Текст книги "Балапан, или Как исчез из России один народ"

На борту

А их мы оставили в трюме баржи, на дне которой было немного земли, – следы последнего груза, очевидно. Собирая по кусочкам, по обрывкам информацию обо всем происходящем, Эмиль составил для себя довольно отчетливую картину: всех немцев, всех жителей Республики немцев Поволжья во время его отсутствия загрузили в товарные вагоны и отправили куда-то на восток. А их, всех отставших, очевидно, собирают на эту баржу, но не с целью догнать остальных. Вероятно, доставят неизвестно куда, потом попробуй найди в этой военной кутерьме своих, тем более под конвоем. Вряд ли этот конвой так быстро снимут, даже после достижения пункта назначения.

Волга несет свои воды на юг и впадает в Каспий. «А потом нас куда?» – задавал себе вопрос Эмиль и не находил ответа. Его не находил никто из пассажиров. На тот момент его не нашли бы и конвоиры, если бы им захотелось. Но им не хотелось.

Наступила ночь. Они с Робертом устроились на дне баржи, как могли, и забылись тяжелым сном.

Утро наступило быстро. Баржа все стояла, люди все прибывали, и понемногу она наполнилась до отказа. Несчастных не выводили на улицу, и свои естественные нужды им приходилось справлять прямо на месте, благо на дне была земля. Кормить-поить людей было не предусмотрено. На второй день все-таки дали воды, видимо, зачерпнули прямо из Волги. И хотя трюм был прикрыт лишь наполовину, свежего воздуха поступало все же мало, и постепенно баржа наполнилась зловонным запахом. Под прикрытием ночи была предпринята попытка сбежать, но баржу охраняли энкавэдэшники и стреляли без предупреждения, о чем и было объявлено заранее. Бедняги поплатились жизнью.

Наконец, на третий день подогнали буксир, и баржа тронулась вниз по течению Волги, плавно покачиваясь на ходу. Теперь на ночь трюм наглухо закрывали, и дышать становилось совсем невозможно. Пленники умоляли своих мучителей не делать этого, но у тех был один ответ: «Приказ!»

Публика была самая обычная, женщины, мужчины, старики, дети. Самые слабые, самые уязвимые, старики и дети, заболели. Вскоре появились и покойники, до которых наверху никому не было дела. Их просто складывали тут же.

Баржа имела открывающееся дно и, видимо, не плотно прикрывающееся. Медленно, но неотвратимо земля намокала и сначала превратилась в грязь, а потом в холодную жижу, которая местами доходила до колен. Уже не могло быть и речи о том, чтобы найти сухое место. Это была настоящая средневековая пытка. В довершение ко всем бедам у буксира заклинил мотор, и они простояли, не двигаясь с места, еще целый долгий день. Изначально предполагалось доставить баржу, как и несколько других, в устье Волги, где их ждал нефтеналивной танкер, на котором намечено пересечь Каспий и доставить живой товар (а весь неживой – за борт).

Но эта досадная поломка буксира и стала судьбоносной. Баржа стояла вплотную к правому обрывистому берегу Волги. Совсем рядом, на берегу возвышалась огромная скирда соломы в тюках. Командир конвоя смилостивился и разрешил нескольким людям из числа «врагов народа», разумеется под конвоем, притащить тюки соломы, чтобы покидать их вниз, в трюм. В числе заготовщиков соломы были и Эмиль с Робертом. Во время их пребывания «наверху» подъехала машина, из которой вышел офицер и спросил у конвоира: «Где командир?» Тот не заставил себя долго ждать и, приложив ладонь к фуражке, то есть «отдав честь» (выражение-то какое подходящее!), доложил: «Командир конвоя лейтенант Нечипуренко». Ему был вручен большой пакет. С этой же машиной прибыли и запчасти для буксира. При помощи арестантов были разгружены коробки с запчастями. Удаляющуюся в облаке пыли машину проводили взглядом.

