Текст книги "Балапан, или Как исчез из России один народ"

Смерть Фроинда

Помня наказ отца, Роберт все порывался восстановить свое имя. Апашка сделала ему документ на имя Дюсингалиев Роберт («Балапан» – все-таки не прошло), а в графе национальность написали по ее просьбе «татарин», но не из крымских татар, тоже депортированных, а из другого «джуза», как она называла, из астраханского. С восстановлением пришлось еще повременить, она привела такой аргумент: «Немцев с пятнадцати лет забирают в трудармию, и тебя тогда привлекут за уклонение». Она руководствовалась не личными интересами, удерживая его в своей фамилии, нет, исключительно ради него. Роберт работал уже некоторое время на строительстве ЛЭП, в бригаде под руководством Ивана Сидорова. Работы на этом участке завершались, а их перебрасывали дальше. Иван уговаривал Роберта остаться в бригаде и ехать с ними дальше. Он и хотел бы, ему уже давно не сиделось на одном месте, но такой аргумент – Фроинд – удерживал. Он превратился в старого, слепого пса, целыми днями лежащего либо на солнце, либо в тени, греющимся или прохлаждающимся в ожидании своего хозяина, которого чуял своим звериным если не нюхом, то инстинктом, за несколько верст. Задолго до появления Роберта Апашка по поведению Фроинда определяла, что сейчас появится Роберт, и начинала накрывать на стол. Роберт зарабатывал какие-то деньги и добросовестно все отдавал в семью. Себе оставлял мелочь, которую тратил то на бутылку вина, то на безделушки, типа бусы и серьги для девчат из семьи. Как и Апашке, он не забывал делать им подарки и получал огромное удовольствие от нескрываемой радости получающих эти подарки.

Так, в очередной раз, после ночи у Кати, Роберт сразу поехал на работу и, вернувшись вечером, был обескуражен и потрясен страшным известием, о котором ему сообщила на улице маленькая Динара. Она поджидала его на улице и рассказала, как сама поняла, что с Асимгуль случилось несчастие. Асимгуль сидела на стареньком ковре, спиной ко входу, когда вошел Роберт, и скулила. Апашка безуспешно пыталась ее успокоить. Роберт тоже подошел и хотел положить ей руку на плечо, выразить сочувствие. Асимгуль подскочила как ошпаренная и с визгом закричала:

– Не прикасайся ко мне, я нечистая, я грязная, я порочная…

– Да ну… что ты, Асимгуль, – пытался утешить Балапан, но не находил нужных слов.

Когда Роберт спросил насчет заявления властям, Апашка сказала, что приходил старший брат насильника и пригрозил, что не вздумай заявлять, мол, что у тебя две другие дочки подрастают…

– Я этому козлу башку отрежу, – решительно заявил Роберт, перепугав не на шутку всех обитателей дома. Даже Асимгуль забыла про свое несчастье и умоляла не делать этого.

– У них кровная месть. Они тебя убьют, Балапан… Не надо, во имя всего святого не надо… Пообещай мне, что не будешь мстить… Мы переживем, время вылечит… Если тебя убьют, я этого не переживу, сойду в могилу, а как же девчата? Подумай о них! Гнев – плохой советчик. Их накажет Аллах… – такую тираду произнесла Апашка. Роберт заверил ее, что не сделает этого во гневе.

– А где это произошло? – спросил он и, услышав в ответ, что недалеко от дома его Кати, он уточнил: – А что ты там делала одна так поздно?

– Следила за тобой, – вместо Асимгуль ответила Апашка.

Теперь Роберт считал себя напрямую виноватым в случившемся. Он действительно поклялся отомстить насильнику и стал тщательно обдумывать план возмездия и выслеживать обидчика.

