Текст книги "От Баркова до Мандельштама"
Автор книги: Виктор Есипов
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
К истории создания сонета «Поэту»
(Уточнение датировки)
Стихотворение «Поэту», первоначально имевшее подзаголовок «(Сонет)», в Большом академическом собрании сочинений Пушкина датируется 7 июля 1830 года. Эта дата действительно завершает пушкинский автограф. Именно потому она и стала общепринятой.
Но при обращении к тексту автографа выясняется, что он существенно отличается от окончательной редакции стихотворения:
Поэт, не дорожи любовию народной,
Восторгов и похвал пройдет минутный шум.
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Как царь, живи один. Ступай стезей свободной,
Куда тебя влечет твой деятельный ум,
Твори, питая жар глубоких чистых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе: ты сам – свой высший суд,
Всех лучше оценить умеешь ты свой труд,
И ты доволен им, божественный художник.
Так пусть перед тобой, беснуясь, чернь кричит
И дует на алтарь, где твой огонь горит,
И детскою рукой колеблет твой треножник.
7(?) июля 1830 (III, 828)
Курсивом выделены слова, которые будут отсутствовать в окончательном тексте или подвергнутся изменению. Таких мест, как мы видим, много, особенно во втором катрене и второй терцине.
На автографе видны следы карандашной правки, сделанной уже после 7 июля. Но когда именно сделана эта правка, мы не знаем. Похоже, что этот вопрос никем не рассматривался.
В 1830 году Пушкиным было написано три сонета: «Сонет» («Суровый Дант не презирал сонета…»), наш сонет «Поэту» и «Мадонна».
Все они датируются этим годом: 15 апреля, 7 июля и 8 июля соответственно.
Но автографы двух других сонетов существенных разночтений с окончательными текстами не имеют, и в этом их существенное отличие от нашего автографа.
Так, например, текст автографа первого сонета отличается от окончательной редакции лишь написанием фамилии Водсворта (Водсворф) и порядком слов в 12-м стихе:
У нас его еще не знали девы (III, 803).
В окончательной редакции:
У нас еще его не знали девы.
А вот текст автографа сонета «Мадонна»:
Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я давно желал мою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая мудрому решенью знатоков.
О нет! В углу моем, средь медленных трудов
Одной картины я желал быть вечно зритель.
Одной – чтоб на меня с холста, как с облаков,
Владычица и наш божественный Спаситель!
Она с улыбкою, он с разумом в очах —
Взирали, кроткие, во славе и в венцах —
Сидящие в тени под пальмою Сиона.
Исполнены мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
8 июля (III, 828–829)
Здесь снова курсивом выделены слова, которые будут отсутствовать в окончательном тексте или подвергнутся изменению. Как видим, их немного и последующая правка будет иметь совсем иной характер, чем в случае с нашим сонетом: вместо «давно» станет «всегда», вместо «мудрому» – «важному», вместо «Владычица» – «Пречистая» и т. д. Единственное место, которое в окончательной редакции подвергнется существенному изменению, это 11-й стих. Там «Сидящие в тени» будет заменено более выразительной формулой: «Одни без ангелов».
Таким образом, только текст сонета «Поэту» Пушкин подверг впоследствии существенной доработке. Где и когда она была произведена?
По-видимому, в Болдине, осенью 1830 года, в так называемую Болдинскую осень.
Подтверждением тому служит пушкинское письмо Дельвигу от 4 ноября 1830 года:
«Посылаю тебе, барон, вассальскую мою подать, именуемую Цветочною, по той причине, что платится она в ноябре, в самую пору цветов. Доношу моему владельцу, что нынешняя осень была детородна…» (XIV, 121).
«Цветочной податью» принято считать стихи, вскоре напечатанные Дельвигом в «Северных цветах на 1831 год»: «Монастырь на Казбеке», «Обвал», «Отрывок» («На холмах Грузии лежит ночная мгла…»), «Ответ анониму», «Поэту (Сонет)»[175]175
Переписка А. С. Пушкина.: В 2 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1982. С. 412.
[Закрыть].
Тут, правда, могут возникнуть недоуменные вопросы: три первых стихотворения уверенно датируются 1829 годом. Что же это, Пушкин намеренно мистифицировал Дельвига?