Коробки были тяжелые, и одну Эмиль со своим напарником выронили из рук, на что незамедлительно отреагировал лейтенант Нечипуренко: «Вы что это, фашистские ублюдки, социалистическую собственность портить надумали! Вот я вам…» И с этими словами обоим досталось по зуботычине. Роберт хотел было броситься на обидчика отца, но путь ему преградила винтовка сержанта. На этом заготовку соломы быстренько свернули и всех вернули обратно в трюм.

Простояв целый день, день барахтанья в этой холодной жиже, баржу потащили дальше вниз по реке. Невольники выбирали делегата и отправляли наверх к конвою для переговоров. Он говорил от имени всех и просил о самом наболевшем, а именно о захоронении покойников, о медицинской помощи, о воде. Переговорщиком стал пожилой мужчина, которого после долгих прений все же приняли наверху, в буквальном и переносном смысле. Этот человек имел неосторожность, когда речь зашла о первом пункте, произнести слово «требуем», на что начальник конвоя, лейтенант Нечипуренко, рассмеялся во всю широту своей обаятельной улыбки. Его подчиненные дружно подхватили, и какое-то время продолжалось общее веселье:

– Надо бы этому фрицу немного остудить пыл, бросьте-ка его за борт.

– Так-ить сбежит, берег-то недалече, – засомневался сержант с редкой и смешной фамилией Радкакаша.

– А ты его привяжи, кретин.

Все было выполнено согласно приказу, и бедный посланник остужал свой пыл на веревке за бортом. Сначала за ним присматривали, а потом забыли, а когда вспомнили, обратно подняли покойника. За борт его бросать не стали, а скинули в трюм, «для назидания» остальным.

Пройдя какое-то расстояние, баржа снова остановилась. Конвой получил известие, что танкер отчалил. Бросили якорь и стали ждать особого распоряжения. Начался седьмой день в холодной жиже; покойников поприбавилось значительно – они сослужили свою последнюю службу живым – стали более-менее сухими островками, на которые можно было присесть. Заготовленных тюков соломы на всех не хватало.

Когда стали опускаться сумерки, на быстроходном катере доставили распоряжение. Командиру конвоя вручили конверт внушительных размеров, на котором было написано: «Совершенно секретно, лейтенанту А. С. Нечипуренко, вскрыть «на достаточной глубине» в водах Каспия». Катер тотчас отбыл обратно, а они тронулись в путь.

В разговорах с другими собратьями по несчастью Эмиль сумел сопоставить факты и оценить происходящее. От напрашивающегося вывода у него сжалось сердце, но он не подавал виду, чтобы не пугать сына. В последнюю ночь жизни Эмилю приснилось, как хлопали оставленные неприкрытыми ворота на ветру, будто пушечные выстрелы, от которых он вздрагивал во сне. Проснувшись от очередного выстрела, он отчетливо понял, что конец неминуем и он уже не за горами. Очередной седьмой день они провели по колено в холодной жиже.

Снова опустилась ночь, и в крохотное отверстие в крыше показалась звездочка. Интуиция подсказала ему, что пора что-то предпринимать.

– Роберт, сынок, – обратился он к сыну, – ты уже вырос, совсем взрослый. Через пару недель тебе уже будет 14. Слушай меня внимательно, постарайся запомнить этот разговор на всю твою оставшуюся жизнь, которая будет долгой и счастливой, я надеюсь. Тебе надо бежать отсюда, ты сможешь. Видишь, вот в этом месте крыша (он показал рукой на видневшуюся звездочку в крыше трюма) не совсем плотно закрыта. В эту маленькую щель ты сможешь пролезть, ты парень щупленький…

Эмиль впервые был рад этому обстоятельству. Роберт пытался возражать, но отец остановил его:

– Не время для дискуссий, сынок. Хорошенько запомни свои корни, своих родных, всех поименно, мать, братьев, сестер, бабушек и дедушек, даже теток и дядек. Война эта закончится когда-нибудь, а ты разыщи их. Мы не сегодня-завтра приедем в конечный наш пункт, а ты должен бежать отсюда сегодня же, сейчас же. Как выберешься через эту щель, спрыгнешь с баржи, тебя скорее всего заметят. Вон какой у них мощный прожектор, и если их не перехитрить, они просто пристрелят тебя, когда ты вынырнешь из воды. Ты же, как прыгнешь в воду, пронырни под баржей на другую сторону. Ты у меня пловец отменный и ныряльщик что надо! Так вот, пронырнешь под баржей – и на восточный берег Волги. Вода в ней уже холодная, но мы с тобой еще пару дней назад купались. Так до берега большей частью под водой и старайся добраться. Как выберешься из воды, иди вверх по течению реки. Мы недавно проходили под железнодорожным мостом, я слышал звук поезда. Доберешься до станции, садись в товарный вагон и поезжай в сторону где восходит солнце. На запад ни в коем случае, оттуда идет война. Сейчас сентябрь, время уборки урожая, на полях и в огородах ты найдешь себе пропитание. Плохо, что ты почти не говоришь по-русски. Так притворись глухонемым, ни с кем не разговаривай, иначе сразу вычислят, что ты немец. На немцев вся страна озлоблена из-за этого Гитлера, чтоб ему пусто было… Главное помни своих родных имена, даты… До наступления зимы, я надеюсь, ты сможешь их найти.

Все это время Роберт слушал его с нескрываемым волнением, то и дело прерывая вопросами: а как, а почему, но Эмиль сказал все, что надо было сказать, и добавил:

– А теперь пора!

– Как, уже?!

Роберт не хотел расставаться с отцом, понимал, что навсегда, и все-таки не верил.

Напоследок отец крепко обнял сына. А затем попросил о помощи товарища по несчастью, который встал на плечи Эмиля. Роберт забрался на них, чтобы достичь заветной щели. В нее он до половины просунул голову. В нос ударил пьянящий свежий воздух, а глаза ослепил прожектор, так что он ничего не видел. Роберт быстро втянул голову обратно и услышал внизу подбадривающий, приглушенный голос отца:

– Действуй сынок, пора…

Это были последние слова, которые он слышал от отца и запомнил их на всю оставшуюся жизнь. Он снова высунул голову наружу наполовину. Глаза немного попривыкли к яркому свету, увидел, откуда он исходит, и более-менее сориентировался. Щель была действительно очень узкая, но Роберт знал, коли уж пролезла голова, то все остальное пролезет тоже. Он начал поспешно протискиваться между кусками листового железа, которое больно оцарапало ему спину. Когда он оказался снаружи, то услышал окрик «Стоять!» и одновременно звук передергивания затвора винтовки. Он быстро спрыгнул в воду и звук выстрела не услышал, но его услышал Эмиль, который по суете наверху понял, что пуля не достигла цели. Роберта обожгло холодной водой, и он, как учил отец, нырнул под баржу. Она оказалась таких внушительных размеров, что ему едва хватило запаса воздуха, чтобы вынырнуть на другой стороне. Роберт снова набрал побольше воздуха в легкие и нырнул, гребя что есть силы под водой по направлению от баржи и от смерти. Так выныривал и снова нырял, пока баржа не удалилась от него достаточно далеко.

С буксира светили на воду прожектором на случай, если беглец покажется на поверхности, и держали винтовки наготове. Так они тщетно искали с одной стороны, потом посветили на всякий случай по другую сторону…

Он быстро спрыгнул в воду и звука выстрелов не услышал

Художник Иван Гуцул

Роберт уже порядочно отстал от баржи и при приближении луча света нырял поглубже.

Охранники вернулись на буксир, предварительно тщательно заделав дыру.

– Наверно, утоп, – доложил сержант Радкакаша лейтенанту Нечипуренко, начальнику конвоя.

– Что значит «наверно», мать вашу?..

– Так точно, утоп, ни разу так и не вынырнул, наверно, я его зацепил.

– Опять «наверно», как докладаешь, сукин сын…

– Так точно, подстрелил…

На этом дебаты были закончены и досадный инцидент исчерпан, но не так чтоб совсем без последствий.