Прошла неделя, в течение которой он попросил разрешения жениться на Асимгуль, но получил отказ от ее матери, мотивированный тем, что теперь она за него не пойдет. До этого случая была бы самой счастливой, но теперь не пойдет…

Прошла еще неделя. Началась третья, которая ознаменовалась тем, что умер Фроинд. Утром Роберт нашел его мертвым, в трехстах метрах от их дома – дальше, видимо, не смог уйти. Вечером попросился на улицу, лизнул руку Роберта, а когда тот наклонился к нему, лизнул в лицо и вышел из дому, со двора. Как оказалось, так он попрощался перед смертью.

Смерть друзей не бывает вовремя, но у Роберта руки теперь были развязаны, и он согласился на предложение Ивана остаться в бригаде и кочевать с ней дальше, на другие участки строительства ЛЭП. Апашка из предосторожности стала держать берданку под замком и попрятала все кухонные ножи, но она забыла об опасной бритве, которой брился когда-то Кабук и которая так и осталась около умывальника. Тут же был оселок и натянутая кожаная штуковина, кусок ремня, о который Кабук ловкими привычными движениями вперед-назад, при этом переворачивая лезвие, «доводил» бритву. Она была всегда острой, как и подобает бритвенной принадлежности, и хотя ею давно никто не пользовался, оставалась таковой. Роберта удивляло, как Кабук умело управлялся с нею, бреясь левой рукой, когда не был пьян. Нетрезвым он о ней не вспоминал. Этой же бритвой Кабук в свое время обрезал Балапану «крайнюю плоть». Но не ради обращения его в мусульманскую веру, а ради гигиены, потому что у Балапана началось какое-то воспаление, и, заметив это, Кабук поступил радикально. Сам Балапан пробовал было брить свой пушок на лице этой бритвой, но при этом все время получались порезы. Теперь он принялся доводить бритву, удалять появившуюся местами ржавчину, отшлифовал лезвие, и бритва была «острее бритвы».

Накануне решающей ночи ему приснился Куныш, который его не упрекал ни за что, нет, а просто загадочно улыбался, что, мол, за Апашкину юбку опять можно спрятаться, как уже было однажды. Он улыбался Балапану и что-то говорил, но как бы на иностранном языке, то ли на немецком, то ли на одном из кавказских языков, или на нескольких сразу…

В один прекрасный, или не очень прекрасный, вечер солнце медленно опускалось за Уралом, медленнее, чем хотелось бы Балапану, окрасив редкие облака в необычайно багряный цвет, краснее, чем обычно. Когда эти краски пожрала темнота, когда ночь вступила в свои права, когда по небу рассыпались бесчисленные мириады звезд, но без луны, Роберт все сидел укрытый тенью развесистого карагача и ждал жертву. Упорно ждал, уже которую ночь. Наконец, появился тот, кто был ему нужен. Роберт, всматриваясь в темноту, скорее угадал, чем узнал силуэт Сейфуллы, когда тот распрощался с компанией и пошел домой. Он брел не спеша, покуривая папиросу, очевидно, довольный собой. Когда Сейфулла прошел мимо дерева, в тени которого укрылся Роберт, последний, поспешно оставив свое укрытие, нагнал насильника Асимгуль, подойдя к нему сзади. Левой рукой ухватившись за кучерявую шевелюру, рывком отклонил голову назад и молниеносно провел бритвой по горлу. Из раны фонтаном хлынула кровь, Сейфулла упал навзничь, пытаясь закричать, но вместо этого из раны с бульканьем вышел хрип. Он еще немного подергался в агонии и затих. Роберт тупо смотрел на него и не мог отвести глаз от содеянного. Кровь уже не фонтанировала из раны, но еще лилась и заполнила весь тротуар, на котором лежал поверженный обидчик. Балапан даже сумел удивиться тому, что в одном человеке может поместиться столько крови…

Роберт не знал, что теперь делать, пока слабый шум извне не вернул его к действительности. Кто-то приближался к месту преступления, и он поспешно ретировался. Домой он пришел, все еще держа раскрытую бритву в слегка оттопыренной руке. Апашка увидела его, и ужас застыл в ее глазах. Она сразу все поняла:

