Текст книги "Рука Москвы"

Он что-то резко, сквозь зубы, бросил ей по-эстонски, что-то вроде русского «дура», и попытался отодвинуть меня плечом. Возможно, у него бы это получилось, но рядом со мной уже были Артист и Муха.

– Господин Вайно, куда же вы? – заорал Артист.

Почётные гости с осуждением оглянулись. Инстинкт самосохранения боролся в Вайно с привычкой соблюдать приличия. Привычка одержала верх. Он успокаивающе покивал. Но едва гости отвернулись, рванулся со страшной силой. Меня и Муху он сдвинул в сторону, но тут Артист зашёл к нему за спину, приобнял за плечо, наклонился к уху и сказал, улыбаясь:

– Стой на месте, сука.

Вайно при этом дёрнулся, из чего я заключил, что Артист подкрепил свою просьбу, ткнув ему в спину пистолетным стволом. Крупная бритая голова Вайно потемнела от прихлынувшей крови, он беспомощно оглянулся, словно хотел позвать на помощь. Но Артист ещё раз всадил ему ствол в спину, и Вайно притих.

– Что происходит? – с тревогой спросила Рита.

– Все в порядке, – заверил её Артист.

В сущности, удерживать Вайно не было никакого резона. То, что нам нужно было узнать, мы узнали. Я хотел приказать отпустить его, но речи неожиданно быстро кончились, руководивший церемонией генерал-лейтенант Кейт отдал по-эстонски команду, клацнули затворы «калашей», по ушам хлестнул залп почётного караула. Массивное тело Вайно судорожно напряглось и вдруг обмякло. Тяжёлым кулём он повалился на землю.

– Отец! – вскрикнула Рита.

Второй залп заглушил её слова. Томас оглянулся, понял, что происходит что-то неладное, и рванулся к нам.

– Быстро врача! – приказал ему Артист.

– Бегу! – ответил Томас и исчез.

После третьего залпа внимание толпы приковалось к нам. Вайно лежал на спине, глаза казались белыми, лицо было искажено дикой гримасой. Мы подхватили его и понесли к выходу. Тяжеленный он был, как труп. И только когда мы дотащили его до ворот и положили на скамейку, я понял, почему он такой тяжёлый.

Потому что он уже был трупом.

Пульса не было. От лица медленно отливала кровь. Руки были судорожно сжаты. В правой руке я заметил чёрную пластмассовую коробочку, похожую на телевизионный пульт. Это и был пульт, но не телевизионный. Я разогнул пальцы Вайно и взял коробочку. Он сжимал её с такой силой, что кнопка подачи взрывного сигнала запала и не возвратилась в исходное положение. Импульс и сейчас шёл в эфир.

Я показал пульт Артисту и Мухе. Они понимающе покивали.

– Посторонитесь, – сказал какой-то старик. – Я врач.

Он склонился над телом Вайно и сообщил:

– Инсульт.

Мы выбрались из окружившей скамейку толпы. Вместе с нами отошла и Рита. Она сжимала руки, кусала костяшки пальцев. Её била крупная дрожь.

– Что с тобой? – спросил Муха. Но тут же понял, что вопрос нелепый, потрепал её по плечу. – Ну-ну. Расслабься.

– Это я виновата, – проговорила она. – Я. Я слишком часто желала ему смерти!

– Да ладно тебе, – сказал Артист. – Если бы ты желала ему смерти, сейчас бы ты радовалась, а не тряслась. Поехали домой. Тебе нужно согреться.

И только тут мы заметили, что красной «мазератти» нет.

– Господин Ребане поехал за врачом на подстанцию «скорой помощи», – объяснил нам водитель «линкольна».

Муха открыл перед Ритой заднюю дверь «линкольна» и вдруг замер.

– А это что такое? – спросил он, поднимая с сиденья спортивную сумку с надписью «Puma».

– Господин Ребане попросил отдать её вам, – ответил водитель. – Он сказал, что она вам все время нужна. Вдруг понадобится, пока его не будет.

– Фитиль, твою мать! – с отчаянием завопил Муха.

– Быстро садимся, – приказал я. – Где у вас «скорая»?

– Ближе всего вторая подстанция. Туда он, наверное, и поехал.

