Текст книги "Рука Москвы"

И если бы мы не знали, что он связан с вами, это убийство так и осталось бы нераскрытым. Неплохо придумано, господин Пастухов. Чистая работа. Но не очень. А почему? Потому что он не избавился от пистолета. Он не мог его выбросить, потому что его нужно было вернуть. А теперь догадайтесь, о каком пистолете я говорю.

Я уже догадался, но не стал лишать его удовольствия сказать самому. И он сказал:

– Да, господин Пастухов. Я говорю о пистолете Макарова, который вы получили для охраны вашего подопечного Томаса Ребане. Вы скажете, что оставили его в сейфе гостиницы «Виру» перед вылетом в Аугсбург вместе с пистолетами Злотникова и Мухина. Нет. В сейфе вы оставили только кобуру. А пистолет передали вашему другу Боцману. Он был обнаружен за обшивкой багажника его «тойоты». Не нужно говорить, что баллистическая экспертиза установила, что именно из него были убиты эти несчастные солдаты? Пальцевых отпечатков Боцмана на нем, разумеется, нет. Но трудно было ожидать, что эту ошибку допустят такие профессионалы, как вы и ваши друзья.

– «Эти несчастные солдаты», – повторил я. – Теперь мне понятно, почему эстонцев так мало. Это мы, русские, можем позволить себе быть расточительными. Нас все-таки сто сорок пять миллионов. А вы и миллион наскребаете с трудом. Вам бы следовало быть экономней.

– Они погибли за родину! – сообщил Янсен таким тоном, словно за родину погиб он сам.

– Конечно, за родину, – согласился я. – А за что же ещё? Солдаты всегда погибают за родину. Все это шито белыми нитками, господин Янсен.

– Но сшито крепко. Если вы видите какое-нибудь слабое место, скажите. Буду очень вам благодарен.

– Когда арестовали Боцмана?

– Сразу после того, как он совершил преступление. На рассвете пятого марта.

– То есть, вчера утром? – уточнил я.

– Совершенно верно.

– А почему он небритый?

– Вероятно, потому что не успел побриться. Какое это имеет значение?

– Для вас никакого. А для меня очень большое. Видите ли, господин Янсен, в Чечне мы привыкли бриться вечером. Потому что когда тебя ночью поднимают по тревоге, времени на это не остаётся. А поднимали нас по тревоге часто. С тех пор у всех нас и осталась эта привычка.

– Какой вывод вы из этого делаете?

– Боцмана вы арестовали сразу после нашего вылета в Германию. А эту бойню устроили после моего звонка. Теперь я понимаю, какие важные дела заставили вас задержаться в Таллине.

– Вы уверены, что ваш довод будет убедительным для следователей генеральной прокуратуры? – с иронией спросил Янсен.

– А нет?

– Боюсь, что нет, господин Пастухов.

Ну, вам лучше знать нравы ваших следователей. Этот довод убедителен для меня.

– И это все? Больше нет слабых мест?

Я ещё раз внимательно рассмотрел снимок Боцмана. Нехороший у него был взгляд. Очень нехороший. Не хотел бы я оказаться на месте того, на кого Боцман так смотрит.

– Этот снимок сделан не в тюрьме.

– Да, не в тюрьме, – подтвердил Янсен. – Ваш друг содержится в другом месте. Мы решили не спешить передавать его полиции. И все собранные доказательства тоже. Теперь вы поняли, почему я об этом вам рассказал?

– Вам нужно, чтобы мы молчали о содержимом гроба.

– Вот мы и вернулись к началу нашего разговора. Да, мне нужно, чтобы вы молчали. И вы будете молчать. От этого зависит не только судьба вашего друга. Но и ваша судьба. Если вы попытаетесь выкинуть какой-нибудь фокус, мы передадим все материалы в генеральную прокуратуру Эстонии. Вместе с Боцманом. А всех вас получим через Интерпол. И устроим суд. Это будет громкий процесс, господин Пастухов. И крайне неприятный для России.

– Этим вы и шантажировали секретаря посольства?

– Зачем так грубо? Никакого шантажа. Мы знаем, кто он такой. И он знает, что мы знаем. И вы знаете.

