Текст книги "Горные дороги бога"

Шаг девятый

Где-то…

Я не верю в удачу. Призрачных помощников придумывают себе те, кто не готов добиваться поставленной цели всеми силами, своими и заемными. Не бывает ничего случайного, если твердо следуешь выбранному пути. И даже если пытаешься скользнуть на обочину и затеряться в придорожной траве, тебя все равно вернут обратно. В проложенную волей судьбы колею.

Темнота обступает со всех сторон, сгущается, обволакивает сознание. Вот я еще чувствую прикосновение руки, лишающей меня моей «чужой» жизни, а вот ощущения пропадают вовсе. Хорошо, что мысли остаются при мне. Хвала Всеединому, кем бы он ни был, богом или все-таки человеком!

Кольцо света не торопится проступать в черноте вечной ночи, и тогда я начинаю первым. Зову. Здесь нет слов, нет звуков, нет ничего, во что можно было бы облечь желание вернуться, но чем горячее и отчаяннее оно становится, тем заметнее светлеет пустота вокруг меня.

Я не могу ждать вечно. Вернее, могу, но… Не хочу. Только главным сейчас является другое. Не то, от чего бегут. Конечно, и оно имеет не меньшую силу, только это копье бьет не вперед, а назад. Выворачивается из рук, чтобы воткнуться в твою же собственную грудь. Я ведь не хотел служить императору, но разве «не-хотение» уберегло меня от странного путешествия, похожего на сон, и в то же время куда более реального, чем домашняя скука? Теперь точно стоило попробовать действовать наоборот, хотя бы из чувства противоречия.

Попробовать желать всеми силами.

Густые сумерки тают, наполняясь мерцанием. Так мог бы дрожать утренний воздух, провожая рассеивающийся туман, но здесь нет ни того ни другого. И все же свет прибывает.

Я жду приближения невыносимо яркого кольца, тороплю его, ругаю, как только могу, словно суровая отповедь способна заставить шевелиться то, что вряд ли понимает слова и мысли. А чувства…

Все мои чувства собраны воедино. В тугой комок, норовящий выскользнуть из несуществующих пальцев. Нет времени размениваться по мелочам. Сейчас или никогда!

Вспышка, накрывающая мое сознание, ослепительно-бела. Как снег, по которому совсем недавно, а может быть, вечность назад мы с Герто шли к очередной компании беспечных бездельников, вознамерившихся позабавиться с диковинной бабочкой.

Снег…

Это и вправду он. Снег на ветвях деревьев. Там, за высоким окном.

– Просыпается!

Наверное, кто-то, неизвестный мне, кричит, но в мои уши слово, отмеченное тревогой и удовлетворением одновременно, втекает, булькая, как будто проходит не сквозь воздух, а через толщу воды.

– Он в сознании?

Я узнаю этот голос. И впервые с тех пор, как когда-то услышал его, не чувствую трепета. Привычка, призывающая к покорности, еще остается где-то там, внутри меня, я знаю, только почему-то молчит, скромно стоя в темном углу.

– Он может говорить?

Надо мной склоняются. Несколько лиц вплывают в поле моего зрения, дрожа, сливаясь очертаниями, заслоняя друг друга. Нет, так не пойдет. Так я ничего не увижу.

– Я… Мне надо подняться…

Мой собственный голос звучит тихо, не оставляя эха даже внутри родной головы, но его слышат. И выполняют высказанное пожелание сразу же, подхватывая меня под мышки, таща вверх и прислоняя к подушкам, наспех сложенным горкой.

Вот так-то лучше. Теперь все, кто находится в комнате, передо мной как на ладони.

Император, куда же без него. Человек, очень похожий на дознавателя, провожавшего меня за границу мира. Юноша в черно-белой лекарской мантии, бесстрастно, но внимательно прислушивающийся к биению моего пульса. И кто-то еще, совершенно незнакомый, но, пожалуй, вглядывающийся в мое лицо с не меньшим напряжением, чем владыка Дайи.

– Сколько у нас есть времени?

– Пара минут, – предполагает лекарь, явно призванный из «выдохов». – У всех по-разному, но меньше не бывает.

