Текст книги "Балапан, или Как исчез из России один народ"

Überraschung[7]7
  Сюрприз.


[Закрыть]

Путь на восток продолжался. Колеса постукивали монотонно и размеренно, иногда сбиваясь с ритма на стрелках, но далее снова обретая его, продолжали монотонную музыку. Анна-Мария никак не могла взять себя в руки. Слезы ее буквально душили, не могла справиться с ними даже ради детей. Больше нечеловеческих условий угнетала неизвестность, отсутствие информации и невозможность ее добыть. Порой душила бессильная ярость, но все подминало под собой чувство безысходности.

Временами стали отказывать ноги, раньше никогда такого не бывало, а теперь хочет сделать шаг, а не получается, поднять ногу, чтобы поставить на ступеньку, – не слушается. Двигаться удавалось кое-как, да и то после основательной разминки-тренировки. В начале пути она еще присматривала за своими детьми, заботилась, чтобы они не отстали, умывала младших девчат, по возможности готовила еду, возилась со старшей дочерью Мари-Катрин, во время приступов ее болезни. Но потом как-то отстранилась от дел, отчасти из-за трудностей, связанных с передвижением на то и дело отказывающих ногах. И все хлопоты приняли ее дети, в том числе и уход за ней самой.

Степь нехотя, но все же отступала, и пейзажи становились веселее, местность – холмистее, появились кустарники и деревья, еще не леса, но уже и не степи – лесостепи.

В очередной раз остановились на длительную стоянку на узловой станции Кустанай, затерянной среди бесчисленных безымянных разъездов-полустанков в безграничной казахской степи, которая плавно переходила в леса.

Было довольно многолюдно. На соседних путях стояли еще два-три товарных состава. Кроме этого толкали туда-сюда какие-то бесконечно длинные или совсем короткие составы, в два-три вагона, сцепляли-расцепляли и вновь сцепляли, формируя и расформировывая поезда. Главный путь был свободен, и на нем практически беспрерывно горел зеленый свет в направлении запада, куда и проносились с оглушительным грохотом поезда, не снижая хода. Одни везли зачехленную военную технику. Под чехлами угадывались танки, пушки, тягачи, грузовики. В других были солдаты, молодые и не очень. То и дело из вагонов показывались озабоченные лица новобранцев. На фронт следовала очередная порция пушечного мяса.

Вдруг на Анну-Марию и ее семью, как снег на голову, свалился Карл, который должен был служить где-то в западноевропейской части страны, где уже бушевала война. Эта встреча не поддается никакой логике, да и чему вообще из событий последнего месяца можно было бы дать логическую основу? Так распорядился его величество случай! Это было такое из ряда вон выходящее событие, среди наслаивающихся одна на другую печальных новостей и катастроф, такая радостная, приведшая в восторг всю семью встреча! И не только семью, их радость разделили остальные обитатели вагона.

– Здравствуй, мама, – сказал он, подойдя потихоньку к подавленной и поглощенной горестными мыслями, сидящей на нарах женщине.

– Ах, – воскликнула та, потеряв дар речи на короткое время, – Карл, Carlchen[8]8
  Карлуша.


[Закрыть], сынок… она хотела подняться, но ноги и в этот раз ее не послушались.

– Как ты нас нашел?

Ирма, жена, увидев его, тоже потеряла было дар речи, и они как будто слились воедино, крепко обнявшись. Тут и маленький Эдуард, словно почувствовал родного отца, проснувшись, захныкал. Отец взял его на руки, и он снова уснул.

– Случайно повстречал нашего соседа, который едет в вашем поезде. Спросил о вас, он меня сюда и направил.

Сестры гурьбой облепили его со всех сторон и засыпали вопросами. Вместо ответов он сам спросил об отце, видя, что его нет рядом, а потом и о Роберте.

– Да… жалко, в такое время – и вы остались совсем без мужчин, – посетовал он.

– Ну, мы не совсем без мужчин, у нас их аж два. С нами муж Мари-Катрин, Андрей.

