Текст книги "Записки наемника"

Уже вечер, сгущается темнота. От постоялого двора доносятся отчаянные крики. Приблизившись, я узнаю голос командира группы. Оказалось, что Андрия Зеренкович выгоняет польку из ее комнаты и вселяет новичка, которого он мне привел взамен Джанко.

Эльжбета первая увидела нас. Она завизжала от радости, и ее горе из-за выселения мгновенно превратилось в дикую радость. Полька подбежала ко мне и повисла на шее. Андрия Зеренкович остолбенело смотрел на меня, на Федора. Нас третий день считали пропавшими без вести. Бушлат мой выудили из реки и решили, что я утонул в бурных водах. Андрия Зеренкович уже успел получить за нашу пропажу втык.

Но мы вернулись. Все довольны. Приятно, черт возьми, когда видишь, что твое появление приносит на хмурые лица хоть какое-то просветление. Появляется, вместе с тем, законная причина для выпивки. Ракия течет рекой, Зеренкович слушает мой путаный рассказ, бросает взгляды на Светлану, и лицо его то озаряет улыбка, то он начинает хмуриться. Ему не дает покоя Светлана. Не как женщина, а как журналистка. Андрия еще ни разу не работал с журналистками. Журналистов он водил даже на задания, и ни разу тогда не случалось ничего плохого. Но женщина, по его мнению, всегда способна принести несчастье. Он предлагает срочно отправить Светлану к начальству. Я улыбаюсь и говорю:

– Отправь сначала Эльжбету!

Тогда он соображает и тоже улыбается. Я веду Светлану в свою комнату. Потом, спустя некоторое время, сюда заходит Зеренкович. Он приводит новичка ко мне, я впадаю в уныние. Собственно, это не новичок. Узнаю Косту Порубовича, который месяц назад был здесь в роли снайпера. Особенность его снайперского искусства состояла в том, что парень не выбирал себе жертв, уничтожал всех, кто попадал ему в перекрестье снайперского прицела.

Пока мне не до разбирательств с Костой. Я бережно растираю посинелую спину Светланы ракией, делаю ей массаж. Заставляю выпить, всячески растормашиваю окоченевшую журналистку. Наконец, она оживает и просит закурить. Я не курю, поэтому иду к своему новому напарнику, который курит со страстью, как и все сербы и боснийцы.

Коста Порубович приходит ко мне с сигаретами. Он удивленно наблюдает за Светланой. Это необычайно хмурый, ростом с дядю Степу, великан, боящийся смотреть мне в глаза. Если я иногда ловлю его взгляд, и он не отводит по-мальчишечьи его в сторону, стыдливо и поспешно, я вижу в этих детских глазах затаенный ужас. У Косты нет ни матери, ни сестры, ни брата. Их нашли задушенными бельевыми веревками. Отец ушел мстить, но вскоре погиб в окопах, когда случилась заваруха летом. Коста похоронил отца и поклялся убить тысячу босняков. Пока ему далеко до намеченной цели, хотя, кажется, он вовсю стремится сдержать свое слово.

Я укутываю Светлану в одеяло, приношу ей настоящий турецкий кофе, добавляю в него пару капель ракии, и она оживает. В конце концов, она – вполне здоровая женщина, для того чтобы выдержать такое осеннее купание. Тем временем Коста пристально наблюдает за журналисткой. У меня складывается впечатление, что Порубович наблюдает за Светланой, как охотник наблюдает за новым, необычным для него зверем. Любопытство ли тому виной или нечто другое, однако я думаю, что не это является главной причиной того, что Порубович испытывает страсть, наблюдая или уничтожая себе подобных людей. Причина спрятана в характере этого угрюмого серба. Вот и сейчас он почти не пьет, хотя Коста Порубович любил раньше выпить, но чурался женщин. Тоска и тяжелые лишения его одинокой, не согретой женской лаской жизни непреодолимой преградой встали между ним и людьми. И раньше он страдал от невозможности сблизиться не только с женщинами, но и сойтись, сдружиться просто с людьми. Теперь его страдания удвоились, ибо появились вещи, которые Коста сознательно скрывал, а это заставляло его еще больше уходить в себя. И прежде каждый взгляд и каждое слово, которыми он обменивался с кем-нибудь, были для него непереносимой мукой и болезненным раздвоением личности. Теперь это стало представлять опасность. А боязнь выдать себя делала Косту еще более неуверенным и подозрительным.

