Текст книги "«Любовь – небес святое слово». Классика русской женской поэзии"

«Любовь – небес святое слово!..». Классика русской женской поэзии

Любовная и молитвенная лирика русских поэтесс

Два величайших памятника мировой поэзии «Псалтирь» царя Давида и «Песнь песней» его сына царя Соломона – примеры не разделения, а единства молитвенной и любовной лирики.

В России таким примером, уверен, можно назвать женскую поэзию, начиная с Евфимии Смоленской и Анны Буниной, Евдокии Ростопчиной и Юлии Жадовской до Аделаиды Герцык, Марины Цветаевой и Анны Ахматовой.

Это вовсе не значит, что Анна Бунина и Евдокия Ростопчина были самыми первыми и самыми выдающимися из всех стихотвориц (так называли они себя). Одна из их предшествениц Евфимия Смоленская уже во второй половине XVII века создала «Молитву и песнь плачевную». Уже первые исследователи отметили «неординарность» этой молитвы на фоне других вирш ее современников, как правило, книжного происхождения. Молитва Евфимии в этом отношении тоже «книжная», в ней присутствуют те же самые парные рифмы-вирши, которых не было ни в древнерусской поэзии, ни в народной. Но в этом новом «наряде», так сказать, европеизированном («виршевики», как ни крути, западники) она остается русской женщиной, выплакивающей свое горе в плаче-молитве. Княгиня Ярославна в «Слове о полку Игореве» молит о спасении плененного мужа князя Игоря; княгиня Евдокия в «Житии Дмитрия Донского» оплакивает умершем муже. Русские княгини причитали по своим князьям точно так же, как простые крестьянки. Но причитания русских княгинь и народные плачи – не единственный источник песни плачевной смоленской попадьи Евфимии. Женские плачи у нее, в свою очередь, сочетаются с духовными стихами. В сохранившемся списке молитвы Евфимии последней трети XVII века указывается: «…Воспевати же ся может на глас Прекрасная пустыня и Прекрасного Иосифа», то есть указаны два народных духовных стиха, на мелодии которых она воспевала свою молитву.

Молитва Евфимии Смоленской, впервые опубликованная в 1989 году, до сих пор остается единственной из выявленных произведений женской поэзии допетровской Руси. Но точно так же после первой публикации 1800 года воспринималость и «Слово о волку Игореве». Об этом свидетельствует известное пушкинское высказывание 1830 года: «…К сожалению, старинной словесности у нас не существует. За нами голая степь и на ней возвышается единственный памятник: Песнь о полку Игореве». Ведь Пушкин не ошибался, поскольку к этому времени еще не было открыто ни одно из других великих поэтических произведений Древней Руси. И не только поэтических. До середины XIX века никто не знал даже о существовании самых древних мозаик киевского Софийского собора, их «случайно» увидел под обвалившейся штукатуркой художник Федор Солнцев. Имя Андрея Рублева стало всемирным тоже лишь в начале ХХ века…

Женская поэзия Древней Руси до сих пор остается невидимым градом Китежем. Молитва Евфимии Смоленской – первый из услышанных нами звон ее колоколов.

Хочется надеяться, что в XXI веке расширятся не только хронологические, но и тематические рамки женской поэзии, лишенной едва ли не самой основной своей черты – религиозности. В трагические десятилетия, названные митрополитом Иоанном «атеистической одурью», не только в женской, но и во всей русской поэзии было оставлено лишь несколько молитвенных шедевров Пушкина и Лермонтова, на которые, что называется, рука не поднялась (хотя даже «Отцы пустынники…» публиковались и продолжают публиковаться без пушкинского названия «Молитва»). Да и ныне, при отсутствии каких-либо гласных или негласных запретов, молитвенная поэзия остается вне поэтических сборников и антологии, дублирующих одни и те же подборки из предыдущих изданий времен той же самой «одури».

Ждет своего прочтения молитвенная лирика Зинаиды Гиппиус, Ольги Чюминой, Елизаветы Дмитриевой (Черубины де Габриак), Аделаиды Герцык, Елизаветы Кузьминой-Караваевой, Надежды Павлович и других поэтесс Серебряного века. «Все мои стихи – к Богу если не обращены, то возвращены», – запишет Марина Цветаева в 30-е годы.

