Текст книги "Спецоперация «Крым 2014»"

Он хорошо понимал, что самая благородная идея может превратиться в бесплодную авантюру, в позорное поражение, если не просчитать все возможные (включая и невозможные) варианты развития событий.

Риск был колоссальный. И чтобы свести его к минимуму, нужно было связать воедино огромное количество вопросов и действий, выстроить их в основательно продуманный логический план, который бы при любом развороте «сценария» гарантировал достижение стратегической цели.

Но даже гениальный план ничего не стоит, если не будет его исполнителей.

Тогда, в феврале 2014-го, политическая формула крымской задумки Путину уже была понятна.

Но, в то же время, Президенту все больше становилось ясно, что стремление большинства желающих возвращения в Россию крымчан неизбежно встретит сопротивление. Очень вероятно, что и вооруженное. А в таком случае без «силовой компоненты» не обойтись…

Мирный Крым крайне встревожен очередным всплеском насилия в центре Киева. Бойня на улицах столицы доказывает, что оппозиция восприняла многочисленные уступки со стороны власти как проявление слабости…

Глава 9
Севастополь. Бурные дни

Чем чаще в те зимние дни 2014 года митинговал Севастополь, чем громче звучали призывы горожан не поддерживать киевскую хунту, тем больше, похоже, глава администрации города Владимир Яцуба понимал, что его карьера идет к закату.

Но, видимо, на что-то он еще надеялся: на митинге призывал граждан «сохранять спокойствие, не поддаваться на провокации и хранить единство с Украиной».

После этих слов митинг загудел, завыл, зарычал тысячами людских глоток. Тут же единогласно было принято «всенародное» заявление о недоверии горадминистрации.

Перепуганный Яцуба в знак единства с народом решил встать перед ним на колени, но гигантская толпа стала яростно скандировать: «Не надо! Не надо!»…

Севастополь отвернулся от него.

Настал день, когда Яцуба собрал пресс-конференцию и объявил, что решил уйти в отставку. Мотивировал он свое решение как-то мутно: то говорил, что в таких условиях «не знает, кому подчиняться», то «разочаровался в ожиданиях» – тут он явно намекал на партию регионов Януковича, в которой состоял.

Хитрый политический лис уже чувствовал, что ветер дует не в его паруса.

Брат Ольги Михайловны Кручининой – Федор Сарматов по своим партийным делам частенько наведывался в администрацию города, где и узнал, что «шеф уже вычищает сейф».

Заглянув в гости к Кручининым, Федор многозначительно сказал Александру Ивановичу:

– И Турчинов, и Яценюк сильно недовольны Яцубой. Звонят ему и попрекают, мол, упустил власть в городе, идешь на поводу у тех, кто смотрит в рот Москве.

– По-моему, недовольство это давнее, еще из тех дней, когда Яцуба вступил в «Партию регионов» и стал поддерживать Януковича, – отвечал ему Кручинин, – Но Яцуба не боец. Как только понял, что под Януковичем кресло зашаталось, так и решил сбежать с корабля. Не на таких людях и Севастополь, и Крым должны держаться.

– А на каких? – вспыхнул Федор, – На бандеровцах из «Правого сектора»? Или на чужаках, которых Турчинов вот-вот из Киева зашлет?

– Ну, во-первых, – степенно отвечал Кручинин, – судя по тому, как настроен народ в городе, теперь уже вряд ли варяга зашлет. Люди наши фигу ему покажут. А, во-вторых, теперь уже не в Киеве, а здесь народ будет решать, кто возглавит администрацию. И уж, конечно, не представитель «Партии регионов». Села в лужу твоя партия, Федор!

Федор барабанил пальцами по клеенке на кухонном столе. Взял рюмку с водкой, выпил одним глотком, грызнул соленый огурец и пристально посмотрел в глаза Александра Ивановича:

– Так может быть, мне теперь… к Чалому податься? Народ хочет, чтобы он был мэром Севастополя.