– Ты нашел его? – Одно из лиц вновь приближается, оказываясь со мной почти нос к носу. – Ты видел его?

– Да, ваше величество.

Я произношу слова, с детства внушавшие почтение, и еле сдерживаю улыбку. Понять страсть отца, потерявшего родного сына, нетрудно. Но разве этот ребенок единственный у императора? Ведь мы все его дети. Все без исключения. Вот только теперь на одного послушного точно стало меньше.

– Ты говорил с ним?

Его дыхание едва не заставляет меня задохнуться, но я не отшатываюсь, хотя подушки позволяют это сделать.

– Да.

– И он…

Выдерживаю паузу, но не столько для того, чтобы хоть чуточку больше заставить императора страдать, сколько для сбора воедино всего внимания, которое имеется в моем распоряжении. Люди, находящиеся в этой комнате, разумеется, доверенные лица, допущенные к строжайшим тайнам государства и государя. Но кто-то из них должен играть еще и в свою игру, а не только в общую.

– Он вернется. В скором времени.

Растягиваю слова, будто бы рассеянно переводя взгляд с одного лица на другое, жду необходимых мне знаков и… Получаю их с лихвой.

Никто не остается равнодушным, даже «выдох»: его пальцы стискивают мое запястье сильнее, чем это необходимо, и тут же хватка снова ослабевает. Дознаватель чуть сдвигает брови, слыша доставленное мной сообщение, и, судя по короткому шевелению губ, не приходит в восторг от новости. А вот тот третий, совсем незнакомый, явно рад: его взгляд вспыхивает ярче свечных огоньков, но, конечно, сразу же поспешно прячется за сощуренными веками.

Кажется, первые цели намечены. Теперь надо набраться сил и…

Комната вдруг начинает кружиться как заведенная, и я соскальзываю с подушек. На постель. Носом в покрывала.

– Ему нужно отдыхать, – равнодушно заключает лекарь.

Наверное, он прав, потому что какое-то время я не чувствую рук и ног. Совсем. И вообще ничего не чувствую, кроме страха. Нет, даже ужаса, ведь две минуты прошли, а это значит…

Что я помню?

Нет, что я еще могу помнить?

«Половина твоего будущего зависит от тебя одного».

А другая? От кого зависит она? От кого-то свыше? Но он ведь сам сказал мне, что Всеединый вовсе не бог, а человек, некогда открывший дверь в другой мир, только не успевший выдернуть ключ из замка. Что он имел в виду? Свои любимые обстоятельства, каждый раз складывающиеся причудливым образом?

Он…

Ханнер Мори со-Веента. Сонная гладь моря, способная в любой миг взорваться смертоносной бурей. Я помню его. То, как он говорит, как редко улыбается, как часто задумывается, как меняется его лицо, словно надевая маску, когда этого требуют… Ну да, обстоятельства!

Я помню.

И я буду помнить.

Восторг, взорвавшийся где-то внутри меня, больно ударяется об ребра, словно ища выход, но выхода нет, и ему не остается ничего другого, как копиться в грудной клетке, надуваясь рыбьим пузырем, пока…

Пока воздуха во мне не становится намного больше, чем снаружи. Иначе чем можно объяснить то, что я парю над кроватью, отталкиваясь ладонями от пустоты?

– С прибытием!

Женский голос, раздающийся от дверей, смущает меня и сталкивает с высоты обратно. На пол, которого я, впрочем, так и не успеваю коснуться, поскольку нежные объятия Каны ловят меня на полпути к лакированному паркету.

Она не произносит больше ни слова, но кажется, что я продолжаю… Слышать? Слушать?

Что-то звенит в моем сознании. Не в глубине, а на самой поверхности, почти снаружи, касаясь невесомо, как ветерок. Голоса. Много голосов. Они похожи друг на друга, и все-таки их можно уверенно различать, потому что за каждым тянется образ. Лицо. Манера поворачивать голову. Осанка. Движение пальцев.

Сотни приветствий. Искренних? О нет, я не настолько легковерен!

– Ты слышишь? – спрашивает Кана, обнимая меня.

– Да…

– Поначалу ты будешь путаться, но это скоро пройдет, поверь. Семья ждет тебя.