 
В каждом древе распятый Господь,
В каждом колосе тело Христово.
И молитвы пречистое слово
Исцеляет болящую плоть.
 

Это четверостишие Анны Ахматовой 1946 года так и осталось среди неизданных, самых заветных ее стихотворений. Однажды, отвечая на традиционный вопрос о любимом поэте, она назвала не Блока и даже не Пушкина, а царя Давида. Всю свою долгую жизнь Анна Ахматова сохраняла верность молитвенной поэзии…

Виктор Калугин

Евфимия Смоленская
(cередина XVII века)

Молитва Господу Богу благодарная и песнь плачевная
Отрывок

 
О, Владыко Боже Святый,
от ангелов препетый,
 
 
царю вышний, нам страшный,
и всей твари ужасный!
 
 
Величество Твое и мудрость,
сила Твоя и крепость
 
 
вышним чином недозрима,
человеком недостижима.
 
 
Благость Твоя неисчётна
и милость неизречённа.
 
 
Руки свои отверзаешь
и благих вся исполняешь,
 
 
всю тварь окормляешь
и мирною устрояешь.
 
 
Праведным свою любовь простираешь
и царство им подаваешь.
 
 
И грешных не оставляешь,
но спастися им желаешь.
 
 
Яко лекарь премудрый
и яко пастырь предобрый
 
 
болящее уврачуешь
и здравия подаваешь,
 
 
сокрушенное обязуешь
и заблудшее обращаешь.
 
 
В милости же небрегущих,
в терпении Твоем зле живущих
 
 
браздою узды востягаешь
и к себе их привлачаешь.
 
 
То нам ныне устрояешь,
неправду нашу отсекаешь.
 
 
Святые церкви служитель,
любовный мой сожитель,
 
 
внезапу от меня отлучися, —
глава с телом разлучися.
 
 
О сем скорбь мя снедает,
печаль тело иссушает;
 
 
очи струи источают,
реки слез проливают.
 
 
Не могу скорби престати
и от сердца не рыдати!
 
 
Видех любимого связанна,
ноги и выя окована,
 
 
бесчестна от нас ведома,
в незнанну страну везома.
 
 
Сама жизнь отлучися!
Во граде, где не родися,
 
 
детки со мною младеньки,
сиротки остались маленьки.
 
 
За что мне се сотворися?
За что тако устроися?
 
 
Солнце облаком покрыся,
и день во мрак преложися.
 
 
Много о сем размышляла
и вины о том искала.
 
 
Токмо едину обрела:
сия бо вся мне содела,
 
 
егда без скорби живяше,
о душе своей не радяше,
 
 
волю Божию преступая,
во гресех дни изживая.
 
 
Достойна быть посечения
и вечного мучения.
 
 
Неисчетная милость
велия Божия и благость
 
 
окаянней мне даровася,
внезапно душа моя не отъяся.
 
 
Даде мне исцеление,
душевное обновление,
 
 
беды бо душу убеляют,
грехов струпы исцеляют.
 
 
Лучше в скорби в мире жити,
да во славе вечной пребывати,
 
 
нежели быти зде во отраде,
а последи – в муках во аде.
 
 
Сего ради многогрешная,
благость Божию приемшая,
 
 
Господа благодетеля,
Творца всех и содетеля,
 
 
я, Евфимия, о сем хвалю,
с малыми детьми благодарю.
 
 
Первый и больший аз сын,
именуемый Савин.
 
 
Годен жезлом ранен быти
и многи язвы носити.
 
 
С матерью Господу всех воспеваю,
благодателю возсылаю.
 
 
И средний аз, Леонте́й,
достоин есмь многих плетей.
 
 
С рождьшею к Богу глас возсылаю,
с братом в песнях соглашаю.
 
 
И аз, Николай, к вам приполз,
годен приятии многих лоз.
 
 
С крепостию к болевшей мною восклицаю,
немотуя, прорицаю:
 
 
«О, мати моя и большая брата,
в пении к вам приимата!
 
