Текст книги "От Баркова до Мандельштама"
Автор книги: Виктор Есипов
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Приложение
Примеры лексических совпадений в «Тени Баркова» и произведениях В. А. Жуковского, написанных до 1818 года
М. А. Цявловский установил, что автор «Тени Баркова» использовал следующие (в большинстве своем довольно обиходные) слова, встречающиеся и в лицейской лирике Пушкина:
1) тень, 2) молодец, 3) всяк, 4) пунш, 5) осушить, 6) бокал, 7) багряный, 8) хвала, 9) расстрига, 10) поп, 11) жрец, 12) вотще, 13) пасть (пал, пала), 14) длань, 15) полуночный, 16) дитя, 17) кряхтеть (кряхтя), 18) зардеться, 19) вдруг, 20) сиять, 21) детина, 22) вещать, 23) привидение, 24) предатель, 25) гений, 26) чудо, 27) вмиг, 28) сокрыться, 29) гудок, 30) смычок, 31) петь, 32) последовать, 33) певец, 34) черт, 35) девка, 36) чернец, 37) красота, 38) гласить, 39) венчать, 40) трактир, 41) край, 42) пиит, 43) пол, 44) воспеть, 45) являться, 46) поле, 47) тиран, 48) пришлец, 49) прелюбодей, 50) слабеть, 51) вянуть, 52) скошенный, 53) увы, 54) уж, 55) несчастный, 56) ах, 57) яриться, 58) речь (рек, рекла), 59) спать, 60) поэт, 61) призрак, 62) предстать, 63) пыхать (пышет), 64) пылать, 65) днесь, 66) отверзать, 67) награждать, 68) друзья[60]60
Цявловский М. А. Комментарии. С. 221–228. Слова «подьячий» и «в слезах» исключены нами из списка, так как Цявловский не нашел им соответствия у Пушкина.
[Закрыть].
Ниже приводятся примеры использования тех же слов в произведениях Жуковского, написанных до 1817 года, в порядке, принятом Цявловским, курсив везде наш:
1) «И много милых теней восстает» – вступление к старинной повести «Двенадцать спящих дев» (1810);
2) точное соответствие не найдено[61]61
Зато у Жуковского можно найти слова, использованные в «Тени Баркова», но отсутствующие у Пушкина: Асмодей, Приап, вкось, тёмно, призрак, тиранка, сноп.
[Закрыть];
3) «И вслед ему всяк час за ратью рать летела» – «Ареопаг» (декабрь 1814 – январь 1815);
4) точное соответствие не найдено;
5) «И выпьем все до дна» – «К Батюшкову» (1812);
6) «…не найду ль волшебного бокала» – «Послания к кн. П. А. Вяземскому и В. Л. Пушкину» (1814);
7) «Между багряных лип чернеет дуб густой» – «Славянка» (1815); «Багряным блеском озаренны» – «Вечер» (1806);
8) «Хвала тебе, наш бодрый вождь» – «Певец во стане русских воинов» (1812);
9) точное соответствие не найдено;
10) «Едем, поп уж в церкви ждет» – «Светлана» (1808–1812);
11) «И Аполлонов жрец упрямый» – «Плач о Пиндаре» (1814);
12) «Вотще над мертвыми истлевшими костями» – «Сельское кладбище» (1802);
13) «Пред иконой пала в прах» – «Светлана» (1808–1812);
14) «Наполним кубок! меч во длань!..»; «Он махом мощной длани» – «Певец во стане русских воинов» (1812);
15) «На возмутившего полуночным приходом» – «Сельское кладбище» (1802);
16) «Спи, дитя, еще мгновенье» – «Адельстан» (1813);
17) «Как Расин кряхтел под тестом» – «К Воейкову» (1814);
18) «Однажды вечер знойный рдел» – «Вадим» (1814–1817); «Вдруг небо рдеет» – «Тленность» (1816);
19) «Вдруг – все тихо! мрак исчез» – «Пловец» (1812);
20) «Реин, в зареве сияя» – «Адельстан» (1814);
21) точное соответствие не найдено;
22) «…вещать вам дерзаю» – «Абадонна» (1814); «Вещает Громобою» – «Громобой» (1810);
23) «Как привидение в тумане предо мною» – «Славянка» (1815);
24) «Бежит предатель сих дружин» – «Певец во стане русских воинов» (1812);