Вот как это называется? Незримая связь с каждым из «выдохов», однажды открывших глаза. Нерушимая связь?

– Они… они всегда будут со мной?

– Конечно, всегда.

Она улыбается, но ее взгляд остается отрешенным, как будто и сама Кана все это время прислушивается к…

Ну да. Теперь понятно, почему Либбет уделяет так мало внимания окружающему миру: у нее в голове вечно звучит другой. Неужели и я стану таким? Неужели и мне придется непрестанно внимать тысячам чужих голосов?

– Они никогда тебя не оставят.

Глаза Каны затуманиваются еще больше, видно, многосторонняя беседа набирает силу. Я могу присоединиться к ней, знаю и чувствую, что могу, но… Не хочу?

Нет, надо обязательно сказать иначе: я хочу побыть без надзора.

И как только желание вспыхивает в моем сознании, наступает благословенная тишина.

– Я могу уйти отсюда?

Она отвечает не сразу, ведь ей требуется время стряхнуть с себя невидимую паутину собеседников.

– Конечно. Предупредить об этом?

– Кого?

– Тех, кто не с нами.

Непривычно звучит. И не слишком-то приятно.

– Да, пожалуйста.

Кана кивает, ослабляя объятия, бережно ставит меня на пол, и только теперь я понимаю, что все это время мы парили в воздухе.

– Будь осторожен с новыми силами. Люди… они так хрупки. Но это не их вина.

Люди? А вы-то кто такие? Мните себя выше прочих лишь потому, что правдами и неправдами, а главное, огромными жертвами нашли способ дотянуться до могущества? Почему же я раньше не замечал в «выдохах» этого снисходительного великодушия?

Потому, что не видел угрозы.

Я считал их несчастными, лишенными желаний и потерявшими вкус к жизни, а они, оказывается, живут вполне припеваючи! И с высокого высока смотрят на всех остальных.

Я ошибался. Впрочем, мою наивность можно простить, но ошибся-то не я один.

Лекарь встречает меня в коридоре:

– Уже уходите?

– Хочу посмотреть на свой дом.

– В последний раз?

Он не шутит, не ехидничает, а всего лишь скучно предлагает мне объяснение моих же действий. И я не спорю:

– Пожалуй.

– Не стоит. Сестра Либбет уже закрыла его двери.

Сестра? А, ну да, они же все – одна большая семья!

– Тогда куда мне идти?

– Есть много мест, где вас будут рады видеть отныне и навсегда. Но сначала требуется завершить оставшиеся дела.

– А что-то осталось?

– Вас ждет эсса Имарр. Она наверняка спросит, хотите ли вы остаться в Крыле. Вольнонаемным служителем, разумеется.

– А я хочу?

– Есть много других мест, – повторяет лекарь, кладя ладони мне на плечи.

– Да, есть много других мест, – соглашаюсь я.

– Они ждут вас. Все мы ждем еще одного шага к великой цели.

– К великой цели?

– Первых из нас отправили в чужой мир против нашей воли. Но те, кто вернулся, старались уже не допускать насилия. Мы не держим зла на людей. Мы дарим им исполнение мечты. И не принуждаем к возвращению: каждый волен выбирать свою дорогу.

«Дарим исполнение мечты»?! Уж не в закрытых ли поселениях «выдохов» выращиваются разноцветные коконы?

– А нам выбор уже не нужен. Потому что у нас есть цель.

– У нас есть цель… – Я повторяю его слова только для того, чтобы выровнять дыхание.

Может, это все мне только снится? Может, я сейчас открою глаза и снова почувствую под пальцами женское тело?

– Скажете, как только будете готовы. Вам укажут путь.

Киваю. Мы расходимся, и я молюсь изо всех сил, чтобы этот голос подольше не раздавался в моей голове.

Эсса Имарр стоит у окна своего кабинета, глядя на зимний наряд города. При звуке шагов она оборачивается, встречает меня долгим взглядом и наконец предлагает:

– Присядете?

– Нет, благодарю вас.

– Чувствуете себя лучше?

– Пожалуй.

Ее великолепные ноги все так же стройны и гладки, но сейчас края голенищ изящных сапог прячутся под длинными полами форменного камзола.

