Текст книги "Рука Москвы"

– Какой комментарий вы хотели от меня получить? – спросил Олег Иванович, понимая, что наступает самая важная для Нифонтова часть разговора, но не ощущая в ней никакой опасности для себя.

– Я не спрашиваю, почему вы дали эту информацию Генриху Вайно. Я хочу знать: чем он мотивировал свою просьбу?

– Вы даже мысли не допускаете, что информацию о ваших людях дал не я, а кто-то другой?

– Информации о них нет нигде. Только их старые личные дела в архиве Минобороны. О команде Пастухова известно только мне, генералу Голубкову и вам.

– Не понимаю вашего тона, генерал. Вайно хотел получить информацию о людях, которых нанимают в охрану особо важной персоны. Как я теперь понимаю, эта персона – Томас Ребане. Я не видел причин, чтобы отказать ему в этой просьбе. Эта информация абсолютно невинна. То, что я сообщил, не составляет никакого секрета. Сведения об их службе можно без особого труда получить в архиве Минобороны, а чем они занимаются сейчас – по месту жительства. Возможно, мне не следовало упоминать об их гонорарах, – добавил он. – Согласен. Но это могли быть гонорары за их работу в агентстве «МХ плюс». Вольно же было Генриху Вайно трактовать это, как плату за выполнение специальных заданий. Можно даже сказать, что я оказал вашим людям услугу: помог им получить очень даже неплохой контракт.

– Какое у вас образование, Олег Иванович?

– Экономический факультет МГУ и заочный юридический институт, – ответил куратор, удивлённый неожиданным вопросом. – Плюс курс обучения в Международном центре стратегических исследований имени Джорджа Маршалла в Гармиш-Партенкирхене.

– Поразительно. И не понимаете, что вы засветили ребят? Я был лучшего мнения об этом центре. Вы их подставили. Именно тем, что эта невинная информация поступила от вас. Генрих Вайно знает, где и кем вы работаете. И если у вас была информация об этих людях, это уже само говорит о том, кто они такие.

– А кто они такие?

– Они – никто, – резко ответил Нифонтов. – В этом их главная ценность для нас. И главная защита – для них. Мы используем их только тогда, когда не можем задействовать официальные силовые структуры. Вы их расшифровали. И лишили единственного прикрытия.

– Вы сгущаете краски, генерал, – возразил Олег Иванович. – Генрих Вайно, как вы сами могли судить по его реакции, и мысли не допускает, что они профессионалы, отправленные на задание.

– Только потому, что он, возможно, тоже учился в Гармиш-Партенкирхене,

– парировал Нифонтов. – А Юрген Янсен допускает. Более того – он абсолютно в этом уверен. Потому что он бывший полковник КГБ и закончил академию КГБ. А там очень хорошо учили анализировать информацию и делать выводы из самых невинных сведений. Почему, по-вашему, Янсен заплатил им бешеные деньги и тем самым привязал к Томасу Ребане? Да потому что он понял, кто они такие!

– Виноват, – признал Олег Иванович, рассудив, что не стоит обострять отношения. – Чего вы хотите от меня? Чтобы я принёс извинения? Приношу.

– Я-то ваши извинения приму. А вот примут ли их жены этих ребят, если по вашей милости станут вдовами?

– Генерал, я по-прежнему не понимаю, почему вы видите все в таких мрачных тонах.

– Вы это поймёте, когда их арестуют, навесят на них нападение на воинскую часть, взрыв на съёмочной площадке и даже убийство Томаса Ребане, если в нем возникнет необходимость – а она может возникнуть. И ещё Бог знает что. И все это будет – рука Москвы! И нам останется либо признать, что это наши люди. Либо отречься от них. Что мы и сделаем.

Нифонтов помолчал и перешёл на официальный тон:

– Прошу немедленно дать нашему послу в Таллине и эстонской резидентуре следующие указания. Нужно предпринять все, чтобы похороны эсэсовца, если они состоятся, прошли без единой акции со стороны русскоязычного населения, которая могла быть расценена как провокационная. На это должны быть сориентированы и все пророссийские партии и общественные организации. Это единственный способ нейтрализовать планы национал-патриотов. И единственная возможность помочь нашим людям.

