Текст книги "Нити разрубленных узлов"

Кое-где раздались испуганные вздохи особенно впечатленных верующих. Причем не только женские, как можно было ожидать.

Лус, стоящая рядом со мной, опустила взгляд в пол и быстро зашевелила губами. Танна поднесла сцепленные замком пальцы к лицу, что-то шепнув в них. Только бальга стоял неподвижно и смотрел на прибоженного. Не отрываясь. А тот… Смотрел на него?

– Они приходят, как огонь, но, вместо того чтобы разжечь пламя, пожирают костер души до последнего уголька. А как только свет внутри человека затухает совсем, в его сердце спускается ночь. Время демонов.

Последние слова он произнес тихо-тихо, но голос все равно звенел, и получившийся дребезг очень походил на дрожь стекла в оконной раме, перед тем как оно намерено разбиться.

– Они приходят и уходят и все же никогда не кончаются. Он найдут вас даже за самыми высокими заборами и самыми тяжелыми засовами, какие только можно опустить, запирая дверь. Им нет преград… Кроме одной. Ночь всегда отступает перед светом. Так и демоны отводят свой взгляд, ослепленные светом человеческой души. Храните в себе огонь, зажженный божьим Промыслом. Питайте его послушанием и смирением. Помните: тот, кто наносит удар, сам становится беззащитен, пусть и не перед вашим судом. Но суд свершится и будет беспощаден к ослушникам, растратившим свой огонь на пропитание демонов!

По залу прошел шепоток. Это зашевелились губы молящихся, склонивших голову над собственными сцепленными пальцами. Только бальга стоял прямо, и во взгляде прибоженного, по-прежнему обращенном на блондина, явственно читалось сожаление. Почти жалость. Неужели знает о маленькой тайне местного владыки? Похоже на то. И как же Иакин Кавалено рискнул раскрыть сердце перед служителем веры?

Тем временем молитва стихла, и верующие начали один за другим медленно подходить к алтарю. Каждого из них прибоженный встречал улыбкой и накрывал своими ладонями замки пальцев, протянутые к нему. Накрывал, чуть сжимал, словно благословляя, и кивал, приглашая следующего. Своей очереди дождался и бальга. Впрочем, он задержался у алтаря не дольше, чем все предыдущие молельщики, и это явно не добавило радости взгляду прибоженного. А губы того продолжили улыбаться, приглашая подойти… меня?

Я невольно огляделся по сторонам, но зал уже почти опустел, у дверей оставались только Лус и Танна: первая явно не собиралась двигаться без очередного приказа, вторая ждала возвращения хозяина. Бальга же, заметив мое промедление, вопросительно приподнял бровь. Пускаться в объяснения было поздно, да и неуместно, поэтому я сделал то, что от меня ожидалось: подошел к алтарю.

Вблизи прибоженный показался мне еще моложе, чем издали, а может, таковым его сделало совершенно детское удивление при виде моих рук, спокойно опущенных по бокам. Чувствовалось, что он растерялся, не зная, как поступить с человеком, который в благословении вроде бы и не нуждается.

– Вы не молились вместе со всеми, – наконец пролепетал он, глядя на меня во все глаза.

– Не молился.

– Почему?

Да, совсем еще ребенок. Интересно, сколько лет ему было при посвящении?

– Я приехал сюда из других краев.

В обращенном на меня взгляде читалось, что если хранитель кумирни и знает о существовании мира вне Катралы, то не допускает, что там, за кромкой степей, жизнь идет другим чередом.

– Там небу не возносят молитвы?

– Там больше полагаются на самих себя. Но огонь сердца берегут так же, как и здесь, – добавил я, опасаясь, что все расширяющиеся глаза прибоженного могут лопнуть.

– И никто никогда не ходит в кумирни? – спросил он-она, понижая голос на каждом слове.

– Почему же, ходят люди. По праздникам. Или если в этом есть нужда. Но не каждый день, конечно.

