Текст книги "От Баркова до Мандельштама"

 
Я зажгла заветные свечи,
Чтобы этот светился вечер,
И с тобой, ко мне не пришедшим,
Сорок первый встречаю год.
 

И вот поэма окончательно уходит, и автору снится… Кто же должен ей сниться?

Конечно, «не пришедший» к ней на встречу сорок первого года! Или, как мы его обозначили, «отсутствующий» в поэме герой!

«За дождем, за ветром, за снегом» – это, конечно, дальневосточная лагерная зона – «бессмертный брег», на котором погибли сотни тысяч, миллионы замученных соотечественников, – он видится автору сквозь холодную морось майского дождя в Комарово (см. подпись под стихотворением). Всё как будто бы сходится, это, должно быть, Мандельштам!

Но противится такому прочтению строка «Доплясавший свое пред ковчегом»: «доплясавший» невольно, хотя, быть может, и не оправданно, вызывает ассоциацию с разговорно-укорительным «доплясался» – так выразиться о Мандельштаме она не могла.

Кроме того, по воспоминаниям вдовы поэта, в годы их тройственной дружбы Ахматова и Мандельштам были на «вы» и называли друг друга по имени и отчеству: «По имени они называли друг друга только за глаза. Встретились они очень молодыми, но величали друг друга по отчеству»[258]258
  Мандельштам Н. Я. Вторая книга. С. 368.


[Закрыть]. Это подтверждается и самой Ахматовой: «…узнав (вероятно, от Нади), как мне плохо в Фонтанном Доме (в квартире Н. Н. Пунина. – В. Е.), сказал мне, прощаясь, – это было на Московском вокзале в Ленинграде: “Аннушка” (он никогда в жизни не называл меня так), всегда помните, что мой дом – ваш»[259]259
  Ахматова А. Сочинения.: В 2 т. Т. 2. С. 221.


[Закрыть].

А в стихотворении герой обращается к автору: «Ты» и «Анна». Что дало основание некоторым комментаторам отнести его к Н. Н. Пунину: «Пунин, разойдясь с Ахматовой, стал говорить ей “вы”, в то время как и Гумилев, и Шилейко продолжали быть на “ты”. Гаршин говорил всегда “вы”; Лурье обращался к ней на “ты” в последних письмах…»[260]260
  Зыков Л. Николай Пунин – адресат и герой лирики Анны Ахматовой // Звезда. 1995. № 1. С. 98.


[Закрыть]. А в комментарии в шеститомном собрании сочинений стихотворение, кроме Пунина, связывают с Артуром Лурье[261]261
  Ахматова А. Собрание сочинений.: В 6 т. Т. 2, книга 2. М.: Эллис лак, 1999. С. 440.


[Закрыть] – на том основании, что его день рождения 12 мая (опять слишком глубокомысленное отношение к авторским датировкам стихотворений!). Тогда получается, что «бессмертным брегом» является для Ахматовой побережье Америки, над которым, не понятно, в силу каких причин, нависла тень Лурье. Интересно отметить, что Мандельштам (с которым, как мы показали, тесно связана «Поэма без героя») вообще не упоминается. А его последний арест, между прочим, был произведен 2 мая 1938 года, и в мае 1963 года исполнялось 25 лет со времени этого печального события!..

Здесь опять сквозь смерть Пунина будто бы просвечивает смерть Мандельштама, тоже погибшего в лагере, – так же, как в Первом Посвящении в «Поэме без героя» смерть Мандельштама будто бы проступает сквозь смерть Князева. И мы убеждаемся в том, что имеем дело с вполне осознанным и регулярно применяемым приемом. Одно событие (лицо) заслоняется другим, создавая вокруг первого ореол тайны, на постижение которой нам не оставлено никаких шансов.

Таким образом, в ахматовской поэтике на самом высшем уровне воплощается ее фундаментальное утверждение о том, что поэта без тайны не бывает. Особая ее приверженность тайне оттеняется необычайным интересом, который она, как уже упомянуто выше, проявляла к тайне Шекспира. Как известно, актера «Глобуса» с этой фамилией она считала подставным лицом, за которым скрывался истинный автор «Гамлета» и «Короля Лира». Ее воображение было всерьез задето возможностью этого неизвестного нам гения унести в могилу тайну своего имени, навечно оградив свое имя от назойливого, а порой и бесцеремонного интереса будущих критиков, историков и литературоведов. А по свидетельству людей из ее ближайшего окружения, о своей биографии и будущих биографах она думала постоянно, хотя порой не без юмора.