– Гони туда.

– Что… случилось? – спросила Рита.

– Ничего, – ответил Артист. – Ничего не случилось. Да гони же, гони! – заорал он на водилу.

– Минутку, – прервал его Муха. Он извлёк из бумажника купюру в сто баксов и сунул её в нагрудный карман водителя. – Поехали.

«Линкольн» рванул так, что нас бросило на спинки сидений.

– Кажется, попали, – пробормотал Артист.

Так оно и было. Как только Томас перекинул из «мазератти» в «линкольн» сумку «Puma» с широкополосным подавителем радиосигналов, фугас в багажнике «мазератти» оказался незащищённым. Оставалась надежда только на то, что Томас успел отъехать от кладбища больше чем на километр и импульс радиопульта, который судорожно сжимал в руке Вайно, не достиг радиовзрывателя изделия «ФЗУД-8-ВР».

– Где твой мобильник? – спросил я Артиста.

– А черт его знает. Кажется, в тачке.

Я вытащил свой сотовый и набрал номер мобильного телефона Артиста. После третьего гудка в трубке раздался голос Томаса:

– Это кто мне звонит? Или это не мне звонят?

– Тебе, Фитиль, тебе! – заорал Муха.

– Тихо! – приказал я. – Томас, ты слышишь меня?

– Слышу, Серж. Хорошо слышу.

– Ты где?

Он назвал какую-то эстонскую улицу.

– Я знаю, – кивнул водитель.

– Жми туда. Томас, слушай меня внимательно. Не перебивай. Быстро останови тачку и открой багажник. Телефон не клади.

– Открыл, – через полминуты сообщил Томас.

– Коробку, завёрнутую в синий халат, видишь?

– Вижу.

– Разверни халат.

– Развернул. Тут какая-то зелёная железяка.

– Сними крышку. Она за защёлках. Отщелкни.

– Отщелкнул.

– Что видишь?

– Часы. Электронные. С цифрами.

– Какие цифры?

– Ноль, потом двоеточие, потом семнадцать.

– Двоеточие мигает? – спросил я в надежде на чудо.

– Мигает! – радостно известил Томас. – Уже шестнадцать.

Не случилось чуда. Отсчёт шёл. До взрыва оставалось шестнадцать минут.

– Странные часы, – сказал Томас. – Они идут задом наперёд.

– Это не часы.

– А что?

– Заткнись и слушай. Есть поблизости какой-нибудь пустырь?

– Какой пустырь, Серж? О чем ты говоришь? В Таллине нет пустырей!

– Быстро садись в машину и выезжай из города.

– Как из города? – запротестовал Томас. – А «скорая» для господина Вайно?

– Ему не нужна «скорая». Выезжай как можно быстрей. Потом оттащишь коробку подальше от дороги и сразу уезжай. Телефон не отключай. Поставь в гнездо на панели. Понял?

– Понял. Уже еду. Я спросил, что это за часы. Ты не ответил.

– Это не часы. Это фугас.

– Фугас – это бомба?

– Да, бомба. Она рванёт через пятнадцать минут.

– Бомба? Надо же. Откуда она взялась? Вы что, все время возили её в машине? Серж, это очень неразумно.

– Рви из города! – рявкнул я.

– Не успеет, – сказал водитель.

– Успею, – возразил Томас. – На такой тачке успею. Значит, с господином Вайно все в порядке? Я очень рад. Если бы он заболел, пришлось бы отложить свадьбу. А мне бы этого не хотелось. А вдруг Рита передумает?

– Я не передумаю, – сказала Рита. – Томас Ребане, я не передумаю. Но ты поспеши. Как будто едешь на нашу свадьбу.

– Спешу. Уже сто двадцать. Больше нельзя – много машин.

– Ты где? – спросил я.

Он назвал какую-то улицу, тоже эстонскую.

– Может успеть, – заметил водитель. – Нам за ним?

– За ним.

– Сто тридцать, – сообщил Томас. – Рита Лоо, я лечу к тебе на крыльях любви со скоростью сто тридцать километров в час! Вот черт! Тьфу, бляха-муха!

– В чем дело?

– Мент! Мент привязался! Стоял с радаром, а теперь едет за мной!