– Не каждый день… – Прибоженный повернулся к бальге. – Не каждый день?

Голос звучал потрясенно. И испуганно. Как будто он-она услышал от меня нечто ужасное, наносящее удар в самое сердце. И блондин тоже это почувствовал, потому что посмотрел на меня с чем-то вроде осуждения. А потом перевел взгляд на прибоженного и ответил, как мне показалось, почти ласково:

– К тебе будут приходить. Всегда. Обещаю.

Он-она кивнул, правда, больше послушно, чем успокоенно, подобрал полы мантии и медленно отправился обратно, вверх по лестнице, переставляя ноги с таким заметным трудом, как будто шел на плаху.

* * *

– Наверное, я зря привел вас сюда, – сказал бальга, когда мы снова ступили на площадь, под лучи жаркого солнца.

– Почему зря?

– Вам не нужно было… сосредоточение.

Это верно подмечено. Я сосредоточен сейчас, как никогда за последние дни. К тому же публичные молитвы меня не привлекают. Скучновато и запутанно. Хотя…

Был миг, когда я поймал себя на мысли, что еще немного, и проникнусь песнью, звучащей с алтаря. Наверное, потому, что после ослепляющего белого света попал под золотой. А высокий двуглавый купол кумирни, который вроде должен был возносить сознание к небу, казалось, сдавливал виски, заставляя кровь биться в такт словам прибоженного.

Да, так и есть. Отец когда-то рассказывал о подобных ухищрениях зодчих. И о том, что Цепью градоустроения не поощряется насильственное воздействие на головы и умы – на него нужно получать высочайшее дозволение. Только сомневаюсь, что здесь кто-то задумывался о разрешении. Просто взяли и построили, чтобы…

– Вы правы. Не нужно. Но проповедь стоила того, чтобы ее слушать.

Бальга согласно кивнул:

– Эти слова… Они прекрасны. Но они только лишь предупреждают.

– А должны были бы приказывать?

В этом месте беседы, где любой другой человек вздрогнул бы, блондин, наоборот, замер, даже остановился. И это меня не слишком порадовало, потому что после кумирни, чьи стены дарили какую-никакую прохладу, солнце, казалось, обжигало сильнее, чем прежде.

– Не все люди ясно видят свой путь, – наконец отчетливо, хоть и очень тихо проговорил бальга.

Справив дела духовные, можно было отправляться обратно, домой, под каменные своды дома Кавалено, но время для беспрепятственного ухода с площади неожиданно истекло: немногочисленные прохожие, вместе с нами приходившие на молебен, лихорадочно расступились, двумя волнами откатившись в стороны и открывая нашим взглядам изящную фигуру эрриты Эвины.

Благороднейшая из благородных стояла у нас на пути, положив руки на синий пояс, словно в нем одном находила поддержку. Сегодня ее юбка была черной как ночь, но это еще больше оттеняло пронзительную белизну рубашки, простой, без всяких кружев и вышивок. Не попытались чем-то украсить свою одежду и слуги имения Фьерде, стоящие позади своей хозяйки, скорее наоборот, избавились от всего, что могло помешать…

Помешать действовать конечно же.

Лицо эрриты выглядело безмятежно-спокойным, но словно передразнивая застывшие черты бальги, а не отражая то, что на самом деле творилось в душе женщины.

– Очередная молитва достигла небес? – невинно поинтересовалась Эвина.

– Как ей и полагалось, – подтвердил блондин.

– И в ней было упомянуто о прегрешениях, требующих искупления?

– Несомненно.

– И о душах, загубленных чужой волей?

Бальга чуть помедлил, но ответил:

– Человек всегда губит свою душу сам.

Эвина шутливо погрозила пальцем:

– Ой ли? Но если и так… Значит, хозяин отвечает за своих слуг, ведь они всего лишь исполняют приказы?