Кручинин ухмыльнулся:

– Не пойму я тебя, Федор. Ты и в компартии был. И в «Единстве» был. И в «Русском блоке» состоял. И в «Партии регионов» до секретаря райорганизации дорос. А теперь вот к Чалому хочешь переметнуться? Сколько же у тебя партбилетов? Как-то я не пойму, ты патриот Крыма или карьерист?

Федор молчал, не ожидая, что разговор примет такой колючий оборот. В глазах его – то хмурых, то хитрых – блеснула недобрая искорка:

– Я патриот, Александр Иванович. Патриот Крыма.

Кручинин улыбнулся:

– Но зачем же из одного окопа в другой перескакивать? Патриоты так не делают.

Разговор явно не ладился.

Федор ушел.

* * *

В феврале 2014 года над Украиной яростно дули майданные ветры. И Крым все сильнее штормило. Получалось так, что Яцуба и в Севастополе уже не свой, и для Киева не годится. А после гигантского 30-тысячного митинга, на котором Алексея Чалого избрали городским головой, Яцуба и вовсе сдался – на следующий день объявил, как уже говорилось, о своей добровольной отставке и выходе из «Партии регионов». Дела передал своему заместителю Федору Рубанову.

А уже через полчаса на сайте горадминистрации появилось сообщение: решения вчерашнего митинга на площади Нахимова и избрание городским головой Алексея Чалого незаконно. А инициаторы «сборища» и его участники наехавшими из Киева посланниками Турчинова были названы «экстремистскими силами».

Причудливые сюжеты политических схваток: с утра городом правил Яцуба, после полудня – Чалый, а к вечеру – Рубанов.

И бежали по белой целине листов рукописи Кручинина новые строки:

«В эти дни и Севастополь, и весь Крым похожи на попавший в бурю корабль, экипаж которого, собравшийся на качающейся палубе, на своем шумном «сходе» решал, кому быть капитаном и каким курсом плыть дальше. И уже народ выбирал этот курс, а не примчавшиеся из Киева хлопцы в дорогих костюмах. Сегодня на митинге, когда народ выбирал мэра, услышал интересную реплику старого севастопольца: «Если у нас президента на площади можно в отставку отправить, то почему на площади же мы не можем выбрать себе мэра?»…

«Народный мэр» Севастополя Алексей Чалый

* * *

Ольга Михайловна Кручинина, поначалу с большой опаской относившаяся к почти ежедневным хождениям Александра Ивановича на митинги, тоже заразилась уличными политическими страстями. Что-то подсказывало ей, что и в Крыму нарождается новая власть, что все это куда серьезней, чем раньше ей казалось.

И эта пестрота крымских и российских флагов, которая с каждым новым митингом становилась все гуще, была явным знамением новой жизни полуострова. И слово «Россия», часто звучавшее на митингах, казалось ей как никогда красивым.

В большой, разгоряченной митинговой толпе Ольга Михайловна увидела ту самую старушку, которая однажды повстречалась на улице Александру Ивановичу. Она все так же держала в руках небольшой самодельный плакатик, на котором было написано «Путин, хочу домой – в Россию!».

Ольга Михайловна повторила эти милые слова на следующее утро, когда перед митингом пришла с мужем в церковь и поставила свечку: «Боже, прошу тебя, – шептала она, крестясь над роем горящих свечей, – помоги нам, верни всех нас под материнское покровительство… И убереги от беды моего мужа, детей моих и внуков!»

Раньше Кручинин провожал жену лишь до входа в церковь – сам же удалялся в скверик неподалеку и там ждал. Ему не хотелось попадаться на глаза и соседям, и сослуживцам, с которыми он некогда состоял в компартии. Что-то в душе не позволяло ему представить себя, бывшего коммуниста, крестящимся или припадающим к иконам.

Но в этот раз он тяжело вздохнул и стал у алтаря.

– Саша, свечку надо держать не в правой, а в левой руке, – тихо сказала ему Ольга Михайловна, улыбнувшись, – правой креститься надо…

В тот день, 23 февраля 2014 года, Кручинин впервые неумело перекрестился.

* * *

Если бы сбылось то, что замышляли офицеры Службы безопасности Украины в Севастополе 23 февраля 2014 года, «народный мэр» Алексей Чалый в тот же день мог бы оказаться на тюремных нарах.