Поэтому суть наших заметок сводится к предположению, что у Ахматовой тоже была своя тайна – реальная или существовавшая лишь в ее воображении. Этой тайной были ее особые отношения с Осипом Мандельштамом. Каков был их истинный характер, мы не знаем и не хотим знать, потому что заняты в настоящих заметках исключительно ее поэтическими текстами, которые так или иначе связаны с ним.

Именно в таком ключе прочитывается нами, например, стихотворение 1 из цикла «Сinque»:

 
…Так, отторгнутые от земли,
Высоко мы, как звезды, шли,
 
 
Ни отчаянья, ни стыда
Ни теперь, ни потом, ни тогда.
 
 
Но живого и наяву
Слышишь ты, как тебя зову…
 

Или строки о «преступном браке» в стихотворных набросках «Пролога»:

 
Чьей бы ты ни сделалась женою,
Продолжался (я теперь не скрою)
Наш преступный брак.
 

В качестве последнего подтверждения нашей версии приведем еще одно таинственное место – из наброска к «Большой исповеди»:

 
Всего страшнее, что две дивных книги
Возникнут и расскажут всем о всём.
 

Какие книги имеются в виду? Первая – это, конечно, ее собственная, без сокращений и изъятий она не могла быть издана в советское время. А вторая «дивная»? Что все никак не могла «возникнуть» и так и не «возникла» на родине при ее жизни? Не книга ли Осипа Мандельштама, стихи которого она называла «новой божественной гармонией»[262]262
  Ахматова А. Сочинения.: В 2 т. Т. 2. С. 219.


[Закрыть] и которого ставила выше всех поэтов своего времени?

Нельзя не признать, что вопросов в поднятой теме гораздо больше, чем ответов. Или, если быть честными, окончательных ответов вообще нет, и, скорее всего, никогда не будет. Есть только догадки и предположения. И потому, завершая наши заметки, выскажем, быть может, единственное в них не подлежащее сомнению утверждение. У них было такое взаимопонимание и они так дорожили друг другом, как бывает только между самыми близкими людьми. Многочисленные свидетельства именно таких отношений между Мандельштамом и Ахматовой содержатся в воспоминаниях вдовы поэта. Приведем одно из них.

«С ней был разговор, шутка, смех, вино и главное – общий путь, одинаковое понимание самых существенных вещей и взаимная поддержка в труде и во всех бедах. Они были союзниками в самом настоящем смысле слова. Их было только двое, и они стояли на одном»[263]263
  Мандельштам Н. Я. Вторая книга. С. 191.


[Закрыть].

И еще приведем очень важные для нас наблюдения ее младшего современника:

«Затем она стала читать собственные стихи из сборников “Anna Domini”, “Белая стая”, “Из шести книг”. “Стихи, похожие на эти, только лучше, чем мои, явились причиной гибели лучшего поэта нашей эпохи, которого я любила и который любил меня…” – я не мог понять, шла ли речь о Гумилеве или о Мандельштаме, потому что она разрыдалась и не могла продолжать»[264]264
  Берлин И. Встречи с русскими писателями // Берлин И. История свободы. Россия. М.: НЛО, 2001. С. 474.


[Закрыть].

Не подлежит сомнению, что речь шла, конечно, о Мандельштаме, хотя бы потому, что Гумилев был арестован и расстрелян не за стихи, а по ложному обвинению в контрреволюционной деятельности.

И еще чуть дальше тот же мемуарист сообщает: «Я спросил про Мандельштама. Она не произнесла ни слова, глаза ее наполнились слезами, и она попросила меня не говорить о нем…»[265]265
  Там же. С. 475.


[Закрыть]

Напомним, что разговор этот происходил без малого через пять лет после того, как «Поэма без героя» «пришла» к Ахматовой.

О стихотворении Осипа Мандельштама «Кассандре»

В статье Наума Ваймана «Кассандра», опубликованной в последнем выпуске «Вопросов литературы» за 2013 год, это стихотворение Осипа Мандельштама отнесено к Зинаиде Гиппиус.