Не знаю, что подумал о начавшейся беседе сам Иакин Кавалено, а я, кажется, понимал, куда клонит благороднейшая из благородных. И искренне наслаждался сейчас ее стараниями.

– Хозяин всегда в ответе за тех, кто ему служит, – согласился бальга, хотя в его голосе и прозвучало некоторое напряжение.

– Очень хорошо.

Эвина коротко кивнула, и на камни площади из громоздкого свертка, притащенного откуда-то сзади слугами, выкатилось тело. Разумеется, мертвое. А еще мельком мне знакомое. Именно над ним эррита склонялась тогда, еще при первой нашей встрече в степи. Именно его внимательно разглядывала.

Блондин посмотрел на мертвеца, брошенного под ноги, и снова перевел бесстрастный взгляд на благороднейшую из благородных.

– К чему оно здесь?

Эвина танцующим шагом сделала круг, приближаясь к бальге, но отнюдь не затем, чтобы шептать ему на ухо: голос эрриты прозвучал так громко, чтобы даже задние ряды зевак могли расслышать каждое слово.

– Этот человек умер несколько дней назад. Но не своей смертью, нет. Он пал от рук путешественников, осмелившихся дать отпор «степным бродягам».

– Зачем мне знать все это?

– Затем, что… – Благороднейшая из благородных улыбнулась еще невиннее. – Этот человек напал на путешественников. Но он не был «бродягой». Не мог им быть.

– Многие люди жаждут наживы, – осторожно заметил блондин.

– Но немногие при этом находятся на вашей службе.

Это был хороший удар. Продуманный, точный, пробивающий защиту. Захотелось даже крикнуть эррите: «Браво!»

– Рино Гаэно покинул отчий дом, чтобы вступить в ряды бальгерии. Ведь так, эррита?

Из-за спин слуг Эвины выступила немолодая женщина, закутанная в скорбно-черное покрывало поверх платья из небеленого полотна.

– Мой мальчик грезил этой службой, – подтвердила она.

– Мог ли он перейти на сторону разбойников, нападающих на обозы? – уточнила благороднейшая из благородных, чеканя каждое слово.

– Только не Рино! Он ни за что бы не преступил человеческие законы!

– Что вы хотите доказать? – спросил бальга.

– Совсем немногое. К примеру, то, что «степные бродяги» взялись не из ниоткуда, и если и удовлетворяют жажду наживы, то не свою, а… – Эвина сделала долгую-долгую паузу, во время которой все слушатели и зрители невольно затаили дыхание. – Вашу!

– Чушь, – спокойно ответил блондин.

– Мертвое тело – тому подтверждение. К тому же… Вы ведь сами и убили его. Очередным вашим приказом.

Левая бровь блондина чуточку приподнялась. Я тоже немного удивился, ведь гибель тех разбойников уж точно не имела к бальге никакого отношения. Но похоже, эррита Фьерде считала иначе. И с блеском доказала свою уверенность:

– Рино Гаэно был убит человеком, в тот же день надевшим черный мундир.

Ну да. Тот бледный недокровка горел желанием сражаться. Но с демонами, а не с людьми. И это всего лишь совпадение…

Или нет?

– Мне ничего не известно о прошлом людей, принесших присягу бальгерии. Оно может быть любым. И оно остается лишь на их совести.

– И вы принимаете каждую присягу?

– Нет, – вынужден был сказать блондин.

– А что же говорит в пользу того или другого человека? Уж не какие-либо особые заслуги?

Бальга промолчал. Наверное, зря, хотя вряд ли кто-то на его месте нашел бы достойный ответ прозвучавшему обвинению.

– К примеру, приказ уничтожить «бродяг», чьи лица и имена могли перестать быть тайной? – предположила Эвина.

Конечно, все ее выводы были выдумкой чистейшей воды. Но выдумкой логичной и разумной. А с подобной ложью всегда очень трудно справиться.

– Можете думать, что вам угодно, эррита.

– Это признание?

– Это разрешение.