– Балапан-Балапанчик, что ты наделал?.. Ой бой, ой бо-ой…

Она увидела, что его рубаха в крови. Быстро стянула ее, надела на него другую. Он пребывал в некотором шоке, но она быстро привела его в чувство. Собрала все его пожитки и отправила на велосипеде к Ивану Сидорову с тем, чтобы тот его отправил еще дальше. По прибытии в бригаду Роберт рассказал все как есть Ивану, который, помолчав, ответил: «Лучше бы я этого не знал, но ты поступил как мужчина!»… – и отправил Роберта на их будущий объект. Выделил ему видавший виды старенький «ЗИС», трехтонник, который уже был готов к переезду, и Роберт тронулся в путь.

Родня Сейфуллы, обнаружив его труп, долго искали Роберта. Землю зубами грызли, но не нашли. Апашке сказали, что как только найдут его, разрежут на маленькие кусочки. Но из женщин никого не тронули. Джигиты.

Кумыс Дюсингалиева прилагала немалые усилия в поисках родных Балапана. Она не давала покоя своим родственникам, которые выяснили для нее, что баржа с командиром Нечипуренко до танкера не дошла, что ее следы затерялись в Каспии, а это порождало самые страшные предположения. Эшелон с родными Балапана был расформирован в Алтайском крае. Апашка писала письма, делала запросы и, наконец, получила адрес Амалии Шмидт. Она написала Амалии, но письмо пришло обратно, «адресат выбыл»…

Такое было состояние дел на момент вынужденного бегства ее Балапанчика. Она не посвящала его в переписку, чтобы не возбуждать ложных надежд, но теперь, когда ему пришлось срочно скрыться, она ввела его в курс дела. У Роберта был адрес: Алтайский край, село Троицкое, улица Максима Горького, дом 2, в котором до недавнего времени проживали под надзором НКВД, «под комендатурой», его родные. Роберт добрался до нового объекта на машине, которую ему выделил бригадир, но оставаться на месте больше не мог и рванул в Барнаул. Это была уже какая-то зацепка. Там, откуда уехали его родные, остались соседи, друзья или кто-нибудь, с кем, возможно, они поддерживают связь, или они знали новый адрес. Амалия была не только умной и красивой (что само по себе уже перебор), она была еще и мудрой. Она знала, что половина ее семьи кто где и рано или поздно оставшиеся в живых будут искать своих. Новый почтальон, который только что приступил к своим обязанностям, по причине отправления на пенсию старого, слишком формально отнесся к своим обязанностям. Мог бы спросить любого по соседству, ему бы подсказали адрес, куда перенаправить письмо Апашки, но он этого не сделал, а предпочел отправить письмо обратно.

Снова в бега

Но переместимся на пару тысяч километров на северо-восток, пешком не каждому смертному это расстояние по плечу; с помощью поезда этот путь займет неделю, учитывая приоритетный поток грузов на запад, «все для фронта, все для победы»… но стоп, война уже кончилась, значит, не учитывая приоритетный поток грузов, который приходилось бы пропускать, стоя в ожидании зеленого света на разъездах; самолетом это путешествие заняло бы пару часов; если путешествовать со скоростью света, это расстояние можно преодолеть за время, значительно меньше секунды, но все же за какой-то отрезок времени; а для мысли времени не надо совсем, раз – и в дамках, мы уже в Алтайском крае. Туда направился Роберт, он отправился поездом, а мы его опередим.

На месте, где должна была находиться вся семья, были только Амалия, Эмма и Нелли, но и они были не совсем на месте, не в Троицком, на улице Максима Горького. Они переехали в Барнаул. От Сильвии они получали редкие письма, порядочно выпачканные тушью (цензура), из которых следовало что она и ее Нахтигальчик живы, что она строит свой Чуйский тракт, а он работает парикмахером, как он шутил сам, елки стрижет. За четыре года им так и не привелось свидеться, и теперь они с нетерпением ждут встречи, возвращения домой, в семью и соскучились по всем неимоверно.