Безымянный разъезд

До берега оказалось дальше, чем предполагал Роберт. Вон он виднеется темной громадой, но все время удаляется. Роберт замерз, но отчаянно греб к берегу. «Лишь бы судорги не схватили…» – подумал он, работая руками и ногами. Остатки одежды тянули его на дно. Башмаки он уже скинул и продолжал неистово бороться за жизнь. Проплывающая мимо коряга, за которую он ухватился, как за спасительную соломинку, дала ему кое-какую передышку, но к берегу не приблизила. Оставаться при ней означало вконец замерзнуть, и он отважно отцепился и продолжил неистово работать ногами и руками, стремясь к берегу, который приближался чересчур медленно. Наконец, ноги его почувствовали дно, и он выбрался на берег и лег на песок, чтобы отдышаться. Но долго отдыхать не пришлось. На него напал такой озноб, что, как говорится, зуб на зуб не попадал. Он поднялся и сначала побрел, потом побежал и бежал до тех пор, пока не выбился из сил, но немного согрелся. Трясучка совсем не прошла, его то и дело пробивал озноб, но уже не так ломило кости. Его силы были на исходе, так хотелось спать, но холод гнал дальше. Начало сереть. Спустя целую вечность показалось ласковое солнышко. Одежда на мальчике немного подсохла.

Он увидел вдали скирду и направился к ней. Устроился поудобней в соломе и мгновенно уснул. Проснулся, когда солнце клонилось к закату.

Во рту Роберта пересохло, и он с трудом мог оторвать язык от неба. Губы обветрились, потрескались и стали какими-то неуправляемыми. Если бы ему пришлось разговаривать, вряд ли он смог бы выдать что-нибудь членораздельное. Как и велел ему отец, он двигался вверх по течению Волги, стараясь не удаляться от ее русла.

Он спустился к реке и утолил жажду прямо из реки. Вода пахла рыбой, но свое дело сделала. Теперь Роберт почувствовал голод. Пока еще не стемнело, он огляделся и увидел вдали не то хутор, не то деревушку, а затем осторожно направился туда. Он опасался встречи с людьми, помня наказ отца не разговаривать, чтобы не выдать себя своим ломаным русским. Еще больше он опасался встречи с собаками.

Между тем совсем стемнело. Роберт забрался в огород, разжился парой помидоров. На улице стояла печка, от которой исходило приятное тепло. На скамейке рядом лежал коробок спичек. Роберт обрадовался находке и сунул ее в карман штанов. Выдернул куст картошки и собрал с него картофелины, спрятав их за пазуху. Где-то по соседству, учуяв его своим чутким нюхом, залаяли собаки. Он поспешно удалился от хутора на пару километров.

Нашел укромную ложбину, где и развел костерок из собранного сухого валежника. От тепла огня и в предвкушении сытного ужина жить стало веселее. Основательно подкрепившись, сунув в карманы оставшиеся печеные картофелины, мальчик Роберт двинулся дальше. Он решил, что ночами будет идти по заданному отцом маршруту, вверх по течению Волги, до тех пор пока не упрется в упомянутую железную дорогу. А днями будет отдыхать в каком-нибудь стогу сена или брошенном сарае. Благо ночи стояли звездные и лунные и было достаточно светло, чтобы двигаться дальше, а днем можно было спать, не дрожа от холода.

Во вторую ночь Роберт заприметил в одном огороде пугало и стянул с него длинное дырявое пальто, без одного рукава. Это стало служить ему и одеждой, и одеялом, и матрацем одновременно.

Ему попадались по пути притоки, которые заставляли его отворачивать от главного русла Волги. Но когда он понимал это, то пересекал вплавь их болотистые поймы, кишащие разными лягушками, змеями, пиявками и прочей живностью.

В одном из огородов он обнаружил удочку, висевшую под крышей сарая, снял с нее леску с крючком и с их помощью ловил рыбу. Порою получалось даже делать запас впрок.

Волга задавала Роберту маршрут, но из-за многочисленных рукавов и притоков он все-таки блуждал.