– Отрывайся!

– Сейчас. Сейчас выскочу из города и оторвусь. Ещё один! Да что им, нечего делать?

– Жми, Фитиль! Жми! – завопил Муха.

– Я жму. Сто сорок. Я уже за городом. Только впереди пост. Они сообщат, перекроют шоссе. Они привязались, потому что видят – тачка дорогая. Значит, с меня можно хорошо поиметь.

– У тебя тринадцать минут.

Муха вырвал у меня трубку.

– Фитиль, слушай меня. На дороге много машин?

– Не так много.

– Съезжай за обочину, бросай тачку и рви когти со страшной силой!

– Не могу. Менты остановятся и их взорвёт.

– Объяснишь им по-быстрому что к чему!

– Муха, ты не перестаёшь меня удивлять. Может, российским ментам и можно объяснить что-нибудь по-быстрому, а эстонским нельзя. Пока я буду им объяснять, бомба взорвётся.

– Тогда тормози и рви из машины в поле! Они кинутся за тобой!

– Никогда! Русские менты кинутся. Это может быть. Но не эстонцы. Эстонцы не кинутся. Эстонцы остановятся и начнут обсуждать, стоит ли им за мной кидаться. Пока они будут обсуждать, я уже убегу далеко. И они решат, что кидаться не стоит. Потому что я все равно вернусь к своей тачке. Так как это дорогая тачка. Они останутся возле тачки и будут ждать, пока не взорвутся.

– Да и хер с ними, если они такие мудаки!

– Муха, ты не прав. Дорожные полицейские тоже люди. С этим утверждением, возможно, согласятся не все. Но это моё личное мнение. Я его никому не навязываю.

– Томас! – крикнула Рита. – Томас Ребане! Думай о себе! Думай о нас! Тормози и беги!

– Рита Лоо, а я о ком думаю? О нас я и думаю. Мы не будем счастливыми, если между нами в постели будут лежать трупы дорожных полицейских. Четыре трупа дорожных полицейских. Это немножечко многовато.

– Придурок! Томас Ребане, ты придурок!

– Ты мне тоже очень нравишься, Рита Лоо. Ну вот, а что я вам говорил? Впереди пост, шоссе перекрыто. Я разворачиваюсь. Попробую прорваться на набережную. Там выкину фугас в море. Если он взорвётся в воде, никого же не зацепит?

– Жми к набережной, – приказал я водителю.

– Серж, я тебя вот о чем все хотел спросить. Я жму, а ты объясни. Ты что-то говорил про ситуацию гражданской войны у нас в Эстонии. Это как?

– Проехали.

– Это хорошо. А как насчёт оккупациия? То есть, в смысле российских миротворческих сил?

– Тоже проехали.

– И это хорошо. Все эти присоединения, разъединения, ничего хорошего из этого не бывает. Дерево должно расти снизу, из земли. А когда его втыкают сверху, чего же удивляться, что оно не растёт? Сколько у меня?

– Восемь с половиной минут.

– Нормально. И ещё. Альфонс Ребане – он был?

– Был.

– Точно?

– Точно.

– Кем он был?

– Кто кем его захочет увидеть, тем он и был.

– Надо же, за мной гонятся уже четыре ментовских тачки. До чего же люди корыстны! Прямо противно. Сейчас я от них оторвусь. Подворотнями. Сейчас-сейчас!

– Оторвался?

– Вроде да.

– Где ты?

– Сейчас выскочу к Домскому собору. Все, выскочил.

– Людей много?

– Возле собора никого. На тротуарах есть.

– Подгоняй тачку к собору и вали.

– Ты что, Серж?! Это же святыня! Домский собор – это святыня эстонского народа. Бомба его разрушит. Я никогда не прощу себе, если бомба его разрушит. Я не хочу войти в историю Эстонии как человек, который взорвал Домский собор.

– Восстановят твой долбанный собор! – завопил Муха. – А тебя, мудака, не восстановят!

– Олег прав! – крикнула Рита больным голосом. – Томас! Олег прав!

– Нет, Рита Лоо, он не прав. Он так говорит, потому что он не эстонец. А я эстонец. И мы не будем с тобой счастливыми, если в постели между нами будет стоять Домский собор.