– Вы имеете в виду команду Пастухова?

– Я имею в виду русских в Прибалтике.

– Я дам эти указания. Сегодня же. Не будем ссориться, генерал, – примирительно произнёс Олег Иванович. – Не время. Мы с вами в одной команде. В трудные времена команда должна быть одним целым. А сейчас трудные времена.

– Вы ошибаетесь, – возразил Нифонтов. – Вы в команде президента Ельцина. А я в команде президента России.

– Даже если президентом станет Зюганов? – с иронией поинтересовался Олег Иванович, с облегчением ощущая, что разговор перешёл в ту область, где он чувствовал себя в своей стихии.

– Знаете, в чем главное достижение российской демократии?

– Знаю. В свободе слова.

– Нет. В том, что сегодня не нужно быть героем, чтобы сказать «нет». Даже самому президенту. Разрешите идти?

– Не смею задерживать.

Нифонтов вышел. Олег Иванович проводил его хмурым взглядом, походил по кабинету и остановился у окна.

Разговор с начальником УПСМ оставил очень тревожное ощущение. Олег Иванович чувствовал себя, как начинающий автолюбитель, перед которым открыли внутренность двигателя и ткнули носом, чтобы показать, какая сложная механика заставляет автомобиль ехать. Но он и не обязан разбираться в этой механике. Его дело выбирать для автомобиля маршрут.

Встревожило другое: эстонская карта. А если бы эта провокация удалась и Эстония оказалась в НАТО? Как этому помешать? Объявить войну? Но кто же на это пойдёт? Значит, и тут утереться? Это и стало бы последним ударом, который разрушит оболочку власти.

Нет ли здесь руки Примуса?

Почему МИД России не проинформировал президента об угрожающих тенденциях развития ситуации в Эстонии? Не просчитали? Но в МИДе работают аналитики не слабее, чем в УПСМ, а российская политическая разведка всегда считалась одной из лучших в мире. Сделали вид, что ничего не заметили?

Из плотного ряда машин, припаркованных на площадке перед президентской администрацией, выскользнула темно-синяя «Ауди» начальника УПСМ и влилась в автомобильный поток.

Хорошо быть военным. Вариант «А». Вариант «Б». «Разрешите идти?»

И вдруг Олег Иванович понял, что он нашёл решение. Сам того не подозревая, генерал-лейтенант Нифонтов подсказал ему ту нестандартную политическую комбинацию, которая перевернёт ситуацию и заставит тайную дипломатию Примуса работать против него самого. Против него будет работать все. В том числе и контекст Югославии.

Это решение было – вариант «Б». Ввод в Эстонию российских миротворческих сил.

Оккупация? Нет, господа. Нас вынудили к этому шагу. У России достаточно доказательств, что готовилась крупномасштабная политическая провокация. Мы готовы предъявить их всему миру.

Агрессия? Нет и ещё раз нет! Агрессия – это планы НАТО подвергнуть варварским бомбардировкам мирные югославские города. Ввод в Эстонию российский миротворческих сил – вынужденная превентивная мера, направленная на защиту русских в Прибалтике. Их жизней. Их гражданских прав. Их чести и национального достоинства.

Этим актом мы заявляем: отныне любой русский, где бы он ни жил, находится под защитой великой России. На страже интересов русских стоит вся мощь Российского государства. Мы никому не позволим безнаказанно притеснять наших соотечественников.

Никому. Никогда.

Отныне и навсегда.

Бляди!

Да, вариант «Б».

И где после этого окажутся все эти Примусы, Зюгановы и Лужковы?

В отвале!

Это была идея, с которой можно идти к Шефу.

Примет он её? Или не примет?

Может принять.

«Человек, который развалил Советский Союз, чтобы захватить власть, и расстрелял парламент, чтобы её удержать, не остановится ни перед чем…»

Да, может.