– Он второй секретарь посольства. Это все, что я знаю.

– Оставьте. Он руководитель резидентуры ФСБ в Эстонии. Мы быстро нашли с ним общий язык. Я показал ему лишь некоторые документы. Показания солдат о вашей причастности к взрыву. Этого оказалось достаточно. Мы не мешаем им, они не мешают нам. Это и есть наша согласованная позиция. А вы помогаете нам. Пока – тем, что молчите. А дальше видно будет.

По обстановке.

– Допустим, мы будем молчать. Ваши гарантии?

– Никаких, господин Пастухов. После того, как останки Альфонса Ребане будут преданы земле, мы отпустим Боцмана. Это единственное, что я могу вам обещать.

– А пистолет? Документы?

– Они останутся у нас. И в любой момент могут быть переданы в прокуратуру. Для таких преступлений, как террористический акт и двойное убийство, срока давности не существует. Возьмите эти фотографии, господин Пастухов. Покажите их своим друзьям. Это их убедит. Так же, как убедило вас. Итак, мы обо всем договорились?

– Какой ответ вы хотите услышать? Вы же не даёте нам выбора.

Правильно. Не даю. Потому что у меня тоже нет выбора. Выше голову, друг мой. Нужно уметь проигрывать.

Вообще-то я всегда считал, что нужно уметь выигрывать, но решил не спорить.

– Знаете, что мне больше всего понравилось в нашем разговоре? – спросил Янсен. – То, что вы даже не попытались мне угрожать.

– Чем я могу вам угрожать?

– Ну, вроде того что: если что-нибудь случится с нашим другом, я вам не позавидую. Это вас хорошо характеризует, господин Пастухов. Так. Хорошо. До встречи в Таллине. Билеты вам завтра утром завезёт мой помощник.

Он подошёл к стойке бара и приказал:

– Zweifach Jin mit Tonic fur mich und Taxi fur mein jung Freund. [11]11
  Двойной джин с тоником для меня и такси для моего молодого друга (нем.)


[Закрыть]

На этом мы и расстались. Я не сказал ему, что уже и сейчас ему не завидую. Зачем портить человеку последние удовольствия в его жизни?

Такси я отпустил за мостом через Лех, у начала Кладбищенской улицы. Хотелось побыть одному, подсобраться с мыслями.

Фридхофштрассе была пуста. Слева тянулась высокая кованая ограда кладбища, за ней были видны просторные, проложенные среди дубов и буков аллеи, освещённые круглыми фонарями, придававшими кладбищу сходство с хорошо ухоженным парком. Справа темнели окна похоронных контор, гранитных мастерских и витрины небольших магазинчиков, торгующих ритуальными принадлежностями. Светились стеклянные ангары оранжерей. На цветниках перед магазинами теснились торфяные горшочки с мелкими ромашками, белыми гвоздичками и какими-то другими цветами.

В таких местах хорошо думается о вечном.

«Эти несчастные солдаты».

Сука.

В этой странной истории, в которую нас втягивало, втягивало и наконец втянуло, как в омут, с самого начала все было непонятно и несло в себе какую-то скрытую угрозу, а теперь и вовсе наполнилось опасностью, как парус под шквальным порывом ветра. Но когда источник опасности известен, это уже не опасность, а конкретная проблема, которую нужно конкретно решать. Настоящая опасность та, о которой не знаешь. И потому я думал не о ловушке, которую устроил нам Янсен. Самым непонятным и от этого несущим самую большую угрозу казался мне сейчас переданный секретарём российского посольства приказ генерала Голубкова выполнять все указания Юргена Янсена. Резидент ФСБ не стал называть его фамилию в телефонном разговоре в открытом эфире, но только так и можно было понимать его фразу: «Тот, кто имеет на это право». А если кто и имел право отдавать нам приказы, то это был только начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий генерал– майор Голубков.

Что бы это могло значить? Почему этот приказ я получаю через третьи руки, а не от самого Голубкова? И почему – приказ? По его настоянию мы согласились участвовать в оперативной комбинации, но с чего он взял, что по этой причине мы обязаны беспрекословно выполнять все его приказы?