О смерти сестры Мари-Катрин и ее мужа Андрея они получили официальное извещение, а о судьбе Карла им стало известно благодаря письму Адольфа, которое вручил лично в руки Эмме посланный им человек, так как она одна оказалась на месте в это время. Там находился и приказ о награждении Пантелеева за предательство, подписанный вездесущим Нечипуренко, и сообщение о том, что Пантелеев получил по заслугам. Об Ирме, жене Карла, и их сыне Эдуарде не было известно ровным счетом ничего. Анна-Мария Шмидт, в девичестве Циглер, не пережила первую военную зиму, а об отце семейства, Эмиле, читателю уже известно, но им самим – еще нет. Балапан-Роберт прибыл в Барнаул, пересел в другой поезд и проехал до Троицкого. Там отыскал нужную улицу, и, узнав кто он такой, соседи приняли его радушно. Было уже поздно, поезда в Барнаул в этот день больше не было, и он остался до утра у гостеприимных хозяев. Он не мог заснуть от нетерпения и грезил предстоящей встречей. Наконец, утро, и он в поезде, вот и Барнаул.

С замиранием сердца постучал в дверь, показалось, что звонок не работает. Дверь открыла Амалия!

– Роберт!!! – воскликнула она после продолжительной многозначительной паузы, связанной с внимательным вглядыванием в едва узнаваемые, но такие родные черты лица.

Она бросилась к нему на шею… На шум из глубины комнаты прибежали Эмма и Нелли. Тоже прилипли к нему. Потоки слез были неудержимы, в том числе и у Роберта. Представьте, три молоденькие женщины все время войны, в борьбе за выживание предоставлены сами себе, горечь утраты матери, сестры, брата… и неизвестность, неопределенность. Оставалась одна молоденькая женщина и двое детей, теперь уже повзрослевших чуть-чуть, но еще детей. Ни одного мужчины рядом, который мог бы защитить, а в защите они нуждались до сих пор, и с появлением Роберта, с возвращением его из небытия они обретали фундамент, основание, на которое можно опереться. Первый вопрос Роберта был к обеим младшим сестрам:

– Конопушки ваши где?

Они сидели и разговаривали-разговаривали и не могли наговориться, смотрели друг на друга и не могли наглядеться. Когда эмоции немного улеглись, а они не могли улечься более недели, постепенно вернулись к повседневной жизни.

Амалия взялась сделать Роберту документ, тем более что свидетельство о рождении его сохранилось, и это оказалось не так сложно, через Подопригору. Она Роберту рассказала все и добавила, что, мол, отдалась за булку хлеба. Другой, может быть, и осудил бы, но не Роберт. Он сказал ей на это:

– Амалия, Аля, ты святая, даже не смей терзать себя. Спасибо тебе за моих дорогих девчонок, ты такая хрупкая, молодая и неопытная сумела выжить не только сама, но и их сохранить. Ты видишь, что сделалось с нами всеми? Если бы не ты, куда бы я теперь приехал? Это я там жировал, а вы здесь голодали, я там баклуши бил, развлекался охотами, рыбалками и… по другой части, а вас тут изнуряли работой, морили голодом и насиловали… Это меня должна терзать совесть, это… это…

– Ладно, Роберт, ты же был совсем мальчиком, когда все это началось, тебе тоже пришлось через многое пройти.

– Мои страдания по сравнению с вашими – ничто.

– Но теперь при нас есть мужчина и мы за тобой как за каменной стеной. У меня такое чувство, будто бы после такого долгого напряжения всех моих душевных и физических сил, теперь такая Entspannung[19]19
  Ослабление напряжения.


[Закрыть]… А знаешь, что у меня есть бутылка вина, давай выпьем, в первый вечер я о ней и не вспомнила, но теперь… конец всем моим духовным и физическим мукам.