– Я должна задать вам вопрос.

– Слушаю.

Имарр смотрит на меня так, как никогда не смотрела раньше. Словно пытается что-то найти в моем лице, а когда ее усилия оказываются тщетными, оливковый взгляд гаснет. Уныло и немножко разочарованно.

– После своего… возвращения желаете ли вы продолжить прежнюю службу?

– Возможно.

Светлые брови удивленно приподнимаются.

– Возможно?

– Не исключаю, что это будет уместно. Но не теперь. Мне нужно… Есть дела, которые требуют моего участия.

– Разумеется, – кивает Имарр. – Но вы можете в любой момент…

– Я запомню ваше предложение.

Ее глаза чуть удивленно расширяются, впрочем, она тут же списывает мои слова на обычную вежливость и снова поворачивается к окну.

– Доброй дороги, эсса.

– До встречи, эсса.

Больше всего сейчас мне хочется подойти к ней поближе, сказать, что я обязательно вернусь, может быть, скорее, чем можно предположить, и вернусь уж точно истомленный желаниями, которые, к счастью, никуда не делись.

Хочется.

Но игра, начавшаяся сразу же после моего пробуждения, если еще не до того, как я в последний раз закрыл глаза в чужом мире, требует соблюдения правил. Хотя бы поначалу.

Трактир, который должен бы быть закрыт и опечатан давным-давно, приветливо распахивает свои двери. Я сажусь за тот самый стол, касаюсь губами того самого эля. Ну, может, не точно того же, но не менее вкусного. И даже за одно это, за то, что вкусы тоже остались при мне, стоило бы вознести хвалу Всеединому.

– Празднуешь возвращение или оплакиваешь?

Герто по своему обыкновению бесстрастен и бесцеремонен, усаживаясь на лавку напротив.

– А есть чему радоваться или о чем плакать?

– Тебе виднее.

Он получает свою кружку эля и надолго припадает к ней, как будто утоляет жажду, копившуюся не один год.

– Ничего не изменилось.

– А ты сам? Неужели не научился новым фокусам?

Я не могу понять, спрашивает он всерьез или шутит, поэтому небрежно роняю:

– Всеединый вовсе не бог.

– Я знаю, – все так же спокойно сообщает Герто.

– Тогда почему…

Он заглядывает мне в глаза, глубоко-глубоко, намного глубже, чем это делала Имарр, и, похоже, находит то, что искал, потому что облегченно выдыхает и устало опирается локтями о стол.

– И все же я молился ему, чтобы у тебя получилось.

– Что получилось?

Вместо ответов и объяснений Герто отводит мизинец в сторону, словно предлагая моему взгляду последовать туда же, и я вижу крохотный пылевой вихрь, крутящий кольца на полу. В самом тихом уголке трактирного зала, там, где нет и не может быть даже намека на сквозняк. А как только начинаю приглядываться внимательнее, ураганчик рисует в воздухе улыбающуюся рожицу и мгновенно оседает на струганые доски прежним недвижным мусором.

Наверное, надо задать кучу вопросов. Или хотя бы один, для начала. Но я всего лишь подношу кружку к губам. Герто поступает точно так же, и мы оба знаем, что прячем улыбки.

Не друг от друга конечно же. Только и исключительно от врагов.

Я не знаю, сколько их будет, уверен лишь, что они найдутся обязательно. И еще я уверен как никогда в жизни, что скучать мне больше уже не придется.

По крайней мере, в ближайшую вечность!

Здесь…

Когда почти опального чиновника вызывают к высшему лицу Дарствия дважды за один месяц, это должно не просто наводить на размышления, а настораживать. Вот и Керр Крон со-Логарен, подходя к залу, где щели между плитами пола перекладывают шелковыми шнурами, чувствовал себя неуютно. Нет, разумеется, настоящей тревоги не было: с оступившимися слугами Дарохранитель, а вернее, его доверенные стражи сводили счеты быстро и без малейшего шума. Куда больше золотозвенника беспокоило то, что он вынесет, выходя обратно. В прошлый раз вопросов и ответов оказалось примерно поровну, хотя составить из них пары удалось лишь частично. Сегодняшняя же встреча…

Керр невольно вознес мольбу Божу, а заодно и Боженке, так, на всякий случай, и шагнул в услужливо распахнувшиеся двери.