С Константином Дмитриевичем Голубковым, тогда ещё полковником, мы были знакомы с Чечни. Там он командовал контрразведкой, иногда мы работали по его наводкам, но близко сталкиваться не приходилось. И только позже, когда он перешёл в оперативный отдел Управления, наши контакты стали более-менее регулярными. Время от времени ему требовались люди, которые что-то умеют, но никаким боком не причастны к спецслужбам. Мы и были такими людьми.

В этом несуетливом, простоватого вида мужичонке никогда не замечалось начальственности. И генералом он стал слишком недавно, на излёте карьеры, чтобы это могло резко повлиять на его характер. Бывали случаи, когда он использовал нас втёмную, но все эти «Приказ ясен? – Выполняйте! – Об исполнении доложить!» – нет, это был не его лексикон.

Из этого можно было сделать два вывода. Первый: этот приказ он отдал под сильным давлением сверху. И тогда форма его – знак нам, что сам он с ним не согласен. Вывод второй: этот приказ отдан от его имени, но не им.

Не очень-то у меня получалось думать о вечном.

«Мы не мешаем им, они не мешают нам. Это и есть наша согласованная позиция».

А это ещё что такое?

Наша – чья? Янсена и резидента ФСБ? Но резидент – не та фигура, чтобы иметь свою позицию и тем более декларировать её. Согласованная позиция Национально-патриотического союза Эстонии и МИДа России? А тогда что означают бурные антифашистские пикеты, которые проводятся по призыву Объединённой народной партии Эстонии? Что означает нота протеста великой России, которой гордые эстонцы подтёрли задницу?

Если так и дальше пойдёт, уличные мордобития плавно перерастут в межнациональный конфликт, и национал-патриотам не понадобится никаких провокаций, чтобы вынудить Россию ввести в Эстонию миротворческие силы для защиты русскоязычного населения.

Что это – обычная совковая дурь или какой-то хитроумный расчёт?

Проходя мимо центрального входа кладбища, я заметил, что калитка приоткрыта. Издержки конспирации: сторож был отпущен, а прокурорский чиновник ворота запер, а про калитку забыл. Отметил я это машинально, но, уже подойдя к особнячку отеля «Хохбауэр», в котором светилось единственное окно в клетушке ночного портье, повернул обратно, к кладбищу. Здесь, между корнями столетних дубов и буков, таились и корни давних событий, которые проросли в настоящее бикфордовым шнуром от заложенного полвека назад многотонного заряда взрывчатки. И по этому шнуру, брызжа искрами, уже бежал злой запальный огонь.

Его нельзя ни затоптать, ни залить водой. Остановить его смертоносный бег можно только одним способом: перерезать шнур. Но для этого нужно знать, где он проложен и куда ведёт.

Меня тянуло на кладбище, как археолога тянет к таинственным египетским пирамидам.

Возле одного из магазинчиков напротив центрального входа я выбрал в цветнике торфяной горшок с ромашками и положил на бордюр монету в пять марок. Потом прибавил ещё одну. Бог его знает, сколько эти ромашки стоят, а обманывать хозяев магазина, даже невольно, не хотелось. С центральной аллеи кладбища, обставленной величественными мавзолеями и скульптурными группами со скорбящими ангелами, свернул на боковую аллею, прошёл в дальний угол, где не было ни мавзолеев, ни ангелов. И наконец нашёл то, что искал: небольшой камень из чёрного гранита.

На нем было выбито:

«AGNIA STEIN, 1920 – 1945».

Зелёная газонная трава вокруг была прикрыта тонким слоем мокрого снега, лишь рядом с этой могилой темнела земля. Словно бы какое-то тепло излучала пустота, оставшаяся после того, как из могилы извлекли дубовый гроб, в котором должны были находиться останки Альфонса Ребане.

Для кого-то он был фашистом, штандартенфюрером СС, командиром 20-й Эстонской дивизии СС, кавалером Рыцарского креста с дубовыми листьями, высшей награды Третьего рейха. А для этой молодой женщины, о которой я не знал ничего, кроме того, что она была еврейкой и прожила на свете всего двадцать пять лет, он был любимым.

Сколько же они были вместе?

Если Мюйру не изменяет память, встретились они летом сорокового года. А через год в Таллин вошли немцы.