– О Господи! – сказала она. – Господи, помоги нам!

– У тебя осталось пять минут, – предупредил я.

– Это ничего. Это много. Успею доехать до набережной. Там сброшу тачку в море. Потому что вытащить бомбу уже не успею. Артист, тебе не жалко тачку?

– Мудак! – рявкнул Артист. – Мне тебя жалко!

– Меня? Я тронут. Да, мне приятно это слышать. От тебя особенно приятно. Потому что ты человек несентиментальный. Меня только в детстве жалели. Матушка. Она говорила: ну в кого ты такой урод? Я рос очень мечтательным ребёнком.

– Не болтай, твою мать! – едва ли не взвыл Артист. – Жми на газ!

– Я жму. Это мне не мешает. Это меня отвлекает. Серж, а откуда взялась эта бомба?

– Не знаю.

– Не знаешь? Или не хочешь сказать?

– Не знаю.

– Но ты узнай. Это же интересно.

– Постараюсь узнать, – пообещал я.

– Все, я на набережной, – возвестил Томас. – Ах ты, какая досада! Полно людей. И парапет, совсем забыл про парапет! Жму в порт. Твою мать! Менты опять прицепились! Ну что за народ! Сколько у меня?

– Две с половиной минуты.

– Это уже не так много. Рита Лоо, ты меня слышишь?

– Да, я тебя слышу.

– Я вот что хочу тебе сказать… Наконец-то повезло. Хоть на причал прорвался.

– Швыряй тачку в море, а сам выпрыгивай! – приказал Артист.

– Ага, выпрыгивай. Я крышу поставил. Пока она съедет.

– Тогда тормози и выскакивай!

– А менты? Артист, не мешай, у меня мало времени. Ты слышишь меня, Рита Лоо? Я вот что хочу тебе сказать. Я родился – и не знал, зачем я родился. Я жил – и не знал, зачем я живу. Я встретил тебя – и понял, зачем были все эти дела.

Наш «линкольн» вырвался из какого-то переулка и устремился к порту. Во всей этой гонке не было никакого смысла. Кроме одного. Мы увидели, чем все кончилось.

Красная «мазератти» просквозила по грузовому причалу, сшибая металлические барьеры и расшвыривая груды ящиков. На хвосте у неё висели два полицейских «форда» с включёнными маячками и сиренами. На какой-то миг мне показалось, что «мазератти» тормозит, но она тут же рванула вперёд и зависла над водой. «Форды» остановились, как вкопанные, у самого конца причала.

– Я тебя люблю, Рита Лоо, – сказал Томас Ребане.

– Я тебя люблю, Томас Ребане, – сказала Рита Лоо.

Под тяжестью удара разлетелась в стороны светлая балтийская вода, сомкнулась над «мазератти». И тотчас стала вспухать, вытягиваться из глубины к небу атомным грибом. От утробного взрыва качнулась стрела портального крана, бросило в сторону буксир, заходили мачты сухогрузов.

Вечерние газеты сообщили, что у грузового причала таллинского порта по неизвестной причине произошёл мощный подводный взрыв. Вероятно, взорвалась донная мина, которая лежала на грунте со времён Второй мировой войны.

«Пусть Гамлета поднимут на помост, Как воина, четыре капитана; Будь призван он, пример бы он явил Высокоцарственный; и в час отхода Пусть музыка и бранные обряды Звучат о нем…»

Эпилог

ЗАВТРАШНИЕ ГАЗЕТЫ

«Новые известия», 29.06.99.