На пятую ночь своего путешествия Роберт наткнулся на вожделенную железную дорогу. Произошло это неожиданно, в самом начале ночи, хотя он был настроен вновь идти до наступления утра. Он опешил – надо было поворачивать на 90 градусов, а в какую сторону – он не знал. Решил дождаться утра и по солнцу сориентироваться. Хотел было поспать остаток ночи, но сон не шел. Одолевали мысли о родных – что с отцом, где искать мать, сестер и братьев, вообще кого-нибудь из своих! Повстречать бы сейчас хотя бы одного знакомого, так хотелось поговорить, поделиться наболевшим! Роберт молчал все это время, после последнего разговора с отцом не проронил ни единого слова. Так незаметно для себя он входил в роль глухонемого.

Он отошел вглубь леска и в небольшом овражке развел огонь. Приготовил нехитрый ужин, состоящий из печеной картошки и рыбы. Соли он не раздобыл, приходилось все проглатывать несоленым, но он быстро привык к такому вкусу, да и когда голод не тетка, все очень вкусно…

По железной дороге один за другим шли поезда, с большими и малыми интервалами времени, все больше в одном направлении. Так во бдении он и провел ночь, пригревшись около костра. Сон сморил его к самому утру. А когда проснулся, солнце уже поднялось довольно высоко и ласково грело.

Место было пустынное. Роберт пошел по шпалам в сторону солнца, на восток. Когда он слышал звук приближающегося поезда, то пережидал в придорожной лесопосадке. Шел он долго, пока не набрел на один затерянный в степи разъезд.

От реки он удалился уже на значительное расстояние, запаса воды с собой не было, и ему очень хотелось пить. На разъезде строений было всего два – небольшой домик стрелочника с пристроенными к нему сзади сарайчиками, из которых мычало и хрюкало, и поодаль отслуживший свой век семафор. Железнодорожных путей тоже было два, и там, где от главного пути отделялся запасной, была стрелка, и где снова возвращался – еще одна. Неподалеку от домика стояла колонка – ручная помпа для извлечения воды из недр земли. Роберт подошел к ней, пару раз качнул – и побежала вода. Он наклонился и стал жадно пить. В это время к нему неслышно подошел обходчик – крепкий коренастый старик с пышными седыми усами:

– Откуда ты тут взялся, малец? – спросил он, удивленно и обрадованно.

Роберт опешил от неожиданности и издал в ответ нечленораздельный звук, что-то среднее между «у» и «ы».

– Ты что, глухонемой?

Роберт издал тот же звук, кивая головой и показывая в область рта.

– Понятно, – сказал старик, слегка раздосадованный тем, что малец не может быть полноценным собеседником. – Ну пойдем в дом…

Он положил ему руку на плечо и привел домой. Там хлопотала по хозяйству его жена. Увидев гостя в окно, она обрадовалась такому «нежданчику». Однако порасспросить Роберта что, да откуда особо не удалось и ей.

В печи горел огонь, на плите стояло цинковое ведро с водой. Хозяйка налила воды в таз и, несмотря на отчаянное и вместе с тем легкое сопротивление гостя, стянула с него все его жалкое тряпье, с которым он очень не хотел расставаться, и кинула все это в печь. Роберт проводил взглядом в последний путь свою одежду – тряпки сначала задымились, но тяга в печи была хороша, и дым весь уходил в трубу; потом все вспыхнуло разом и быстро сгорело. Он остался совсем нагишом. После водных процедур с хозяйственным мылом, которое жгло глаза, Роберт получил большое полотенце, в которое укутался и придвинулся поближе к печи.

– Да ты оказывается вон какой рыжий, – изумилась хозяйка, увидев Роберта в первозданном виде.

Она поставила на стол чугунок, настолько вкусно пахнущий, что у Роберта сводило челюсти. Ему пришла на ум немецкая поговорка: «Mir läuft das Wasser im Mund zusammen»[6]6
  Слюнки потекли, на слюну пробило (поговорка).


[Закрыть].