Лишних людей в зале не было. Ни дремлющего кователя Цепей, ни охраны. В присутствии первого, для острастки, явно уже не нуждались, а за сохранность своей жизни Дарохранитель, как видно, не слишком переживал. Скорее всего, сказывался юный возраст, бравший свое, но золотозвеннику хотелось верить, что причина иная. В самом деле, возможно ли стоять во главе огромной страны, если не доверяешь даже самым преданным слугам?

Длинный стол был, что называется, завален бумагами. Смятые и вновь разглаженные листки покрывали лакированное дерево почти беспросветным слоем. Исключение составлял лишь кусок столешницы под локтями серьезного молодого человека: даже громоздкая чернильница была завалена бумагами по самое горлышко. Пол у ножек кресла был усеян отслужившими гусиными перьями, свидетельствовавшими о долгой и напряженной работе, от которой, судя по всему, невозможно было оторваться, поскольку ни стук захлопнувшихся за спиной золотозвенника дверных створок, ни звук шагов не заставили Дарохранителя Логарена поднять взгляд от своих записей.

Впрочем, он все же не настолько был погружен в писанину, потому что махнул свободной от пера рукой, когда Керр остановился на середине пути от дверей к письменному столу:

– Идите, идите сюда!

Он еще несколько минут пачкал чернилами бумагу, этот молодой человек, одетый в костюм, словно снятый с плеча прадеда, потом бросил очередное отслужившее перо себе под ноги и сцепил пальцы в замок над головой, блаженно потягиваясь.

– Вы хотели меня видеть, эрте?

– Ну разумеется. Иначе не позвал бы. Хотя… – Дарохранитель окинул взглядом горки, горушки и горы своих трудов. – Можно было обойтись и без этого. Но я действительно хотел вас увидеть.

Бывалый придворный тут же рассыпался бы в льстивых благодарностях. У Керра богатого опыта общения с вышестоящими чинами не имелось: сам давным-давно поднялся на недосягаемую для многих вершину, поэтому золотозвенник предпочел промолчать, изобразив на лице внимательное ожидание.

– События, в которых вы принимали участие и устроителем которых стали, заставляют задуматься.

– Я действовал во благо…

– Да-да, – оборвал попытку оправдания молодой человек. – Это мы уже выяснили и не будем возвращаться в прошлое. Некогда это делать. Да, некогда.

Он умолк почти на минуту, но наступившая тишина не заставила Керра беспокоиться: по лицу Дарохранителя было понятно, что он думает о чем-то вовсе не связанном со своим собеседником.

– Причины могут быть разные, – наконец продолжил Дарохранитель. – Кто-то где-то недоглядел, поленился, дал слабину, захотел удовлетворить собственные нужды… Мы не сможем найти то звено, которое сгнило первым. И не будем искать. – Он выудил из-под бумаг серебряную загогулину, похожую на пряжку для плаща. – Если металл рано или поздно рассыпается трухой, следует ли ждать непреклонности и твердости от людей, чей век во много раз короче?

– Ну сколько-то ударов человек может выдержать не хуже стали.

– А если ударят еще раз? Сломается?

Керр кивнул:

– Да. Поэтому хороший командир всегда знает, когда вахтенных пора менять.

– И когда ему пора сменяться самому…

Бесстрастное бормотание прозвучало так тихо, что золотозвенник решил: послышалось. По крайней мере, ему очень хотелось в это верить.

– Смена. Да, это именно то, что необходимо! – Молодой человек хлопнул ладонями по подлокотникам. – Но менять нужно не только людей. Правила и законы тоже должны меняться.

Керр собрался было возразить, напомнить, что далеко не все следует выбрасывать прочь за ненадобностью, но вовремя понял: к обсуждению его не приглашали. И как только эта мысль добралась до сознания окончательно, золотозвенник пожалел, что во всем зале имелось только одно место для сидения.