Отвращение его к людям росло, наслаивалось и отравляло его сознание тайным ядом беспричинной и безотчетной, но вполне очевидной ненависти, непрерывно расширяющей свой круг. В этом состояла скрытая от глаз жизнь Косты. Мне, вооруженному подзорной трубой, не раз приходилось наблюдать, как он ждал, когда будут идти женщины. Начинал ругаться. Неукротимая ненависть подкатывала к его горлу. Он, не зная как излить, как выразить свою ярость, начинал неистово плеваться. Я видел это в свою подзорную трубу. Он чувствует, что в этой ненависти начало его погибели.

После того, как уходит Андрия Зеренкович, Коста вынимает из кармана свою плоскую бутылку с ракией. Отвинчивает пробку и прикладывается. Протягивает мне. Я тоже прикладываюсь к горлышку. Ракия нагрелась на бедре у Порубовича.

– Босния – прекрасная страна, – говорит он, – интересная, совершенно необычная и природой своей, и людьми, ее населяющими, и подобно тому, как в недрах Боснии скрываются богатства руды, здешние люди, несомненно, таят в себе массу нравственных достоинств, не так уж часто встречающихся в других областях бывшей Югославии. Но, видишь ли, при этом в ней есть то, что выходцы из Боснии, по крайней мере, люди вроде меня, должны понимать и никогда не забывать: Босния – страна ненависти и страха.

Мне приходится всячески поддакивать ему. С ним разговаривать значительно проще, чем с Джанко. Коста выпаливает сразу все, что у него наболело, и уходит. Так случается и сегодня. Мы пускаем плоскую бутылку еще раз по рукам, не обминая Светланы, и Коста Порубович уходит. Наконец-то можно отдохнуть, расслабиться, почувствовать, как ноет каждая косточка, уставшая от лазанья по скалам. Но тут слышатся пронзительные женские крики. Это опять Эльжбета. Оказалось, что пока Коста говорил спич у меня, полька опять заняла свою конуру с печкой, и ее опять придется выгонять.

Коста Порубович ругается, пытаясь освободить комнату от Эльжбеты. Женщина цепляется руками и ногами за ножки кроватей, за стулья, за притолоку. Но Коста упрямо выволакивает ее на галерею и захлопывает за собой дверь.

Полька обнимает колени руками и начинает беззвучно лить слезы. Мне так жалко ее, что хочется пустить к себе переночевать. Я бы это и сделал, не побоявшись ревности Джанко, но теперь в моей комнате уже есть женщина, которой я вынужден уделить толику внимания. Однако, когда я наклоняюсь спросить, все ли хорошо, и не нуждается ли Светлана в чем-либо, ее руки обвивают мою шею. Неужели эти руки символизируют обыкновенный житейский хомут? Я чувствую, что толика моего внимания грозит перерасти если не в центнер, то, по крайней мере, в пуд… Однако этому в тот момент не суждено было сбыться. Потому что, когда совсем стемнело и Коста вышел справить нужду, полька проскользнула в свою бывшую комнату. Коста зашел в комнату, зарычал, как зверь, началась возня и отчаянные крики польки. Светлана откинулась на подушку и сказала:

– Я не могу, иди успокой их…

Пока я дошел до комнаты Порубовича, он неожиданно быстро стих. Это для нас было великой тайной, каким образом Эльжбета усмирила дикого зверя Косту Порубовича. Ведь он ни разу не ходил к девкам.

Мое возвращение в комнату обрадовало Светлану. В ней проснулся обычный журналистский зуд, и она начинает выспрашивать все о наемниках. Ее интересует мельчайшие детали, вплоть до того, есть ли у нас выходные, и где мы обычно проводим свободное время. Я не даю ей спрашивать, мои губы закрывают ей рот.