Нет. Думается, дело в том, что Пушкин считал их не доведенными до конца, нуждающимися в окончательной отделке, для этого они и нужны ему были в Болдино. И действительно, для двух из них тому есть подтверждение: на автографе «Обвала» есть даты окончательной правки – 29 и 30 октября (III, 1196), а на автографе стихотворения «Монастырь на Казбеке» – 20 сентября 1830 года (III, 1197).
Стихотворение же «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» имеет столько слоев правки[176]176
Бонди С. М. Черновики Пушкина. М.: Просвещение, 1971. С. 11–25.
[Закрыть], что вполне резонно представить, что окончательный вид – редакцию из двух строф, что и побудило Пушкина дать ей название «Отрывок» – оно приобрело именно в Болдино.
Так же обстояло дело с сонетом «Поэту», только правка здесь, в отличие от стихотворений «Обвал» и «Монастырь на Казбеке», была весьма существенной. Текст сонета в Болдино не то что подвергся окончательной отделке – здесь он был дописан…
15 ноября 1830 года в Петербурге рукопись альманаха «Северные цветы на 1831 год» со стихами Пушкина поступила в Цензурный комитет[177]177
Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина.: В 4 т. Т. 3 (1829–1832). М.: Слово, 1999. С. 259.
[Закрыть].
Пушкин вернулся в Москву 5 декабря, о чем сообщил Плетневу в письме от 9 декабря: «Милый! я в Москве с 5 декабря…» (XIV, 133).
Известна также еще одна дата, относящаяся к выходу указанного издания: «9 декабря 1830 года цензор Н. П. Щеглов вынес на суждение Петербургского цензурного комитета два стихотворения В. И. Туманского»[178]178
Вацуро В. Э. «Северные цветы». История альманаха Дельвига – Пушкина. М.: Книга, 1978. С. 205.
[Закрыть].
«Северные цветы на 1831 год» были подписаны к печати 18 декабря 1830 года, о чем на титуле альманаха имеется соответствующая запись:
А 24 декабря 1830 года альманах со стихами Пушкина, присланными из Болдина Дельвигу, вышел в свет[180]180
«Северные цветы». История альманаха Дельвига – Пушкина. М.: Книга, 1978. С. 226.
[Закрыть]. Здесь сонет «Поэту» был опубликован в окончательной редакции, в той редакции, которую мы помним еще со школьной поры:
Поэт! не дорожи любовию народной,
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной,
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам – свой высший суд;
Всех строже оценить сумеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.
Когда появилась эта редакция? Наиболее вероятный ответ на этот вопрос представляется таким: окончательная редакция стихотворения «Поэту» написана в Болдинскую осень 1830 года, то есть с 5 сентября по 4 ноября 1830 года.
В связи с этим напрашивается вывод: датировать то или иное пушкинское произведение, исходя только из даты, стоящей на автографе, не всегда надежно.
«Крив был Гнедич поэт…»
(К проблеме текстологии)
В 1829 году в переводе Н. И. Гнедича вышел полный текст «Илиады» Гомера на русском языке. Это событие в начале 1830 года вызвало восторженный отклик Пушкина в «Литературной газете» (1830, № 2):
«Наконец, вышел в свет так давно и так нетерпеливо ожиданный перевод Илиады! Когда писатели, избалованные минутными успехами, большею частию устремились на блестящие безделки; когда талант чуждается труда, а мода пренебрегает образцами величавой древности; когда поэзия не есть благоговейное служение, но токмо легкомысленное занятие: с чувством глубоким уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям, и совершению единого, высокого подвига. Русская Илиада перед нами. Приступаем к ее изучению, дабы со временем отдать отчет нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное влияние на отечественную словесность» (XI, 88)[181]181
Основные положения заметки повторяют письмо Пушкина Гнедичу от 23 февраля 1825 года, когда распространился ошибочный слух об окончании Гнедичем перевода «Илиады».
[Закрыть].
К 8 ноября 1830 года относится столь же восторженный стихотворный отклик Пушкина на перевод Гнедича:
Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
Старца великого тень чую смущенной душой.