На него давно точили зуб севастопольские сторонники Майдана – особенно после того, как он призвал граждан «гнать вон» бандеровцев, собравшихся под знаменами «Правого сектора». А на митинге в тот день он «бросил камень», который долетел аж до Киева – Чалый назвал происходящее там преступным захватом власти «самозванцами и националистами». И митинг – гигантский митинг, которого Севастополь за всю свою историю не видывал, отозвался на эти слова одобрительным гулом.

В тот день, 23 февраля, пять офицеров 810-й бригады морской пехоты Черноморского флота вскоре после утренних торжеств в части по случаю Дня защитника Отечества, тоже отправились на митинг во главе с комбатом – майором Иваном Горским. Все пятеро появились на площади Нахимова в гражданке и заняли «диспозицию» на взгорке – поближе к деревянной площадке, на которой стоял микрофон.

Во время выступления Чалого Горский наметанными глазами разведчика выхватил из толпы группу крепких молодых людей в коротких черных пальто – они держались неподалеку плотной «стаей», переговариваясь и хмуро поглядывая на сцену.

– Обратите внимание на тех шестерых ореликов в черном, – сказал Горский своим сослуживцам, – явно ребята из Службы безпеки. Похоже, хотят Чалого прямо тут повязать. На месте «преступления».

Командир взвода морпехов старлей Андрей Дутов добавил:

– У въезда на площадь микроавтобус с тонированными стеклами и «эсбэушными» номерами стоит…

Комбат Горский взял руководство «операцией» на себя:

– Значит так, парни. Пробираемся поближе к сцене, встаем около лестницы и прикрываем отход Чалого. В толпе эти хлопцы вряд ли станут стрелять. Ну а если что – народ поможет.

Когда Чалый спускался со сцены, к нему ринулись те самые, в черных коротких пальто. Но путь им преградили переодетые в гражданку морпехи. Они оттеснили украинских офицеров, а когда те попытались прорваться к «народному мэру», Горский и два его сослуживца затеяли с ними потасовку. Еще два дюжих флотских офицера в цивильном действовали в «арьергарде» – они сопроводили Чалого до машины.

Дерущихся разняла милиция. Основательно помятые морпехами сотрудники СБУ убрались вон. После того случая севастопольские ополченцы организовали круглосуточную охрану Чалого. Но у них не было оружия. И в тот же день командованию Черноморского флота России поступило распоряжение «сверху» обеспечить вооруженную охрану Чалого.

* * *

Когда у сцены случилась потасовка, Ольге Михайловне показалось, что там, где схватились мужчины, мелькнуло лицо сына.

– Саша, по-моему, там Олег!

– Тебе показалось…

– Нет-нет! Я его серую кепку знаю.

Пришли домой, открыли дверь – и сердце Ольги Михайловны екнуло: Олег лежал на диване с опухшим носом и синяком под глазом. А рядом с ним сидела девушка – в одной руке вата, в другой – бинт.

– Дорогие родители, прошу познакомиться, – это Оксанка, моя будущая жена, – сказал Олег, морщась от боли, – у нас любовь… Большая и светлая…

Никак не отреагировав на эти слова, Ольга Михайловна бросилась к сыну:

– Где тебя так? На митинге?

– Чалого от «эсбэушников» защищал.

Ольга Михайловна спохватилась:

– Защитники Отечества, сегодня же ваш день!

И бросилась на кухню – звякнули тарелки и вилки, хлопнул холодильник. Оксана вызвалась помочь Ольге Михайловне.

Кручинин остался с сыном в большой комнате. Осторожно спросил Олега:

– Ну, что там у вас на кораблях? Как обстановка?

«Тридцатитысячная толпа митингующих не умолкает: «Россия! Россия!»

– Обстановка такая, что все наши корабли с моря смотрят на берег. Или на украинские корабли… Ждут, чем все в Севастополе и в Симферополе закончится. Да и в Киеве тоже. Крымская революция, а то и война, назревает…

Слова сына про «революцию и войну» обожгли Александра Ивановича.