Последующие дни прошли монотонно, один за другим, в ухаживаниях за Светланой, отдыхе, а потом и в тяжелом ратном труде. Трудность заключалась в том, что нам далеко ходить «на работу».

Светлана собирается идти на пост к боснийцам. Она думает разыскать свои документы, которые остались в машине. Ну и баба, простите.

Но к концу недели произошли не совсем приятные события. Как я и предполагал, боснийские снайперы проникли на наши старые позиции и, несмотря на то, что у них не очень-то и выгодный обзор, убили нескольких сербов, проходивших по дороге к мосту.

Андрия Зеренкович хмур и зол. Он получил нагоняй от командования. Наши действия неэффективны. Нас должны заботить не только уничтожение противника, но и охрана подконтрольной территории. После небольшого разноса от Зеренковича мы спланировали устроить на старых позициях засады. На задание пойдут все. Мы с Федором предлагаем устроить засаду и в ущелье.

– Ваше дело, – говорит Андрия, – вы туда ходите, там и устраивайте.

Для усиления группы нам придают Косту Порубовича. Он вооружен автоматом и гранатами. Чтобы поднять Косту утром, поскольку нам надо вставать часа в три ночи, я осторожно скребусь в дверь его комнатушки. Дверь отпирают. Я шепчу в темноту:

– Коста?

Коста спит, как ребенок, свернувшись калачиком, а в дверях стоит нагая Эльжбета. От нее в ночной прохладе струится тепло и запах любви.

– Разбуди Косту, нам надо идти.

– Не говори Джанко ничего, он убьет меня.

– Не убьет.

– Ты все равно не говори.

– Не буду.

– Так ты ничего не скажешь?

– Отвяжись…

И вот мы всей группой бредем к сербским позициям беспорядочной толпой, а потом я, Федор и Коста сворачиваем к ущелью. Царит абсолютная темень. Нам еще идти и идти.

Засаду мы устраиваем глубоко в ущелье, почти на выходе. Светает. Мой расчет верен. На минном поле возникают, словно призраки, вооруженные люди, и их достаточно много. Два, три, пять человек… Предстоит неравный бой. Мы в выигрышной ситуации только до первого залпа, поэтому первый залп будет определяющим.

– Сейчас вы захлебнетесь собственной кровью! – страстно шепчет Порубович.

По условному сигналу открываем огонь на поражение. Боснийские солдаты падают, как подкошенные.

– Получите! Получите! – орет Коста Порубович.

Возможность маневра у противника ограниченная из-за заминированной местности. Но боснийцы отлично экипированы и по рации вызывают минометный огонь по ущелью. Первые мины недолетают и взрываются в лесу на горе. Потом следует перелет. И, наконец, классическая вилка – мины летят прямо нам на головы. Ущелье заполняется грохотом взрывов. Если так будет продолжаться, от нас останутся ошметки мяса.

Мы вынуждены отходить, пуская очереди по противнику, чтобы прижать его к земле. Отходим поочередно, прикрывая огнем друг друга.

Неожиданно Коста смотрит вверх, орет и стреляет вверх. Прямо с отвесной стены на него падает человек. Потом вскакивает на ноги и пускает очередь в Косту. Порубович успевает укрыться за камнем. Я вскидываю автомат и стреляю по врагу. В этот момент между нами взрывается мина и обдает меня тысячей мелких каменных осколков. Все мое лицо иссечено в кровь. Я ослеплен. Слышу крики Федора, автоматную пальбу. Пока я протираю глаза и зрение возвращается ко мне, завязывается рукопашная схватка. Порубович сражается с внезапным противником. В это время снова взрывается мина, еще одна, взрывы следуют один за другим, и ущелье заволакивает пылью и дымом. Федор подбегает ко мне и кричит прямо в ухо, что пора уходить. У нас нет выбора. И мы уходим. Из дыма и пыли показывается силуэт Косты Порубовича. Он жив! Коста торжественно несет в руках узкий длинный нож, показывает его мне и говорит: – Это был Джелалия!

На ноже я опять вижу загадочную надпись – «bors». Федор тупо смотрит на нож, читает надпись, и на лице его не шевелится ни единый мускул.