Но к президенту идут не с голыми идеями. План должен быть проработан до мелочей. И первое, что нужно сделать: вывести из дела УПСМ и команду Пастухова. Генерал-лейтенант Нифонтов – не союзник. К сожалению. Но это факт. А команда Пастухова – его люди.

Олег Иванович взял трубку телефона правительственной связи и набрал номер второго секретаря посольства России в Эстонии, который на самом деле был руководителем эстонской резидентуры ФСБ. Дожидаясь соединения, попытался представить, о чем сейчас в бывшей графской библиотеке старинного дворянского особняка генерал-лейтенант Нифонтов говорит со своим заместителем, начальником оперативного отдела УПСМ генерал-майором Голубковым.

Представил: стоит мат-перемат.

Это хорошо. Очень хорошо. Это как раз то, что нужно.

В трубке щёлкнуло. Олег Иванович сказал:

– Нужно встретиться. Очень срочно.

В бывшей графской библиотеке старинного дворянского особняка в центре Москвы, на фасаде которого красовалась никому ничего не говорящая вывеска «Информационно-аналитическое агентство „Контур“, а возле чугунных, старинного литья ворот прохаживались двое молодых людей в одинаковых серых плащах, генерал-майор Константин Дмитриевич Голубков стоял на пороге небольшой комнаты, примыкавшей к библиотеке, сунув руки в карманы мешковатого пиджака, и ждал, когда генерал-лейтенант Нифонтов сменит мундир на штатский костюм.

– Откуда пошла эта традиция – являться к начальству в форме? – поинтересовался он, глядя, как Нифонтов умелыми движениями повязывает перед зеркалом галстук.

– Понятия не имею. Вероятно, считают, что с человеком в форме разговаривать проще. Штатский может послать. Или начать мямлить. А военному что остаётся? Только одно: «Слушаюсь». И щёлкнуть каблуками.

– Ты щёлкнул?

– А как же? Зайди и прикрой дверь.

Голубков вошёл. Нифонтов извлёк из холодильника бутылку кристалловского «Привета» и разверстал по стаканам.

– Достал он меня. Давай по соточке. Будь здоров.

Константин Дмитриевич.

– И тебе не болеть.

Когда полегчавшая бутылка вернулась в холодильник, Голубков закурил «Яву» и спросил:

– Ну? Что он сказал?

– Ничего. Он вообще не понял, о чем я ему толкую. Да, он дал эту информацию. И что? В ней нет ничего секретного. В чем проблема?

– Объяснил?

– Без толку. Мы говорили на разных языках. Твою мать. Полгода посидел в Гармише и считает, что может руководить разведкой. Дурдом. Экономисты руководят разведкой, разведчики руководят экономикой. Дай и мне сигаретку.

– Начинается.

– Знаешь, что самое приятное в борьбе с дурными привычками?

– Ты говорил. Поражения. Было что-то ещё?

Нифонтов сделал несколько затяжек и с отвращением раздавил сигарету в пепельнице.

– Я не очень удивлюсь, если в ближайшее время нам прикажут прекратить заниматься эстонской темой, – тяжело помолчав, сказал он. – Понимаешь, что это будет означать?

– Вариант «Б».

– Хоть с тобой мы говорим на одном языке. Да, оккупация Эстонии.

– Узко мыслишь, – с усмешкой возразил Голубков. – Почему только Эстонии? Сам посуди. Оккупируем Эстонию, тут же возникнут «лесные братья» с базами в Латвии и Литве. И увязнем в партизанской войне. Оккупация всей Прибалтики. Чего уж тут мелочиться!

– Я смотрю, это тебя веселит, – заметил Нифонтов. – Только не пойму почему.

– Расслабься, Александр Николаевич, – посоветовал Голубков. – Не будет варианта «Б». И варианта «А» тоже не будет. Ничего не будет. Эстонская тема закрыта. Час назад из Аугсбурга позвонил Пастух. Вчера они получили в мэрии разрешение на эксгумацию и ночью вскрыли могилу.

– И что?