Немного же им отпустила судьба.

И даже после смерти им не суждено было лежать рядом.

Шёл третий час ночи. Заметно похолодало. Выяснилась плывущая над кладбищем ущербная бледно-голубая луна. Стекающая с гор дымка сгустилась, превратилась в белый туман. Он струился между надгробьями, как таинственная река времени, которая течёт из прошлого в будущее, размывает старые кладбища и выносит в настоящее старые гробы.

Они никогда не бывают пустыми. Даже если в них ничего нет, кроме кучки земли, камней и отбеленных дождями конских костей.

Я прикопал торфяной горшочек с ромашками возле могильного камня Агнии Штейн, немного постоял и пошёл прочь. Через несколько шагов оглянулся. Это пятно тёмной земли среди снега и зеленой травы было как тень.

Только один человек знал, чья эта тень.

Этим человеком был Матти Мюйр.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Особая папка.

Допуск лиц только по списку, утверждённому Министром МГБ СССР.

ДЕЛО 12745/48 М.Мюйр, 1921 г.р., гр-н СССР, эстонец.

Начато: 21 марта 1948 г.

Срок хранения до: вечно.

СПРАВКА. Фамилия, имя, отчество – Мюйр Матти. Год рождения – 1921. Место рождения – г.Таллин. Национальность – эстонец. Гражданство – гражданин СССР. Партийность – член ВКП (б) с декабря 1942 года. Социальное происхождение – из служащих. Образование – среднее. Участие в Великой Отечественной войне – с 1941 по 1945 гг. в ГУКР «Смерш».

Воинское звание – капитан. Занимаемая должность до ареста – старший оперуполномоченный МГБ Эст. ССР.

Дата ареста – 21 марта 1948 г.

Доставлен во Внутреннюю Тюрьму МГБ СССР 21 марта 1948 г. в 21 час. 20 мин.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА обвиняемого Мюйра М.

21 марта 1948 г.

Допрос проведён заместителем начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР полковником Лихаревым в присутствии секретаря заместителя начальника Секретариата МГБ СССР полковника Гровермана.

ВОПРОС. Вам предъявляется постановление об избрании меры пресечения в виде содержания под стражей по пунктам «в» и «е» статьи 136 и пункту «б» статьи 193-17, а также по пункту «б» статьи 58-I УК РСФСР. Намерены ли вы дать на следствии правдивые показания о совершённых вами преступлениях?

ОТВЕТ. Я не знаю, в чем меня обвиняют.

ВОПРОС. Вы обвиняетесь в измене Родине, в шпионаже в пользу британской разведки, а также в националистической контрреволюционной деятельности. Вы можете смягчить свою вину чистосердечным признанием. Вам представляется возможность дать письменные показания. Намерены ли вы воспользоваться этой возможностью?

ОТВЕТ. Да, я намерен дать письменные показания.

Министру МГБ СССР генерал-полковнику Абакумову В.С.

от арестованного Мюйра

Многоуважаемый Виктор Семёнович!

Пишет Вам капитан госбезопасности Мюйр, которого Вы, может быть, помните, так как в феврале 1943 года после отражения контрнаступления немцев в районе деревни Дюдино Псковской области Вы лично обняли меня перед строем и наградили орденом Красной Звезды, сняв его со своей гимнастёрки, за то, что возглавляемый мною взвод заградотряда сумел подавить панику в рядах пехотного батальона и тем самым предотвратил прорыв нашей обороны. Тогда же по Вашему приказу я был направлен на краткосрочные офицерские курсы и после окончания их получил звание лейтенанта и вернулся на фронт в контрразведку «Смерш», которой Вы руководили.

Многоуважаемый Виктор Семёнович, меня обвиняют в измене Родине, в шпионаже и в контрреволюционной деятельности, но настоящая причина моего ареста в другом. Чтобы объяснить её, нужно начать с событий довоенного времени.

В 1938 году после окончания реального училища я поступил на службу в канцелярию таллинской мэрии. Сделал я это по приказу моего отца Феликса Мюйра, одного из организаторов Коммунистической партии Эстонии и руководителя восстания в Таллине в 1924 году. После государственного переворота 12 марта 1934 года и перехода Эстонии к фашистской диктатуре моя мать, тоже известная революционерка, была арестована и умерла в тюрьме, а отец перешёл на нелегальное положение. Моя служба в мэрии давала мне возможность снабжать подпольщиков нужными им документами.