Наконец, она усадила Роберта на скамью за стол и налила ему огромную чашку щей, щедро сдобренных сметаной. Со щами он справился быстро. Было настолько вкусно, что вряд ли эту вкуснятину можно было перестать хотеть есть когда-нибудь. Но хозяйка сказала:

– Для начала пока хватит, а то еще чего доброго с голодухи-то живот заболит…

Ее супруг весело наблюдал за хлопотами и то и дело помогал советами, в которых в общем-то не было нужды.

– Устал, небось, сердешный. Ложись-ка поспи, а я тебе пока дедову одежку подберу.

Роберт улегся в кровать на пышную перину и мгновенно уснул. Проспал он до обеда следующего дня, а когда пробудился на табурете около кровати, обнаружил штаны и рубаху-косоворотку, а также и нижнее белье. Во все это он с удовольствием оделся и почувствовал себя более уверенней, независимей. Хозяйка умело перешила дедову одежду под его размер. Голым-то куда можно было податься, а теперь хоть на край света…

В доме никого не было. На столе лежал прикрытый полотенцем хлеб, на печи в чугунке стояло что-то соблазнительно пахнущее. Роберт не решился хозяйничать, даже не догадываясь, что все эти вкусности приготовлены для него.

Он вышел на улицу и увидел пожилую пару, занимающуюся своим нехитрым хозяйством.

– Ну что, выспался, малец, – увидел его старик, – я думал, что ты никогда не проснешься…

Роберт не понимал всех слов, но в смысл сказанного вникал и досадовал, что не мог выразить всех слов благодарности, которые роились в его душе и просились наружу. Ему очень не нравилось быть нечестным по отношению к этим сердечным пожилым людям, приютившим его, и не только приютившим. Несмотря на такое грозное время, их сердца были полны любовью, которая искала выхода; хотя они ее и дарили друг другу, но этого было мало. Они нуждались в общем объекте любви, и вот он появился и воплотился в этом заморыше, который и разговаривать-то не умел и от этого еще больше нуждался в их жалости, внимании и защите. Они благодарили небо за это и не могли надышаться на мальчика.

Он, в свою очередь, был так признателен за те чувства, которые эти старые добрые люди к нему проявили, что его маленькое сердце переполняла благодарность. И на душе было тяжко от обмана, ведь он совсем не немой, ему было стыдно, что он немец, в то время как вся страна воюет с немцами. Признаться им в своих грехах было сверх его сил, и не потому, что он боялся последствий, что его прогонят или сдадут властям, а потому, что не хотел их огорчать, разочаровывать.

После сытного обеда хозяйка спросила Роберта:

– А родители твои где?

В ответ он лишь пожал плечами, на сей раз искренне.

– А писать-то ты умеешь?

Он кивнул головой в знак согласия. Хозяйка достала листок бумаги и карандаш.

– Напиши твое имя, как нам тебя называть…

Он мысленно поблагодарил небо, что в школе их худо-бедно научили если не русскому языку, то хотя бы русскому алфавиту. Взял в руки карандаш и начал писать первую букву своего имени, старательно по привычке выводя ее латинским шрифтом. Но прежде чем приступить к последней части этой буквы, он вовремя вспомнил, что русская «Р» в отличие от немецкой «R», пишется без этой последней части, то есть хвостика. Во время написания второй буквы «о» его вдруг осенило, что Роберт – это не русское имя, и он остановился…

– Ро… ман, Рома, – подсказала хозяйка дома.

В ответ Роберт с радостью закивал головой, с благодарностью за такой неожиданный выход из затруднительного положения.

– Ну вот и познакомились, Рома, – сказала она, не считая нужным называть свое имя и имя своего супруга, их ведь и так все здесь знают.

Так не могло долго продолжаться. Роберт каждый день откладывал свой побег на завтра, со своим юношеским максимализмом, с энергией, задором и совершенно неоправданной верой в себя и в то, что мир не такой уж и большой, тем более отдельно взятая страна, надеялся скоро найти своих сестер-братьев и мать, по которым скучал неимоверно.