Из глубины вагона подошел и поздоровался всегда угрюмый Андрей, слегка просветленный по случаю всеобщей радости.

– И постоянный воздыхатель нашей Сильвии, Александр, теперь официальный жених, – полушутя-полувсерьез произнесла мать.

«Официальный жених» тоже подошел и протянул руку для приветствия.

– Да, ребята, вы совсем уже взрослые, – как бы одобрил и одновременно благословил их старший брат Карл, – постарайтесь дожить до лучших времен, а потом быть счастливыми, насколько это возможно. Во время войны будет трудно, но после нее непременно станьте счастливыми. Мы обязательно переживем это нелегкое время и воссоединимся. Эта война не будет длиться долго, главное – держитесь все вместе, что бы ни случилось…

Анна-Мария долго еще переживала эту встречу своим материнским сердцем:

– Ну и хорошо, что сняли с фронта, ну и пусть что в «рабочую колонну» (позже трудармия), там хоть не стреляют, в живых хотя бы останется, а работать ему не привыкать, работать он умеет…

Откуда могла знать бедная женщина, что эти трудармии не переживет более одной трети трудармейцев. Смертность в ГУЛАГе была ничуть не ниже, чем в гитлеровских концентрационных лагерях. Только в последних «гноили» своих врагов, а в СССР – своих граждан, свои народы… Почему, зачем?.. На всякий случай.

Встреча была яркой и непродолжительной. Напоследок он попросил этих двух молодых мужчин беречь маму и сестер, выразил надежду, что их скоро догонят отец с Робертом. Его состав тронулся. В Карла вцепились буквально все: его жена, мать и сестры. Он с трудом вырвался из объятий и, догнав свой вагон, уцепившись за руки, подаваемые изнутри, впрыгнул в него и уехал в неизвестном еще ни ему, ни тем более его семье направлении.

Еще долго говорили об этой встрече, долго отходили от нее. Она непроизвольно дала импульс, как ему, так и всей его семье, заряд энергии, волю к жизни, положительные эмоции. Всем без исключения она запомнилась на всю оставшуюся жизнь – у кого-то длинную, а у многих короткую. Один лишь маленький его сын Эдуард ничего не запомнил. Он даже не понял, что это был его отец; он спал, а проснувшись от тисканья и шума, похныкал и тут же снова уснул.

Семья Карла двигалась дальше на восток, а он в противоположном направлении – на северо-запад, в Молотовскую область, что соответствует сегодня Пермской. Сняли с фронта всех «граждан немецкой национальности», дабы не случилось чего… Куда их девать и что с ними делать, наверху пока не решили – некоторые из «снятых» успели доехать вглубь страны, потом их разворачивали, когда наверху созревало решение, и посылали туда, куда этим «созревшим» взбрело в голову. Так, проведя пару месяцев на колесах, Карл со своими сотоварищами попал в город Соликамск. Всем очень не нравилась такая жизнь, многие рвались на фронт, бить фашистов, но наверху, в гениальных головах, созрели другие планы… Потом эту жизнь на колесах, ничегонеделание, многие верующие будут вспоминать как жизнь в раю, а атеисты как наступивший, но не оцененный ими в должной мере коммунизм.

Баржа смерти

Забрезжил рассвет. Наступил новый, последний день жизни невинных и несчастных узников баржи. И это подсказывал Эмилю здравый смысл, но он отказывался верить. «Почему, за что, ведь мы же не сделали ничего против власти, страны, как нелепо…» И чем больше он думал по этому поводу, тем больше приходил в отчаяние, тем отчетливее понимал неизбежность происходящего, неизбежность того, что должно вскорости случиться.