Они смотрели друг на друга, внешне спокойные, но за взглядом каждого уже явственно бушевал огонь. Правда, если Эвину это пламя явно только раззадоривало, подсказывая новые и новые обманные финты, то бальга, вряд ли привыкший горячиться, легко мог совершить ошибку. И все же не совершил.

– Хозяин в ответе за своих слуг, – повторил блондин. – С этим вы не стали спорить. В ответе за приказы убить. Значит, и мне есть что спросить с вас.

Благороднейшая из благородных лукаво округлила глаза:

– И чью же жизнь я пожелала получить на завтрак, обед или ужин?

– Мою.

Толпа ахнула. Не испуганно, а скорее азартно, ведь не каждый день две главные силы города сталкиваются между собой, да еще движимые схожими намерениями.

– Это шутка? – Улыбка покуда держалась на лице Эвины, но уже с намного большим трудом, нежели прежде.

– Это правда. Вчера… вечером, когда я шел в свой дом, на меня напали. Слуги вашего дома.

Она и правда растерялась. Наверное, не отдавала никакого приказа вовсе.

– Мои слуги?

– Тело одного из них лежит у меня в погребах. Изволите подождать, пока я велю его доставить сюда?

Эвина пожала плечами. Бальга посмотрел на свою помощницу, и та, понимающе кивнув, отправилась исполнять поручение.

Не менее четверти часа понадобилось бы Танне, чтобы добраться до дома, причем бегом, срезая путь по переулкам, еще какое-то время – чтобы приготовить и нагрузить повозку, поэтому я приготовился стоять на жаре три четверти часа, а то и больше, но женщина вернулась намного раньше. Можно сказать, с полпути. Вернулась растерянной, даже слегка обозленной, шепнула что-то на ухо бальге и отступила назад, глядя на благороднейшую из благородных с неподдельной ненавистью.

– Какие-то трудности? – спросила эррита Фьерде, видимо чувствуя, что удача вновь повернулась лицом именно к ней.

– Да, – признал блондин. – Тело украдено.

– А было ли оно вообще? – продолжила Эвина, уже заметно окрепшим голосом, и часть зевак поддерживающе залопотала.

– Вы подвергаете сомнению мои слова?

В ответ благороднейшая из благородных только улыбнулась.

– А если найдется человек, которому вы поверите? – спросил блондин.

– Пусть найдется, – беспечно согласилась Эвина.

Бальга чуть повернул голову в мою сторону:

– Что скажете, эррете?

Хорошая подстава. Даже если она всего лишь попытка уберечь собственный тыл. Или заодно проверка того, под чьими знаменами я собираюсь воевать?

– Вчера вечером слуга дома Фьерде по имени Игго охотился за жизнью Иакина Кавалено.

Я постарался добавить в голос нотку вины, но, как оказалось, зря, потому что обжегший мое лицо сливово-карий взгляд полыхнул тем, что очень удачно позволяет не замечать очевидное. Ненавистью.

– Откуда это может быть известно вам? – все же спросила Эвина, цедя каждое слово сквозь зубы.

– Я сам убил Игго.

– Защищая верховного бальгу?

– Защищая безоружного.

Надо было бы добавить «и беспомощного», но эту маленькую правду я оставил при себе. На всякий случай.

Благороднейшая из благородных могла поступить по-всякому. Могла, к примеру, продолжить обвинять, упирая на то, что я чужак и мои слова ничего не стоят. Но тогда непременно нашелся бы человек, который спросил бы, а что тогда чужак делал прежде в доме Фьерде, так любезно туда приглашенный? Может, это была как раз плата за помощь в попытке опорочить власть черномундирников? И кто тогда виновен по-настоящему?

Голова Эвины качнулась, то ли согласно кивая, то ли возражая против чего-то. А потом пальцы, с начала беседы держащиеся за синий пояс, расслабленно повисли, чтобы тут же собраться в щепоти для звонкого двойного щелчка.

Еще раз.