Однако в промежутке между заметкой и этими стихотворными строками, в которых Гнедичу должным образом воздается за его «высокий подвиг», из-под пера Пушкина вышел еще один стихотворный отклик (датируется 1–10 октября 1830), эпиграмматического свойства:
Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
Боком одним с образцом схож и его перевод.
Существует мнение, что в процессе «изучения» труда Гнедича (см. заметку в «Литературной газете»), Пушкин якобы ощутил «однообразную высокость»[182]182
Кибальник С. А. Гнедич Н. И. // Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь. М.: Большая советская энциклопедия, 1992. С. 587.
[Закрыть] его перевода.
Думается, это не так. Ближе к истине, как нам представляется, был В. В. Вересаев, заметивший, что Пушкин выступил здесь «с присущей ему озорной насмешливостью», соблазнившись случаем «противопоставить кривого Гнедича слепому Гомеру»[183]183
Вересаев В. В. Спутники Пушкина.: В 2 т. Т. 2. М.: Советский спорт, 1993. С. 318.
[Закрыть].
Эпиграмма действительно остроумная и смешная, но несправедливая.
По-видимому, это как раз тот случай, про который говорится: ради красного словца не пожалеешь и родного отца. Именно поэтому она и была тщательно зачеркнута самим Пушкиным. Как замечает тот же Вересаев, «Пушкин устыдился своей эпиграммы и тщательно замазал ее чернилами»[184]184
Там же.
[Закрыть]. Не только «замазал чернилами», добавим мы, но никогда и никому не показывал и не читал – во всяком случае, мы не знаем, чтобы кто-то из его современников упоминал эту эпиграмму или записал в своей тетради среди других пушкинских текстов, каковых (тетрадей) от того времени осталось множество.
Иное дело потомки, а главное, исследователи творчества поэта, пушкинисты! От их вездесущего взгляда ничто не может укрыться. И вот, в 1910 году текст, 80 лет назад тщательно зачеркнутый самим автором, был ими прочитан:
«Совместными усилиями моими и Б. Л. Модзалевского, с помощью значительного увеличения фотографического снимка, удалось восстановить текст этого двустишия, представляющего, как и известная надпись на перевод Илиады, совершенно правильный пентаметр», – так сообщал об этом П. О. Морозов[185]185
Морозов П. Эпиграмма Пушкина на перевод Илиады // Пушкин и его современники. Вып. XIII. СПб., 1910. С. 14.
[Закрыть].
То есть только технические средства начала ХХ века позволили пушкинистам прочесть зачеркнутые автором строки. Пушкин, как следует из этого сообщения, зачеркнул не понравившийся ему в конечном счете текст весьма добросовестно и вполне мог надеяться, что его никто и никогда не прочтет.
Трудно согласиться с П. О. Морозовым в объяснении мотивов этого поступка Пушкина: «…опасаясь, что эта вспышка юмора может как-нибудь дойти до крайне самолюбивого Гнедича и испортить существовавшие между обоими поэтами добрые отношения, поторопился ее зачеркнуть с особенною тщательностью…»[186]186
Там же.
[Закрыть]. Трудно согласиться, потому что эпиграмма была записана среди других черновых записей, сделанных в Болдине с 1 по 10 октября 1830 года, и, конечно, никаким образом дойти до Гнедича не могла. Зачеркнул ее Пушкин, «устыдившись» (как верно заметил Вересаев) своей «озорной насмешливости», а вовсе не потому, что чего-то опасался.
Тем не менее зачеркнутая автором эпиграмма была прочтена, и с тех пор в собраниях сочинений Пушкина оба стихотворных отклика на перевод Гнедича печатаются почти рядом: сначала (в соответствии с датой написания) «Крив был Гнедич поэт…», а чуть дальше «Слышу умолкнувший звук…». Противоречивость этих откликов, как и авторская воля Пушкина, издателей, похоже, нисколько не волнует. Между тем воля эта выражена предельно четко. Так, значит, и печатать эпиграмму наравне с другим стихотворным откликом на перевод «Илиады» совершенно неправомерно. Она, по логике вещей, могла бы печататься в примечаниях к двустишию «Слышу умолкнувший звук…» или в разделе «Другие редакции и варианты».