Во время революции такие баржи называли «баржами смерти». Ими, как тюрьмами, пользовались как белые, так и красные. Эти плавучие тюрьмы предназначались для классовых врагов. Арестанты заканчивали в них свою жизнь. Баржу вывозили на середину реки, подальше от берегов, закрывали наглухо и забывали о ее существовании. Люди в них просто погибали от голода, если раньше не задыхались от зловония человеческих испражнений. Или эти баржи попросту отправляли на дно. Всякого, кто приближался, расстреливали на месте, даже если это были сердобольные крестьяне, которые хотели только подкормить узников. Известен лишь один случай со времен Великой Октябрьской и Кровавой, когда невольники такой баржи были спасены. Белые, узнав, что там содержится их любимый командир, ценой больших потерь отбили баржу у красных.

Что последний день не за горами, самый последний день, осознавали узники и этой плавучей тюрьмы. Это несколько часов уже хорошо знал лейтенант А. С. Нечипуренко, который получил пакет и строгий приказ вскрыть его только после выхода в Каспий «на достаточную глубину». Не дождавшись этой пресловутой «достаточной глубины», Нечипуренко вскрыл пакет еще в устье Волги. Ничего неожиданного он там не обнаружил, нисколько не удивился и не испугался задания. Открытый пакет он оставил, а сам отлучился. Вездесущий сержант Радкакаша, обнаружив его, разумеется, заглянул в него, как и прочитал о месте и времени вскрытия, а это было уже нарушение приказа. Он подумал сообщить при случае куда следует, как и о беглеце с борта. «Посмотрим, кто кретин, а кто сукин сын».

Невозмутимый Каспий встретил их довольно спокойной погодой. Вообще-то не о такой карьере мечтал Нечипуренко после военного училища. Ну ничего, он выполнит это задание, и ему дадут достойное назначение. Командовать, вершить судьбы он любил – и делал это совершенно не терзаясь совестью. Она у него была напрочь атрофирована, поэтому начальство, помня его былые заслуги, и доверило ему эту миссию. Сдавать, строчить доносы он начал еще в военном училище. Если при нем говорилось что-то достойное внимания чекистов, это становилось известно этим чекистам во всех подробностях и даже приукрашено. Так он, чтобы получить повышение по службе, настрочил донос на своего начальника и получил его должность. Чтобы избавиться от соседа по коммунальной квартире, он написал другой анонимный донос, и несчастный получил 10 лет лагерей, а Нечипуренко – в свое распоряжение всю квартиру.

Теперь он сопровождал этих «фашистских выродков» – такие формулировки быстро вошли в моду, и ими обширно пользовались еще долгое время после войны. Было с ними еще полотделения солдат срочной службы из НКВД, вот и весь конвой. Охранять было нетрудно, из баржи выбраться и совершить побег было практически невозможно.

Так они вышли в открытое море и, придя «на достаточную глубину», бросили якорь. Невозмутимый Каспий оставался равнодушным. Солнце медленно поднималось в зенит, но от воды веяло холодом. На все четыре стороны одинаковый пейзаж, если не считать едва видневшегося берега с одной стороны. Ни одной захудалой лодочки по всей глади моря-озера.

«Место и время, а также обстоятельства благоприятные», – подумал лейтенант и скомандовал открыть кингстоны на барже, в данном случае дно этой злополучной баржи. Воины сначала опешили, но потом бросились выполнять приказ, так как лейтенант, повторив его, достал из кобуры свой наган.

Вода в трюме начала прибывать, холодная вода, очень холодная, и если кто-то был уже наполовину покойник, она его привела в чувство, перед тем как отобрать навсегда возможность чувствовать.

Вода прибывала сначала медленно, поднимая со дна все нечистоты, но потом, по мере погружения баржи в воду, все быстрее и быстрее. «Да…» – невесело подумал Эмиль Шмидт. – Это конец. Боже, если ты есть, прости, что мне все не до тебя было, помоги выжить моему сыну и семье, помоги им, раз уж мне помочь не хочешь. Аминь». Вода все прибывала, уже дошла до половины. Паника была неимоверной, особенно поначалу. Все пассажиры хотя и подозревали о цели их прогулки, все же для каждого из них развязка наступила неожиданно. Те, кто не умел плавать или уже не мог, был не в состоянии, захлебнулись сразу. По мере редения узников паника поутихла, и в конце концов свелась к барахтанию в воде.