 
И аз велик глаз вознесу,
красну песнь Богу принесу.
 
 
Не отрекайте за малость
и языка за немость.
 
 
Аще аз яко и комар,
но мощен Бог дати и велик дар…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

Анна Бунина
(1774–1829)

На разлуку

 
Разлука – смерти образ лютой,
Когда лия по телу мраз
С последней бытия минутой
Она скрывает свет от глаз.
 
 
Где мир с сокровищми земными!
Где ближние – души магнит?
Стремится мысль к ним – и не с нами;
Блуждает взор в них – и не зрит.
 
 
Дух всуе напрягает силы;
Язык слагает речь, – и ах!
Уста безмолвстуют остылы:
Ни в духе сил нет – ни в устах.
 
 
Со смертию сходна разлука,
Когда по жилам пробежав,
Смертельна в грудь вступает мука
И бренный рушится состав.
 
 
То сердце жмет – то рвет на части;
То жжет его – то холодит;
То болью заглушает страсти;
То муку жалостью глушит.
 
 
Трепещет сердце – и престало!
Трепещет вновь еще сильней!
Вновь смерти ощущая жало,
Страданьем новым спорит с ней.
 
 
Разлука – смерти образ лютой!
Нет! смерть не столь еще страшна!
С последней бытия минутой
Престанет нас терзать она.
 
 
У ней усопшие не в воле:
Блюдет покой их вечный хлад;
Разлука нас терзает боле:
Разлука есть душевный ад!
 
 
Когда… минута роковая!
Язык твой произнес «прости»;
Смерть в сердце мне тогда вступая,
Сто мук велела вдруг снести.
 
 
И мраз, и огнь я ощутила, —
Томленье, нежность, скорбь и страх, —
И жизненна исчезла сила;
И слов не стало на устах.
 
 
Вдруг сердца сильны трепетанья;
Вдруг сердца нет – померкнул свет;
То тяжкий вздох – то нет дыханья:
Души, движенья, гласа нет!
 
 
Где час разлуки многоценной?
Ты в думе, в сердце, не в очах!
Ищу… все вкруг уединенно;
Зову… все мертво как в гробах!
 
 
Вотще я чувства обольщаю,
И лживых призраков полна,
Обресть тебя с собою чаю:
Увы! тоска при мне одна!
 
 
Вотще возврат твой вижу скорый;
Окружным топотом будясь,
Робея и поту́пя взоры,
Незапно познаю твой глас!
 
 
Вотще рассудка исступленье, —
Смятенна радость сердца вновь!
Обман, обман! одно томленье…
Разлука не щадит любовь!
 
 
Разлука образ смерти лютой;
Но смерти злее во сто раз!
Ты с каждой бытия минутой
Стократно умерщвляешь нас!
 

На кончину графа Александра Ивановича Кутайсова, 26-го августа 1812 года в Бородинском сражении убитого

 
Ужель и ты!.. и ты
Упал во смертну мрежу![1]1
  Мережа, мрежа – сеть рыбака.


[Закрыть]
Ужель и на твою могилу свежу
Печальны допустил мне рок бросать цветы,
Потоком слезным орошенны!
Увы! где блага совершенны?
Где прочны радости? их нет!
Вотще объемлюща надежду лживу
Нежнейша мать тебя зовет:
Твой заперт слух к ея призыву!
Вотще, ликуя твой возврат,
Отец, сестры и брат
Заранее к тебе простерли руки!
Их дом ликующий стал ныне храмом скуки!
Как светлый метеор для них
Ты миг блистал лишь краткой!
И сонм друзей твоих,
 
 
Алкающих твоей беседы сладкой, —
И сонм отборнейших мужей
Что юного тебя с собой чли равноденным
С кончиною твоей
Увяли сердцем сокрушенным!
Вотще и сонм краснейших дев,
Устроя громкие тимпаны,
Ждет в пиршества тебя избраны:
Не будешь ты!.. тебя похитил смерти зев!
 
 
Так жизни на заре коснулся он заката!
 