– Не сразу. Разумеется, не сразу, иначе это вызовет ненужные волнения. Постепенно. День за днем, маленькими шажочками. Главное, не отступать назад. Там, позади, есть много хорошего, но есть и много такого, что не должно вернуться. Ни при каких условиях!

Это была напутственная речь. Почему она звучала именно для него, Керр не мог предположить. И даже не пытался. В любом случае, все, что он имел право сказать в ответ, это «как прикажете», а потом отправиться выполнять. Со всем возможным старанием.

И как ни странно, он чувствовал, что поступить так будет единственно правильным. Только так. Время споров прошло, уступив место времени действий.

– Я не старался заглянуть в будущее. Это неблагодарное занятие, пусть уж все идет своим чередом. – Дарохранитель начал складывать разрозненные листки в кипу. – Я изложил свои впечатления о прошлом. О тех изменениях, что происходили когда-то давно и в последние годы. Вряд ли их будет достаточно, чтобы ясно увидеть, куда двигаться дальше, но как отправная точка они, смею надеяться, довольно хороши.

– Вы… вы уходите? – наконец решился спросить Керр.

– Я? – смешливо вскинул брови молодой человек. – Ну не так быстро, как вам, наверное, этого хочется! Просто в ближайшее время… годы, возможно, я буду немного занят не совсем дарственными делами. И мне нужен кто-то, чтобы взять часть работы на себя. Как думаете, я смогу найти такого человека?

– Несомненно.

– И мне даже не придется ходить далеко?

Золотозвенник никогда не понимал причин подобной игры. Казалось бы, чего проще: прикажи, и все. Особенно если уверен, что твой приказ будет исправно выполнен. Но нет же, надо намекать, подводить к согласию, вынуждать сказать «да» прежде, чем на тебя укажут.

– Молчите. В самом деле, не надо ничего говорить, все и так уже написано на вашем лице. Каюсь, заигрался. Немножко. Но мне простительно. Вы ведь простите? – Он поднялся с кресла, взял кипу бумаги в охапку и торжественно вручил ее Керру. – Сообщите итоги своих размышлений, как только будете готовы. Но не старайтесь делать выводы по частям, прочтите сначала все, прошу вас. А потом позвольте прочитанному улечься в голове. Вы ведь сможете не торопиться?

– Но и медлить, похоже, особо не получится, – заметил золотозвенник, оценивая высоту стопки бумаг в своих руках.

– Ну это уже на ваше усмотрение, – улыбнулся Дарохранитель, возвращаясь за письменный стол.

– Вы сказали, что будете заняты…

– Да. И? – Он поднял на Керра вопросительный взгляд.

– Ваши дела. Они…

– Любопытствуете? – догадался молодой человек.

– Мм… да.

Конечно, подобное заявление выглядело наглостью с его стороны, но, получив знак небывалого доверия, золотозвенник почувствовал себя не столько возвысившимся, сколько ответственным. В том числе и за любое намерение своего повелителя, неважно, дарственное или нет.

И Дарохранитель это понял, потому что легко и охотно ответил:

– Я собираюсь позаботиться о наследнике.

Вот теперь Керр смутился по-настоящему. Хотя может ли быть что-то более естественное, чем стремление продлить собственный род?

– Позволите пожелать вам удачи?

– Не откажусь. Правда, не знаю, нужна ли она в таком деле.

– Удача нужна всегда.

Дарохранитель рассеянно сдвинул брови, потом перевел взгляд на бумаги в руках золотозвенника и усмехнулся:

– Пожалуй. Всегда и всем. Идите уже… Пока вы здесь, время одно для нас обоих, а наши дела требуют по меньшей мере вдвое больше!

С этим трудно было спорить. Особенно если учесть, что спор как раз истратил бы имеющиеся в запасе минуты. Да, небольшую часть, но все же…

Строчек на бумажных листках виднелось много, и не каждая выглядела разборчиво. Керр тяжело вздохнул, взгромоздил ношу на свой письменный стол, еще раз оценил размеры предстоящей работы и подумал, что неплохо бы разбить поблизости полевую кухню. А еще поставить походную кровать. Прямо в кабинете.

И сейчас…

– Повсюду столько зелени! Кажется, у меня начинают болеть глаза.

– Тогда постарайся открывать их не слишком широко.