Мы возвращаемся в лагерь, на постоялый двор, запыленные, в крови. Девушки, в том числе и Светлана, встречают нас, как жены после работы встречают мужей. Помогают снять оружие, раздеться.

В моей комнатушке наведен порядок. Мне это не нравится. Теперь я не знаю, где что лежит. Зато на столике стоит бутылка ракии и живописно разложена еда.

– Я познакомилась с Эльжбетой, она мне о себе все рассказала… – как бы оправдывается Светлана. После последней ночи она выглядит таинственной, загадочной. Если и пытается что-то сделать, то все у нее валится из рук. Она разбила мое зеркальце, смотрясь в которое, я брился. Девушка непрерывно лезет целоваться. Если она влюбится, то будет еще хуже.

…Вечером появляется Джанко. Он возбужден, исцарапан, но у него куча денег, и он сполна расплачивается с Эльжбетой. Полька ликует, ей наплевать, почему за время своего отсутствия Джанко стал подозрительно богатым, полька теперь ни на минуту не покидает его. Я рад за Джанко, но думаю, что будет потом, когда деньги у него все же кончатся. Джанко поселяется в свою прежнюю комнату, и полька теперь не вылазит от него, лежит у него под одеялом все время голая. Джанко приносит ей еду и ракию.

Федор Чегодаев приходит ко мне с бутылкой водки, настоящей, русской.

– Где взял? – спрашиваю.

– Места знать надо, – улыбаясь, отвечает Федор и достает еще бутылку сливовой водки, кусок отличного сыра. Начинает в который раз рассказывать о Москве, о Беркутове, теперь уже не боясь, что Светлана может эти сведения использовать в своих публикациях. Светлана еще долго не сможет ничего опубликовать.

Отношения у него со Светланой складываются интересные. Им обоим сейчас почему-то немного стыдно. Что ж, что когда-то было, то было.

Из рассказов Федора я только сейчас понял, что Беркутов оказался отнюдь не простым бывшим партработником. Я вспоминаю, как после разгрома фургона с наркотиками, Беркутов, хитрый как старый лис, скорее всего перестал мне доверять, потому что определил меня охранять своих детей – мальчика и девочку. Расчет был верен, я не смогу вникать в его дела, а ради детей, если потребуется, отдам жизнь.

Но мне не пришлось этого делать. За его детей отдал жизнь другой.

…Мне больше нравилась маленькая девочка. Я чувствовал себя огромным детиной рядом с ней. Вначале я работал с детьми Беркутова один. Потом нас стало двое. Но по очереди мы были вынуждены охранять, кроме маленькой семилетней девочки – белокурого ангела с пухлыми щечками, и мальчика, еще и жену Беркутова. Если Алеся прелестная девочка, умненькая, явно не в Троекурова, поскольку его молоденькая женушка гульнула налево, (про нее давно ходят такие слухи), то мальчик – вылитый отец. Суровый, собранный, вечно занятый детскими делами.

Труднее всего охранять жену Беркутова. У нее постоянная тяга к развлечениям. Особенно в постели. Впрочем, это не моя забота. Думаю, что к моему напарнику она уже залезла в штаны. Со своей стороны я не давал к этому ни малейшего повода.

Я сдаю свое дежурство и ухожу. Мы уже получили предупреждение от местной милиции, что носить боевое оружие не положено по закону, пусть мы и состоим на учете в законно зарегистрированной частной сыскной и охранной фирме. Поэтому мы пользуемся при охране одним боевым пистолетом, который при смене дежурства передаем друг другу, как эстафету. Для собственной охраны мне достаточно кулаков.

У Курочкина, моего напарника, правда, огромный газовый пистолет, но им он ни разу так и не воспользовался, если не считать выстрелов по собакам.

Боевик Курочкин вытирает сопли деткам. Хотя, говорят, что ни делается, все к лучшему. Может быть, и хорошо, все-таки это не склады ночью охранять. Тут и в тепле, и не под дождем. Вот только квалификация может пойти коту под хвост.

