лес в любую погоду. Лес там, надо сказать, настоящий, колдовской, тропинка еле заметна (трактора, которые раньше иногда пробивали там колею, исчезли одновременно с коровами). На тропинке сидели и провожали меня немигающим взглядом огромные филины. С еловых веток свисали лохмы седого мха, пахло смолой и земляникой. Так и ждешь, что деревья расступятся, и выедет тебе навстречу то ли былинный богатырь на чубаром коне, то ли появится Баба-Яга в ступе.

Все это очень романтично, но отмахивать каждый день по двенадцать километров с двумя тяжелыми бидонами, надо сказать, весьма утомительно. Поэтому мы были несказанно рады, когда выяснилось, что в деревне поселился некий молодой бизнесмен из Москвы по имени Леша Моркунов, который намерен на полном серьезе создать в Булавино действующую молочную ферму. По-видимому, все дело в том, что он по образованию был биологом (биофак МГУ) и действительно очень любил животных. Ради них был готов бросить все свои городские занятия.

Конь Барон во всей красе.

И правда, в деревне появилась строительная бригада, пара тракторов, довольно быстро был сооружен скотный двор и прибыли коровы, бык и несколько лошадей, в том числе великолепный конь Барон размером почти со слона. Ферма начала функционировать, были наняты два-три наемных работника, и сам Леша Моркунов тоже полностью переселился в деревню, стал там зимовать. Правда, этого, видимо, не вынесла его жена – очень милый человек, но все-таки городской. Жизнь фермерши ее не устроила, последовал развод, и остался в Булавино жить неженатый, относительно молодой фермер Леша с биологическим образованием и любовью к домашним животным.

Это наше молочное стадо. Первый раз выходит на выпас ранней весной.

Этот великолепный разноцветный особняк – основная резиденция Даши и Леши Моркуновых.

Моркуновская гостиница. В ней есть номер «люкс» (с отдельным настоящим городским туалетом и душем), три номера «полулюкс» (туалет и душ у них один на все номера, но тоже настоящий городской). Есть еще пара маленьких дощатых домиков с «удобствами во дворе», и, кстати, на них спрос даже выше. Вообще, у гостиничного комплекса имеется уже свой круг постоянных клиентов, которые, чтобы не «пролететь», заказывают себе комнаты на лето зимой и даже иногда предыдущим летом.

И тут выяснилось, что моя двоюродная сестра Даша, несмотря на образование (Ленинградский политех) и «послеперестроечную» профессию (учитель английского языка), на самом деле тоже больше всего в жизни ценит лошадей, коров и всякую животину. Она все лето проводила, возясь с ними, объезжала новых лошадей (жеребята рождались каждый год), лечила коров, непрерывно их подкармливала, разговаривала только о них. Видимо, это и послужило началом сближения. Надо сказать, что Леше пришлось ухаживать очень долго – года три.

Даша стойко держалась. То ли ее пугало то, что обоим было сильно за тридцать, у обоих дети от первого брака, то ли пугал Лешин весьма непростой характер.

Так или иначе, через три года Легла победил, и они поженились. На свадьбе мы, разумеется, присутствовали как ближайшая родня невесты и старые приятели жениха. Даша окончательно переселилась в Булавино.

После этого предприятие Моркуновых начало расти и развиваться еще в одном направлении. Они завели гостиницу для туристов в Булавино (построили очень большую зимнюю избу на несколько номеров с нормальным «городским» туалетом и дугшем) плюс несколько летних домиков, обзавелись постоянной клиентурой из числа любителей русской нетронутой природы, рыбаков, охотников и любителей конных прогулок. Даша завела целую школу верховой езды и успешно рулит гостиницей. Зарабатывают они очень неплохо: ферму свою дотируют доходами от гостиницы, а гостиничные постояльцы съедают все молочные продукты и оплачивают содержание коней. Так эти два бизнеса взаимно поддерживают друг друга.

Романтичный рекламный снимок: лесная красавица поит коня. Если честно, то снимок не натуральный, а постановочный: специально надели на девушку длинное платье и загнали лошадь в воду, чтобы вышло рекламное фото для сайта с описанием услуг моркуновской гостиницы.

Легла возглавляет местный клуб поисковиков, занимающихся раскопками в лесах «остатков войны». Это не «черные копатели» – клуб официально зарегистрирован, Леша имеет несколько губернаторских грамот за содействие розыску и захоронению солдат, числящихся с войны без вести пропавшими. Там ведь у нас проходили большие бои (Демянский котел), и в лесу можно найти все что угодно.