– И голова кружится. Но если я закрою глаза, как тогда смогу рассмотреть все это?

Лус взмахнула обеими руками, словно стараясь обнять изумрудные просторы. Те, что виднелись в просветах изгороди, успевшей изрядно подрасти, пока меня не было дома.

Дома?

Детство уверяло в том, что «дом» можно впитать только с молоком матери. Юность и вовсе лишила привязанностей, расширив границы территории, которую мне полагалось защищать. Потом все снова перевернулось с ног на голову, и мир сомкнулся вокруг меня во второй раз. Конечно, не так тесно и туго, как в минуты моего рождения: Блаженный Дол при первом же внимательном взгляде оказался вовсе не крохотным глухим углом, где ничего и никогда не случается. Месяц назад пределы снова исчезли, вот только… Свободы не прибавилось.

Неважно, за что приходится быть ответственным, за судьбу одного человека или за целый мир. Когда наступает время решать, решение принимаешь все то же самое. Во благо. Исключительно во благо, как учат мудрецы. Правда, они почему-то всегда забывают добавить, что имеют в виду личное благо того, кто делает выбор.

Наверное, это правильно. Разве возможно заглянуть в голову каждому и понять, что будет хорошим именно для него? Не стоит и пытаться. Ведь даже «плохое» не для всех выглядит одинаково.

Передо мной лежали любые дороги мира. Ключи от всех дверей были у меня в руках, оставалось только подойти поближе к замочной скважине…

Было ли страхом то чувство, что остановило меня на перекрестке? Возможно. Но лишь наполовину. Ту половину, которая еще в детстве замирала то ли от ужаса, то ли от восторга на верхней площадке высокой городской башни при взгляде вниз, когда казалось, что видишь весь мир сразу и у своих ног. А вот вторая половина, заявившая о себе намного позже, на излете моей юности, всего лишь скучно шепнула: «Что, если за тобой в дверь могущества проскользнет кто-то еще?»

В такие мгновения я всегда остро и отчаянно хотел стать таким же беспечным, как все вокруг. Не задумываться о последствиях, не входить в обстоятельства, а просто сделать первое, что заблагорассудится. Какую-нибудь ерунду. Или глупость. Или сумасбродство. Дать волю желаниям, как говорится, тем, о которых обычно даже не подозреваешь. Но на то они и мгновения, чтобы заканчиваться раньше, чем начались: успеть за ними способен только кто-то настолько же стремительный и телом и духом.

– Еще успеешь.

Лус вопросительно хлопнула ресницами, и я пояснил:

– Насмотришься. Торопиться некуда.

На лице девушки отразилось недоумение. А может, растерянность.

– Тебя что-то смущает?

– Здесь очень красиво. Очень, – с нажимом повторила Лус. – Но это же не мой дом?

– Станет твоим, если захочешь.

Моя спутница, и до того не слишком быстро шагавшая по цветной каменной дорожке, окончательно остановилась.

– Что-то случилось?

– Вы сказали… Я смогу здесь остаться?

– Думаю, это можно устроить.

– Здесь, среди цветов и зелени?

– Зимой будет снег. Много снега, как говорят.

– Снег… – Лус сначала мечтательно зажмурилась, а потом спросила: – А что это такое?

– Увидишь. Если, конечно, согласишься ос…

Она прильнула ко мне, крепко-крепко прижалась к груди и прошептала куда-то в подмышку:

– Спасибо!

Уместным было ли выражение благодарности подобным образом или нет, я не успел даже предположить, потому что в следующее мгновение из-за моего правого плеча прозвучала фраза, своим тоном больше всего походившая на обвинение:

– Вы вернулись раньше, чем обещали.

А потом к ней добавился приговор:

– И вернулись не с пустыми руками.

Следовало ожидать, что завсегдатаи граничной заставы не будут хранить молчание относительно моего приезда и не обойдут сплетнями такую подробность, как девушка, явившаяся в Блаженный Дол рука об руку со Смотрителем. И все же прием оказался чересчур холоден. Настолько, что оборачиваться не очень-то и хотелось. Впрочем, какой бы суровой ни казалась сейчас хозяйка здешних мест, и безопаснее, и гораздо приятнее разговаривать с ней было все же лицом к лицу.