И еще.

Благороднейшая из благородных медленно поднимала руки, а широкие рукава спадали все ниже и ниже, обнажая загорелую кожу. Последний щелчок прозвучал уже где-то рядом с черноволосой макушкой, и после него наступила тишина, напряженная, как натянутая струна. А потом со всех сторон раздались ответные щелчки.

Нельзя сказать, чтобы вся площадь вторила эррите Фьерде, но стрекотали, казалось, пальцы всех, кто стоял рядом с нами. И даже тех, кто не мог видеть и слышать спор, так ничем и не закончившийся.

Черный подол широкой верхней юбки колыхнулся, словно от дуновения ветра, пошел волной, взвился, открывая взглядам нижнюю, алую как кровь. Закрутился все быстрее, следуя движениям Эвины. В какой-то момент красная юбка тоже взметнулась вверх и сразу же опала, но словно оставила часть себя на шее танцующей эрриты.

Кроваво-красный, похожий на перерезанное горло след. Шелковый платок. Еще сутки назад я видел бы в происходящем всего лишь странный красивый танец, но теперь, зная намного больше, понимал: вызов брошен. И не одной благороднейшей из благородных, потому что к щелчкам, оглушающим нас со всех сторон, добавилось и движение.

То тут, то там один за другим вспыхивали тканые пятна крови, вся площадь, казалось, превратилась в цветущее поле, посреди которого Эвина Фьерде приняла то первое решение воевать, а не сдаваться.

Только четверо не поддались злому азарту танца, рожденного горькой памятью о прошлом. Я попросту не знал, что можно предпринять, да и нужно ли. Танна хищно щурила глаза, не сводя взгляда с благороднейшей из благородных. Лус стояла, как всегда поглощенная созерцанием мостовой. Бальга…

Блондин был спокоен. Но если раньше в его неподвижных чертах замечалось какое-то скрытое усилие, то сейчас они расслабились полностью.

Щелчки стихли как по команде, и в следующий миг все красные платки взмыли в воздух, проливаясь обратно кровавым дождем. Один из них упал на плечо Лус. Та даже не заметила неожиданного обновления своего наряда, а бальга подошел, потянул красную ткань вниз и, когда та отцепилась от черного платья, разжал пальцы.

Платок безропотно стек по воздуху туда, где лежали его многочисленные братья.

Туда, куда в следующее мгновение наступил сапог блондина.

* * *

– Испугались? – спросил Иакин Кавалено, помешивая ложкой очередную кашу.

Я надеялся, что обед окажется более сытным, чем завтрак, но то ли на вечер был назначен еще один молебен, то ли в доме верховного бальги скудной полагалось быть любой трапезе.

– Нет.

В орехово-карих глазах проявилось недоверие.

– Лжете.

Впрочем, произнесено это было слишком бесстрастно, чтобы считаться обвинением: мне предлагали разговор, а не сражение.

– Не лгу. Эррита Фьерде не причинила бы вреда ни мне, ни кому-либо другому.

– А мне показалось, еще немного, и она расцарапает вам лицо, – равнодушно заметил бальга, медленно выливая содержимое ложки обратно в тарелку.

– Как бы то ни было, на площади, перед множеством людей она не стала бы начинать войну первой. Хотя бы потому, что победа над врагом, неспособным оказать сопротивление, не сделала бы ей чести, а похоже, что эррита больше всего гордится именно этим достоинством своего рода.

– Честь… – задумчиво протянул блондин. – И почему все так держатся за эту ничтожную ценность? Ведь без нее жить намного проще. Честь не позволяет слишком многого. Не позволяет достичь того, что тебе…

Он не закончил фразу, но и так было понятно, какое слово должно прозвучать последним.

«Того, что тебе хочется». Именно это ты собирался сказать, парень. Но сам себя оборвал на полуслове, ведь в доме Кавалено запрещено упоминание желаний. Или хотений – их более обыденной формы.