Квалификацию Курочкин не потерял. Троих кавказцев он заметил сразу. Я в это время успел позвонить Беркутову и сообщить, что выезжаю в город. Но не успел выехать. Наверное, натренированный глаз Курочкина сразу определил, что у «черных» под пиджаками оружие. Он подтолкнул студентку педвуза, нанятую гувернанткой, в сторону подземного перехода:

– Уходите, быстро!

До последнего мгновения он надеялся, что ничего не произойдет, что деловые чучмеки заняты своими мандаринами. Но как только девочка с гувернанткой сделали несколько шагов в сторону перехода, кавказцы ускорили шаг и почти побежали. Молниеносным движением Курочкин вырвал из подплечной кобуры пистолет. Руки нападавших тоже метнулись за борта пиджаков. Но разве кто-то может соревноваться с Курочкиным в ловкости? Кавказцы еще не вытащили свои стволы, а уже трижды грохнули пистолетные выстрелы. Кавказцы получили три одинаковые большие дырки в переносицах. Гувернантка завизжала, прижав к себе Алесю. Курочкин поднял левую руку, чтобы успокоить ее, сказать, что все позади, но не успел: пуля, выпущенная сзади, вошла ему в затылок.

Как потом сообщили очевидцы, еще два кавказцы выскочили из подъезда: не обращая внимания на своих погибших, оттолкнули гувернантку, схватили Алесю, которая завизжала и пыталась убежать, задержали мальчугана и прыгнули в тормознувшую рядом машину. Автомобиль сразу резко взял с места.

…Тем же днем произошло еще одно убийство. На этот раз убили гувернантку детей директора банка. Прямо на квартире. Были похищены двое детей. Выкрали ребенка у депутата горсовета. Всего за сутки похитили шестерых детей.

Федор бегал запыхавшись. В его управлении начальники места не находили.

– Графиня пошла в атаку, это ее дело! Они будут делать «Дисней-ленд». Масса аттракционов. Теперь понимаешь, там живые деньги будут крутиться… Сколько они смогут отмыть левых… А теперь вот послушай последнюю пленочку… – и Федор предложил мне магнитофонную запись с прослушивающего устройства.

Говорили мужской и женский голоса.

– …К сожалению, я в этом не разбираюсь, господин Сивицкий, но ваше предложение меня крайне заинтересовало.

Я сразу узнал голос. Это была Графиня. Графиня была сама любезность:

– При необходимости мы, конечно, наймем лучших специалистов, а в ближайшем будущем поможем вам построить и оборудовать в Петербурге филиал вашей клиники под видом… Ну, скажем, благотворительной клиники…

– Моя фамилия не должна фигурировать…

– О, разумеется, господин Сивицкий… Признаюсь честно, подобное предприятие мне и в голову не пришло бы, да и не могло прийти – такова специфика нашего бизнеса. Вы открываете для нас целый рынок.

– За успех нашего предприятия. Совместного. И если когда-нибудь вам лично понадобится помощь моей клиники, можете на меня рассчитывать. У нас есть и хорошие пластические хирурги. – Прозвучал звон бокалов.

– Благодарю, но лучше бы не понадобилось… Ладно, господин Сивицкий, медицинская компьютерная разведка будет нами налажена в самое ближайшее время, и мы скоро сможем начать набирать банк данных. А когда откроем первый пункт по консервации…

– В первое время это удобнее сделать при каком-нибудь кладбище, морге, крематории…

– …а когда откроем пункт, вы сможете получать органы по заказу, с подбором совместимости, господин Сивицкий. Я думаю, вся оргработа займет три-Четыре месяца, не больше, но мне не хотелось бы делать такой перерыв в живой работе. Что вас интересует сейчас? Что мы можем сделать для вашей гамбургской клиники уже сегодня?

– Мне трудно сказать, госпожа Рашидова… Вообще-то могут понадобиться детские органы. Дело в том, что детский организм…

– Это не важно, ваши биологические объяснения я все равно не пойму. Но вам повезло, у нас как раз есть подходящая партия товара. Если возьмете оптом, можете говорить о снижении цены.

– Э-э-э… А сколько?..