И Роберт стал постепенно втягиваться в повседневную жизнь, приспосабливаться. Она дала слово себе и Роберту, хотя он и не просил ее об этом, больше ни за какой надобностью не обращаться к Подопригоре, но тот не оставлял ее в покое. Поставили под вопрос проживание в квартире, создалась угроза лишения всех прочих благ.

Петр Семиуглов не на шутку влюбился в Амалию, да и та испытывала к нему ответные чувства. Он предложил-таки Амалии руку и сердце, несмотря на ее упорное избегание этого официального момента, и ждал ответа уже несколько недель. Амалия не могла ответить «нет», но и «да» ответить боялась. Так дальше продолжаться не могло. Такая тыловая крыса, как Подопригора, любого фронтовика сомнет, если тому вздумается стать на его пути. Поэтому Семиуглова в дело не посвящали, чтобы не создавать ему неприятности.

Однажды, когда Подопригора был особенно настойчив, Роберт, наблюдавший за ним периодически, «показал ему зубы», то есть вежливо попросил его отстать, забыть про сестру, но тот от такой наглости даже опешил. Какой-то сморчок будет указывать ему, Подопригоре!..

Стало понятно, что этот по-доброму не поймет, и Роберт втайне от сестры стал готовить «операцию по ликвидации». Лиха беда начало… «Сейфулла вряд ли успел узнать, кто его приговорил, он был слишком занят собой перед смертью», – мрачно подумал Роберт, теперь ему хотелось не просто замочить злодея, а чтобы тот знал, за что и кто его приговорил. Прежде чем Амалия сдала ключи от квартиры Подопригоре, где тот расслаблялся, Роберт успел сделать дубликат. Хоть у него уже и был опыт, но еще не богатый, а убить человека все-таки это не дров нарубить. Так прошло более полугода, прежде чем все обстоятельства срослись вместе, и откладывать было нельзя из-за давления, оказываемого этим подонком на Амалию. Она бы не одобрила такие радикальные меры, и Роберт не стал посвящать ее в свои планы. А защитить ее он считал своим долгом, причем защитить любой ценой, любой.

Он проник в квартиру и прождал до самой ночи свою жертву, но Подопригора в этот раз не появился. Тщательно убрав следы своего присутствия, Роберт вернулся домой далеко за полночь. Потом были еще две неудачные попытки. Но вот, наконец-то, его терпение вознаграждено – во время очередного ожидания он увидел из окна квартиры, что Подопригора прибыл. Он вполне мог явиться домой и не один, на такой случай Роберт не был готов совершенно. Он даже не предусматривал такой возможности. Он вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Роберт спрятался за дверью, зажав в руку массивный бронзовый бюст Сталина, который едва помещался в ладонь. Когда дверь открылась и в нее протиснулась жертва, он со всей силы обрушил Сталина на голову мерзавца. Тот рухнул и не подавал признаков жизни. Роберт заранее приготовленной веревкой связал ему руки за спиной и привязал к ногам, тоже связанным, причем так коротко, что тот выгнулся в дугу, в рот засунул кляп и полил после этого на него воды из чайника. Подопригора очухался и вытаращил глаза на своего мучителя, глаза, полные ужаса. Роберт был хладнокровнее обычного, он сказал ледяным тоном:

– Если будешь паинькой, вытащу кляп и поговорим. Будешь паинькой?

Тот закивал головой с таким же подобострастием, какое он обычно являл к своим начальникам, если не с бо́льшим. Кляп изо рта был вытащен, и Роберт спросил его:

– Кто я такой, тебе известно?

– Да, брат Амалии…

– Ага, такой же фашист, как и она… Надеюсь, у тебя найдутся разумные аргументы, чтобы я не забирал твою жизнь, давай убеждай, времени тебе три минуты.

– Я же помогал Амалии!