– Круто берешь!

– Но как же круга, если украинские корабли уже в боевой изготовке? Если бандеровцы в Крым с оружием рвутся? Многие – уже здесь. И слышал, что говорят? «Москальскому флоту оккупантов недолго в Крыму жить осталось». А ты говоришь, я «круто беру»…

Кручинин-старший помрачнел:

– А про Павла нашего ничего не слыхал?

– В Новороссийске. Подмогу нам перебрасывает. Десант и технику… Пойдем покурим!

* * *

На кухне Ольга Михайловна расспросила Оксану. Родом нежданная невестка была из Харькова. Там закончила институт культуры. Когда была на библиотечной практике в Севастополе, познакомилась с будущим мужем. Он из Львова. Закончил киевское училище, служил в украинском флоте лейтенантом. Вышла за него замуж. Тут Оксана замолчала и опасливо посмотрела на Ольгу Михайловну.

– Ну-ну, и что же дальше было? – Ольга Михайловна насторожилась.

– А дальше родился… Вадик.

– И где сейчас мальчик?

– Живет у мамы в Харькове. Моего бывшего мужа перевели в Одессу. Пока ждал квартиру, спутался с какой-то еврейкой. Мы развелись. А потом встретила Олега… Он сделал мне предложение…

Тут Оксана перестала нарезать лук и осторожно посмотрела на Ольгу Михайловну:

– Олег обещает усыновить Вадика. Но я на шее у Олега сидеть не буду. Я работаю. Бывший муж алименты платит…

– Дай вам Бог счастья…

Только-только Ольга Михайловна с Оксаной расставили тарелки и рюмки – забренчал мобильник Олега. Олег – суровым баском:

– Так точно! Есть! Приказ понял!

И бросился в прихожую. Оксана за ним:

– Олежка, я тебя провожу.

Пять минут – и нет гостей.

Остались Кручинины вдвоем. Ольга Михайловна сказала:

– Ну что, дед, еще один внук у нас скоро появится. Уже готовенький. Пять лет…

– Лишь бы не было войны…

* * *

В те дни по Крыму колесили на машинах новый милицейский министр Украины Арсен Аваков и только что назначенный главой Службы безопасности Валентин Наливайченко. В городе ходили слухи, что в правительственной резиденции под Севастополем поселился Янукович. И что он может из Балаклавы бежать в Россию на своей яхте. Потому, мол, Аваков и Наливайченко спешат арестовать его.

А 25 февраля по городу прошла тревожная весть: Чалого хотят посадить за решетку – ордер уже есть. Узнавшие об этом севастопольцы стали густыми толпами подтягиваться к горадминистрации. Там и обнаружилось, что в здании под охраной милиционеров забаррикадировался зам главы администрации Федор Рубанов.

Многотысячная толпа у здания администрации скандировала: «Чалый! Чалый!». Кто-то из митингующих разбил стекла на машине Рубанова, досталось и его жене, подвернувшейся под горячую руку севастопольского бунтаря. Только после этого Рубанов вышел к протестующим и объяснил, что признает полномочия Чалого только после утверждения его кандидатуры на сессии городского совета. Люди тут же начали обзванивать депутатов, требовать, чтобы сессия горсовета состоялась в тот же день. В противном случае люди грозили захватить здание и перекрыть движение транспорта. Под нажимом народа горсовет собрался на заседание.

Вскоре к собравшимся горожанам вышел Алексей Чалый и сообщил, что часть депутатов выступила против его кандидатуры. Почему? А потому, дескать, что мэр на митинге не избирается, да и к тому же Чалый не является гражданином Украины (он россиянин). Толпа встретила эту новость негодующим гулом.

Бурлящее митинговое море разрасталось – людям уже не хватало места на площади. Гигантская толпа оглушительно скандировала: «Чалый! Чалый!».