А.Смирнов, «Витязь в эсэсовской шкуре»:

«…На таллинское кладбище Метсакальмисту – эстонское Новодевичье, где хоронят особо выдающихся людей, – доставили из Германии прах штандартенфюрера СС Альфонса Ребане, закончившего войну в качестве командира 20-й Эстонской дивизии СС. Решение о перезахоронении „выдающегося эстонского офицера и военачальника ХХ века“, как охарактеризовал его премьер-министр Эстонии Март Лаар, приняло правительство. Формальным предлогом для перевоза в Эстонию праха эсэсовца послужило якобы обращение немцев: „Заберите своего, за могилой некому ухаживать“. Но в эту версию в Эстонии мало кто верит. Во-первых, все немецкие кладбища содержатся в образцовом порядке, за „ничейными“ могилами ухаживает муниципалитет. Во-вторых, немецкие организации ветеранов войны находят время и средства поддерживать в порядке захоронения „камратов“ даже за пределами Германии, а уж в её пределах могилу штандартенфюрера, кавалера Железного Рыцарского креста и Рыцарского креста с дубовыми листьями, в запустение привести и подавно не дали бы. Наконец, эстонские власти сами себя высекли, забрав на родину лишь прах эсэсовского комдива, разлучив его с покоившейся рядом супругой Агнией…

Рыцарским крестом с дубовыми листьями Гитлер наградил Ребане в 1944 году. А вручил дубовые листья «лисице», как переводится фамилия Ребане, последний вождь Третьего рейха – гросс-адмирал Дениц – 9 мая 1945 года, уже после подписания капитуляции: эстонец успел вскочить на подножку уходящего в небытие поезда героев рейха…

Отшумели знамёна добровольной национальной гвардии «Кайтселийт», государственные флаги, отговорили свои речи старики «камраты» и представители молодого поколения, могилу завалили венками и цветами, и все время я не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего. Так пышно хоронить эсэсовца, начавшего свою карьеру у немцев в 1941 году в эстонском конвойном батальоне, «конвоировавшего» на тот свет евреев и коммунистов в Эстонии, а потом прославившегося кровавыми акциями против населения оккупированных Псковской и Новгородской областей, могли в сегодняшнем мире разве что в двух заповедниках прошлого: в Эстонии и Латвии…»

Газета «Эстония», 29.06.99.

И.Никифоров, «Неоконченная война Альфонса Ребане»:

«В субботу на Метсакальмисту нашёл своё последнее пристанище человек, из которого на наших глазах творится очередная неуклюжая легенда о борце за свободу, выдающемся эстонском офицере, полководце и разведчике…

Официальная часть церемонии была возложена на Силы обороны и их командующего. Генерал-лейтенант заявил нашей газете, что Альфонса Ребане он рассматривает как настоящего патриота и офицера. Генерал имеет право на солдатскую прямолинейность, имеет право видеть в Ребане такого же чуждого политике профессионального военного, как и он сам. Но вот группа эстонских «бритоголовых», пришедшая почтить память офицера СС, явно мечтает не о сапогах и командах. Как заявил один из них журналистам, бороться они намерены за «чистоту расы»…

Приняв в 1941 году присягу на верность фюреру, Ребане дослужился до майора вермахта, а потом, уже в 20-й дивизии СС, и до штандартенфюрера…

После войны Ребане жил в Англии, организовал с помощью Сикрет интеллидженс сервис засылку агентов в Эстонию и возглавил эстонское движение сопротивления советской власти. Однако бывший офицер КГБ ЭСС Валдур Тимуск утверждает, что Альфонс Ребане был завербован НКВД ещё в 1941 году и продолжал оставаться на крючке у советской разведки и после войны. Возможно, поэтому «движение сопротивления» в Эстонии всегда находилось под колпаком у МГБ. Тимуск уверяет, что знает это доподлинно, хотя уличающих Ребане документов в руках у журналистов или историков на сей момент нет…

Судьба настоящего, а не мифического Ребане окрашена не только в сине-черно-белые цвета государственного флага Эстонии, но и обильно сдобрена красным цветом флага Третьего рейха и знамён НКВД.

Впрочем, настоящий Ребане никого не интересует. Одним нужен символ нерассуждающего эстонского солдата, другим – борца за расовую чистоту, а третьим – набитая глупостями сенсация…»

«Baltic News Servis», дайджест.

«Штандартенфюрер Ребане – полковник Исаев?»:

«На следующий день после того, как отгремел салют над могилой командира 20-й Эстонской дивизии СС, взорвалась „бомба“. Газета „Постимеес“ опубликовала интервью с бывшим сотрудником КГБ Эстонии. Он утверждает, что герой борьбы с большевизмом с 1941 года был агентом НКВД и оставался на службе советской госбезопасности всю свою активную жизнь.