 
На место Гипса и Агата,
На гробе у него с бессмертным лавром шлем
И вопли слышны Муз по нем!
Но что герою обелиски?
Что мой несвязный стих?
Не будет славен он от них!
 
 
Повержены в ад враги Российски
Твоею, Граф, рукой
Воздвигнут памятник нетленный твой,
А жизнь отечеству на жертву принесенна,
Есть слава храбрым вожделенна!
 

<1812>

На смерть капитана Гвардейской артиллерии Ростислава Ивановича Захарова, на 26 году от рождения в Бородинском деле убитого

 
Узря простерта на плаще меня,
Не сетуйте, родители любезны!
И мрачну горесть прогоня,
Отрите токи слезны!
Я только сладким сном покоюся и славным!
Здесь долг мой на земли я свято чтил!
В боях, под знамем ратным
Врагов отечества безтрепетно разил.
В дни мира дух имел незлобный!
В сообществе – усердный гражданин;
В семье – надежный брат, покорный сын —
К супруге, к чадам я до двери гробной
Любовью нежной пламенел,
Днесь к Богу отошел
Приять за подвиг мой награду!
А ты, о! юный друг моей души!
Оставшему тебе в награду
Младенцу нашему внуши,
На ранню указав мою могилу,
Что сладко смерть вкусить за родину нам милу!
 

Анна Волкова
(1781–1834)

Размышление о превратности и непостоянстве щастия

 
Чего все смертные желают
Сердца надеждою маня,
Мечта, что щастьем называют,
Не льстит уж более меня;
Не льстит пустою суетою
В кругу вертящийся сей свет,
Где всяк своею чередою
К пределам вечности идет;
Где каждый, быв страстей в неволе,
Клянет немилосердный рок,
Вздыхает в злополучной доле,
И горьких слез лиет поток;
Фортуны гордой к колеснице
Прикован, вслед ее течет,
Непостоянной сей Царице
Всечасно гимны в честь поет;
К ней длани робки простирая
В душе сомнение храня,
Ее улыбки ожидая
Проводит дни свои стеня.
О ты! всех смертных услажденье,
О щастье! Общий наш предмет!
 

Мария Москвина
(1765–1824)

Ирмос

Молитву пролию ко Господу

 
К Тебе, о Боже мой! молитву пролию;
Тебе я возвещу печальну скорбь мою:
Под бременем ея душа моя страдает;
Душевная болезнь телесну плоть снедает;
К Тебе с Ионою молящейся внемли:
О Боже! помоги, избавь от смертной тли.
 

Мадригал

 
Мы целой век спешим, подобно на пути,
Торопимся достичь к великолепну храму:
Но кончивши свой путь, что можем мы найти? —
Одну сажень земли, на ней изрыту яму.
 

Крестьянский обед

 
Всего на свете боле
С капустой щи люблю;
Ем соус по неволе,
А супов не терплю.
Крестьянин возвратится
С работы коль домой,
Тут каша заварится,
Доволен он судьбой!
Хозяюшка супруга
Ему варить спешит;
Его она подруга,
Любя ему твердит:
«Любезной мой дружечик!
Тебе вот пива ковш,
Дражайший муженечик,
Как солнышко хорош!
Хлеб черной, простокваша
И редичка с хренком, —
Еда крестьянска наша
В прихлёбочку с квасцом».
Сим мужа угощяет
Крестьянка своего;
А он так утирает[2]2
  В значении уплетает — быстро, жадно ест.


[Закрыть],
Что пот валит с него!
Потом кричит ребенок:
«Мне, мама, пирога!»
«Молчи ты, постреленок!
Я дам-те тумака».
Толкает его взашей,
Чтоб боле не кричал,
Даёт ему и каши:
Ребенок замолчал.
Он кашу утирает,
Пирог и сухари;
Коль щами поливает
И златом не дари.
Вот как живут крестьяне!
Без супа – без забот;
Здоровей, чем дворяне,
Ест щи он без хлопот.
О щи! вас не престану
Всегда я прославлять,
И ныне есть их стану, —
Мне жизнь так окончать.
 