25) «Ах! гением моим любовь твоя была» – «Песня» (1806);
26) «О чудо! их Эдвин лобзает» – «Пустынник» (1812);
27) «Вот промчалися… и вмиг» – «Светлана» (1808–1812);
28) «Из очей пропали» – «Светлана» (1808–1812); «Все вокруг молчит, призрак исчез» – «Славянка» (1815); «… как быстро скрылась ты» – «Вечер» (1806);
29) «И в гудок для пришлеца» – «К Воейкову» (1814);
30) точное соответствие не найдено;
31) «Так, петь есть мой удел» – «Вечер» (1806);
32) «Птичкой вслед за ней летит» – «Песня» (1808 или 1809);
33) «Здесь прах певца земля сокрыла / Бедный певец» – «Певец» (1811);
34) «За чертей, за мертвецов» – «К Воейкову» (1814);
35) «Девки боятся; на что их стращать небывальщиной» – «Красный карбункул» (1816);
36) «И вопит скорбно: “Где мой сын-чернец?”»; «И к матери идет чернец святой» – «Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди» (1814);
37) «В могущей красоте» – «К Батюшкову» (1812); «Блистала красота младая» – «Алина и Альсим» (!814);
38) «Гласит: мужайтесь, чада!» – «Певец во стане русских воинов» (1812);
39) «Венчать предпочтительно» – «Свисток» (1810);
40) «В трактире тульском тишина» – «Любовная карусель, или Пятилетние меланхолические стручья сердечного любления» (1814);
41) «И небо с края в край зажглось» – «Громобой» (1810); «Уж вечер… облаков померкнули края» – «Вечер» (1806);
42) «И твой пиит» – «К Блудову» (1810);
43) «…нежный пол открыл» – «Пустынник» (1812);
44) «Мы воспевали чистою песнию Божию славу» – «Аббадонна» (1814);
45) «Является святая» – «Громобой» (1810);
46) «На поле бранном тишина» – «Певец во стане русских воинов» (1812);
47) «Всё, раболепствуя мечтам тирана, дань» – «Ареопагу» (1814);
48) «Пришлец, мы в родине своей» – «Певец во стане русских воинов» (1812);
49) точное соответствие не найдено;
50) «Слабо свечка тлится» – «Светлана» (1808–1812);
51) «Мальвина вянет в цвете лет» – «Мальвина» (1808); «Уж вянет юности цветок» – «Стихи, сочиненные в день моего рождения» (1803);
52) «Лишает прелести цветка / Своей безжалостной косою» – «К ***» («Увы! протек свинцовый год») (1804);
53) «Увы! пора любить» – «К Батюшкову» (1812); «Увы! уж и последний день» – «Громобой» (1810);
54) «Уж огласил их клич ту бездну мглы» – «Послание к Плещееву» (1812);
55) «Дарил несчастных он – чем только мог – слезою» – «Сельское кладбище» (1802); «Несчастный! он не снес презренья» – «Пустынник» (1812);
56) «Ах! гением моим любовь твоя была» – «Песня» (1806);
57) «На всех ярится смерть» – «Сельское кладбище» (1802);
58) «Речет пришлец: Врагов я зрел» – «Певец во стане русских воинов» (1812);
59) «Сладко спать в земле сырой» – «Людмила» (1808);
60) «Врагом незнаемым поэт!» – «Ивиковы журавли» (1813);
61) «Тоскующий и грозный призрак бродит» – «Варвик» (1814); «От ней удаляся, как призрак пропал» – «Эолова арфа» (1814);
62) «…пред темной завесой, / … каждый стоит»; «… стоять перед нею с ничтожным покорством» – «Протокол двадцатого арзамасского заседания» (1817);
63) «И пышет пламя боя» – «Певец во стане русских воинов» (1812);
64) «Во взорах счастие пылает» – «Эпиесид» (1813);
65) «Там днесь его могила»; «Днесь голос лебединый» – «Певец во стане русских воинов» (1812);
66) «Отверзта дверь моя была» – «Пустынник» (1812);
67) «В награду от творца он друга получил» – «Сельское кладбище» (1802);
68) «И где же вы, друзья» – «Вечер» (1806).