По мере наполнения трюма вода становилась чище. Эмилю пришлось попробовать ее на вкус, оказалась соленой. «Мы в море», – сделал он очередное невеселое открытие. «Хоть захлебнуться чистой водой, а не нечистотами», – промелькнула малоутешительная мысль.

Вода неумолимо прибывала, точнее сказать, опускалась крыша баржи. Вскоре вода и крыша встретились, дальше пошло всё быстро, и пучина поглотила баржу.

…дальше пошло всё быстро и пучина поглотила баржу

Художник Иван Гуцул

Эмиль набрал последний раз полные легкие воздуха. Еще какое-то время сознание не покидало его. За эти самые последние несколько мгновений он увидел видения всей своей жизни на изнанке век. За пару секунд он прожил еще раз всю свою сознательную жизнь, все 45 лет, начиная с пятилетнего возраста; даже мелькнуло то, чего он не вспоминал ни разу при жизни – вплоть до расставания с женой, а затем с Робертом. Ему стало жалко их, потому что они будут сильно опечалены и расстроены, узнав о его смерти, ведь даже могилы у него не будет. Как переживут его дорогие женщины эту депортацию, с ними же не осталось ни одного мужчины – ни старшего сына Карла, ни его самого, ни Роберта. Время относительно. Может и сто лет пролететь за миг, можно и за миг прожить целую жизнь… Приступ удушья заслонил собой видения, и в следующее мгновение сознание покинуло его…

На буксире солдатики печально смотрели на следы своего злодеяния, точнее – на полное отсутствие этих следов. Баржа ушла под воду, выпустив в виде огромных воздушных пузырей остатки воздуха изо всех своих сусеков, и вместе с ней ушли под воду все приглушенные закрытой крышей баржи отчаянные вопли и тщетные мольбы о помощи. Ушли под воду жизни, чаяния и надежды, которые никогда не сбудутся. У поглощенных пучиной не родятся дети, которые не смогут никогда выращивать, поливать и окучивать для Страны Советов…

Буксир еще постоял около часа на якоре, как было письменно приказано, в ожидании, не всплывет ли что-то или кто-то, и удостоверившись, что сработано чисто, легли на обратный курс. Солдатики избегали не только разговоров, но и смотреть друг на друга. Могли ли они противодействовать, воспрепятствовать этому преступлению, если бы и хватило мужества этим совсем еще мальчишкам? Что они могли противопоставить мощной карательной машине, работающей на протяжении десятилетий, достаточно отлаженной карательной машине, сметающей на своем пути целые народы? Судьба этих пацанов оказалась ненамного завиднее – отделение расформировали и разослали по разным частям, предварительно взяв подписку с каждого о неразглашении, в которой особой нужды не было. Отправили в самые горячие точки, во избежание утечки информации, где они и оставили свои молодые жизни «во имя» да «на благо».

А лейтенант А. С. Нечипуренко выпил из горлышка бутылку водки залпом – и дело с концом.

Побег

Заканчивался сухой сентябрь, а октябрь грозился быть мокрым. Небо то и дело заволакивало черными тучами, которые набирали силу, чтобы пролиться дождем на землю, – уже и тренировки были, но они заканчивались, едва начавшись.

Роберт наслаждался уютной и сытой жизнью, старался быть полезным и без какой-либо указки или команды от старика управлялся в сараях, кормил животных, убирал за ними. Старика удивляла сноровка этого мальчугана, несмотря на юный возраст, – чувствовался богатый опыт.

Старик за глаза называл свою супругу молодухой, а когда обращался к ней, то всегда звучало – «мать». Она же его называла «дед», и когда была особо довольна им – «старый». Роберт много позже силился вспомнить хотя бы какие-то детали, чтобы отыскать их уютный дом, но тщетно, даже где этот разъезд находится – не определил.