Елизавета Кульман
(1808–1825)

Меня назвал ты бедной…[3]3
  Из вокальных циклов Р. Шумана на стихи Елизаветы Кульман «Семь песен» и «Девичьи песни» (1851 г.).


[Закрыть]

 
Меня назвал ты бедной, —
Ошибся ты, мой друг.
Проснись с лучом рассвета,
Взгляни на мир вокруг:
Над хижиной моею
Струится свет зари,
И падает на кровлю
Дождь золота, смотри!
Под вечер луч багряный
Блеснет в последний раз,
Но до темна мерцает
В моем окне топаз!
Меня назвал ты бедной, —
Ошибся ты, мой друг!..
 

Дай, облако, мне руку…

 
Ты протяни мне руку,
Облако, вольный брат!
Я старших братьев встречу
Вблизи небесных врат.
Хоть я совсем не помню
Родные их черты,
Отца средь них узнаю,
Его увидишь ты!
Они глядят с улыбкой,
Приветливо маня.
Дай, облако, мне руку,
К ним подними меня!
 

Весенняя песня

 
Опять весна явилась,
И дни опять ясны,
И сердце вновь забилось
Под щебет птиц лесных.
 
 
Теперь вершит светило
По небу долгий путь;
Оно в окошко милой
Заглянет как-нибудь.
 
 
На свежий мир зеленый,
Что снова вдруг возник,
С вниманьем благосклонным
Глядит седой старик.
 

К соловью

 
Как тебе мы рады,
Милый соловей!
Льются вновь рулады
Под шатром ветвей.
 
 
Тишь объяла землю,
Звездный свод молчит…
Звучной песне внемлют
Лес и дол в ночи.
 
 
Стал как будто тише
Даже плеск ручья,
Трель твою услышав,
Он притих, как я.
 
 
Пой для нас! Знай, тебе мы рады,
Милый соловей!
Льются вновь рулады
Под шатром ветвей.
 

Зинаида Волконская
(1789–1862)

Четыре ангела

 
Четыре Ангела на свете
Хранят наш временный приют,
И Богу в Ангельском совете
Молебный хор за нас поют.
 
 
У ложа, где больной страдает,
Стоит Архангел Михаил.
Господний меч в руке пылает
На отраженье адских сил.
 
 
Хранитель-Ангел, друг надежный,
С ребенком рядышком идет.
И в жизни чувственной, мятежной
Нам вслед глядит – грустит и ждет.
 
 
Вот Гавриил пророк – Архангел!
Он в деве мать нам указал;
Всех благ, всех радостей он Ангел,
Он Бога с миром сочетал.
 
 
Рафа́ил! врач, кормилец, путник,
Ведет Товию под венец;
И Ангельской чете сопутник
Готовит Ангельский конец.
 
 
О, Ангелы, родные наши!
Храните дверь, покой и край,
Где Ангельские взоры ваши,
Предвидят верность, мир и рай!
 

С.-Петербург, 1836

Екатерина Тимашева
(1789–1862)

К портрету Пушкина

 
Он говорит, – но мыслью чудной
Как будто вечно поражён,
Людей и свет, цель жизни трудной
Всё разгадал, всё понял он.
 
 
Холодный взор на всё кидает,
Рассеян, в думу погружён,
Душа чего-то ожидает,
И в лучший мир он увлечён.
 
 
Он бы желал к брегам свободы,
Как лорд Байро́н, направить путь,
Сняв иго рабства с вас, народы,
Свободу, славу в вас вдохнуть.
 

26 октября 1826

Анна Готовцева
(1799–1871)