Таким образом, автор статьи предлагает нам согласиться с тем, что 26-летний Осип Мандельштам обратил к 48-летней Гиппиус, жене Дмитрия Мережковского, следующие строки:

 
Я не искал в цветущие мгновенья
Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз
<…>
Когда-нибудь в столице шалой
На скифском празднике, на берегу Невы —
При звуках омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы.
<…>
Касатка милая, Кассандра…
 

По нашему же мнению, такой факт, если бы он действительно имел место, выглядел бы скандальным в петербургской литературной среде начала ХХ века. К тому же, по свидетельствам современников, например, Георгия Адамовича, Гиппиус отличала «раз навсегда принятая поза, высокомерие и заносчивость»[266]266
  Барабанов Е. В. «Игра загадочней всего…» // Гиппиус З. Н. Стихи, воспоминания, документальная проза. М.: ИИЦ «Наше наследие». С. 10.


[Закрыть], что исключает возможность столь интимного обращения к ней со стороны молодого поэта. Женскому платью Гиппиус предпочитала мужской костюм, и женский платок на голове совершенно несовместим с ее образом, вследствие чего стих «Сорвут платок с прекрасной головы» никак не может к ней относиться[267]267
  Указано Л. М. Видгофом во время обсуждения статьи на заседании Мандельштамовского общества.


[Закрыть]. Напротив, применительно к Ахматовой он вполне органичен – см., например, стихотворение Мандельштама «Ахматова» («Спадая с плеч, окаменела / Ложноклассическая шаль»).

Видимо, чувствуя невероятность своего предположения, автор пытается оправдать его некими словесными оговорками:

«Но вернемся к недопустимой, на первый взгляд, интимности, к “губам” и “глазам”. Во-первых, это не “стихи женщине”, а разговор поэта с поэтом, звезды с звездой могучий стык (курсив Н. Ваймана) и т. д.».

Вопреки этому утверждению, любой непредвзятый читатель не может, на наш взгляд, не почувствовать, что это именно «стихи женщине».

Да и Науму Вайману известно, что такие непредвзятые читатели и филологи существуют. Сетуя на это, он пишет: «Однако среди литературоведов бытует мнение, что “Кассандре” обращено к Ахматовой. Так, в комментариях А. Михайлова и П. Нерлера к знаменитому “черному” двухтомнику Мандельштама (М., 1990), сказано однозначно: “Обращено к Ахматовой”»[268]268
  Вайман Н. «Кассандра» // Вопросы литературы. 2013. № 6. С. 105.


[Закрыть].

Судя по приведенному признанию Наума Ваймана, кроме «однозначного» утверждения А. Д. Михайлова и П. М. Нерлера, серьезного обоснования такого утверждения в их комментариях к стихотворению он не обнаружил.

Так ли это?

К этому вопросу мы обратимся позже, а пока остановимся на другом его утверждении, касающемся характеристики творчества Анны Ахматовой: «…ее стихи, особенно в период до Гражданской войны, абсолютно эгоцентричны»[269]269
  Там же. С. 107.


[Закрыть].

Не вступая в словесную полемику по этому поводу, приведем стихотворение Ахматовой 1915 года «Молитва», ее поэтический отклик на идущую с Германией войну:

 
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханье, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар —
Так молюсь за твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
 

Спустя четверть века, при встрече в Москве в 1941 году Марина Цветаева спросила Анну Ахматову: «Как вы могли написать “Отыми и ребенка, и друга, и таинственный песенный дар…” Разве вы не знаете, что в стихах все сбывается?»

И все сбылось: муж расстрелян большевиками в 1921-м, сын – в сталинском концлагере, и писалось с конца 20-х годов трудно и мало, а публикаций не было вовсе.

Такой вот «эгоцентризм»!

Неубедительными представляются и рассуждения автора по поводу персонификации Александра I в стихотворении «Кассандре». Настаивая на том, что Мандельштам имел в виду императора Александра I, он приводит черновой набросок стихотворения, относящийся к 1915 году, где действительно речь идет об императоре:

 
Какая вещая Кассандра
Тебе пророчила беду?
О, будь, Россия Александра,
Благословенна и в аду!
 