– Шесть…

– Возраст?

– От пяти до тринадцати.

– Нормальный возраст. Чем младше, тем даже лучше. Как вы собираетесь доставлять товар?

– В живом виде. Вы можете помочь с транспортом, господин Сивицкий?

– М-м, скорее всего, нет. Но если очень надо…

– Детали, думаю, мы обговорим позже.

– Насчет денег не волнуйтесь, госпожа Рашидова. Деньги вы получите сразу, все сто процентов, авансом. Я думаю, завтра, или послезавтра. Я вам полностью доверяю, госпожа Рашидова. Мне о вас много рассказывали.

– Благодарю вас, господин Сивицкий. Лента сухо зашелестела.

…Встал вопрос о том, что необходимо передать эту информацию отцам похищенных детей. Иначе милиция может не найти, не успеть найти детей, и тогда их продадут на «запчасти». Вот тогда Федор мне и сказал: он, значит, располагает достоверной информацией о том, что именно Графиня причастна к взрыву автомобиля, при котором погибли дети и жена Фарида, а также Людмила. Если бы я тогда догадался, что Федор просто-напросто использует меня для своих целей? Но я в тот раз оказался тугодумом.

Отцы похищенных детей грозились повесить Графиню на собственных кишках. А для возврата детей условия были следующими – по сто тысяч долларов с головы.

Мне казалось, я должен спасти детей. Не потому, что это были дети. Мне казалось, пределы мести уже превысили все меры. При чем тут дети?

По крайней мере, мне надо попробовать попасть в ночной клуб, где я уже однажды побывал. Это можно сделать. Только там можно было выудить кое-что интересное. Я туда мог попасть только как охранник Беркутова. Но захочет ли Беркутов поехать туда? Не может же человек, у которого похитили ребенка, проводить время в такие дни в престижных заведениях! Без особой на то причины.

Я провел успешную предварительную работу. Днем, когда даже работники покидали помещения клуба, я пробрался в игорный зал, внимательно осмотрелся. Этот мой выход я решил обставить со всем шиком. Пусть я буду Палач. Тем более, что я обнаружил в канализации небольшой склад оружия. Никто из ребят, с которыми мы обыскивали подземные сооружения, не заметил его. Я вооружился из обнаруженного склада Палача крупнокалиберным пулеметом. Пулемет и ленты я доставил в вентиляционную шахту «Ночной фиалки».

…В тот вечер Беркутова потянуло поехать туда, в ночной клуб. Всегда, когда ему нужно было снять стресс, он играл в рулетку.

В ночном клубе «Ночная фиалка», легальном предприятии госпожи Графини, где нелегально приторговывали наркотиками, было все как всегда. Публика подбиралась довольно респектабельная. В большом центральном игорном зале, где по трем стенам стояли автоматы, а вдоль четвертой тянулась стойка бара, крутилась рулетка; Ничто не предвещало бури. Охрана бдила еще на входе.

Крепкие рязанские и псковские ребята с деревенскими рожами, но в смокингах и с набитыми кулаками, тенями прохаживались по помещению. Крупье крутил рулетку и со стуком запускал шарик.

С обилием табачного дыма не справлялась даже мощная вентиляция.

Я незаметно ушел от Беркутова, который просаживал сотню за сотней долларов. Я понимал, что мой уход грозит большими неприятностями, но сознательно шел на обострение отношений. Я вышел в коридор, ведущий на кухню, и забрался в вентиляционную шахту. Пулемет и ленты лежали на месте.

По запаху табачного дыма я определил местонахождение игорного зала. Большая вентиляционная решетка на потолке зала задекорирована подвесным витражом с изображением фиалок. Стараясь не чихнуть, я укрепил альпинистскую веревку за силовой кронштейн, натянул на голову капроновый чулок, вытащил решетку, поправил пулемет, предусмотрительно снятый с предохранителя, и нырнул вниз.

Вместе с грохотом и звоном упавших осколков витражного стекла я соскользнул на зеленое сукно рулеточного стола и сразу же заговорил мой пулемет, заполняя тесное для такого калибра помещение грохотом и пороховой гарью. Я стрелял поверх голов, по игральным автоматам, полкам с бутылками, по стенам.