В отличие от М. А. Цявловского и его последователей, мы не считаем, что арифметические показатели лексических совпадений могут служить решающим доказательством или опровержением авторства Пушкина, поэтому не подсчитываем, как это сделал Цявловский по отношению к Пушкину, в каком количестве произведений Жуковского встречаются слова, использованные в «Тени Баркова» – при желании такими примерами (за счет слов «тень», «всяк», «багряный», «хвала», «вотще», «длань», «вдруг», «привидение», «вмиг», «петь», «певец», «край», «поле», «увы», «уж», «ах», «призрак», «днесь», «поэт», «друзья») может быть охвачена значительная часть его творчества. Примеры фразеологических совпадений, в том числе таких, которые не имеют соответствия в лицейских стихотворениях Пушкина, приведены в тексте статьи – см. с. 30–32.
«И вот как пишут историю!..»
Легенда о герое Отечественной войны 1812 года генерале Николае Николаевиче Раевском до сих пор остается предметом полемики в печати. В настоящих заметках мы намерены вновь остановиться на ней – не для развенчания ее из сегодняшнего времени, а для того, чтобы попытаться проследить, как отражалась она в общественном сознании в разные периоды истории России.
1
31 июля 1812 года в петербургской газете «Северная почта» было напечатано следующее сообщение:
«Сколь ни известно общее врожденное во всех истинных сынах России пламенное усердие к Государю и отечеству, мы не можем, однако, умолчать перед публикою следующего происшествия, подтверждающего сие разительным образом. – Пред одним бывшим в сию войну сражением, когда Генерал– Лейтенант Раевский готовился атаковать неприятеля, то будучи уверен, сколько личный пример Начальника одушевляет подчиненных ему воинов, вышел он пред колонну, не только сам, но поставил подле себя и двух юных сыновей своих, и закричал: “Вперед, ребята, за Царя и за отечество! Я и дети мои, коих приношу в жертву, откроем вам путь”. Чувство геройской любви к отечеству в сем почтенном воине должно быть весьма сильно, когда оно и самый глас нежной любви родительской заставило умолкнуть»[62]62
Северная почта. СПб., 1812. № 61, 31 июля.
[Закрыть].
Поясним, что упомянутое в газете «одно бывшее в сию войну сражение» – это бой у деревни Салтановки близ Могилева 11 июля (по ст. стилю), где 7-й корпус генерала Раевского атаковал превосходящие силы французов.
Газетное сообщение имело, если использовать современный язык, ярко выраженный пропагандистский характер, что вполне соответствовало военной ситуации – наполеоновская армия непрерывно продвигалась вглубь России. Оно и явилось источником героической легенды в духе древних. Но нельзя не признать, что в основе этого довольно фантастического сообщения лежал вполне достоверный факт, в полной мере отражавший патриотические чувства генерала: вместе с Раевским в действующей армии находились два его несовершеннолетних сына, которых он взял с собой в военную кампанию. Старшему – Александру – еще не исполнилось 17, младшему – Николаю – 12 лет.
Рассмотрим, как освещался интересующий нас бой в наиболее известных и авторитетных исторических сочинениях, посвященных войне с Наполеоном. Но начнем с исторического документа, сообщающего об этом событии.
В рапорте П. И. Багратиона Александру I от 13 (25) июля 1812 года о сражении при Салтановке воздается должное мужеству и самоотверженности всего личного состава, находившегося под командованием генерала Раевского:
«В особенную обязанность поставлю повергнуть монаршескому воззрению безпримерную храбрость войск 7 корпуса, отражавших и преследовавших сильнейшего несравненно противу себя неприятеля, с девяти утра до шести вечера. Таковой подвиг воинства российского, по единогласному показанию в плен взятых, и по соображению с оставленными трупами на поле преследования, делает в войске неприятельском убитыми и ранеными более пяти тысяч человек»[63]63
Генерал Багратион. Сборник документов и материалов. М., 1945. С. 209.