Когда на сцену взобрался гренадерского роста оратор – местный ополченец Андрей Звягин – площадь притихла. А он могучим голосом оперного баса обратился к публике:

– Братья-севастопольцы! Со дня на день киевские майдановцы двинутся походом на Севастополь. Вооружайтесь всеми возможными способами, захватывайте склады с оружием, доставайте двустволки, готовьте «коктейли Молотова»! Те, которые придут, жалеть нас не будут. Дадим отпор бандеровской гадине! Россия с нами! Будьте готовы к обороне Севастополя!

В тот день капитан I ранга в отставке Александр Кручинин записал в своем дневнике:

«Под давлением митингующих в 20:00 горсовет все-таки утвердил Алексея Чалого на посту городского головы. Этот патриот города-героя за сооружение на личные средства мемориала «35 береговая батарея» стал лауреатом международной премии Ордена Святого апостола Андрея Первозванного.

Создан комитет по самообороне. На Графской пристани и у здания администрации развернуты палатки, где севастопольцев записывают в отряды самообороны. Никто не расходится. У палаток выстраиваются огромные очереди. Предпочтение отдается бывшим офицерам. Графа «военно-учетная специальность» – обязательна. Только за первые три часа в отряды народного ополчения записались более 5 тысяч человек. Записали и меня.

Не смолкает гимн города «Легендарный Севастополь». Иногда мне кажется, что уличные радиоусилители уже охрипли от частого пения. В тот же день был сформирован батальон быстрого реагирования. Пришло сообщение, что на границе с Украиной из поездов высадили первых добровольцев из Москвы и Питера, двигавшихся на помощь Севастополю. И, тем не менее, они каким-то образом проникают на полуостров сквозь дыры в пограничных кордонах. Народным ополченцам не хватает касок, палаток, фонариков, медикаментов. Зато желания крымчан не допустить на полуостров бандеровскую власть – хоть отбавляй!»

* * *

И снова в городе – огромный митинг. Он принимает резолюцию: Севастополь не признает решения Верховной Рады Украины и считает происходящее в стране государственным переворотом. Начальник местной милиции Александр Гончаров прибыл на митинг в сопровождении своих сотрудников. В своем выступлении он заявил, что правоохранительные органы ни в коем случае не будут применять силу в отношении людей, которые собрались выразить свою волю. «Милиция откажется выполнять преступные приказы, если они поступят из центральных органов власти. Мы с народом!», – сказал он.

Над горсоветом поднят российский флаг. Наспех написаны детской рукой плакаты: «Мать-Россия, верни нас домой!», «Путин, забери русский Севастополь!», «Отступать некуда – стоять до последнего!».

Тридцатитысячная толпа митингующих не умолкает: «Рос-си-я! Рос-си-я!».

А на площади адмирала Нахимова горожане встречали вернувшихся из Киева бойцов севастопольского «Беркута». Встречали как героев. Ольга Михайловна Кручинина выдергивала из своего букета гвоздики и раздавала их бойцам. Стоявший рядом с ней Александр Иванович вдруг радостно крикнул:

– Оля, там Петр!

Майор Петр Сарматов с забинтованной головой и рукой на марлевой подвязке шел в колонне «Беркута». Ольга Михайловна бросилась к брату, обняла:

– Петенька, родной! Жив-здоров!

Петр засмущался и лишь растерянно буркнул:

– Все нормально…

Он пах потом, кровью и бензином.

Вырвавшись из объятий сестры, майор стал догонять уходящую колонну, протискиваясь сквозь яростно ликующую толпу севастопольцев. Крикнул сестре:

– Дома поговорим!

* * *

Вечером Петр сидел за накрытым в его честь столом. Был он в той же серо-синей форме с камуфляжными разводами, с забинтованной головой и рукой на марлевой подвязке. А по бокам от него – Федор и Димушка (он был в увольнении). Петр рассказывал про Майдан и схватки «Беркута» с демонстрантами. Иногда, словно забывая, в какой компании он находится, Петр вставлял в свой рассказ соленое офицерское словцо.

– Ничего-ничего, накипело… – ласково говорила Ольга Михайловна, поглядывая при этом на Димушку, – Он, можно сказать, с войны вернулся…

Петр «в душу мать» проклинал размазню-президента, отдавшего «Беркут» на растерзание озверевшей толпе.