Штандартенфюрер СС А.Ребане руководил в 40-е – 50-е годы засылкой агентов в Эстонию по заданию английской разведки, предварительно согласовывая все операции со своим московским начальством. Всех шпионов советская контрразведка «вела» с первых их шагов по прибалтийской земле. Конфуз был так велик, что англичане отправили Ребане на досрочную пенсию.

Сомнения в «чистоте» эстонского героя возникали и раньше. Ему одному из немногих кадровых офицеров эстонской армии удалось избежать расстрела или Сибири в 1940 году после аннексии Советским Союзом Эстонии. По официальной версии, ему просто очень повезло. Старший лейтенант Ребане, сняв погоны, спокойно работал строительным рабочим в Таллине вплоть до самого прихода немцев в 1941 году. Статья в «Постимеес» даёт этому чудесному избавлению от репрессий другое объяснение.

Был ли штандартенфюрер Ребане агентом НКВД или просто враги эстонских патриотов пытаются замарать грязью одну из немногих имеющихся в их распоряжении икон, уже вряд ли станет точно известно…»

В Эстонии мы задерживаться не стали. Все, что мы могли сделать, мы сделали. Я так толком и не увидел Таллина. Но тот Таллин, который остался во мне, греет мне сердце. Говорят, там есть башня, которая называется Большой Томас. У этого названия есть какая-то история. Но я-то знаю, почему эта башня называется Большой Томас.

Иногда я залезал в Интернет и вылавливал там информацию об Эстонии. На сайте какой-то вечерней газеты в разделе «Светская хроника» прочитал:

«На днях в Швейцарию улетела прелестная госпожа Рита Лоо. После скоропостижной кончины своего отца господина Генриха Вайно она унаследовала крупные пакеты акций преуспевающих эстонских фирм и его счета в эстонских и зарубежных банках. Эстонские мужчины, где ваши глаза? Почему вы позволили уехать самой богатой невесте Эстонии? Мы спросили госпожу Лоо в аэропорту:

– Зачем вы улетаете, госпожа Рита Лоо? Разве в Эстонии мало настоящих мужчин?

На наш вопрос она ответила так:

– Где это вы видели настоящих мужчин? В Эстонии был только один настоящий мужчина!..»

Агентство «Baltic News Servis» в обзоре новинок культуры привело цитату из журнала «Дойче арт», из статьи известного немецкого искусствоведа доктора Фишера, посвящённой выставке авангардистского искусства из частных коллекций, которые регулярно устраиваются в мюнхенском музее «Новая пинакотека». Он написал:

«Я уже второй раз обращаю внимание на работы молодого эстонского художника Томаса Ребане. Его картина „Композиция номер семь“, любезно предоставленная фрау С. из Гамбурга, имеет подзаголовок „Любовь“. Не знаю, почему он дал этот подзаголовок. Не знаю, картина ли это вообще. Это не похоже ни на что. Я стоял перед ней час. И я понял, что ничего не понимаю в искусстве…»

Возвращаясь домой, первое время живёшь одновременно как бы в двух местах – дома и там, откуда вернулся.

Я смотрел со своего крыльца на голубые маковки Спас-Заулка и видел шпиль Домского собора, целого, не изуродованного взрывом, и слышал первые такты «Пассакальи» Баха, такие низкие, что они воспринимались не как музыка, а как дрожание самой земли.

Я смотрел на тихую воду Чесны и видел свинцовый блеск Финского залива и крупных белых чаек, перелетающих с одного огромного серого валуна на другой. Я слышал, как они жалобно кричат: «Придурок! Я тебя люблю, придурок!»

А деревянные кресты нашего деревенского кладбища заставляли меня вспомнить другое кладбище, торжественное Метсакальмисту. Я вспоминал седую еврейскую женщину, которая на другой день после торжественных похорон Альфонса Ребане попросила меня проводить её на Метсакальмисту. Она долго стояла перед могильным камнем с высеченной на ней надписью «KOLONEL ALFONS REBANE», потом положила к нему четыре белых гвоздики и сказала:

– «Любимый мой, мир сошёл с ума. Любимый мой, в мире есть только наша любовь. Любимый мой, я пишу тебе из Освенцима…» В какое прекрасное время мы живём! В какое прекрасное время!..