За год наши поисковики находят и хоронят до двухсот человек. Мой муж Сережа тоже член этого клуба, и у нас дома, в подвале, полно старых касок, каких-то железок ужасного вида, обнаруженных ими во время раскопок.

На раскопках. Пока просто копают там, где дал сигнал металлоискатель.

А это – печальная находка: незахороненные останки.

Нельзя сказать, чтобы бизнес Моркуновых всех поголовно устраивал в нашей деревне. Несколько раз находились личности, которые писали всякие жалобы и обращения в прокуратуру по поводу того, что, мол, трактора портят дороги, а от коров навоз стекает в озеро. Основной тезис противников был такой: «Здесь у нас теперь дачный поселок, а он тут со своими тракторами и коровами!» Всякие возражения насчет того, что должно же быть в деревне молоко, решительно отметались: «А мы молоко не пьем!» По-хорошему договориться никак не удавалось.

Но российский бизнес уже успел отрастить кое-какие когти и зубы, и голыми руками его не возьмешь. На каждую «телегу» пишется «противотелeгa», на каждый газ есть противогаз.

Конец наездам был положен, когда однажды вдали загудел могучий гудок, и – о чудо! – рассекая воду, к нашему Богом забытому берегу пристал небольшой пароходик, высадивший на берег настоящего вице-губернатора Н-ской области и его невиданную свиту: все районное начальство, включая прокурора и начальника СЭС.

Это явилась комиссия, чтобы разобраться с потоком поступающих «телег» и «противотелег». Высокое начальство обошло всю деревню, лично осмотрело ферму и постановило, что нарушений санитарных условий нет. Насчет ремонта дорог порекомендовало обращаться в областные дорожные службы. А насчет «дачного поселка» (этот довод был упомянут во время развернувшейся дискуссии) начальство грозно возопило: «Забыть и не вспоминать! Это деревня с сельскохозяйственным производством. И точка! Прокуратуре больше жалоб на ферму не принимать!» На чем все и кончилось.

Так что ферма растет и процветает, если не считать мелких неприятностей с работниками, которые регулярно ударяются то в запой, то в поножовщину. Но это дело привычное, и без таких мелких неприятностей бизнеса не бывает.

Это карта-схема нашей деревни, нарисованная масляными красками на листе кровельного железа и прикрученная к забору посередине деревни. Авторы – моя дочь Алена и кто-то из ее приятелей. Карта вызвала большое восхищение вице-губернатора, который долго ее рассматривал и провозгласил, что у нас очень передовая деревня и хорошо бы во всех деревнях иметь такую карту.

* * *

Еще одна часть нашего обширного семейства переселилась в Булавино вскоре после возвращения Шахтарянов. Это семьи моего дяди Роберта, брата мамы, и тети Марины. Они, как водится, приехали в гости к моим родителям, огляделись вокруг и уже не смогли уехать.

Дядя Роберт отправился по деревне искать, какой тут дом можно купить. К сожалению, больше в деревне свободных домов на продажу не было. Но дядя Роберт нашел выход. У нашей ближайшей соседки тети Ани (Анны Ефимовны) было два дома: так называемый «новый» – повидавшая виды халупа, на крышу которой она самолично каждый год лазила заделывать течи, и так называемый «старый» – почти рухнувшее сооружение с провалившейся крышей, куда уже люди не заходили, боясь, что оно совсем завалится. В нем еще сохранились подслеповатые окошки – заглянув в них, можно было увидеть провалившийся до земли пол и стоящую среди обломков старую кровать, на которой росли настоящие грибы – бледные поганки. Тетя Аня все собиралась разобрать этот «старый дом» на дрова, но за дело было страшновато взяться, как бы на голову чего не упало.

Так вот, дядя Роберт уговорил Анну Ефимовну продать ему этот дом за 45 рублей. Она, конечно, не предполагала, что он собирается в нем жить, думала, что тоже на дрова. Однако Роберт принялся его ремонтировать.

Помню, что на первом этапе даже был призван на помощь мой муж Сережа (я тогда уже вышла замуж). Сережу попросили помочь снести веранду, вернее, то, что от нее осталось, потому что было очевидно, что эта бывшая веранда и есть самая опасная для жизни часть халупы. Сережа взял ломик, подошел к веранде и, ожидая, пока подойдет дядя Роберт, просто прислонился к ней плечом.