Димушка слушал Петра Михайловича – где же правда? Офицеры в академии рассказывали курсантам совсем другое – что это «Беркут» и солдаты внутренних войск зверски избивали демонстрантов и стреляли в них.

– Петр Михалыч, а какое оружие у вас на Майдане было? – осторожно спросил он Сарматова.

– А вот такое! – воскликнул Сарматов и здоровой рукой достал из кармана пачку фотографий, – Смотри! Вот наши помповые ружья с резиновыми пулями, резиновые дубинки и щиты… Вот и все наше оружие!

Фотографии пошли по кругу.

– А теперь, Димушка, смотри на этот снимок, – темпераментно говорил Сарматов, – Посмотри внимательно!

На снимке Димушка увидел лежащие на асфальте милицейские щиты. В каждом из них были пулевые пробоины.

– Как видишь, эти «дети» по «Беркуту» не из рогаток стреляли!

В этот момент в квартиру Кручининых кто-то позвонил. Ольга Михайловна открыла дверь и обомлела – на пороге стоял с изувеченным лицом сосед – отставной мичман Антонюк. В одной руке костыль, другая – на грязной подвязке из бинта. А глаз даже не видно под красно-синими подушками.

– Коля, что с тобой? Это ужас! – запричитала Ольга Михайловна.

Антонюк попытался улыбнуться и с трудом шевеля разбитыми губами, сказал:

– Мне вот еще и два зуба бандеровцы выбили.

– Где они с тобой так? – сочувственно спросил Петр.

– На трассе суки нас разделали… Мы на автобусе ехали, а кто-то стуканул бандеровцам, что мы были на митинге «антимайдана»… Я, вообще, чего к вам?… У вас водка есть? Всю заначку выпил, не берет ни хрена. От боли трезвею…

Ольга Михайловна стала наливать водку в чистую рюмку.

– Да ты что?! – воскликнул Александр Иванович, – такая комариная доза ему не поможет! Ольга Михайловна принесла граненый стакан. Кручинин налил.

Антонюк в несколько глотков опорожнил стакан, потянулся было к соленому огурцу, но лишь махнул рукой:

– Зубы болят…

– Ну, рассказывай, Коля, как было, – по-отечески спросил Кручинин.

– Ехали мы по Корсунь-Шевченковской трассе. Видим – впереди дорога завалена деревьями, шинами… Флаги УПА и все такое… Шофер начал притормаживать, и вдруг – бах-бах-бах… Стекла посыпались… Крик, плач в салоне… Из автоматов били, суки… По стеклам, по колесам. В разбитое окно закинули две бутылки… Одна не загорелась, а другую кто-то мигом назад выбросил. Эти суки из УПА стали кричать, чтобы мы выходили. Стали выходить. И каждый получал битой по голове, по спине, куда попадет… Женщин тоже били. Потом нас стали поливать соляркой из канистры. Еще и приговаривали: «Сейчас поджарим вас, москалики». Саперными лопатками рубили, сволочи! Мне вот ключицу перебили. Другим пальцы, кисти рук. Некоторых разули, у кого обувка поприличней была… И босыми стали по битым стеклам гонять. А потом и мужиков, и баба, заставили голыми руками битые стекла собирать в кулечки – для насмешки. Мол, не засоряйте дорогу. Потом отпустили…

У нас из трех автобусов один кое-как завелся. Битком в нем и ехали до самого Крыма.

– Дайте еще водки, – сказал Антонюк.

Кручинин налил.

– И вот после такого зверства они хотят, чтобы мы жили с ними в одной Украине? – зло сказал Сарматов, – Дышло им в рот, а не Крым!

Стало тихо.

– Давайте за Крым… За русский Крым! – предложил Кручинин.

Когда Антонюк, Сарматов и Димушка (с кульком теплых пирожков с капустой) ушли, Ольга Михайловна стала прибирать посуду, а Кручинин поспешил к столу, записать, что услышал от приехавшего из Киева изувеченного бандеровцами соседа.