Беркутов охватил голову руками и нырнул под стол. Гости с визгом ломились в двери, охрана попадала на пол и тоже поползла к дверям. Разрывные пули громили и разносили комнату по части. Вздрагивали, ломились, лопались, кренились набок разрушенные автоматы, летела щепа и Осколки, прыгали по зеленому сукну большие горячие гильзы, источая сизый дым. Я вертелся вокруг своей оси, кроша вкруговую двери, штукатурку, одна из пуль угодила в проводку, замкнула, заискрило, погас свет. Зал теперь освещался только уличными фонарями через окно.

Когда пулемет умолк, пропустив через себя длинную ленту, я бросил его на пол, спрыгнул со стола и рывком подняв первого попавшегося под руку парня в смокинге, крикнул ему прямо в ухо:

– Каждый день, пока дети у вас, будет вам очень дорого обходиться!

Выбив ударом ноги окно, я выпрыгнул во внутренний двор, припасенным заранее крюком приподнял тяжелую крышку люка и нырнул в канализацию.

Нужно было еще успеть вернуться домой, принять душ и обязательно позвонить Беркутову, если он уцелел после бойни.

…Федор сразу позвонил мне. И вот мне приходится вновь ехать в клуб «Ночная фиалка». Теперь в качестве как бы общественного помощника следователя. Всю дорогу, пока мы ехали, я косился на своего напарника. Сейчас, поднятый с постели, он выглядел очень уставшим, издерганным, постоянно крутил головой.

Я очень зауважал коллегу после утреннего разговора в управлении. Господи, ну почему он сам не догадался? Почему никто до него не подумал об этом? Так просто! Почему раньше, полгода, три месяца назад я не мог досконально изучить прошлое Палача? Наверное, потому, что будучи другом Федора Чегодаева, я считал, что и без того хорошо его знаю. И был поставлен в тупик вопросом, который мне задал Федор.

– Ты знаешь, я догадываюсь, кто это.

– Ну и кто же?

– Не скажу.

Я и раньше думал, что Федор не захочет мне говорить своих предположений насчет того, кто является Палачом. Однако, он ведь многого мне не говорил! Тогда в который раз я сказал ему:

– Ищи Палача под землей!

– Конечно, под землей! Я идиот! Я-то думал: каким образом он столько взрывчатки проносит незамеченной! По вентиляции! Которая сообщается с ходами связи!

– И с канализацией, и с метро. И со старыми бомбоубежищами, – добавил я. – Я запрашивал данные от разных служб на пароль одного человека. Каждая служба имеет только карты и планы своих коммуникаций. Связисты не знают ничего о прохождении канализационных коллекторов, если, конечно, они не совмещены на каком-то участке. А в метро ничего не знают о тоннелях связи и о канализации. Полный план всех коммуникаций есть только в голове того, кто ими пользуется. Там можно скрываться очень долго. Пока на компьютере не составят сводные планы, мы в них не разберемся и не научимся перемещаться в подземельях… Этого Палача даже выкурить нельзя.

Я не удержался и похвалил Федора.

Вот и клуб. Даже после разгрома внешне он нештяк. Зато внутри полный хаос.

– Видимо, оба цинка расстрелял, – присвистнул Федор.

Мимо нас милиция провела двоих парней в наручниках. Лица у арестованных были явно не русские.

– За что их взяли? – спросил я.

– Сопротивление милиции, наркотики.

– Какие нехорошие лица кавказской национальности! – притворно ужаснулся я. – Как будете разыскивать детей?

– Детей никто не станет разыскивать… – мрачно сказал Чегодаев.

– Почему?

– Беркутов нажал на остальных, и те собрали деньги.

– А как выйти на момент передачи денег?

– Никак, Юрий. Беркутов приказал не лезть. Графиня с людьми там. Он решил договориться с ней.

– Беркутов тебе приказывает? Чегодаев ничего не ответил и отвернулся.

…Беркутов ничего мне не сказал про разгром в «Ночной фиалке». Словно я и не был его охранником. Он взял меня с собой на передачу денег.