 
Рукопожатье роковое
На шатком неманском плоту…
 

Но за два года, возразим мы, замысел мог кардинально измениться. На это указывает, в частности, то обстоятельство, что в наброске роль Кассандры иная, в нем нет еще обращения поэта к ней, есть обращение к России:

 
Какая вещая Кассандра
Тебе (России. – В. Е.) пророчила беду?
 

Еще неведомая поэту Кассандра выступает в роли прорицательницы судьбы России.

В стихотворении же 1917 года поэт обращается непосредственно к Кассандре, он, как говорится, знает ее в лицо. Но при этом никакого пророчества о судьбе России Кассандра не изрекает. Наоборот, пророчествует поэт, он беспокоится за судьбу той, к кому обращены стихи:

 
Когда-нибудь в столице шалой
<…>
Сорвут платок с прекрасной головы.
 

Он сострадает ей:

 
Касатка милая, Кассандра…
 

Это какая-то очень близкая поэту Кассандра, но в чем проявляется ее дар прорицательницы, мы из текста стихотворения не узнаём.

Кроме того, если возвратиться к Александру, никакого «солнца Александра» в черновом наброске нет. Да и определение Александра I, как «воистину солнечного русского императора»[270]270
  Вайман Н. Указ. соч. С. 107.


[Закрыть], на чем настаивает автор, не представляется оправданным. И реформатором Александр I был, вопреки заверениям автора, не таким уж решительным. Во всяком случае, по сравнению со своим племянником Александром II. Да и «Тайные общества» распространились по России в царствование Александра I именно из-за отсутствия серьезных реформ.

А вот с Александром Пушкиным «солнце» связано непосредственно. «Солнцем русской поэзии» он был наречен еще в некрологе, опубликованном в связи с его смертью А. А. Краевским в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду» в феврале 1837 года.

Остановимся также на заключающем статью эротическом пассаже автора по поводу строфы Александра Блока из стихотворения «З. Гиппиус»:

 
Все слова – как ненависти жала,
Все слова – как колющая сталь!
Ядом напоенного кинжала
Лезвеё целую, глядя вдаль.
 

«Лезвеё» – именно так у Блока, с ударением на последнем слоге, а не «лезвие», как у Наума Ваймана.

Но обратимся к его тексту: «Разящее лезвие пророка – его язык, так что поцелуй “лезвия” – тоже весьма проникновенная интимность», – просвещает нас автор.

Но откуда видно, что Блок считал Гиппиус пророком? В цитируемом автором стихотворении совсем другой образ:

 
Вам – зеленоглазою наядой
Петь, плескаться у ирландских скал…
 

Если же говорить о пророке, то не колет же он своим лезвием– языком, а у Блока – именно «колющая сталь», заостренный на конце кинжал. Да и все стихотворение – отрицающее Гиппиус, вплоть до «Интернацьонала» в конце, не позволяет уловить в нем интимность? В процитированных стихах совсем другие чувства: сострадание «безумной гордячке» («белая весенняя горячка»!), снисхождение, если хотите, галантность рыцаря… При этом и «лезвеё» появилось у Блока в ответ на «лезвия» (с ударением на последнем слоге) в стихотворении Гиппиус «Почему» («О, Ирландия океанная…») из книги «Последние стихи», незадолго до того присланной ему поэтессой:

 
…Почему так режут тоску мою
Лезвия ее острых скал?..
 

Так что уличение Александра Блока в «проникновенной интимности» по отношению к Зинаиде Гиппиус тоже представляется несостоятельным.

Теперь обратимся к стихотворению «Кассандре»:

 
Я не искал в цветущие мгновенья
Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,
Но в декабре торжественного бденья
Воспоминанья мучат нас.
 
 
И в декабре семнадцатого года
Всё потеряли мы, любя;
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя…
 
 
Когда-нибудь в столице шалой
На скифском празднике, на берегу Невы —
При звуках омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы.
 
 
Но, если эта жизнь – необходимость бреда,
И корабельный лес – высокие дома, —
Я полюбил тебя, безрукая победа
И зачумленная зима.
 
 
На площади с броневиками
Я вижу человека – он
Волков горящими пугает головнями:
Свобода, равенство, закон.
 