Как-то после очередного сытного обеда, когда все дела были переделаны, они втроем сидели за столом и пили чай со вкусными-превкусными плюшками.

– Завтра приедет доктор, – объявил неожиданно дед, – мы ему тебя покажем. Нет, он, конечно, не специально для тебя приезжает, больше по нашей, стариковской надобности, но это хороший доктор, он обязательно поможет тебе, Рома. Сдается мне, тут какая-то маленькая поломка в твоем организме, ведь слышишь ты хорошо и разговаривать должон. Он эту поломку обнаружит и с Божьей помощью устранит, и тогда мы вместе попоем, хе-хе-хе…

Роберт обрадовался этому известию меньше, чем они ожидали. «Теперь они выведут меня на чистую воду», – подумал он и назначил на эту же ночь свой побег.

Он уже давно приметил, где находятся необходимые вещи, как то: дедова телогрейка, в которой он управлялся в сараях; старая большая пуховая шаль, поеденная молью, которая теперь служила для накрывания квашни; большой ржавый и тупой ножик, которым никто не пользовался; чеплашка из-под молока, маленькая и пузатая, около двух литров в объеме, похожая на бидон, жалко без крышки; спички, из восьми находящихся в наличии коробок он честно взял только половину; сало, картошка и хлеб. Как раз в этот вечер хозяйка испекла большую буханку хлеба, от которой совсем немного съели за ужином, и сварила большой чугунок картошки в мундирах и вместе с хлебом выставила в сени. В наличии в хозяйстве у этих людей было все такое же лучшего качества, и старики бы с радостью отдали это Роберту, и много сверх того, но он взял то, что взял, чтобы не обворовать своих благодетелей. Не мог же он ответить им черной неблагодарностью.

Ночью, когда хозяйка уснула, а дед по делам службы пошел, очевидно переводить свои стрелки, он выбрался наружу, собрал все необходимое. Пустой товарняк стоял на запасном пути и пропускал один за другим идущие на запад тяжелогруженые составы. Роберт уже начал опасаться, что обнаружат его исчезновение раньше, чем ему удастся уехать, но вот, наконец, загорелся зеленый свет и его поезд тронулся.

Рано утром, проснувшись, хозяйка подоила корову, как водится. Дед проснулся позже, пошел управляться в сараи и оттуда услышал истошный крик своей молодухи. Залетев в дом, он увидел убитую горем жену с клочком бумаги в руках. Он взял листок, на нем было написано: «Спасибо, простите, надо». Старик сказал ей:

– Должно быть он с ночным товарняком уехал, тут только один ночью был. Я сообщу, и мы его найдем быстро и вернем. Ничего, не переживай, мы его вернем.

– Нет… – вскрикнула она, – видишь тут написано «надо». Он поехал к своим родителям, поехал искать их. Ведь он уехал совсем раздетый, и зима на носу, и с собой из провизии ничего не взял… Кабы не пропал, ведь малец совсем…

К обеду они выяснили, что он не совсем раздетый и не совсем без провизии, и немного успокоились.

На этом мы расстанемся с этими добрыми пожилыми людьми навсегда. Хочется надеяться, что в мире таких людей больше, чем тех, других, которые не лечат, а губят, которые ломают, а не созидают, которые ненавидят, вместо того чтобы любить…

А Роберт, устроившись в открытом вагоне из-под угля, в котором было неуютно, грязно и холодно, ехал в направлении на восток. Весь состав состоял из таких же вагонов, и улучшить жилищные условия не представлялось возможным.

Утром, когда всходило солнце впереди по курсу следования, он радовался. Но поезд продвигался так медленно! Большей частью простаивал на станциях и разъездах. Двигались медленно, а продукты таяли быстро. Роберт стал опасаться, что они кончатся раньше, чем он найдет своих родных. На одной довольно крупной сортировочной станции, где его вагон прицепляли-отцепляли, толкали туда-сюда, ему нестерпимо захотелось пить, а запас воды к тому времени уже закончился. Мальчик осторожно выбрался наружу и пошел вдоль путей на некотором расстоянии, в надежде отыскать источник воды, какую-нибудь колонку, подобную такой, на которую он наткнулся на гостеприимном разъезде.