– Им нельзя доверять, поэтому предлагаю надеть бронежилет, – настоял я на своем.

– Хорошо, – хмуро согласился Беркутов.

…Ровно в одиннадцать утра дверь кафе «Александрия» отворилась и вошла невысокая женщина, довольно полная, с необычайно пронзительными глазами. Это и была Графиня. Поговаривали, что она обладает экстрасенсорными способностями и, главное, умеет читать чужие мысли. Я вспомнил ее по первому визиту с Евгенией в ночной клуб. Как всегда, она шла в сопровождении свиты из охраны и секретарши.

Мы уже ждали ее. Сегодня за старшего был Беркутов.

Беркутов, одетый в бронежилет, чувствовал легкое беспокойство.

Почему эта обезьяна вынудила их собраться всех вместе? Опасается? А, с другой стороны, не будет же она организовывать массовое убийство в центре города, днем, в этом людном московском кафе?

Беркутов успокоился. Когда мы пришли в кафе за полчаса до назначенного срока и заняли угловой столик, то долго осматривались, ожидая подвоха. Я был послан на кухню проверить, все ли там в порядке. Там оказалось спокойно.

Приходили и выходили посетители, сновали официанты. Беркутов прислонил кейс к ножке стола и попросил сдвинуть два столика.

– Ко мне придут друзья, – пояснил он. Вскоре начали подтягиваться отцы похищенных детей – «новые русские» с одинаковыми черными кейсами. За три минуты до одиннадцати Беркутов вышел на улицу. Сновали прохожие, мимо него в кафе прошли очередные посетители – высокий господин с дамой. Они болтали невесть что. Беркутов окончательно успокоился и вернулся в зал. Я держал пистолет со взведенным курком.

Откуда нам было знать, что накануне к администрации кафе подошли два вежливых и богатых грузина. Они на весь день арендовали помещение кафе.

– Приедут наши друзья из Грузии. Официанты тоже будут наши, а вам лучше побыть дома, поскольку нам не нужны лишние люди, – сказали крутые грузины, доставая кучу денег. Такую сумму директор кафе не видел ни разу в жизни. И он предпочел ни о чем не спрашивать, просто передал ключи и обзвонил своих официантов, устроив им выходной среди недели.

…Как только Беркутов вернулся к столику, вошла Графиня со свитой. Она остановилась в пяти метрах от сдвинутых столиков и что-то сказала на непонятном языке своим людям. Шесть человек из ее свиты подошли к столам, взяли у всех чемоданчики с деньгами и удалились.

Графиня обвела глазами компанию бизнесменов: – Я рада, что вы приняли такое мудрое решение…

Беркутов насторожился и на всякий случай переместил правую руку поближе к подплечной кобуре, где у него был пистолет. Он еще не понимал, что проиграл. Рука моя напряглась.

Графиня быстро бросила какую-то фразу. И тут произошло неожиданное: все посетители кафе вдруг вскочили, роняя стулья, выхватили пистолеты с глушителями и открыли огонь на поражение по группе за сдвоенными столиками. За мгновение до того я понял, что произошло. Напрягшись всем телом, я толкнул плечом Беркутова с тем, чтобы повалить его на пол. Затем перевернул стол и начал отстреливаться. Огонь противника оказался настолько плотным, что в мой бронежилет попало сразу несколько пуль, и я согнулся, спасаясь от смерти, прикрывая голову руками и пистолетом.

Убийцы действовали поспешно. Еще бы – устроить массовые убийства почти в центре столицы! Выпустив по обойме из пистолетов, искрошив столы и стулья в щепки, они ушли, так и не совершив по контрольному выстрелу. Контрольный выстрел! Это обязательное условие работы хорошего профессионала. Наверное, даже человек, у которого были б железные нервы, в том шуме, гаме, стонах и воплях не довершил бы начатое до конца.

Я остался жив, а Беркутов остался моим должником, поскольку это я уговорил его надеть бронежилет, а впоследствии толкнул его, что спасло его от первых прицельных выстрелов. А потом он лежал, укрытый мной.