 
Больная, тихая Кассандра,
Я больше не могу – зачем
Сияло солнце Александра,
Сто лет тому назад сияло всем?[271]271
  Мандельштам О. Э. Сочинения.: В 2 т. Т. 1. С. 118.


[Закрыть]
 

Прежде всего, следует отметить то странное обстоятельство, что стихотворение печатается в разных изданиях в отличающихся друг от друга редакциях. Самое главное отличие заключается в местоположении уже приводившейся нами строфы:

 
Когда-нибудь в столице шалой
<…>
Сорвут платок с прекрасной головы.
 

Так, в упоминаемом Наумом Вайманом «знаменитом черном двухтомнике» (с участием П. М. Нерлера, 1990), по которому мы и привели его текст, стихотворение напечатано в редакции журнала «Свободный час», где оно увидело свет в 1919 году; стихотворение состоит из шести строф, и отмеченная нами строфа является третьей от начала. В Большой серии библиотеки поэта (1993) эта строфа также находится на третьем месте, но строф в стихотворении пять. Издатели объясняют это тем, что так оно было напечатано в 1917 году в газете «Воля народа» впервые, то есть с разрешения автора. А вот в четырехтомнике 1993 года (с участием того же П. М. Нерлера) дается еще одна редакция стихотворения: шесть строф, но при этом строфа «Когда-нибудь в столице шалой…» является последней, шестой. Между тем, хочется заметить, что при переставлении строф разрываются логические связи, существующие между ними.

Отмеченная нами строфа представляется логическим продолжением строфы второй:

 
И в декабре семнадцатого года
Все потеряли мы, любя:
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя.
 

За случившимся в декабре 1917 года следует предсказание о судьбе той, к кому обращены стихи:

 
Когда-нибудь в столице шалой
На скифском празднике, на берегу Невы —
При звуках омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы.
 

Следующая строфа («Но если эта жизнь – необходимость бреда…») – логическое продолжение предыдущей строфы.

Именно поэтому строфа «Когда-нибудь в столице шалой…» не может завершать стихотворение (в ней развивается сугубо личная тема), а завершением являются, по нашему представлению, строки о «солнце Александра», которое сто лет назад «сияло всем».

В пользу такого утверждения говорит и наборная рукопись стихотворения для прижизненного издания: Осип Мандельштам, Стихотворения, Л., 1928 г. В ней всего четыре строфы, пятая снята, вероятно, по цензурным соображениям, и на третьем месте опять строфа «Когда– нибудь в столице шалой…»[272]272
  Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб.: Академический проект, 1995. С. 550.


[Закрыть].

Следовательно, в прижизненных публикациях («Воля народа» и «Свободный час») и в наборной рукописи издания «Стихотворения»1928 года эта строфа неизменно была третьей от начала, а не завершающей, как принято в четырехтомнике 1993 года.

Поэтому наиболее убедительной представляется редакция стихотворения, сообщенная Анной Ахматовой[273]273
  Как сообщил в частной переписке П. М. Нерлер, такого же мнения придерживается текстолог-мандельштамовед С. В. Василенко.


[Закрыть], из шести строф (отмеченная нами строфа – третья) с заключительной строфой:

 
Касатка милая, Кассандра!
Ты стонешь, ты горишь – зачем
Сияло солнце Александра
Сто лет тому назад, сияло всем?[274]274
  Ахматова А. Сочинения.: В 2 т. Т. 2. С. 444–445.


[Закрыть]
 

Ахматовская редакция имеет незначительные разночтения с первой публикацией в «Воле народа» (1917) и, следовательно, с той редакцией, которая принята А. Г. Мецем в Большой серии библиотеки поэта. Самое большое отличие между ними – 6-я строфа у Ахматовой, отсутствующая в двух указанных публикациях. Это, собственно, и является наиболее достоверным доказательством того, что Ахматова запомнила эти стихи по авторскому черновику или с голоса Мандельштама!