Весной 1939 года я обратил внимание на то, что в канцелярию мэрии стал часто приходить начальник отдела продовольственного снабжения интендантства Таллинского гарнизона лейтенант Альфонс Ребане и регистрировать свои сделки по покупке недвижимости, главным образом земли. В это время, накануне заключения пакта о взаимопомощи между Эстонией и Советским Союзом, из республики начали уезжать богатые люди и распродавать свою собственность. Количество сделок было таким большим, что невольно возник вопрос, на какие средства они совершаются. Жалованье Альфонса Ребане в интендантстве было незначительным, и можно было предположить, что средства эти образуются от взяток, которые Альфонсу Ребане могли давать поставщики продовольствия.

Я сообщил о своём наблюдении отцу. Он сказал, что это ценная информация, её можно использовать для вербовки Ребане, который мог поставлять подпольщикам важные сведения экономического и военного характера. Вскоре был сделан вербовочный подход, но он не увенчался успехом. Отец рассказал, что Ребане не испугался угрозы разоблачения его как взяточника, так как был, вероятно, уверен, что для обвинения его нет доказательств.

В июне 1940 года, незадолго до вхождения Эстонии в состав СССР, Ребане уволился из армии и на некоторое время исчез из моего поля зрения. Как позже стало известно, он устроился строительным рабочим в порту и жил на старом маяке, снимая комнату у смотрителя маяка. В августе 1941 года, когда немцы уже были на подступах к Таллину, Альфонс Ребане передал мне записку о том, что хочет со мной встретиться. При встрече он сказал, что знает, что мой отец является одним из руководителей НКВД. Он попросил меня передать отцу, что он согласится работать на органы, если наши помогут его девушке, Агнии Штейн, еврейке по национальности, эвакуироваться в Англию. На мой вопрос, почему он не отправил её в Англию раньше, Ребане ответил, что считал слухи о массовых расстрелах немцами евреев коммунистической пропагандой и не верил им.

Я передал его слова отцу. Он проконсультировался с Москвой и сказал, что на вербовку дано добро. Об этом я сообщил Альфонсу Ребане. Он собственноручно написал и подписал обязательство о сотрудничестве с НКВД. Он просил провести эвакуацию его девушки как можно быстрее, но до захвата немцами Таллина сделать этого не удалось, так как немцы прорвали оборону Таллина раньше, чем ожидалось. Но операцию не отменили, на ней настаивала Москва. В подготовке и проведении операции я не был задействован, а о том, как она была проведена, узнал от одного из её участников.

Сотрудники НКВД, оставленные в Таллине для организации партизанского движения и подпольной борьбы с фашистскими оккупантами, явились в дом родителей Агнии в форме гитлеровской зондеркоманды, увели её и спрятали в трюме судна-угольщика. О том, что её арест был инсценировкой, она узнала только на пути в Англию. О своём благополучном прибытии она известила Альфонса Ребане запиской, которую доставил в Таллин наш агент. Передать эту записку Ребане было поручено мне. Я также передал ему приказ вступить в вермахт. Он сначала отказывался, но затем вынужден был согласиться. Он получил чин капитана и был назначен командиром 658-го Восточного охранно-конвойного батальона. Назначение его сразу на такую высокую должность произошло при содействии нашего агента в германском штабе.

В течение примерно месяца Альфонс Ребане передавал через меня подпольному центру важные сведения о планируемых облавах и карательных операциях. В начале октября 1941 года он вызвал меня на связь и сообщил, что располагает информацией чрезвычайной важности, которую не может доверить мне, а сообщит только руководителю подпольного центра. Этим руководителем был мой отец Феликс Мюйр. Он дал согласие на встречу с агентом.