А. С. Пушкину

 
О Пушкин, слава наших дней,
Поэт, любимый небесами!
Ты век наш на заре своей
Украсил дивными цветами:
Кто выразит тебя сильней
Природы блеск и чувства сладость,
Восторг любви и сердца радость,
Тоску души и пыл страстей?
Кто не дивится вдохновеньям,
Игривой юности мечтам,
Свободных мыслей выраженьям,
Которые ты предал нам?
В неподражаемой картине
Ты нам Кавказ изобразил,
И деву гор, и плен в чужбине,
Черкесов жизнь в родной долине
Волшебной кистью оживил.
Дворец и сад Бахчисарая,
Фонтан любви, грузинки месть
Из края в край, не умолкая,
Гласят поэту славы весть.
Одно… Но где же совершенство?
В луне и солнце пятна есть!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Несправедлив твой приговор[4]4
  В 1827 году в альманахе «Северные Цветы» появились пушкинские «Отрывки из писем, мысли и замечания». В одном из этих «отрывков» он писал о женской поэзии: «Жалуются на равнодушие русских женщин к нашей поэзии, полагая тому причиною незнание отечественного языка: но какая же дама не поймет стихов Жуковского, Вяземского или Баратынского? Дело в том, что женщины везде те же. Природа, одарив их тонким умом и чувствительностью самой раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не досягая души; они бесчувственны к ее гармонии; примечайте, как они поют модные романсы, как искажают стихи самые естественные, расстраивают меру, уничтожают рифму. Вслушайтесь в их литературные суждения, и вы удивитесь кривизне и даже грубости их понятия… Исключения редки». Именно за эти слова Анна Готовцева укоряла своего кумира.


[Закрыть], —
Но порицать тебя не смеем:
Мы гению простить умеем —
Молчанье выразит укор.
 

1828

Мария Лисицына
(1810–1841)

Романс

 
Я видела тебя!
И годы тяжкого страданья,
Заботы пламенной душой!
Награда выше ожиданья:
Ах! с чем сравнится жребий мой?
 
 
Я видела тебя!
Как яркий блеск звезды высокой,
Как благо вечное мое;
Как призрак счастия далекой,
Как что-то близкое, свое!
 
 
Я видела тебя!
И слов для чувства не достало,
С тобой весь мир забыла я;
Но тщетно сердце замирало:
Мой друг! ты не видал меня!
 

В сборник «Стихи и проза Марии Лисицыной», вышедший в 1829 году в Москве, вошло несколько ее песен и романсов, которые в те годы, вероятнее всего, звучали в ее же исполнении в артистической и студенческой среде. Тогда же появились первые «русские песни» артиста Малого театра Николая Цыганова на музыку Алексея Варламова и первый романс «Невинный нежною душою» шестнадцатилетнего Михаила Лермонтова, заканчивавшего в 1829 году Университетский Благородный Пансион. Последнее упоминание о ней можно встретить в стихотворении 1842 года Надежды Тепловой, посвященном памяти Марии Лисицыной и трагедии ее жизни.

Романс

 
Все прошло, что сердцу льстило,
Что обманчивой мечтой,
В даль безвестную манило
Так приветно за собой!
 
 
Все прошло: очарованье
Было пагубный обман,
Жизнь мрачит души страданье,
Грусть на сердце, как туман!
 
 
Все прошло, как сновиденье,
Но мне памятно оно;
Мне любви моей томленье
Вместо радости дано!
 
 
Часто в робком отдаленье,
В многолюдстве сиротой,
Милой друг мой! в восхищенье
Я любуюся тобой!
 
 
Ах! одна моя отрада
Слушать звук твоих речей
И задумчивого взгляда
Не сводить с твоих очей!
 

В альбом

 
Я прошу от вас немного,
В дальней, близкой стороне, —
Где ни будете – для Бога,
Не забудьте обо мне.
 
 
Горе жизнь мрачит ненастьем,
Радость вижу лишь во сне;
Познакомьте ж меня с счастьем:
Не забудьте обо мне.
 

Надежда Теплова
(1814–1848)

Любовь

 
Любовь – небес святое слово!
Лишь для тебя воскресну вновь!
Меня душой возвысит снова
Одна любовь, одна любовь!
 
 
С моей душою утомленной
Я не снесу земных оков,
И примирит меня с вселенной
Одна любовь, одна любовь!
 
 
Меня томит земная келья!
Как дым взлечу до облаков,
А принесу на новоселье
Одну любовь, одну любовь!
 