[Закрыть].
Теперь обратимся к первому по времени историческому описанию войны, вышедшему в Петербурге в 1813 году по свежим следам минувших событий:
«С разсветом 11 числа неприятель большими силами начал теснить аванпосты и авангард, предупредил Раевского, шедшего уже к нему в порядке навстречу от Дашковки и атаковал онаго в 9-ть часов утра. Силы неприятеля состояли из пяти дивизий под командою Даву и Мортье. Невзирая на упорство и чрезвычайное превосходство, два раза были они отражаемы с большою для них потерею. Наконец, опрокинуты штыками и преследованы пехотою, по неудобству действия кавалериею, до селения Новосиолки. В сем месте, укрепленном природою и искусством, неприятель, остановясь, двукратно составлял опять сильные колонны и наступал отважно, усиливался принудить Раевского к отступлению; но всегда прогоняем был обратно к неприступной своей позиции со значительным уроном, потеряв в сей день более 5000»[64]64
Историческое описание Войны 1812-го года. СПб., 1813. С. 44.
[Закрыть].
Тот же текст перешел затем в описание войны, вышедшее в свет в 1819 году[65]65
См.: Ашхарумов Д. Описание войны 1812 года. СПб., 1819. С. 50.
[Закрыть].
В это же время Карл Клаузевиц лаконично отметил интересующее нас сражение в своей исторической работе «Поход в Россию»:
В 1837 году вышла новая работа о войне, автором которой был флигель-адъютант императора полковник Бутурлин. Этому труду было предпослано «Предуведомление от сочинителя», в котором автор сообщал, в частности, следующее:
«Официяльные документы Российской Армии, равно и неприятельские, по участи войны доставшиеся Россиянам, составляют драгоценнейший источник, из коего почерпал с величайшим тщанием и разборчивостью, он (автор. – В. Е.) чрез то мог устранить все частные описания, почти всегда с пристрастием и уже после событий составленныя…»[67]67
Бутурлин Д. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г. Ч. 1–2. Пер. с франц. Ч. 1. СПб., 1837.
[Закрыть]
Сражение, интересующее нас, описано Бутурлиным весьма подробно. Мы приводим лишь часть этого описания, непосредственно касающуюся попыток Раевского овладеть мостом, ведущим в Салтановку:
«11-го Июля, на разсвете, Генерал-Лейтенант Раевский выступил от Дашковки к Могилеву, опрокидывая и гоня перед собою легкия войска неприятельския, на пути им встреченныя. В 8-м часов по полуночи, прибыл он к Салтановке, и тотчас приказал 12-й пехотной дивизии Генерал-Майора Колюбакина атаковать мост. Леса, окружающие деревню Салтановку, не позволяли подойти к сему мосту иначе, как по большой дороге вдоль по коей била неприятельская батарея. Несмотря на то, Россияне двинулись вперед с удивительною твердостию; но будучи осыпаемы тучею пуль и картечей неприятельских, никоим образом не могли овладеть мостом…»[68]68
Бутурлин Д. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г. Ч. 1–2. Пер. с франц. Ч. 1. СПб., 1837. С. 191.
[Закрыть]
Затем, как описал Бутурлин, Раевский попытался предпринять обходной маневр, для чего направил влево от моста пехотную дивизию генерала Паскевича, но и этот маневр не был успешным. Атака на мост, ведущий к Салтановке, возобновилась:
Как видно из приведенных текстов, за четверть века, прошедших со времени Отечественной войны 1812 года, сыновья прославленного генерала в исторических описаниях боя у Салтановки, не упоминались.