– А бескорыстно ты не мог помогать?

– У меня есть деньги, много денег…

– Что ж, начало не плохое, а где? Если вне пределов этой квартиры – забудь.

– Много вне пределов, а здесь тоже есть немало. Тут у меня потайной сейф есть, за портретом товарища Сталина.

– Надо же, как вы его до умопомрачения любите все. Кстати, именно «до умопомрачения», это он тебя выключил собственноручно, хотя его бюст и без рук.

– Ключи в портфеле. Для сейфа нужен еще шифр, его день рождения.

– Ну, мой друг, это уже перебор, я не знаю, когда ваш вождь родился.

– 18.12.78.

Роберт залез в портфель, который выпал из рук при ударе и валялся рядом и на который он не обратил внимания, открыл его и оттуда кроме ключей он достал еще и наган.

– O, das war knapp…[20]20
  Это было рискованно.


[Закрыть]

– Не понял, – прокряхтел Подопригора.

– Если бы не наповал с первого раза, ты бы меня пристрелил как цыпленка…

Жертве было крайне неудобно в таком положении, и он попросил ослабить веревки, мол, принимая во внимание добровольное сотрудничество… Но Роберт был неумолим:

– Ничего потерпишь, узнаешь, что такое терпеть, сколько сестра тебя терпела, сколько мы все от таких, как ты, натерпелись…

– Почему за всех я должен отвечать?

– Ты не должен за всех отвечать, ответишь за себя, – он немного ослабил веревку и сам ушел в другую комнату, оставив дверь открытой, и стал возиться с сейфом.

Подопригора предпринял нечеловеческое усилие, ослабил несколько больше связанные руки и сначала сел, а потом стал на колени и принялся лихорадочно сзади на ощупь развязывать ноги, и это ему почти удалось, но тут вернулся Роберт и со всего маху заехав сапогом в челюсть, сказал все тем же ледяным тоном:

– Ах, как нехорошо, ты же обещал быть паинькой, теперь твой аргумент, деньги, потерял силу, ведь ты бы сейчас такое устроил, если бы я имел бо́льшую любовь к деньгам и принялся их пересчитывать… Молись, собака, впрочем, вам, коммунистам, это ни к чему.

Он включил радио громче, музыка приглушила звук выстрела нагана, кроме того еще прикрытого подушкой. Из огнестрельного оружия все-таки проще убить, ну и пусть с шумом, стены достаточно толстые, да и на улице шумно. Роберт уходить не торопился, он основательно выгреб содержимое сейфа, где кроме денег были несколько пачек патронов к нагану, бланки различных документов от паспортов до военных билетов. «Пригодится», – подумал он, с немецкой аккуратностью сложив все в просторную сумку, найденную в шифоньере. Портфель был маловат для всего барахла, да и кроме того очень уж узнаваем. Труп он оттащил в шифоньер, запер дверь на ключ. Закрыл сейф, повесил картину и поставил на место бюст вождя, привел все в полный порядок и собрался уходить, но тут в дверь позвонили, это было так неожиданно, что он вздрогнул. «Кого еще принесла нелегкая», – в глазок он увидел молоденькую довольно нагловатого вида девушку, решил не открывать, но та продолжала звонить. «Она так весь дом переполошит», – и он открыл. Она вошла и не здороваясь с порога:

– Это тебя я должна что ли ублажать?

– Хм-м… я… с…

– Да не дрейфь, красавчик, я-то думала, что опять будет какое-нибудь толстое и вонючее чудище… а с тобой я бы даже и за бесплатно, а что так долго не открывал?

– Да я в ванной был, – соврал он, приходя в себя.

– Ну так с чего начнем, сразу в люлю или, может быть, как-то поромантичнее?

Такого поворота событий Роберт никак не ожидал. Появился нежелательный свидетель, не убивать же еще и ее, да и на невинную рука не поднимется.

– Тут ничего нет, а я ужасно голоден, – сказал он, чтобы быстрее убраться отсюда.