– Константин Дмитриевич, так что же это было? – спросил я генерала Голубкова примерно через месяц после нашего возвращения из Эстонии. Он приехал ко мне в Затопино порыбачить, но вода в Чесне была ещё мутная после весенних паводков, клевало плохо, и мы пошли погулять по просёлку, который вёл от Затопина к Выселкам, на окраине которых стояла наша церквушка Спас-Заулок. День был ветреный, хмурый. Поэтому, возможно, у генерала Голубкова было мрачное настроение.

– А что было? Ничего не было, – ответил он.

– Что же мы делали в Эстонии?

– Ничего не делали. Вы зарабатывали бабки. А я отдыхал от российской действительности. И когда я говорю «ничего», это и значит, твою мать, ничего.

– Откуда появилось в гробу изделие «ФЗУД-8-ВР»?

– Ниоткуда. Нет такого изделия и никогда не было. Не выпускала его российская «оборонка». И ни на какие склады оно не поступало. Ты газеты читаешь?

– Читаю.

– Какие?

– Как какие? Сегодняшние.

– Ну и зря, – сказал генерал Голубков. – Читать нужно прошлогодние газеты. Когда я читаю сегодняшние газеты, я выхожу полным дураком. Которые пишут, те умные. Они умные, а я дурак. Это противно. А вот когда читаешь прошлогодние газеты, все наоборот. Тут я умный. А те умники круглые дураки. И чем умней они были, тем большими дураками выходят. Поэтому читать нужно прошлогодние газеты. Да, твою мать, прошлогодние. Или завтрашние.

– Что будет в завтрашних газетах?

– А ты не понял?

– Нет.

– Совсем не то, что предсказывают в сегодняшних.

Мы остановились возле Спас-Заулка. На трех куполах, навечно впитавших в себя голубизну цветущего льна, золотились кресты. Службы не было, но молодой священник отец Андрей пустил нас в пустую тёмную церковь и протянул мне горсть тонких свечей.

– Дайте и мне, – попросил генерал Голубков.

Он взял свечи и начал ставить их и зажигать перед ликами всех святых подряд. Он был старше меня на одну войну. На Афган. У него было за кого ставить поминальные свечи. У меня тоже было. Но сначала я поставил и зажёг две свечи – перед ликом Пресвятой Богородицы. За Настену. И за Ольгу, за счастливое разрешение её от бремени.

Потом ещё одну – за последнего Гамлета уходящего века. Для него не было вопроса «Быть или не быть?» Он жил как живётся, всей своей жизнью славил созданный Им мир, радовался ему, как и должен истинный лютеранин радоваться Божьему творению. Он верил, что Господь будет к нему милосердным.

Будь же к нему милосердным, Господи.

Ещё пять свечей, благодарственных, я поставил перед Георгием Победоносцем, покровителем воинов. За Боцмана. За Дока. За Муху. За Артиста. И за себя.

А все остальные – за упокой души наших друзей, жизнями своими заплативших за наше право называть ту проклятую чеченскую войну нашей войной.

И в церкви стало светло.

В завтрашних газетах было:

Репортажи о варварских бомбардировках авиацией НАТО мирных югославских городов.

Информационное сообщение об учениях «Запад-99», которые были проведены строго по плану, в середине июля, а не в марте, слухи о чем распускали некоторые зарубежные СМИ, злонамеренно намекая на якобы существовавшие намерения России провести крупномасштабную военно-политическую акцию в Прибалтике. В ходе этих учений был успешно осуществлён условный ракетно-ядерный удар неизвестно по какой цели.

Премьер-министр Примаков красиво развернулся над Атлантикой и возвратился в Москву в знак протеста против агрессии НАТО в Косово, чем и вызвал небывалый взлёт своего президентского рейтинга.

А потом прогремели взрывы жилых домов в Буйнакске, Волгодонске и в Москве. Потом ваххабиты вторглись в Дагестан и началась антитеррористическая операция, которую безответственные журналисты сразу назвали Второй чеченской войной.

Российская история вернулась в привычное русло.

В какое прекрасное время мы живём!

В какое прекрасное время!

Суки.