Однако через восемь лет выходит книга генерала А. И. Михайловского-Данилевского, посвященная истории Отечественной войны, где впервые среди участников боя назван старший сын Раевского:
«Раевский, стоя с 12-ю дивизиею впереди Салтановки, ожидал только успеха Паскевича, чтобы пойти на штыках через плотину и атаковать находившегося там неприятеля. С нетерпением ожидали солдаты приказания к бою; во всех кипела кровь. Между тем Французская артиллерия, с высот за Салтановскою плотиною, громила наши колонны; ряды Русских, вырываемые ядрами и картечью, безтрепетно смыкались; подбитые пушки заменялись новыми. Услыша при одной из атак Паскевича, что огонь подвинулся вперед, Раевский почел минуту благоприятною для атаки и приказал 12-й дивизии двинуться на Салтановку. Он, Васильчиков, все офицеры штаба спешились и встали впереди Смоленского пехотного полка, находившегося в голове колонны… “Дайте мне нести знамя!” – сказал один из сыновей Раевского ровеснику своему, шестнадцатилетнему подпрапорщику. “Я сам умею умирать!” – отвечал юноша. Выгоды местоположения были на стороне Даву и уничтожили усилия храбрости наших войск, которыя выдерживали на дороге весь огонь Французских батарей, несколько раз врывались в Салтановку, но должны были воротиться»[70]70
Михайловский-Данилевский А. И. Описание Отечественной войны 1812 года. СПб., 1843. С. 307–308.
[Закрыть].
Примерно такое же описание боя, где фигурируют уже оба сына Раевского, находим в сочинении М. Богдановича, вышедшем в 1859 году:
«Между тем с обеих сторон продолжалась сильная канонада. Раевский, слыша по направлению гула выстрелов, что Паскевич подается вперед, и заметя колебание в неприятельской линии, снова послал 12-ю дивизию на мост у Салтановки. Вместе с Васильчиковым и всеми офицерами штаба, в числе которых были сыновья самого Раевского, он сошел с коня и стал впереди Смоленского полка, назначенного идти в голове колонны…»[71]71
Богданович М. История Отечественной войны 1812 года. СПб., 1859. С. 215.
[Закрыть]
Остановим внимание на том, что в сочинениях, отделенных от военных событий временным промежутком более 25 лет, начинает уделяться некоторое внимание сыновьям генерала, что никак не подтверждает легенду, рожденную газетной публикацией, но все же обозначает определенную устремленность к патриотической патетике. На то же указывает изменение стилистики: сухой язык исторической хроники, свойственный описаниям боев в сочинениях до 1837 года включительно, становится в более поздних сочинениях, например, в книге Михайловского-Данилевского более красочным, повествование обретает некоторые признаки беллетристики («во всех кипела кровь»; «ряды… бестрепетно смыкались»), появляются даже диалоги участников сражений («Дайте мне нести знамя!» и т. д.).
Отмеченное изменение стиля и характера исторических описаний связано, быть может, с ухудшением внешнеполитического положения России. Так, «История Отечественной войны 1812 года» Богдановича вышла вскоре после окончания Крымской войны 1853–1856 годов, и обращение к славному прошлому, к победоносной войне 1812 года, в какой-то степени сглаживало горечь недавнего поражения. С другой стороны, отодвигаясь в прошлое, вся война с Наполеоном начинала приобретать в общественном сознании черты национального мифа, национального эпоса.
Неслучайно, наверное, примерно в эти же годы начинается работа над «Войной и миром» (1863), а в конце 1860-х годов толстовская эпопея выходит в свет.
Однако, как это ни покажется парадоксальным, мысль писателя оказалась устремленной в противоположном направлении, нежели у современных ему историков: от легенды и мифа к достоверности и трезвому осознанию ужаса любой войны.
Так, в томе третьем своей эпопеи Толстой не обошел вниманием интересующую нас легенду. Здесь она дается в восприятии Николая Ростова:
«Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдится того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во-вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. “Во-первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба человечества, как нам описывают про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю-брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда– нибудь под защиту”, – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал»[72]72
Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 20 т. Т. 6. М., 1962. С. 67–68.
[Закрыть].
2
Критическое отношение Николая Ростова к распространенной в армии легенде о Раевском совпадает с оценкой этой легенды самим ее героем – генералом Раевским (об этом – чуть позже). Трудно сказать, знал ли Толстой об отношении генерала к тому описанию боя, которое появилось в свое время в «Северной почте», или его позиция в этом вопросе являет пример писательской проницательности.