– Вы могли встать на ее сторону.

О, разговор снова вернулся к благороднейшей из благородных, чью армию я уже успешно ослабил на одного бойца.

– Там, на площади.

Да, это был последний шанс. Правда, пришлось бы солгать, а ложь редко приводит к успеху. Да и в любом случае с бальгой я вернее достигну своей цели, чем с эрритой Эвиной, потому что он ловит демонов, а не боготворит. И если хозяйка имения Фьерде в самом деле приютила у себя беглую старуху, я рано или поздно до нее доберусь. Под знаменами блондина. А уж потом…

А что, собственно, делать потом?

– Она не предлагала мне силу.

– Вас остановило только это?

– Не только.

Иакин Кавалено заинтересованно приподнял бровь, ожидая разъяснений.

– Она, наоборот, хотела бы занять немного силы у меня. А я… оказался для этого слишком жадным.

Бальга отпустил ложку в свободное плавание по тарелке.

– Сила у вас будет. Совсем скоро. Уже завтра, если смелость вам не откажет. – Он встал из-за стола. – Мне нужно вернуться к делам. Танна проводит вас в вашу комнату.

Возвращаясь по лабиринту коридоров в каменную спальню, я примерно на половине пути устал молча пялиться в гладко причесанную макушку помощницы верховного бальги и спросил:

– Вы тоже пришли к нему за силой?

Женщина ответила не сразу. Дошла до очередного поворота галереи, остановилась, какое-то время смотрела вперед, потом повернулась, взметнув подолом юбки пыль, и только тогда сказала:

– Сила нужна многим. Но не мне. – Темный взгляд Танны стал вдруг бездонно глубоким, как будто собирался меня утопить. – И не вам.

Казалось, она заглянула куда-то внутрь меня, бесцеремонно расшвыряла в стороны нагромождение всевозможных мыслей и вытащила на свет только одну. Самую важную.

Это было страшно. Но это была всего лишь очередная атака в уже начавшемся бое, и ее можно было либо отразить, либо пропустить, надеясь, что противник в последний миг промахнется.

– Вы пришли за женщиной.

Я еле сдержал удивление. Она что, в самом деле читает мои мысли? Плохо. Тогда Иакин Кавалено уже может знать, зачем я оказался в его доме. А еще хуже, если он все знает, но это никоим образом не заботит верховного бальгу. Это значит, что опасность подступила совсем близко и пора собирать собственную армию.

– Все мужчины так или иначе приходят за женщиной, – добавила Танна, и мне захотелось облегченно выдохнуть.

Так вот она о чем… Слава Божу!

– Только в этом доме вы не найдете то, что ищете.

– Неужели?

Я сделал шаг вперед, приблизившись к женщине в черном платье. Потом шагнул еще. И еще, пока носки моих сапог не зарылись под шелковый подол.

– Неужели в этом доме нет женщин?

Она не смутилась. Не отвела взгляд, сверлящий мои глаза. А я дал волю воображению, представив строгую Танну посреди смятых простыней. Простоволосую, растрепанную, с искусанной, а потому ставшей пунцово-красной нижней губой. Представил капельки испарины на коже, хранящей следы прикосновений сильных рук…

Женщина вдруг задержала дыхание, а потом, словно поперхнувшись воздухом, закашлялась, опустив голову.

– Вам дурно?

– Нет. Мне… Все хорошо. – Она поспешила отвернуться. – Пойдемте, мне тоже нужно исполнять свои обязанности.

Танна быстрым шагом продолжила прерванный путь, а я почему-то вспомнил лицо той дурнушки, что была прислана в Блаженный Дол за жизнью лекарки. Чем-то их взгляды были похожи. Временами. Но та прислуживала одержимой, а эта…

Еще одна недокровка? Наверняка. К бальге должны были примкнуть в первую очередь те, кто питал к демонам врожденную ненависть. Но что же она тогда почувствовала, глядя в мои глаза? Я ведь всего лишь хотел вообразить, какой Танна могла бы быть в постели. Всего лишь…

Хотел. Желал. Вот оно что. Недокровки чувствуют присутствие демона, но это, похоже, только одна сторона правды. Желания они тоже чувствуют, и, должно быть, довольно остро.