– Ничего. Гроб пустой.

– Что значит пустой? – не понял Нифонтов.

– То и значит.

– Совсем пустой?

– Не совсем. Немного земли, немного камней и горстка конских костей. И ничего больше.

– Конских? – переспросил Нифонтов. – Ничего не понимаю. Вместо штандартенфюрера СС похоронили коня?

– Нет. Просто бросили в гроб несколько старых костей.

– А куда девался эсэсовец?

– Это очень интересный вопрос, – согласился Голубков. – Но не актуальный. Его предстоит решать эстонским историкам.

– Ещё один поворот сюжета, – констатировал Нифонтов. – И кого же теперь будут торжественно хоронить в Таллине?

– Этот вопрос гораздо актуальнее. И есть человек, который много дал бы, чтобы найти на него ответ. Догадываешься, кто это?

– Янсен.

– Совершенно верно, – кивнул Голубков. – Бывший полковник КГБ, а ныне член политсовета Национально-патриотического союза господин Юрген Янсен. Не хотел бы я оказаться на его месте. А ты?

– Мы не рано радуемся? – спросил Нифонтов. – Этот маховик раскручен на полные обороты. Сам собой он не остановится. Что намерен предпринять Пастух?

– Это будет зависеть от того, какой ход сделает Янсен. Если у него в запасе есть козыри, ему придётся их выложить.

– Думаешь, есть?

– Могут быть.

– Какие?

Голубков неопределённо пожал плечами:

– Вскрытие покажет. Если я все правильно понимаю, Янсен вылетит из Таллина ближайшим рейсом. Может быть, сейчас он уже где-то на полпути к Аугсбургу.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Над муниципальным кладбищем южно-баварского города Аугсбурга висел мутный обмылок луны. Над безмолвными аллеями светились круглые садовые фонари. С гор наползала туманная дымка, обтекала стволы дубов и буков, чёрные гранитные мавзолеи и белые мраморные изваяния со скорбящими ангелами.

У входа в служебное помещение кладбища, размещённое в старинной монастырской пристройке из потемневшего от времени красного кирпича, стояли четыре молодых человека, приведённые сюда причудливой цепью случайностей, которыми муза истории Клио рисует таинственные узоры, открывающие свой смысл только при взгляде из будущего.

Один из них был актёр с высшим, но не совсем законченным театральным образованием, больше всего в жизни мечтающий сыграть роль датского принца Гамлета. Но она ему не давалась, потому что он никак не мог постичь суть мучительного гамлетовского вопроса «Быть или не быть?» Первую часть вопроса он понимал, а вторую не понимал, хоть тресни. Это и было для него самым мучительным. Подбираясь к этой роли, он однажды даже организовал свой театр, но благоразумно начал не с «Гамлета», а с «Сирано де Бержерака». На главную роль он, понятное дело, назначил себя, а на постановку за очень приличные бабки пригласил культового молодого режиссёра, нового Мейерхольда.

Это был отличный театральный спектакль. Отличный от того, что принято называть театральным спектаклем. Зрителей на премьере было шесть человек, не считая друзей. До конца досидели только друзья. И хотя они отбили ладони в попытке создать хотя бы слабую иллюзию дружных аплодисментов, первое представление стало последним. Когда занавес опустился, исполнитель главной роли и он же владелец театра расплатился с актёрами и рабочими сцены, набил морду новому Мейерхольду и закрыл театр.

После этого он снимался в массовках и в рекламных роликах про стиральные порошки и жвачку «Стиморол» – не для заработка, а в надежде обратить внимание какого-нибудь киношного или театрального творца на таящийся под его внешностью простецкого русского парня из крестьянской семьи глубокий драматический талант. На жизнь же зарабатывал совсем другими талантами, среди которых не последними было умение палить из «акаэма» на бегу по пересечённой местности и вести из пистолета стрельбу «по-израильски» – не целясь, по интуиции. При этом он даже иногда попадал куда надо.

Имя этого молодого человека было Семён Злотников, а дружеское прозвище, которое давно уже стало его оперативным псевдонимом, было Артист.