– Отличная идея, я знаю тут один прекрасный ресторан, кухня – изумительная, музыка – профессиональная, винный погребок – что надо, все как полагается.

– Нет, – сказал Роберт, – я не хотел бы тут показываться в обществе…

– Проститутки, – подсказала она замешкавшемуся Роберту.

– Да нет, ты не так поняла, я не это хотел…

– Да ладно, проехали, – весело сказала она, – я не обидчива.

– Ты мне определенно все больше и больше нравишься.

– Ты мне тоже, можно сказать, что я влюбилась с первого взгляда, – сказала она полушутя.

– Сделаем так, – Роберт окончательно пришел в себя, – мы прогуляемся пару кварталов и по пути решим, где мы поужинаем романтически, – последнее слово он произнес, передразнивая ее интонацию.

Они вышли. Она налегке, а он нес свою увесистую сумку. Она спросила:

– А ты никак уезжать собрался? А куда, если не секрет?

– Не секрет, в Новосибирск, – назвал он первый пришедший в голову город…

– Красавчик, а возьми меня с собой, никаких сил моих женских нет тут оставаться, достали все меня. Возьми, пожалуйста… Я тебе верной буду, буду стирать, готовить, я все умею… – боясь отказа, затараторила она все быстрее.

«Вот и решение проблемы», – подумал он, а вслух сказал:

– Тебе долго собираться, как родные, отпустят?

– Да у меня нет никого, домой забежать, пару запасных трусов взять, и все, я мигом.

– Нет, домой заезжать времени нет, все купим.

– Согласна.

– Ну тогда лови такси, сначала в тихий ресторанчик, поужинаем и вперед, в Новосибирск… Слушай, а ведь мы не знакомы еще. Я – Роберт.

– Интересное имя, такое же загадочное, как и ты сам. Я – Зарина.

– Не менее интересное и загадочное имя. Давай договоримся так, друг друга не расспрашивать ни о чем. Кто сколько захочет рассказать о себе сам, пусть столько и расскажет. Мы сегодня вместе, а завтра, может быть, дороги разойдутся…

– Это немало и это здорово! Так крупно, как сегодня, мне в жизни еще никогда не везло!

– И мне тоже, – поддержал настроение Роберт, посмотрев на сумку.

– Неужели?!

Они подъехали к ресторану и даже вошли в него, но тут Роберта осенило:

– У меня есть еще одно незаконченное дело, мне надо заехать к одному товарищу на прощание, у него и поужинаем, а заодно и проверим, как ты умеешь готовить.

Они купили продуктов, причем руководила операцией Зарина, она лишь спросила: «А каков у нас бюджет?» Получив ответ: «Неограничен», – скупила все что нужно и много чего, что не нужно. С этим они приехали к Семиуглову. Он им открыл в наспех накинутых штанах и майке, повел по темному коридору в свою комнату. Семиуглов без уличной одежды выглядел каким-то жалким, хотя и довольно высокого роста, слегка ссутуленный, с торчащими наружу лопатками и впалой грудью. Руки в локте были полусогнуты и при ходьбе он ими размахивал не в такт ходьбе, руки работали независимо от ног. Когда они пробирались мимо всевозможных тазиков, кастрюль, веревок с бельем, задевая их на ходу, те задорно на все лады отзывались различными радостными звуками, как показалось Роберту. Добравшись до комнаты, Семиуглов поспешно там и сям убрал кое-какие детали интерьера, не делающие чести этому интерьеру, с Робертом ведь дама. После общих слов, не тратя времени даром, Зарину проводили в кухню, где она довольно быстро управилась с ужином. Пока она готовила, Роберт написал письмо Амалии, суть которого сводилась к тому, что ему необходимо уехать, и ее замужеству нет больше преград, и она имеет его благословление, сожалеет, что не может присутствовать на свадьбе и что как только утрясет дела, вернется. А писать ему можно на адрес Апашки, который прилагался.