Но вместо этого он встретился на одном пустыре с небольшой группой пацанов. Встреча никак не входила в планы Роберта, и он хотел было избежать ее, но было поздно – они его заметили и стали преследовать, сначала быстрым шагом, потом бегом и, догнав, сбили с ног. Все вещи Роберта были при себе, все его богатства. Пацаны отобрали мешок, вытряхнув его содержимое. Видя, что поживиться особо нечем, забрали три коробки спичек, благо четвертая была в штанах – спичками ему не приходилось еще пользоваться. Компания пацанов вяло, больше «для профилактики», красуясь друг перед другом, нежели по злобе, снабдила Роберта парой тумаков. Большой ржавый нож Роберт засунул за пояс на спине и хотел уже было прибегнуть к его помощи, но пацаны оказались не столь прилежными со своими тумаками, и до этого дело не дошло. Он собрал снова все свои пожитки, но на этом инцидент не был исчерпан:

– Пойдешь с нами, – безапелляционно заявил один из подростков и видя, что их жертва ничего не говорит, а только издает нечленораздельные звуки, спросил: – Ты что – немой?

В ответ Роберт машинально кивнул головой, в надежде, что, видя, как мало толку с него, они его отпустят, но не тут-то было. Они окружили его со всех сторон плотным кольцом и повели куда-то вдоль железной дороги. Их издали приметил милиционер и подозвал к себе.

– Что, пацаны, опять хулиганите? – спросил он их.

– Да нет, вот мы бродяжку поймали, на товарняках катается…

– Кто таков? – обратился с вопросом к Роберту милиционер…

– Да он немой, – вместо него ответили они хором.

– А вот мы и выясним, какой он немой. Давай-ка пройдем в отделение для выяснения личности.

И он, указав мальчику направление и прибавив: «Не вздумай бежать, бесполезно», – сам пошел вслед за Робертом. Они вышли на перрон и двинулись в направлении вокзала. Рядом по путям медленно проезжал товарный вагон, часть короткого состава из таких же вагонов, но вдруг состав резко затормозил и остановился. Несколько человек как-то странно засуетились, забегали туда-сюда. К ним присоединился и провожатый Роберта. Подошли ближе, туда, где толпился народ, и ужаснулись: на путях лежал перерезанный надвое человек – в одной стороне ноги в сапогах, в другой остаток тела. Все суетились и кричали. На Роберта больше никто не обращал внимания, и он, оправившись от шока, сначала потихоньку, потом все ускоряя шаг, пошел прочь от места своего пленения.

Наткнувшись на колонку, он утолил жажду, запасся водой впрок и, благодаря трагедии другого человека, снова был свободен и продолжил свой путь на восток. Картина все еще стояла перед глазами: ноги в сапогах отделенные от тела рельсом. Она отложилась в памяти надолго, очень надолго.

На этот раз его товарняк состоял не из одних пустых вагонов из-под угля, здесь были и цистерны, а также и крытые вагоны. Во время езды Роберт, пройдя по крышам этих крытых вагонов, обнаружил один открытый люк, заглянул туда. Вагон был больше чем наполовину заполнен коробками, что означало, что можно и обратно выбраться. В вагоне он устроился поудобней, соорудив себе подобие ложа, оградив со всех сторон коробками. Здесь было уже намного чище и уютней, чем в угольном вагоне, да и сквозняки больше не беспокоили. Но и этот поезд продвигался чрезвычайно медленно, все время простаивая на разъездах, пропуская встречные тяжелые составы. Роберт, помня последнее злоключение, решил как можно меньше высовываться наружу, только в случае необходимости и на маленьких станциях.