Второго молодого человека, стоявшего перед дубовой сводчатой дверью служебного помещения муниципального кладбища города Аугсбурга, высокого худого блондина, звали Томас Ребане, а прозвище, закрепившееся за ним ещё со школьных лет, было Фитиль. Он был бесконечно далёк от мыслей о театральной сцене, но по прихоти очень нелюбимой им музы истории Клио он-то как раз и оказался в положении принца датского Гамлета в той части истории, где того неотступно преследует тень отца.

Томаса преследовала тень не отца, а деда – национального героя Эстонии, штандартенфюрера СС Альфонса Ребане. Все попытки Томаса отмотаться от навязанной ему роли ни к чему не привели, в конце концов он смирился с ней и даже начал находить в своём положении приятные стороны. Но тут неожиданно выяснилось, что само существование его названного деда крайне сомнительно, потому что в его гробу на муниципальном кладбище города Аугсбурга не было ничего, кроме кучки земли, камней и горстки конских костей. А если человек после своей смерти не лежит, как это ему положено, в своём гробу, то возникает закономерный вопрос, а существовал ли он вообще.

От этого открытия Томас Ребане впал в состояние некоторого офонарения, не зная, как на это реагировать: то ли радоваться, что вся эта история, таящая в себе какую-то опасность, оказалась мифом, то ли огорчаться этому. Конец мифа означал для него конец безбедной жизни с шикарными многокомнатными апартаментами в таллинской гостинице «Виру», с белым «линкольном», с пресс-секретарём, загадочной блондинкой по имени Рита Лоо, и с популярностью среди определённой части эстонского общества, особенно среди юных скинхедок, таких милашек.

Да, это и ждало его впереди: возвращение из сказки (красивой, хоть и несколько жутковатой, как и все сказки) в унылую реальность, которую целый год нельзя будет скрасить даже хорошей выпивкой. Потому что из-за минутной душевной слабости он позволил вколоть себе дозу какого-то современного антабуса, а совершивший это злодейство молодой солидный нарколог доктор Гамберг (который на самом деле был не наркологом, а военным хирургом, бывшим капитаном медицинской службы Иваном Перегудовым по прозвищу Док) строго предупредил, что препарат раскодированию не поддаётся и даже корвалол или валокордин могут нанести сокрушительные разрушения организму. А про сто граммов и говорить нечего – верная смерть, кранты. И не было никаких оснований ему не верить.

Из-за всех этих дел Томас Ребане уже почти сутки молчал и курил сигарету за сигаретой, будто опасаясь, что его лишат и этого удовольствия.

Третьим в этой компании был невысокий молодой человек очень безобидного вида Олег Мухин по прозвищу (оно же оперативный псевдоним) Муха, которое он получил не из-за фамилии, как это можно было предположить и как предполагали люди, близко не знающие его, а из-за гранатомёта РПГ-18 «Муха».

Четвёртым был молодой человек немного выше среднего роста, а во всем остальном беспросветно средний. Все его достоинства начинались с «не»: не пьёт, не курит, не употребляет наркотики. Не любит спорить с дураками. С умными тоже не любит спорить, но по другой причине. Не любит обращать на себя внимание. Что ещё? Не любит убивать. Вот, собственно, и все.

Звали его Сергеем Пастуховым, а прозвище у него, как и оперативный псевдоним, было Пастух – и из-за фамилии, и из-за профессии его отца, деда и прадеда, которые были деревенскими пастухами. И ему самому тоже после школы и некоторое время после армии пришлось пасти коров в его деревушке Затопино, которая стояла на берегу тихой подмосковной речки Чесны среди заливных лугов и полей льна-долгунца, пронзительно голубых весной, как глаза его жены Ольги и шестилетней дочки Настены. А над приречными поймами и полями, словно вобрав в себя голубизну цветущего льна, парили три маковки сельской церквушки Спас-Заулок и золотились её кресты.

Этим четвёртым был я.