Веранда рухнула, подняв столб коричневатой трухи и пыли. Еще два дня ушло на ее разборку и перетаскивание в костер. Потом дядя Роберт и его жена тетя Жанна как-то смогли пробраться внутрь, вытащили гнилой пол и знаменитую кровать с грибами, выгребли мусор, прямо на землю положили какие-то доски, заткнули самые большие дыры на улицу кусками полиэтилена и рубероида, подперли кое-как стены и потолок и вселились туда.

Интересно, что Анна Ефимовна, увидев такое дело, потребовала доплаты за дом. «Оказывается, он еще очень хороший, – сказала она, – а я-то думала, что он годится только на дрова». Впрочем, она не была жадной и удовлетворилась дополнительными двадцатью рублями.

Они прожили в этом сооружении несколько лет, постоянно намокая во время дождя и отчаянно замерзая в холодную погоду. При этом Роберт практически в одиночку строил рядом новый дом. К тому времени уже наступила «перестройка», и появилась возможность покупать кое-какие стройматериалы. В частности, на той знаменитой машине с эстонцем-водителем, которая застряла в лесу, кроме досок для нашей крыши, был привезен брус для дома дяди Роберта. Сначала дом задумывался как двухэтажный, и был возведен брусовый каркас двух этажей. Однако потом была совершена строительная оплошность. Заделывать стены и вставлять окна Роберт принялся, начиная со второго этажа, а не с первого. Заделывал он их очень качественно, укладывая брус на брус и скрепляя все монтажной пеной, покрыл домик крышей, так что получилась этакая прочная коробочка с окнами, стоящая на длинных тонких ногах – брусовом каркасе первого этажа. В этом и заключалась роковая ошибка. Дом в таком виде имел большую парусность, а основание было недостаточно устойчивым.

И вот однажды зимой, когда никого из нас в деревне не было, подул сильный западный ветер и его порывами домик был опрокинут. Вернее, подломились тонкие «ножки», и верхняя прочная часть спланировала на землю, оказавшись на несколько метров восточнее первоначального фундамента и обломав растущие рядом кусты. Но при этом не развалилась и даже практически не пострадала.

Обнаружили это мы с Сережей, приехав весной на майские праздники. Смотрим, а дом дяди Роберта стоит не на ножках, а на земле, при этом как-то странно – не на своем месте, а частично в кустах, частично на тропинке. Мы даже сразу не поняли, что произошло, как это он «спустился» на землю.

Дом дяди Роберта в его современном виде. Окна на фасаде завешены белой материей из-за невероятной жары, которая царила тем летом, когда делался снимок.

Сломанный каркас мы рассмотрели уже потом, когда подошли поближе.

Дядя Роберт мужественно вынес удар, когда мы ему сообщили, что «домик улетел».

Летом он как обычно приехал в отпуск, походил вокруг домика и принял единственно правильное решение: сделать дом одноэтажным, убрав обломки каркаса и передвинув прекрасно сохранившуюся верхнюю часть назад на фундамент.

Он собрал по всей деревне имевшиеся домкраты и принялся за дело. Домик приподнялся и стал медленно, по нескольку сантиметров в день, передвигаться к своему старому фундаменту. Кажется, за два года эта работа была закончена. Домик встал на фундамент прочно, как будто стоял там с самого начала. Дальше была пристроена еще одна комната-кухня, крыльцо, поставлена печка и, наконец, снесена старая Анькина развалюха.

Дядя Роберт и тетя Жанна отпраздновали новоселье и с тех пор с удовольствием живут в небольшом, но теплом и крепком жилище. Они развели прекрасный сад и огород и теперь наслаждаются на пенсии полным комфортом.

Спустя некоторое время после этой эпопеи был возведен еще один маленький дом из переделанной бани силами наемных строителей на второй части их участка. Предполагалось, что он предназначен для их сына Артема, когда тот вырастет. Однако когда Артем действительно вырос, оказалось, что его амбиции распространяются гораздо дальше маленького дома из бывшей бани.

Как только Артем стал прилично зарабатывать, он нанял бригаду и отгрохал себе рядом с родительским просто роскошный, высокий двухэтажный дом из толстенных бревен, очень необычной архитектуры, напоминающей швейцарское шале. С некрутой крышей, балконом во весь фасад, выходящим на озеро, – короче, очень необычное для Булавино сооружение.

Дом, впрочем, получился теплым и красивым. Внутри есть камин, оборудован хороший санузел (правда, в летнем варианте – вода поступает из водонапорного бака, закрепленного на высоте снаружи дома, а туда ее накачивает мощный насос из озера). На зиму, разумеется, приходится это все сливать.