В существующих обстоятельствах следовало бы, наверное, указывать издание, по которому приводится текст стихотворения, чего автор не сделал. По-видимому, он взял его из четырехтомника Мандельштама, но и здесь он допустил при цитировании одну важную, на наш взгляд, неточность: в строке «Касатка милая, Кассандра» он (намеренно или случайно) передвинул запятую к ласкательному слову «Касатка». В результате «милой» получилась не «Касатка», а Кассандра. Действительно, «Касатка милая» выглядела бы по отношению к Гиппиус, как мы уже заметили, совершенно невероятно.

Странным представляется и то обстоятельство, что, ссылаясь на двухтомник Мандельштама 1990 года в части комментариев, стихи автор привел из другого издания. Следовало бы, наверное, объяснить для читателя, чем вызвана такая непоследовательность.

Далее, отметим, что в своей ссылке на «знаменитый “черный” двухтомник Мандельштама» автор лукавит. Помимо «однозначного» указания «обращено к Ахматовой», в комментариях двухтомника содержится еще ссылка на «Листки из дневника (О Мандельштаме)» Анны Ахматовой и приводятся обширные цитаты оттуда[275]275
  Мандельштам О. Э. Сочинения.: В 2 т. Т. 1. С. 480, 443.


[Закрыть]. Трудно поверить, что, берясь за такую статью, автор не прочел воспоминаний Ахматовой о том, при каких обстоятельствах было написано это обращенное к ней стихотворение.

Но, если это действительно так, восполним этот пробел.

Вспоминая о своем ближайшем друге и поэтическом соратнике по акмеизму, Ахматова писала, в частности:

«Особенно часто я встречалась с Мандельштамом в 1917–1918 годах, когда жила на Выборгской <…> Мандельштам часто заходил за мной, и мы ехали на извозчике по невероятным ухабам революционной зимы, среди знаменитых костров, которые горели чуть ли не до мая, слушая неизвестно откуда несущуюся ружейную трескотню. Так мы ездили на выступления в Академию Художеств, где происходили вечера в пользу раненых и где мы оба несколько раз выступали. Был со мной Осип Эмильевич на концерте Бутомо-Названовой в Консерватории, где она пела Шуберта (см. “Нам пели Шуберта…”[276]276
  Стихотворение Мандельштама «В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа…».


[Закрыть]).

К этому времени относятся все обращенные ко мне стихи: “Я не искал в цветущие мгновенья…” (декабрь 1917); ко мне относится странное, отчасти сбывшееся предсказание:

 
Когда-нибудь в столице шалой,
На диком празднике у берега Невы,
Под звуки омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы…[277]277
  Процитировано Ахматовой по памяти, с небольшими искажениями текста.


[Закрыть]
 

<…> После некоторых колебаний решаюсь вспомнить в этих записках, что мне пришлось объяснить Осипу, что нам не следует так часто встречаться, что это может дать людям материал для превратного толкования наших отношений»[278]278
  Ахматова А. Сочинения.: В 2 т. Т. 2. С. 207.


[Закрыть].

По поводу стихотворения Мандельштама «Что поют часы-кузнечик» (начало 1918 года) сохранилось такое ахматовское воспоминание: «Это мы вместе топили печку; у меня жар – я мерю температуру. – “Лихорадка шелестит / И шуршит сухая печка, – / Это красный шелк горит”»[279]279
  Там же. С. 443.


[Закрыть]. Сравните в одном из вариантов стихотворения «Кассандре»: «Больная, тихая Кассандра…»

Укажем также, что «волею народа» во второй строфе стихотворения содержит аллюзию на название газеты «Воля народа», в которой в тот момент печатались Ахматова и Мандельштам и, в частности, рассматриваемое нами стихотворение.

Ахматова хранила его в памяти. Известно, что в 1961 году, когда на Западе (в США) только начали публиковать стихи Мандельштама после почти тридцатилетнего забвения, а в России об этом нельзя было еще и подумать, Ахматова продиктовала его В. Я. Виленкину в редакции близкой к той, на которой мы останавливались выше[280]280
  См. С. 190 настоящей статьи.


[Закрыть].

Таким образом, Наум Вайман, относя стихотворение «Кассандре» к Зинаиде Гиппиус, попытался опровергнуть не мнение каких-то литературоведов («у которых бытует мнение»), а воспоминания Анны Ахматовой, в которых она рассказала о жизненных обстоятельствах, сопровождавших создание этих обращенных к ней стихов.