Мы стояли возле запертой и опечатанной двери служебного помещения кладбища и ждали члена политсовета Национально-патриотического союза Эстонии господина Юргена Янсена. Его самолёт два часа назад приземлился в Мюнхене, и теперь он на автомобиле, посланным за ним по распоряжению мэра, мчал в Аугсбург, где ему предстояло испытать одно из двух самых сильных потрясений в своей жизни.

Первое он испытал с неделю назад – после того, как в свалке у входа в гостиницу «Виру» Томас Ребане лишился серого атташе-кейса, в котором лежали семьдесят шесть купчих, подтверждавших право собственности Альфонса Ребане и его законного наследника Томаса Ребане на землю, на которой стояли целые кварталы с русскоязычным населением. Эти купчие должны были сыграть роль политической бомбы, которая взорвёт хрупкий гражданский мир в Эстонии, вынудит Россию поднять 76-ю Псковскую воздушно-десантную дивизию по боевой тревоге, а это, в свою очередь, заставит НАТО в экстренном порядке принять эту беззащитную прибалтийскую сиротку в Североатлантический союз. На что и делали главную ставку национально– патриотические силы Эстонии в лице господина Юргена Янсена.

Этот первый коварный удар судьбы он принял стоически. Возможно, в надежде, что купчие все-таки удастся вернуть за вознаграждение, обещанное во всех эстонских газетах. Второй удар ему предстояло испытать сегодня.

Я не сразу позвонил в Таллин господину Янсену. Прежде чем вызывать его в Аугсбург, предстояло решить непростой вопрос: а нам-то что делать в этой странной ситуации?

Первой и очень соблазнительной мыслью было собрать местных журналистов и устроить пресс-конференцию над пустым гробом эсэсовца. Сенсация, которую из этого без труда раздуют акулы пера, сделает невозможной саму мысль о торжественных похоронах. Кого хоронить-то? Некого.

За эту идею сразу горячо ухватился Артист и не желал больше ничего слушать. Мне пришлось напомнить ему, к чему приводят такие вот спонтанные, хоть и очень чистосердечные, порывы души. Взрыв, который он в благородном антифашистском порыве устроил на съёмочной площадке фильма «Битва на Векше»

с помощью Мухи, имел гораздо более тяжёлые последствия, чем имел бы фильм кинорежиссёра Марта Кыпса, и очень хорошо сыграл на руку национал-патриотам. Это напоминание не то чтобы убедило Артиста, но поубавило его прыти и заставило прислушаться, хоть и нескрываемым пренебрежением, и к другим точкам зрения на эту проблему, затрагивающую, как выяснилось, интересы не только Эстонии и России.

Одну из точек зрения нам высказал мэр города Аугсбурга. Фамилия у мэра была знаменитая – Мольтке. В Германии было два знаменитых Мольтке. Победительный Мольтке Старший был генерал-фельдмаршалом и теоретиком военного искусства, автором книги «Военные поучения», которую мне в своё время пришлось штудировать в училище. Второй, генерал Мольтке Младший, был известен тем, что в Марнском сражении 1914 года потерял управление войсками и это решающее для немцев сражение проиграл.

При первой нашей встрече мэр Аугсбурга выступил в роли Мольтке Старшего. Смысл его энергичной и по тону довольно суровой речи сводился к тому, что господин мэр знать ничего не желает о причинах, которые заставили господина Ребане просить разрешения на эксгумацию его гроссфатера, но настаивает на том, чтобы господин Ребане и сопровождающие его господа держали причину их приезда в Аугсбург в глубокой тайне. Со своей стороны господин мэр гарантировал, что господину Ребане будет оказано всяческое содействие и все формальности будут сведены к минимуму.

Вторая наша встреча с герром Мольтке состоялась после того, как ночью была вскрыта могила эсэсовца. Пожилой чиновник из прокуратуры, под чьим наблюдением производились эксгумация и вскрытие гроба, доложил мэру о результатах, и рано утром следующего дня, когда мы ещё дрыхли после бессонной ночи, герр Мольтке приехал к нам в отель на Кладбищенской улице в невзрачном «опельке», за рулём которого сидел переводчик. Оба были в плащах с поднятыми воротниками, в намотанных до носа шарфах и в надвинутых на глаза шляпах.