Я полагал, что Нери проявит чуть больше радушия, ну или лицемерия, встречая незнакомку, но лисичка почему-то не стала тратить силы на притворство, разом забыв о всех правилах приличия. Особенно угрожающе выглядели скрещенные на груди руки и слегка опущенный подбородок.

– И я рад приветствовать вас, эрте.

Мои слова остались без внимания: зеленый взгляд, сияющий то ли огнем недовольства, то ли льдом раздражения, устремился к Лус, чуть испуганно отпрянувшей в сторону и теперь спрятавшейся за моей спиной.

– Вы представите нас друг другу?

Ну да, конечно. Самый надежный способ избежать расспросов о своих делах – это приволочь с собой нечто, представляющее либо интерес, либо угрозу для всех вокруг. Вот только чего больше в беспокойстве лисички?

– Лус Кавалено со-Катрала, женщина, которую ты видишь перед собой, управляет здешними землями. Ее зовут Нери.

Я не нарочно обошелся одним лишь именем: просто не знал всех регалий и титулов хозяйки Блаженного Дола. Но прозвучало дерзко. Даже вызывающе. И ответный выпад не заставил себя ждать:

– А хозяйка, хоть и рада добрым гостям, для начала должна убедиться в их доброте.

– Побудь здесь, милая, – велел я Лус, а сам взял лисичку под руку и протащил за собой с десяток шагов.

– Милая? – ехидным шепотом переспросила Нери, впрочем не стараясь освободиться от моей хватки.

– И весьма. По крайней мере, она явно не заслуживает резкости, с которой ее встретили.

– И почему же? – Светло-зеленые глаза немигающе уставились на меня.

– Эта девушка…

Что можно было сказать? Надавить на жалость? Попытаться расписать во всех подробностях несчастную судьбу Лус? Наверное, это дало бы приемлемый результат. Заодно отдалило бы рассказ о главной причине происходящего. Дало бы немного времени на…

А зачем, собственно? Чего мне ждать? Лучшей погоды? Так и нынешняя достаточно хороша для откровенности.

– Я обязан ей жизнью.

Взгляд Нери мигнул, потеряв прежнюю ясность.

– Ваша жизнь была в опасности?

И не однажды. Только не думаю, что у меня когда-нибудь появится настроение перечислить лисичке хотя бы вкратце все свои приключения.

– Сейчас это уже не имеет значения. Важно, что Лус помогла мне уцелеть там, где я оказался бессилен защитить себя сам.

Зелень глаз помутнела еще заметнее.

– Если вы так говорите…

– Так оно и есть.

Нери неловко потянула руку к себе, и я разжал пальцы.

– Это достойный поступок.

– И она очень достойная девушка.

– Она… останется с вами?

– Останется в Блаженном Доле. Если вы разрешите.

– Зачем нужно мое разрешение? У вас здесь власти не меньше.

– Затем, что если Лус останется здесь, то не как гостья. Как подданная, если хотите. У нее нет семьи, нет дома, и я надеялся, что дольинцы примут ее… И что вы примете. Но я не стану спорить, если услышу отказ.

На последнем слове мне показалось, что щеки лисички вспыхнули. А может, виной всему был ветер, разметавший вдруг ветки деревьев, нависших над дорожкой, и устроивший чехарду теней и бликов света на лице Нери.

– Не станете спорить? – шепнула хозяйка Блаженного Дола.

– Я никогда не спорю с женщинами.

А теперь лисичка будто бы побледнела. И поспешно отвела взгляд.

– Она может остаться. Конечно, может. В вашем доме ей вряд ли будет удобно, так что…

– Я думал попросить Ньяну о гостеприимстве. И о том, чтобы чуточку присматривать за Лус, пока та научится жить, как принято в здешних краях.

– Я тоже могу помочь. Если пожелаете.

– Не смею возлагать на ваши плечи еще одну ношу. Тем более не слишком приятную, насколько я мог заметить.

– Я должна быть, по крайней мере, благодарна тому, кто вернул Блаженному Долу его Смотрителя, – отчеканила Нери с вернувшейся в голос холодностью.