Фрагмент панорамы «Оборона Севастополя». На ней Франц Рубо показал самый яркий эпизод севастопольской эпопеи – бой на Малаховом кургане 6 июня 1855 года, когда 75-тысячная русская армия отразила натиск 173-тысячного англо-французского войска

* * *

Димушка возвращался в академию и думал о словах деда – Александра Ивановича: «Когда дело доходит до революции или гражданской войны, правду искать бесполезно. У каждой стороны своя правда». «Наш начальник курса Стельмах называет происходящее на Майдане «революцией гидности (достоинства – прим. автора)» – размышлял Димушка, – А дед говорит, что это «революция гаденышей» и переворот. Одни называют то, что произошло осенью 1917 года в Петрограде революцией, а другие – большевистским переворотом. И попробуй разберись, кто тут прав… Про наш Крым один дед говорит, что он украинский, а другой – что русский»…

Однажды Александр Иванович Кручинин сказал внуку:

– Твоя военно-морская академия носит имя адмирала Нахимова. А ведь Нахимов – русский, родился в Смоленской губернии. Чего же это Украина к славе русского адмирала примазалась, а? Чего же вашу военно-морскую академию не назвали именем Петлюры?

– Так ведь Петлюра не был ни моряком, ни адмиралом. И за Крым не воевал.

– То-то! – расходился Александр Иванович, – Украинская академия носит имя легендарного русского адмирала Нахимова, героя Крымской войны, но вот почему-то в новых украинских учебниках по истории Крыма о нем лишь две строчки! Что он во время Крымской войны, командуя эскадрой Черноморского флота, в штормовую погоду обнаружил и заблокировал главные силы турецкого флота в Синопе… И все! Каково, а, нахимовец Любецкий?

Дед смотрел на внука, будто это он, Димушка, виноват, что в украинском учебнике замалчивается победа русского флота под командованием вице-адмирала Нахимова.

– Нахимов блестяще провел всю операцию в ноябре 1853 года! Нахимов в пух и прах разгромил турок в Синопском сражении!

Тут он повернулся к книжной полке, снял с нее старую толстую книжку, нашел, что искал и приказал внуку:

– Читай вот это!

– Высочайшая грамота.

Нашему Вице-Адмиралу, Начальнику 5-й Флотской дивизии, Нахимову.

Истреблением турецкой эскадры при Синопе вы украсили летопись Русского флота новой победой, которая навсегда останется памятной в морской истории.

Статус военного ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия указывает награду за ваш подвиг, исполняя с истинной радостью постановление статуса, жалуем Вас кавалером Святаго Георгия второй степени большого креста, пребывая к вам Императорскою милостию Нашею благосклонны.

На подлинной Собственною Его Императорского Величества рукою написано:

Николай

С-Петербург, 28-го ноября 1853 года.

Дед смотрел в глаза Димушке так, будто это Его Императорское Величество жаловало Святаго Георгия второй степени большого креста не только вице-адмиралу Нахимову, но и ему – капитану I ранга в отставке Кручинину Александру Ивановичу:

– Вот так, нахимовец Любецкий! Цари во время крымских войн такие награды не за красивые глаза давали, а за победы в боях за Отечество. И за Крым в том числе. Наш Крым! «Как ж все сложно,– думал Димушка, засыпая на комковатой подушке курсантского общежития, – Крым отбили у турков русские, крымские войны выиграли русские, Нахимов – русский, а Крым – украинский. Что-то тут не то…»

* * *

Однажды на семейной вечеринке Кручинин-старший и Богдан Любецкий сцепились в споре. Отец говорил о «подвиге хлопцев под Кругами», о том, что та давняя битва «навсегда останется символом борьбы Украины за независимость».

– Какая-там битва? – яростно перечил Любецкому Александр Иванович, – Большевики просто смели под Кругами жалкие отряды студентов и сопляков-гимназистов! Не надо сочинять мифы!

А 29 января курсантов академии строем повели в церковь, где был молебен «об упокоении душ убиенных под Кругами». Потом в академии была двухчасовая лекция о битве под этими самыми Кругами, – читал ее приехавший из Киева историк Козаченко – усатый дядька в темно-синем костюме, под которым была вышиванка.