На этот раз мэр выступал в роли Мольтке Младшего в тот момент битвы на Марне, когда 2-я армия фон Бюлова начала отступление и главнокомандующий делал отчаянные попытки выправить положение.

Господина мэра проинформировали о результатах эксгумации. Господин мэр не намерен их комментировать, но он намерен напомнить уважаемому господину Ребане и сопровождающим его господам о договорённости, которая ранее была достигнута. Уважаемый господин Ребане не может предъявить никаких претензий муниципалитету города Аугсбурга.

Господин мэр, имеющий честь возглавлять муниципалитет, выполнил все взятые на себя обязательства. Господин мэр надеется, что господин Ребане и сопровождающие его господа останутся верными своему обещанию не придавать огласке причину их приезда в Аугсбург также.

Дождавшись окончания перевода, господин мэр оценил реакцию на свои слова. По тупому выражению лица уважаемого господина Ребане, ещё не совсем проснувшегося, и по скептической усмешке одного из сопровождающих его господ, а именно господина Злотникова, он понял, что аргументация не достигла цели и нуждается в усилении и углублении. И он её усилил и углубил.

Немецкому народу потребовалось немало времени, чтобы оправиться от национальной трагедии, которой явился для немцев фашизм. Канцлер Германии принёс извинения еврейскому народу за преступления гитлеровского режима. Германия выплачивает пенсии узникам нацистских концлагерей. В начале 90-х годов по инициативе канцлера Коля было выделено около двух миллиардов марок в качестве материальной помощи жертвам войны, живущим в Польше, на Украине, в Белоруссии и в России.

В следующем году начнётся выплата компенсации и так называемым «остарбайтер» – «подневольным рабочим», которые были угнаны в Германию и трудились на промышленных предприятиях Третьего рейха.

Эта политика Германии, продолжал герр Мольтке, подвергается резкой критике со стороны неонацистов. Не следует преувеличивать их влияния, но не следует и преуменьшать. В Австрии неонацисты уже претендуют на министерские портфели в правительстве, а в Берлине и в других городах эти молодчики провоцируют уличные беспорядки. Бавария в этом смысле является наиболее спокойной из германских земель. Но если станет известно, что муниципалитет города Аугсбурга своим разрешением на перемещение в Эстонию останков эсэсовского офицера невольно дал толчок развязыванию в этой прибалтийской республике политической кампании профашистского толка, от этого спокойствия не останется и следа.

– Так нужно ли будоражить общественное мнение? – вопросил господин мэр. – Нужно ли бередить старые душевные раны немецкого народа? Нужно ли уважаемому господину Ребане, чтобы имя его гроссфатера, кем бы он ни был и какая бы его ни постигла судьба, стало предметом газетной шумихи, нездоровой сенсации, что непременно произойдёт, если станут известны все обстоятельства этого весьма странного дела?

У господина Ребане не было никакого мнения по этим вопросам, что он и выразил неопределённым пожатием плеч.

И тогда герр Мольтке сделал свой самый сильный ход:

– Не имея никакого желания комментировать результаты эксгумации, господин мэр все-таки осмеливается предположить, что уважаемому господину Ребане небезразличны обстоятельства, при которых с его гроссфатером произошло то, что произошло. Не так ли?

– Es ist neugierig [1]1
  Это любопытно (нем).


[Закрыть], – подумав, согласился Томас.

– Sehr gut! [2]2
  Очень хорошо (нем.)


[Закрыть] – энергично кивнул мэр.

– Вы будете иметь эту возможность, – разъяснил переводчик. – Несколько лет назад в Аугсбург приезжал молодой кинорежиссёр из Эстонии. Он интересовался обстоятельствами смерти Альфонса Ребане. Господин мэр не счёл возможным разрешить ему допуск в архивы криминальной полиции. Но внук господина Ребане имеет право знать все. Мы откроем ему все наши архивы и сведём с людьми, которые смогут пролить свет на этот весьма загадочный случай.