Так, больше простаивая, чем продвигаясь вперед, он пропутешествовал еще несколько долгих дней. Ночами он спал, укутавшись в дырявую шаль и телогрейку. Продукты кончились, и он решил посмотреть, что же в коробках. Было темно, он оторвал кусок бумаги и поджег ее, чтобы осветить содержимое одной из коробок. Там оказалась шерстяная пряжа. Заглянул в другую коробку – то же самое, посветил вниз – такие же коробки стояли одна на одной до самого низу. Неожиданно пламя обожгло ему пальцы, и он выронил горящую бумагу, которая упала между коробок и достигнув почти самого дна, не погасла, а продолжала тлеть. От нее загорелась соседняя коробка. Роберт принялся было разбирать коробки, чтобы добраться до пламени и погасить, но они оказались тяжелыми, да к тому же их было так много, а пламя между тем все разгоралось. Он отчаянно пытался его потушить – сначала вылил остатки воды из своего бидончика, потом писал на пламя, но что там его моча и пара стаканов воды для такого огня, который охватил уже несколько коробок. Он стал задыхаться от дыма и поспешил к спасительному люку. Едва мальчик его открыл, как пламя, получив подпитку кислородом, вспыхнуло с новой силой, а поезд между тем шел полным ходом, что еще больше способствовало разгоранию пламени. Роберт добежал до другого вагона, спустился между двумя вагонами на сцепку. Пламя уже вырывалось из люка. Он понял, что надо прыгать, но было так страшно! Он стал на подножку и никак не мог решиться на прыжок в бездну, в которой ничего не видно. Но медлить было больше нельзя, и он прыгнул…

Когда Роберт очнулся, увидел две-три догорающих звезды на начинающем сереть небе. Все болело так, словно ему надавали тумаков десять таких компаний, как при последней встрече с людьми. Он пошевелил руками и ногами, вроде ничего не сломано. Лежа на спине, он возвращался в реальность, соображая, где он и что с ним. Угасающие звезды напомнили ему горящий вагон, отчего он окончательно пришел в себя. «Что теперь делать?» – молча спросил он себя. Ответ сразу нашелся – нужно как можно быстрее уйти от железной дороги, как можно дальше. Он встал и направился на север или на юг, ему было не важно, лишь бы прочь от железной дороги, раз уж не на восток, не все ли равно теперь куда. Степь была ровная, как блюдо, ни деревца, ни ямки, ни даже кустиков, в которых можно было бы спрятаться. А между тем становилось все светлее, и Роберт принялся бежать, но выбился из сил и снова перешел на шаг, сначала скорый, но тоже быстро устал и пошел медленнее.

День вступил в свои права. Пасмурный день. Все небо было в свинцовых тучах, а вдали, судя по линии горизонта, похоже, шел дождь. «Может, мой вагон погасит», – невесело подумал Роберт.

Шел он довольно долго, пока совсем не выбился из сил. Мучительно хотелось пить, но не было надежды на то, что удастся утолить жажду. Вдруг он увидел белоснежное поле среди степи, с рваными очертаниями берегов, оно было ниже уровня всей степи примерно на полметра. Роберт спрыгнул с высоты этого полуметра на белоснежное покрывало… и погрузился в черную грязь почти по колено. Это оказался «сор» – «сора», как их называет местное население. Эта высохшая большая лужа может быть больше футбольного поля, нередко и в два-три таких поля или, как в большинстве своем, немногим меньше. Высохшая от воды лужа, но по причине наличия соли, причем в изобилии, что, собственно, и давало окраску белоснежного цвета, никогда или почти никогда не высыхающая досуха. То есть влага есть, а напиться нельзя, что еще больше усиливало жажду.

Роберт не без труда выбрался из грязи. При этом он потерял один из подаренных дедом ботинок, которые были слегка великоваты, и потому левый башмак спал с ноги. Пришлось руками разгребать грязь и добираться до него. Теперь и руки были в липкой черной жиже и сам он был не только черен от угольных вагонов, от пожара и от прыжков, но и весь в комьях налипшей грязи.