– Бой под железнодорожной станцией Круты стал одной из самых ярких страниц в украинской истории 20 века, – патетически говорил он, – 29 января 1918 года около 400 гимназистов и студентов пытались задержать наступление армии большевиков в количестве до шести тысяч человек!

В конце января большевики подошли к Нежину, не встречая на своем пути никакого сопротивления. До Киева оставалось менее 120 километров. А власти Украинской народной республики не имели ресурсов послать на перехват врагу ни одного полка. И тут наступление большевиков натолкнулось на шквальный пулеметно-винтовочный огонь у железнодорожной станции Круты, в 18 километрах от Нежина. Завязался ожесточенный бой, который длился около пяти часов…

Димушка Любецкий слушал киевского историка и никак не мог понять, почему именно этому бою придается такое значение? Сколько таких боев было на Украине во время Гражданской войны? Да сотни, может быть, тысячи. Красные били белых, белые – красных. Когда лекция закончилась, Димушка поднял руку и задал вопрос:

– А в чем была важность этого столкновения для Украины?

Лектор недобро посмотрел на курсанта Любецкого:

– Во-первых, крутовцы дали Украине символ борьбы и патриотизма. А во-вторых, отсрочили захват Киева красными на четыре дня.

– Но вы же только что сказали, что бой длился около пяти часов? Откуда взялись четыре дня?

– А сколько студентов и гимназистов погибло в том бою? – спросил историка кто-то из задних рядов.

– До 300 наших героев полегло под Кругами.

– Ох и бреше, ох и бреше пан преподавач, – тихо сказал Димушке сидевший рядом с ним худолицый нахимовец Таврицкий, и придвинул к Любецкому ноутбук, – дывись и читай ось тут… Це про тых, хто загынув пид Крутамы…

На экране ноутбука было стихотворение украинского поэта Павла Тычины «Памяти тридцати»:

 
На Аскольдовий могили
Поховали их —
Тридцать мучнив украиньских,
Славних, молодих…
 

– А сколько большевики потеряли под Кругами? – еще один вопрос лектору.

– О потерях нападавших достоверно неизвестно, но по косвенным данным, они были значительными…

«По косвенным данным… – с сомнением думал Димушка, – Сложная штука – украинская история. Где правда, где брехня?»

Димушка решил сам разобраться, что же было в бою под Кругами и в часы самоподготовки сел за книжки в академической библиотеке.

* * *

Там курсант Любецкий прочел следующее:

«Достоверного описания события происходившего 29 января 1918 года не имеется. Версии сторон, как и самих участников событий противоречивы. По информации историка Валерия Солдатенко утром 16 января (29-го по новому стилю) отряд балтийских матросов под командованием Ремнева (по некоторым данным, до двух тысяч) (по информации участника событий С. А. Моисеева это были не матросы, а Московский и Тверской красногвардейские отряды) неожиданно попал под огонь юнкеров и студентов, поддержанный артиллерийским огнем одного (по другим версиям – двух) орудий. Через некоторое время часть оборонявшихся отступила, а продвижение наступавших было остановлено предварительно разобранными железнодорожными путями. В связи с начавшейся сильной метелью часть отступавших… была захвачена и расстреляна. Имеется информация и о восьми раненых оборонявшихся отправленных в Харьков, где ими никто не заинтересовался, и они исчезли из госпиталей, куда их устроили на лечение. По информации военного историка Ярослава Тинченко, со стороны Украинской народной республики (УНР) в бою участвовали 420 человек: 250 офицеров и юнкеров 1-й Украинской военной школы, 118 студентов и гимназистов из 1-й сотни Студенческого куреня, около 50 местных вольных казаков – офицеров и добровольцев. 29 января 1918 года погибло лишь несколько человек, все остальные, унося тела товарищей, отступили к эшелонам и уехали в Киев. И лишь один взвод из студенческой сотни в составе 34 человек… попал в плен. Шестеро из них были ранены, один оказался сыном машиниста, мобилизованного наступавшими. Всех посадили в поезд и отправили в Харьков (впоследствии они будут освобождены из плена). 27 оставшихся на станции были расстреляны.