– Эти люди есть? – спросил я.

– Да, они есть. Один из них – отец господина мэра. В конце сороковых и в начале пятидесятых годов он был полицайкомиссаром города Аугсбурга. Сейчас ему восемьдесят четыре года, но у него отличная память. Он охотно поделится сведениями, которые имеет. С единственным условием, что это расследование будет проведено негласно. И каковы бы ни были его результаты, они останутся вне поля зрения немецкой прессы.

Господин мэр хотел бы получить твёрдые заверения в этом.

Переводчик умолк, а мэр устремил выжидающий взгляд на Дока, который в нашей компании выглядел главным по причине своей солидности. Но Док самым нахальным образом уклонился от ответа и переадресовал вопрос мне. Я ответил в том смысле, что предложение господина мэра кажется нам очень интересным, но окончательное решение будем принимать не мы, а господин Юрген Янсен, который финансирует это мероприятие и который, как мне почему-то кажется, вылетит в Германию первым же рейсом.

Мэр приказал переводчику держать со мной связь и, как только станет известен номер рейса, послать за господином Янсеном автомобиль и доставить его к нему в кабинет, в какое бы время его самолёт ни прибыл.

С тем наши ранние утренние гости и удалились.

Я позвонил в Таллин диспетчеру Национально-патриотического союза и попросил соединить меня с господином Янсеном. На вопрос, кто его просит, объяснил: «Из Аугсбурга». Через минуту из моего мобильника раздалось:

– Янсен. Слушаю.

Такие новости, какая у нас была, нужно выкладывать так, чтобы контрагент не успел очухаться. Поэтому по телефону я не хотел ничего говорить, сказал только, что на его месте бросил бы все и немедленно прилетел. А на вопрос, в чем дело, ответил, что могу, конечно, объяснить, но он мне все равно не поверит. И добавил: если содержание нашего разговора, который ведётся по обычной линии, не защищённой от прослушивания, получит огласку, в этом ему придётся винить самого себя. Это его не убедило.

– Докладывайте! – приказал он раздражённым тоном человека, которого отвлекают от важного дела. Если учесть, что из-за разницы в поясном времени в Таллине было восемь утра, этим важным делом мог быть только завтрак.

Ну, приказ есть приказ.

Я доложил:

– Гроб пустой.

– Черт! – сказал господин Янсен и надолго умолк.

Я дал ему время промакнуть салфеткой пролитое на штаны кофе и спросил:

– Господин Янсен, вы поняли, что я сказал?

– Да, – быстро ответил он. – Да, я понял.

– А то могу повторить.

– Нет, – сказал он. – Не повторяйте.

И снова умолк.

– Ничего не предпринимайте! – наконец приказал он. – Я вылетаю вечерним рейсом.

– Вас понял, – сказал я. – Вечерним рейсом. Если вы сообщите номер рейса, в аэропорту вас встретят. Господин мэр изъявил горячее желание повидаться с вами.

– Он знает?

– Так точно. Ему доложили.

– Черт! – повторил Янсен. – Ничего не предпринимайте! Вы поняли меня?

– Не будем, не будем, – успокоил я его и отключил связь.

– Какого хрена, – на высокой ноте начал было Артист, но Муха вежливо его попросил:

– Сенька, заткнись. Мы уже наломали дров. Хватит. Так что заткнись.

Томас задумчиво произнёс:

– Может, он вообще не умер?

– Кто? – не понял Муха.

– Дедуля.

– А тогда зачем было его хоронить? – задал резонный вопрос Артист.

– Об этом я все время и думаю, – ответил Томас.

– И тут есть над чем подумать, – кивнул Док.

Об этом думал и я.

Зачем хоронить человека, который не умер?

Чтобы все подумали, что он умер.

И это простое логическое заключение потащило за собой, как маленький буксир тащит на стальном тросе огромную, медленно проступающую из тумана баржу, вывод воистину грандиозный.