Мнение же Раевского стало известно читающей публике значительно позже выхода в свет «Войны и мира» (1867–1869). Это произошло в середине 80-х годов ХIХ века в результате публикации записной книжки Батюшкова в собрании его сочинений. Упомянутая записная книжка заполнялась поэтом в 1817 году. Дело в том, что Батюшков во время кампании 1813–1814 годов был адъютантом Раевского и, судя по приводимой ниже записи, имел с генералом обстоятельные и достаточно откровенные беседы.
Изложение интересующего нас разговора с прославленным генералом Батюшков предварил следующей сентенцией:
Раевский рассказал своему адъютанту о бое при Салтановке (Дашковке) в один из вечеров, когда русская армия находилась в Эльзасе. Вот его рассказ в изложении Батюшкова:
«“Из меня сделали римлянина, милый Батюшков, – сказал он мне. – <…> Про меня сказали, что я под Дашковкой принес на жертву детей моих”. – “Помню, – отвечал я, – в Петербурге вас до небес превозносили”. – “За то, чего я не сделал, а за истинные мои заслуги хвалили Милорадовича и Остермана. Вот слава, вот плоды трудов!” – “Но помилуйте, ваше высокопревосходительство, не вы ли, взяв за руку детей ваших и знамя, пошли на мост, повторяя: вперед, ребята; я и дети мои откроем вам путь ко славе, – или что-то тому подобное?” Раевский засмеялся. “Я так никогда не говорю витиевато, ты сам знаешь. Правда, я был впереди. Солдаты пятились, я ободрял их. Со мною были адъютанты, ординарцы. По левую сторону всех перебило и переранило, на мне остановилась картечь. Но детей моих не было в эту минуту. Младший сын сбирал в лесу ягоды (он был тогда сущий ребенок, и пуля прострелила ему панталоны); вот и все тут, весь анекдот сочинен в Петербурге. Твой приятель (Жуковский) воспел в стихах. Граверы, журналисты, нувеллисты воспользовались удобным случаем, и я пожалован римлянином. Et voila comme on ecrit I'histoire*”».
Заметим для себя, что фраза Раевского «Из меня сделали римлянина…» имеет соответствие у Толстого. Сравним ее со следующим местом приведенного нами текста из «Войны и мира»:
Нельзя не отметить также, что человечность, неприятие фальши и фанатизма, свойственные (как следует из записи Батюшкова) прославленному русскому генералу времен Отечественной войны 1812 года, обнаруживают в нем единомышленника Толстого.
У Толстого Николай Ростов, выслушав «напыщенный» рассказ Здржинского, признается себе, что «не только Петю-брата» не повел бы под пули неприятеля, но и Ильина, «даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда-нибудь под защиту».
Что же касается Жуковского, упомянутого Раевским, то свойственный ему романтический взгляд на действительность делал его более восприимчивым к разного рода легендам. Однако вряд ли можно однозначно утверждать, как это сделал Раевский, что он полностью поверил публикации «Северной почты».
В известной патриотической балладе «Певец во стане русских воинов», написанной в сентябре-октябре 1812 года «после отдачи Москвы перед сражением в Тарутине»[75]75
Жуковский В. А. Сочинения.: В 3 т. Т. 1. М., 1980. С. 388.
[Закрыть] он отметил Раевского в той части баллады («Хвала сподвижникам-вождям), в которой перечисляются виднейшие участники Бородинского сражения. Раевский, как известно, самоотверженно командовал «Курганной» батареей, важнейшим пунктом обороны русской армии.
Вот относящийся к нему текст Жуковского:
Раевский, слава наших дней,
Хвала! Перед рядами
Он первый грудь против мечей
С отважными сынами.
Упоминание сыновей Раевского как будто бы говорит о принятии Жуковским рассматриваемой нами легенды, но в то же время мы видим в приведенных стихах лишь поэтически обобщенный образ Раевского (в соответствии с творческой установкой и стилем баллады), не содержащий какой-либо конкретики, за исключением одного факта: сыновья генерала были вместе с ним на полях сражений.