Он нашел более отлогий берег и устроился там отдохнуть, почиститься и обсохнуть. Оглядев свои пожитки, установил, что при нем остался ржавый нож, который каким-то чудом, находясь за поясом, почти не навредил его обладателю, не считая отпечатка этого ножа на спине и незначительной царапины. Одет Роберт был все еще в дедову телогрейку, штаны его были изрядно потрепаны и на исцарапанных коленях порваны, а на поясе привязанный шалью болтался бидончик, который стал почти плоским. Роберт принялся выправлять его форму ножом. Возился с ним долго, и более-менее эта операция ему удалась, и емкость бидончика стала близкой к первозданной.

Устав от ходьбы и от всего прочего, Роберт уснул, а когда проснулся, день уже заканчивался. Тучи висели так низко, так многообещающе… Обрадовался бы он дождю? Конечно, когда мучает жажда, другие проблемы отходят на задний план. Не будем забывать, что это совсем еще мальчик, едва достигший четырнадцатилетнего возраста… или еще не достигший?.. Роберт не знал, какое сегодня число. Дату своего рождения он помнил, а также он помнил и все даты и имена своих самых близких, как наказал ему отец. Как его сейчас не хватало! С ним любая проблема была решаема, любое дело по плечу, он был уверен, что отец без труда нашел бы здесь и воду, и еду, и ночлег…

Но отец был далеко, и Роберт мог рассчитывать только на себя и еще на чудо. И это чудо случилось. Небо словно прорвало в один миг, пошел такой сильный дождь, что Роберт промок в одну минуту насквозь, спрятаться от дождя было совершенно негде. Коробку спичек он укрыл, как мог, подальше от влаги, но это помогло мало, и она если не промокла, то отсырела изрядно. В «сору» со всех концов побежали ручьи с мутной водой. Он жадно пил эту мутную воду, песок скрипел на зубах, но это его не остановило. Набирая воду в свою нехитрую емкость, мальчик с сожалением обнаружил, что она дала течь. Трещина была чуть повыше середины, значит, емкость все-таки уменьшилась почти вдвое. Утолив жажду, кроме холода он почувствовал и голод – от этих двух спутников избавиться не было никакой возможности. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Роберт выжал все свои тряпки, снова надел их и отправился в путь. Шел почти до самого рассвета. Таким образом проложил достаточно большое расстояние между собой и железной дорогой.

«И что дальше, куда теперь, поворачивать на восток и дальше пешком. Да и где этот восток, как далеко увезли моих родных, как скоро я их найду, найду ли вообще. Страна вон какая огромная, и зачем только их делают такими большими, а эта вообще безразмерная…» – так размышлял он, и эти мысли приводили его в уныние.

Между тем пейзаж немного приукрасился саксаулами, такими закрученными и низкорослыми, порой совсем без листьев. Вдали он заметил что-то наподобие строения и направился туда. Это была заброшенная овчарня или коровник, развалившийся, наверно, еще в прошлом веке. Крыши не было совсем, но сохранились кое-какие стены, из пригодных для огня стройматериалов не было ровным счетом ничего, но тут и там росли, или больше не росли, закончив свой жизненный цикл, саксаулы. Саксаулы неохотно отдавали свое Роберту, и он изрядно попотел, чтобы насобирать дров. Спички были промокшие, и развести костер не представилось возможным. Он испортил полкоробки, но так ничего и не получилось. Спать пришлось не только голодным, но и в холоде. Хорошо, что одежда на нем подсохла, хотя телогрейка еще долго оставалась сырой. Он положил несколько спичек на голое тело и свернулся в клубок, в уцелевшем углу, – хоть какая-то защита. Соорудить крышу над головой оказалось совершенно невозможным, но дождя, к счастью, в эту ночь не было. Роберт ослаб настолько, что решил на следующий день не продолжать свой путь, а отдохнуть весь день здесь, хотя и под открытым небом, но хоть при какой-то защите от ветров, которые в открытой степи никогда не прекращались и пронизывали насквозь.