1831

Первое издание сборника «Стихотворения Надежды Тепловой», вышедшее в 1833 году, и последующие – 1838 и 1860 годов, дополненные новыми стихами, открывались стихотворением «Любовь», впервые опубликованном Пушкиным в «Северных цветах» на 1832 год. Романсы А.Л. Гурилева, М.И. Бернардта (1830–1840), И.В. Романуса (1846), С.И. Догнаурова (1865) и других композиторов. Наибольшей популярностью пользовался романс Александра Гурилева.

На смерть А.С. Пушкина[5]5
  «На смерть поэта», Михаила Лермонтова – самое знаменитое, но не единственное стихотворение, написанное в роковые дни 1837 года. 29-м января датировано стихотворение Федора Тютчева «Из чьей руки свинец смертельный…», 6-м февраля – стихотворение Федора Глинки «Воспоминание о пиитической жизни Пушкина», всего же о гибели Пушкина было создано девятнадцать стихотворений, но только шесть из них появились в печати уже в 1837 году: Надежды Тепловой, Федора Глинки, Александра Подолинского, Ивана Бороздны, Семена Стромилова и Мирзы Ахундова (в переводе с персидского Александра Бестужева-Марлинского). Имя Надежды Тепловой стоит одним из первых в этой посмертной поэтической пушкиниане.


[Закрыть]

 
Смиритеся, отважные мечтанья,
Здесь ничему свершиться не дано!
Великому – предначертанье!
Прекрасному – мгновение одно!
 
 
Еще твоих мы ждали песнопений, —
Всё кончено! Твой грозный час пробил,
Наш вековой поэт и гений,
Исполненный могущественных сил!
 
 
Так, и тебя судьба не пощадила!
Задумчиво над урною твоей
Главу Поэзия склонила.
Кто заменит утраченное ей?
 
 
Как важны были начинанья!
Увы! сколь кратко бытие!
Но имя славное твое
Веков грядущих достоянье!
 

1837

К девице-поэту

 
Брось лиру, брось, и больше не играй,
И вдохновенные, прекрасные напевы
Ты в глубине души заботливо скрывай:
Поэзия – опасный дар для девы!
 
 
Мечтаешь ли на жизненном пути
След огненный прорезать за собою;
Иль думаешь сочувствие найти
В толпе, окованной ничтожной суетою;
 
 
Иль юная пылает голова
Мечтой похвал и льстивого вниманья,
И рядишь ты, как жертву на закланье,
Твой смелый стих в блестящие слова, —
 
 
Дитя-поэт! За славой не гонись:
Она ничем нам сердца не согреет;
 
 
Иль с долей счастия простись:
Где гордый лавр, там мирт не зреет!
 
 
Что девственно очувствовала ты,
Что думою осмыслила глубоко,
Брось изредка украдкой на листы, —
Да не убьет завистливое око
Твоей возвышенной мечты.
 

1837

* * *

 
Когда во впадине окна
Святого храма, я порою
Стою недвижна и бледна,
Больная желчною тоскою,
Смотрю на лики, на алтарь,
На высоту священных сводов,
То в сердце много переходов
И мне сладка моя печаль,
И мысль о тлении земном,
И жизни бедной и ничтожной…
Всё это только сон тревожный,
Хочу забыть, забыть о нем.
Там, там предел и цель желанья!
И, незаметно мне самой,
Из глаз горючею струей
Катятся слезы покаянья.
 

1842

Жажда молитвы

К афонскому старцу

 
В твоих горах, в священной той стране,
Где жизнь твоя течет безгрешно и счастливо,
О, помолись о недостойной мне,
Отец благочестивый!
 
 
Твоя мольба доступна небесам,
Завиден твой удел смиренный и прекрасный,
Для вас земля цветет обильно там,
Над вами небо вечно ясно!
 
 
Как там душа младенчески чиста!
Как ясны для нее и смерть и искупленье!
Вам чужды наши заблужденья,
И мира грех и суета!
 
 
И в этой счастливой, далекой стороне,
Где жизнь твоя течет тиха, трудолюбива,
О, помолись о недостойной мне,
Отец благочестивый!
 
 
И чтобы мрак с души моей исчез,
Чтоб сердце вылилось в молитвах умиленных,
Пришли мне ветвь знамения небес
С твоих долин благословенных!