Как не вспомнить при этом возникающие порой бурные дискуссии пушкиноведов по поводу текстологии «Евгения Онегина» или «Бориса Годунова», обстоятельные доводы спорящих сторон, где наиважнейшим признается соблюдение авторской воли Пушкина.
Например, можно ли в хронологическом собрании сочинений Пушкина[187]187
В ИМЛИ РАН им. Горького издается Собрание сочинений А. С. Пушкина, расположенных в хронологическом порядке.
[Закрыть] помещать «Бориса Годунова» в 1825 год с ремаркой 1830 года («Народ безмолвствует»), как это сделал профессор С. А. Венгеров в самом авторитетном дореволюционном собрании сочинений поэта[188]188
Пушкин (Под редакцией С. А. Венгерова). СПб.: Издание Брокгауза – Ефрона, 1907–1915. – (Библиотека великих писателей).
[Закрыть]?
А вот при публикации эпиграммы «Крив был Гнедич поэт…» этот действительно наиважнейший довод почему-то во внимание не принимается.
Более того, появляются издания, где уже и не сообщается о том, что эпиграмма была тщательно зачеркнута Пушкиным, и печатается, вообще-то говоря, без его ведома и разрешения. В примечаниях лишь поясняется, что оба двустишия связаны с выходом в свет перевода «Илиады», выполненного Гнедичем[189]189
Пушкин А. С. Поэзия. М.: АСТ, 2008. С. 782, 783.
[Закрыть].
Такое отношение к пушкинским текстам, конечно, недопустимо. Эпиграмма не должна печататься в основном корпусе произведений Пушкина. Ее место, как уже указано выше, в примечаниях к двустишию «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи…» или в разделе «Другие редакции и варианты».
«Швейцар запер двери…»
(К теме фантастического в «Пиковой даме»)
Проблема фантастического всегда привлекала повышенное внимание исследователей пушкинской повести, и не случайно. В ней присутствует чуть ли не весь джентльменский набор ситуаций, присущих фантастической повести пушкинского времени. Как отмечала в своей давней работе на эту тему О. С. Муравьева, в «Пиковой даме» «обнаруживаются, если не все, то очень многие фантастические мотивы: связь азартной игры со сферой “сверхъестественного”, тайна, передаваемая из поколения в поколение, магические карты, суеверия, роковые предчувствия, наконец, привидение, без которого не обходилась почти ни одна фантастическая повесть»[190]190
Муравьева О. С. Фантастика в повести Пушкина «Пиковая дама» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 8. Л.: Наука, 1978. С. 64.
[Закрыть].
При этом все проявления сверхъестественного даются в повести таким образом, что им можно найти и вполне естественные объяснения. Например, прищуривание мертвой графини во время отпевания в церкви можно объяснить расстройством сознания Германна, так же, как и появление привидения графини ночью в его комнате. То же можно сказать и о карточном поединке Германна с Чекалинским: Германн напряжен, взвинчен, недаром он «обдергивается», открывая не ту карту. Вполне естественно предположить, что и здесь ему просто показалось, что дама, открывшаяся вместо туза, «прищуривает» одним глазом. Недаром в эпилоге повествования мы узнаем, что Германн содержится в сумасшедшем доме.
Короче говоря, любому проявлению сверхъестественного в «Пиковой даме» у не верящего в чудеса читателя всегда находится логическое объяснение, исключающее иррациональную природу явления или поступка, – такова принципиальная творческая установка Пушкина.
Но в появившихся в нулевые и десятые годы нынешнего века исследованиях повести встречаются такие наблюдения над пушкинским текстом, в которых проявления сверхъестественного уже как будто бы не могут быть дезавуированы никакими логическими рассуждениями. А тем самым нарушается принцип двойственного отношения к таким проявлениям, принятый автором в «Пиковой даме».
С. Г. Бочаров назвал вновь выявленные случаи «внутренней, неявной фантастичностью»[191]191
Бочаров С. Г. Случай или сказка. // Бочаров С. Г. Филологические сюжеты. М.: Языки славянских культур, 2007. С. 142.
[Закрыть].