– Ужин готов, – объявила Зарина, и они быстро втроем накрыли на стол.

– У, как вкусно, – смачно жуя, проговорил с полным ртом Семиуглов.

– Мы еще и не то можем, – примазался к чужой славе Роберт.

Семиуглов, наверно, давно ничего не ел или сильно разволновался и от того набросился на ужин. На фоне этого настольного изобилия несуразно маленький ротик Петра был как-то не ко двору, но его обладатель довольно умело погружал в него большие куски. Роберт иной раз даже думал, что очередной немалого размера кусок уж точно не пролезет через отверстие, называемое ртом. Ничуть не бывало, кусок успешно скрывался в недрах и вилка натыкала следующий еще больший кусок, который перед входной дверью тоже долго не томился. Он невольно оценил жениха и был несколько разочарован выбором Амалии. «Видела она его раздетым, интересно? Как мне жалко их, всех женщин, им спать надо с мужиками, иногда вот с такими, то ли дело нам, с такими, как эта, – он посмотрел на Зарину, – наверное, сплошное удовольствие»… Им овладело нетерпение, и они стали собираться.

– А это мой свадебный подарок, – сказал он Петру, подавая завернутый в газету пакет. – С моим благословением и пожеланием счастья. Смотри, береги ее, если будешь обижать, приеду и убью… шутка. Ты парень воспитанный, ты сделаешь ее счастливой, вы так подходите друг другу, – соврал он.

Не совсем осознавая реалии в налетевшем урагане, Петр Семиуглов лишь кивал головой, ошарашенный известием, что она дала согласие (хотя она сама еще этого не знала).

Будущие шурин и зять крепко обнялись на прощание. Зарина и Роберт отчалили с ночным поездом.

Позже Амалия, читая и вновь перечитывая письмо, а также держа в руках такую кучу денег, все поняла и нельзя сказать что обрадовалась… Одна гора свалилась с ее хрупких плеч, но тут же взгромоздилась другая – забота о Роберте, о его теперь полулегальном положении. Она снова и снова расспрашивала будущего мужа про Роберта. Тот только с четвертого раза вспомнил, что при нем была девушка, как зовут и прочие подробности он не смог вспомнить, как ни пыжился. Амалия даже злилась на него за такую скудную информацию, за его нелюбопытство:

– Почему не расспросил? Мужчины, мужчины…

– Аля, – оправдывался Семиуглов, – дык он как сказал, шо ты как есть согласная вся, я ни ап чем и не мог думать боле, не то что ни ап чем думать, а вавше думать, соображать перестал, обалдел от счастья.

– Ну что мне делать с тобой, таким счастливым, – смягчилась она, – но мои девчонки будут жить с нами, сколько захотят, это мое условие!

– Я согласный на все, любовь моя, звезда моя…

– Если ты хоть раз, не дай Бог, скажешь или даже намекнешь, фашистка или что-то в этом роде…

– Ни-ка-да!

Подопригору нашли спустя месяц. Обнаружив вскрытый и пустой сейф, решили, что это ограбление, поспрашивали соседей, и дело закрыли…

Война давно кончилась. Российские немцы все ожидали ослабления режима и разрешения вернуться на родину, но вместо этого в 1948-м вышел указ о вечном поселении, вечном изгнании. Радужные мечты рассыпались как пыль, но будущее могло быть только лучше, уже потому, что хуже, чем во время войны, было некуда. Делать нечего, нужно приспосабливаться, жить, коли уж выжить смогли. Еще долгих восемь лет немцы находились «под комендатурой», что означало каждый месяц отмечаться в этой комендатуре, без разрешения никуда не отлучаться, множество других обязанностей, и еще больше ограничений в правах, как и прочие связанные с этим «блага». «Комендатуру» отменили только в 1956 году, да и то без права возвращаться на родные земли. Но мы забежали немного вперед. Вернемся.