– Простите, мне нужно идти. Ваша комната там, в самом конце, – пробормотала помощница бальги и упорхнула прочь, пряча пятна румянца на бледных щеках, а я остался стоять посередине коридора, в который выходили немногочисленные плотно прикрытые двери.

Меня оставили в одиночестве? Странно. Но бродить по дому, пожалуй, не буду, иначе заблужусь в переходах или вызову еще больше подозрений. Просто вернусь к себе, прилягу и попробую вздремнуть, все равно других занятий не предложено, а лишние силы могут потребоваться в любую минуту.

Я медленно двинулся вдоль дверей, слушая шелест собственных шагов, но в него внезапно ворвался посторонний звук, похожий на бульканье воды.

Фонтанчик? Было бы неплохо его найти, потому что обеденная каша все еще царапала горло, а после того как бальга ушел, всем прочим тоже полагалось встать из-за стола, неважно, закончили они трапезу или нет. Правда, на сей раз нас и оставалось всего двое: сестра блондина к обеду почему-то не вышла.

Булькало с правой стороны коридора, из-за двери закрытой, но, к счастью, незапертой и легко поддавшейся толчку. Правда, когда она отворилась, стало ясно, что слух меня обманул: ни о какой воде речи не шло. Разве что только о той, что потихоньку текла из глаз девушки, сидящей на краю постели. Текла бесшумно, в отличие от всхлипов Лус.

– Вас кто-то обидел?

Она подняла взгляд, услышав мой голос:

– Обидел?

– Вы плачете.

Девушка провела кончиками пальцев по щеке, словно желая удостовериться в правдивости моих слов, посмотрела на капельки влаги и кивнула:

– Плачу.

– Вы не обедали. Что-то случилось?

Она моргнула, смахнув несколько слезинок с ресниц, и широко раскрыла глаза.

– Обед. Надо было пойти обедать. Но мне не сказали этого делать…

– Разве для этого нужно ждать приказа? Вы же хозяйка этого дома и можете в любой миг…

– Я не знаю, что мне делать, – ответила она, беспомощно глядя на меня.

Обычно так говорят люди, попавшие в ловушку или другие неприятности, непонятные, необъяснимые и беспощадные. Хотя в случае Лус вряд ли речь шла о чем-то подобном. Да, брат держит ее в строгости, но, насколько я помню Лодию, юг вообще славится странными нравами. Где-то, как говорят, женщинам и вовсе запрещают покидать дом от рождения и до самого замужества. И та, что выросла, не видя возможности жить иначе, не должна была бы…

– Кто скажет, что мне делать? – Ее взгляд впился в мое лицо. – Вы скажете?

– У вас есть брат, эррита. Он заботится о вас.

– Брат… Да, он говорит. Иногда. Но мне не нравится его слушать.

То ли она полудурочная, то ли просто затравленная, одно из двух. И слишком слабая, чтобы бороться за себя. Ей бы пожить немного в поместье благороднейшей из благородных, уж та бы научила девушку, как нужно поступать в этом мире со всеми вещами подряд.

– Больше со мной не говорит никто…

– А как же Танна?

– Брат ей не позволяет.

Почему, интересно? Помощница бальги вряд ли научила бы Лус чему-то дурному. Хотя гордости от нее девушка могла бы набраться, а этого блондин явно не хотел.

И все равно странно. Зачем растить рядом с собой безвольную дурочку, шевелящую руками, ногами и всем остальным только по приказу? Попахивает каким-то скверным замыслом.

– Я не знаю, что мне делать…

И я не знаю, девочка. Но мы оба что-нибудь придумаем. Обязательно. Когда придет время.