Кстати, именно такое определение использовал Пушкин, когда в 1829 году после смерти генерала была напечатана (без указания имени автора) «Некрология генерала от кавалерии Н. Н. Раевского»[76]76
Автором «Некрологии…» был М. Ф. Орлов, муж его старшей дочери, Е. Н. Раевской.
[Закрыть]. В своем кратком отклике на эту публикацию Пушкин, в частности, отметил:
«С удивлением заметили мы непонятное упущение со стороны неизвестного некролога: он не упомянул о двух отроках, приведенных отцом на поля сражений в кровавом 1812-м году!..» (XI, 84).
Замечание Пушкина также представляется неоднозначным. Признавал ли он публикацию в «Северной почте» достоверной? Или, игнорируя ее, имел в виду лишь сам факт присутствия сыновей генерала в действующей армии? На наш взгляд, более вероятно последнее предположение.
В пользу него говорит то, как разрешил поэт в черновых строфах главы шестой «Евгения Онегина», не вошедших в окончательную редакцию этой главы, острое противоречие между боевым долгом другого генерала, участника Отечественной войны 1812 года, и его отцовской привязанностью к сыну:
(Но если Жница роковая
Окровавленная, слепая,
В огне, в дыму – в глазах отца
Сразит залетного птенца!)
О страх! о горькое мгно<венье>
О Ст<роганов>, когда твой сын
Упал сражен, и ты один.
[Забыл ты] [Славу] <и> сраженье
И предал славе ты чужой
Успех, ободренный тобой (VI, 412).
В. В. Набоков прокомментировал эту строфу следующим образом:
«Граф Павел Строганов, командовавший дивизией при Кране близ Лана во Франции 7 марта 1814 года (по н. ст.), покинул поле битвы, узнав, что его девятнадцатилетний сын Александр обезглавлен пушечным ядром»[77]77
Набоков В. В. Комментарии к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб., 1998. С. 470.
[Закрыть].
В результате лавры победителя достались М. С. Воронцову, принявшему командование у Строганова.
В предыдущей строфе та же мысль выражена, быть может, еще более резко:
В сраженье [смелым] быть похвально,
Но кто не смел в наш храбрый век —
Всё дерзко бьется, лжет нахально
Герой, будь прежде человек… (VI, 411).
Таким образом, сочувственное внимание Пушкина в приведенной строфе обращено на поступок графа Строганова, который, оставив поле боя, бросился к убитому сыну, а не восклицал перед строем: «Вперед, ребята!» – как, видимо, следовало бы ему поступить, по представлениям сочинителей из «Северной почты»…
Но вернемся к записям Батюшкова. Воспоминание о памятной беседе с Раевским он завершил рассказом о ранении Раевского в бою под Лейпцигом. Спокойствие и мужество генерала в эти тяжелые минуты, описанные очевидцем, заслуживают нашего внимания и напрямую относятся к нашей теме:
«Пуля раздробила кость грудную, но выпала сама собою. Мы суетились, как обыкновенно водится при таких случаях. Кровь меня пугала, ибо место было весьма важно; я сказал это на ухо хирургу. “Ничего, ничего, – отвечал Раевский, который, несмотря на свою глухоту, вслушался в разговор наш, и потом, оборотясь ко мне, – чего бояться, господин поэт” (он так называл меня в шутку, когда был весел):
Je n'ai plus rien du sang qui m'a donne la vie.
Il a dans les combats coule pour la patrie*.
И это он сказал с необыкновенной живостью. Издранная его рубашка, ручьи крови, лекарь, перевязывающий рану, офицеры, которые суетились вокруг тяжко раненого генерала, лучшего, может быть, из всей армии, беспрестанная пальба и дым орудий, важность минуты, – одним словом, все обстоятельства придавали интерес этим стихам»[78]78
*У меня нет больше крови, которая дала мне жизнь. / Она в сраженьях пролита за родину (франц.) – Батюшков К. Н. Указ. соч. С. 415–416.
[Закрыть].