Речь, в частности, идет о том месте главы 3 повести, где Германн следит за домом графини, готовясь к свиданию с Лизаветой Ивановной. Он видит, как графиня уезжает на бал, швейцар запирает за ней двери, горничные гасят свет в комнатах. Казалось бы, в этом описании нет ничего особенного, кроме слов «запер двери».
Здесь-то и вся загвоздка.
Некоторые современные комментаторы, например, Л. Магазанник воспринимают это описание в фантастическом ключе:
При всем уважении к известному литературоведу тут мы не можем с ним согласиться. Все дело в значении слова «запереть», принятом в пушкинское время. Оно несколько отличается от современного. А именно: слово «запереть» означало не только запереть ключом, но и просто затворить[193]193
Словарь языка Пушкина.: В 4 т. Т. 2. М.: Азбуковник, 2000. С. 88.
[Закрыть], закрыть двери. Такое же значение слова «запереть» приводилось в «Словаре Академии Российской» 1793 года: «Запира/ю, ешь, за/перъ, запру, пира/ть, запере/ть. гл. д. 1) Замыкаю, затворяю, укре''пляю плотно. Запереть дверь, покой, сундукъ»[194]194
Словарь Академии Российской. Ч. IV. Стб. 1118. СПб., 1793. Значок / после гласной означает обычное (акутовое) ударение на соответствующем слоге, – грависное ударение на слоге; с помощью сочетания е'' здесь кодируется «ять».
[Закрыть]. Это значение слова «запереть» сохранялось еще в словаре Даля, спустя много лет после написания «Пиковой дамы»[195]195
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка.: В 4 т. Т. 1. М.: А/О Изд. группа «Прогресс», «Универс», 1994. С. 1534 («запирать»), с. 1612 («затворить»).
[Закрыть].
Укажем также, что случай употребления в «Пиковой даме» слова «запереть» в значении «затворить, закрыть» не является единственным. В таком же значении слово «запереть» использовано Пушкиным в главе 5 «Арапа Петра Великого»: «Гаврила Афанасьевич запер все двери (в опочивальне. – В. Е.), сел на кровать в ногах князя Лыкова и начал вполголоса следующий разговор <…> В эту минуту за дверью раздался шум. Гаврила Афанасьевич пошел отворить ее, но почувствовал сопротивление, он сильно ее толкнул…» (VIII, 24–26).
Взаимосвязанность слов «запереть» – «отворить» в приведенном фрагменте текста свидетельствует о том, что слово «запереть» употреблено в значение закрыть, как и в рассмотренном выше эпизоде из «Пиковой дамы».
На это же указывает и подробность «запер все двери» (в опочивальне) – невозможно себе представить хозяина дома боярина Гаврилу Афанасьевича, запирающего ключами все двери в собственной опочивальне, чтобы уединиться для разговора с сестрой и тестем. Неужели кто-то из домочадцев осмелился бы в такой ситуации нарушить их уединение? Нет, он закрыл все двери, чтобы семейный разговора не был слышен снаружи…
Приведем, наконец, еще один пример из повести «Выстрел»: «Он (Сильвио. – В. Е.) медлил – он спросил огня. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить <…> Вдруг двери отворились, Маша вбегает и с визгом бросается мне на шею…»
Итак, мы настаиваем на том, что швейцар не запирал двери ключом, тем более что из письма Лизаветы Ивановны Германну совершенно очевидно, что двери после отъезда графини на бал не запираются на ключ: «…Приходите в половине двенадцатого. Ступайте прямо на лестницу…». То есть Германн «не проходил сквозь запертые двери», а просто открыл их и вошел в сени.
Есть смысл сравнить рассмотренный эпизод из третьей главы с другим эпизодом повести из главы пятой, в котором лишившемуся сна Германну является привидение графини: «В это время кто-то с улицы заглянул к нему в окошко – и тотчас отошел <…> Через минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате <…> он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье».
Тут следует обратить внимание на то, что привидению графини прежде, чем войти в дом, пришлось отпереть запертую дверь ключом. А Германн, обычный живой человек, не наделенный в тексте повести никакими сверхъестественными качествами, по представлению поборников «внутренней фантастичности», якобы проходит сквозь запертую дверь! Это, конечно, совершенно несостоятельное утверждение, исследовательское недоразумение.