Этот подлинный боевой эпизод Батюшков противопоставил газетным выдумкам своего времени:
«Вот анекдот[79]79
В пушкинское время – «небольшой занимательный рассказ» (Словарь языка Пушкина.: В 4 т. Т. 1. М., 2000. С. 24).
[Закрыть]. Он стоит тяжелой прозы “Северной почты”: “Ребята, вперед!” и проч. За истину его я ручаюсь. Я был свидетелем, Давыдов, Медем и лекарь Витгенштейновой главной квартиры. Он тем более важен сей анекдот, что про Раевского набрать немного. Он молчалив, скромен отчасти, скрыт, недоверчив, знает людей, не уважает ими»[80]80
Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1978. С. 416.
[Закрыть].
Итак, воспоминание Батюшкова о Раевском начинается с негативной оценки публикации в «Северной почте» и заканчивается тем же: она представляется ему наиболее ярким проявлением газетной лжи об Отечественной войне, в боях которой он сам участвовал как «простой ратник».
3
Последующие исторические сочинения о войне 1812 года относятся уже к ХХ веку. К столетней годовщине войны вышло юбилейное издание в 7-ми томах «Отечественная война и русское общество», где не обойдено вниманием и интересующее нас сражение:
«…получив в день битвы у Салтановки 11(23) июля приказ Багратиона атаковать неприятеля и постараться ворваться в Могилев, Раевский двинул весь свой корпус вперед. Однако атаки Паскевича в обход правого фланга французов у Фатовой и самого Раевского против их левого крыла у Салтановки были отбиты. Трудные условия местности, лишая возможности воспользоваться содействием кавалерии, заставили Раевского прекратить атаки и с разрешения Багратиона отвести войска к Дашковке»[81]81
Отечественная война и русское общество: В 7 т. Т. 3. М., 1911. С. 185–186.
[Закрыть].
Здесь, как видим, какие-либо упоминания о сыновьях Раевского отсутствуют. Однако примерно в то же время вышел календарь-ежедневник Отечественной войны 1812 года, составленный Н. П. Поликарповым, где были обстоятельно описаны события каждого дня войны с указанием участвовавших воинских подразделений, количества погибших, с перечислением особо отличившихся.
В описании боя, в целом повторяющем его описание в юбилейном издании, о «подвиге» Раевского также нет речи, но в перечне лиц запасного батальона 5-го егерского полка, особо отличившихся 11(23) июля, упоминаются сыновья Раевского:
«…прапорщик Раевский – находился всегда впереди стрелков, а во время атаки на штыках стремился впереди колонны; он первый бросился в середину неприятеля и последний отступил назад; портупей-юнкера Венедиктов и Раевский – находясь в стрелках, с отличным мужеством действовали на неприятеля, чем подавали пример и подчиненным, из коих первый ранен картечью»[82]82
Труды Московского отдела Императорского Русского Военно-Исторического общества. Том IV. Материалы по истории Отечественной войны. Боевой календарь-ежедневник Отечественной войны 1812 года. М., 1913. С. 131.
[Закрыть].
В качестве источника сведений указаны материалы так называемого «Лефортовского архива» (Московского отделения общего архива Главного штаба).
Из приведенной календарной записи видно, что младший Раевский («портупей-юнкер», находившийся в «стрелках») не был среди атакующих салтановский мост «на штыках», но из этой записи следует, что он, как и его старший брат («прапорщик Раевский»), принимал в боевых действиях описываемого дня непосредственное участие.
Неслучайно, наверное, и в книге Богдановича 1859 года, уже цитированной нами ранее и признаваемой к моменту выхода календаря-ежедневника «наиболее распространенным» и «наиболее доступным» сочинением о войне 1812 года[83]83
См.: Поликарпов Н. П. К истории Отечественной войны 1812 г.: В 3-х вып. Вып. 1. М., 1911. С. 3.
[Закрыть], среди участников атак на Салтановском мосту упоминается лишь старший сын Раевского. Значит, младшего брата в этот момент рядом с ним не было, как не было и фантастической сцены: отец генерал ведет сыновей под пули врага, держа их за руки.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