Ничего фантастического, на наш взгляд, не содержится и в том обстоятельстве, что при отъезде графини окна в доме померкли, а сени, куда в назначенный час вступил Германн, были освещены («…вступил в ярко освещенные сени»). По тексту Германн увидел сени освещенными, только «вступив» в них. А что было за несколько минут до этого? Читаем: «Германн стал ходить около опустевшего дома: он подошел к фонарю, взглянул на часы…» Значит, вокруг было темно.
Из этого следует: в сенях не было окон, иначе Германну не потребовалось бы подходить к фонарю, чтобы узнать время. И поэтому сообщение о том, что после отъезда графини в доме «окна померкли», никак не означает, что и в сенях свет тоже был погашен: там не было окон. А швейцар, который должен был находиться у двери, мог сидеть при свете или без него, что не имеет никакого отношения к делу. И значит, никакого противоречия в тексте нет, а тем более нет здесь ничего фантастического.
Еще одна «незамеченная подробность» иногда рассматривается исследователями в том же духе:
«…ее (подробность. – В. Е.) впервые как будто недавно заметил М. Л. Гаспаров, читая “Пиковую Даму” в присутствии Ю. Н. Чумакова, о чем тот рассказал недавно тоже: “Однажды на моих глазах он вычитывал поэтические фразовые конструкции из «Пиковой дамы» и вдруг прочитал вслух: «Мертвая старуха сидела, окаменев»”. Так Германн видит ее уже на обратном пути из спальни, после того как она “покатилась навзничь и осталась недвижима”. – Вы не находите, что позы умершей не совпадают? – спросил Гаспаров, и Чумаков согласился»[196]196
Бочаров С. В семантическом фараоне текста // Знамя. 2011. № 5. URL:http://magazines.russ.ru/znamia/2011/9/bo12.html
[Закрыть].
Но и в этом случае ничего фантастического в пушкинском тексте, по нашему убеждению, не содержится.
Наши возражения начнем с того, что «покатиться навзничь» – это обыкновенная метафора: графиня, сидящая в вольтеровом кресле, теряя сознание, постепенно откидывалась головой назад. Откинувшись назад («покатившись навзничь»), она неминуемо уперлась затылком и плечами в спинку кресла и «осталась недвижима», занимая при этом сидячее положение. Лежачее и даже полулежачее положение женщина обычного сложения занять в вольтеровом кресле не могла физически.
В современной интернет-статье о вольтеровых креслах указывается: «А между тем с течением времени вольтеровское кресло эволюционировало, становясь все удобнее. Его стали снабжать <…> раскладной подножкой, чтобы можно было расположиться полулежа»[197]197
URL:http://Mebelclub.ru/Volterovskoe_kreslo
[Закрыть].
Приведенная цитата полностью подтверждает наше убеждение в том, что графиня, умерев («покатившись навзничь») в вольтеровом кресле, оставалась в нем в положении сидя. И следовательно, никакого противоречия в тексте и в этом случае нет.
Обратим также внимание на отмеченную пушкинскую метафору. Она в его творчестве не единична. Находим ее и в стихотворении 1813 года «Монах», там речь идет, слава богу, не о смерти героя, а о том, что он уснул, сидя: «…седая голова,// Как яблоко, по груди покатилась…»
Таким образом, рассмотренные примеры «неявной, внутренней фантастичности» в тексте «Пиковой дамы» фантастичностью как таковой не обладают.
Фантастики в них не больше, чем в пушкинском плане неосуществленного замысла «Русская девушка и черкес»: «…бабы убивают молодого черкеса – берут его в плен – отсылают в крепость – обмен – побег девушки с черкесом»[198]198
Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Т. IV. Л.: Наука, 1977. С. 296.
[Закрыть].
Ведь «убивают», а потом он убегает с девушкой!..
Что же касается известных примеров «явной» фантастичности, которыми повесть действительно насыщена, то ни один из них, по справедливому замечанию О. С. Муравьевой в упомянутой выше работе, не становится «стержнем сюжета», а все вместе они лишь обозначают собой стилистическую особенность «Пиковой дамы».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