Встреча состоялась поздно вечером в районе Балтийского вокзала. В заранее обусловленном месте я встретил Альфонса Ребане и провёл его на явочную квартиру. Он пришёл в форме немецкого офицера. Он вошёл в дом, где его ждал отец, а я остался снаружи наблюдать за обстановкой. Вместе со мной был ещё один оперчекист – тот, что участвовал в операции по эвакуации девушки Альфонса Ребане и рассказал мне о её деталях. Неожиданно из дома донеслись выстрелы и одновременно появились гестаповцы. Весь район был окружён немцами, но благодаря хорошему знанию местности нам удалось выскользнуть из оцепления.

На другой день стало известно, что в эту ночь на всех явочных квартирах Таллина были засады, прошли массовые облавы и были арестованы практически все члены подпольной организации. Наш агент, работавший в немецком штабе, сообщил, что организацию выдал Альфонс Ребане, он же застрелил моего отца. Он также передал, что меня разыскивает гестапо. Уже после войны я узнал, что все подпольщики после допросов в гестапо были расстреляны. Был арестован и повешен и наш агент, служивший в немецком штабе. Мне и моему товарищу-оперчекисту удалось уйти из Таллина. При переходе линии фронта я был ранен, пролежал два месяца в госпитале и после выписки добровольно вступил в ряды Красной Армии. В марте 1945 года под Прагой я получил тяжёлое ранение в спину и был направлен на лечение в госпиталь имени Бурденко, а затем получил назначение в Таллин, где и служил в МГБ Эстонии вплоть до ареста, занимая должность старшего оперуполномоченного оперативного отдела.

Далее события разворачивались следующим образом. Ещё во время службы в ГУКР «Смерш» из допросов пленных я узнал, что командиром 45-го полка 20-й Эстонской дивизии СС является оберштурмбанфюрер СС Ребане, который позже стал командиром дивизии и получил чин штандартенфюрера СС. Я стал интересоваться этим вопросом и установил, что он и был тем Ребане, который дал подписку о сотрудничестве с органами НКВД, а затем стал виновником разгрома таллинской подпольной организации.

После войны, участвуя в операциях по выявлению и уничтожению бандформирований так называемых «лесных братьев», ведущих борьбу против советской власти на территории Эстонии, Латвии и Литвы, из агентурных источников я получил информацию о том, что Альфонс Ребане руководит разведшколой в Англии, где из лиц эстонской национальности готовят диверсантов и забрасывают их в отряды «лесных братьев».

При допросах захваченных диверсантов я стал акцентировать своё внимание на его личности и установил, что семьи у него нет, живёт он на базе разведшколы в графстве Йоркшир и лишь по понедельникам ездит по утрам в соседнюю деревню и играет на органе в местном костёле. Из этого я сделал вывод, что он так и не встретился в Англии со своей девушкой, что она скорее всего погибла во время бомбёжек Лондона, потому что в противном случае он бы обязательно её нашёл.

Зная о том, что подписка о сотрудничестве с НКВД, которую в конце августа 1941 года дал Альфонс Ребане, тогда же была переправлена в Москву, я разработал план вербовочного подхода к нему. Начальник оперативного отдела, а затем и начальник управления вначале проявили очень большой интерес к моему плану, но через некоторое время начальник отдела сообщил мне, что никакой подписки в архивах НКВД СССР не обнаружено и выходить на вербовку Ребане не с чем.

Уже тогда это показалось мне странным, но я не придал этому значения и решил найти другой повод для вербовки.

Мне было известно, что примерно за три месяца до эвакуации в Англию девушка Альфонса Ребане, Агния Штейн, родила дочь, но оперчекист, участвовавший в операции, утверждал, что отправили её одну. Поскольку подпольщики явились в дом родителей Агнии под видом немецкой зондеркоманды, я полагал, что дочь Агнии спрятали родители, а позже она вместе со всей семьёй Агнии погибла в концлагерях, где было уничтожено более тридцати тысяч эстонских евреев. На всякий случай я решил провести проверку. Мне удалось установить, что Роза, дочь Альфонса Ребане и Агнии Штейн, не погибла, а воспитывается в многодетной эстонской семье Марка и Хильды Таммсааре, которые до войны работали дворниками в доме, где проживали родители Агнии Штейн. В начале 1942 года, когда всем таллинским евреям было приказано явиться на сборный пункт, Хильда Таммсааре взяла Розу к себе и выдала её за свою дочь, которая была ровесницей Розы и незадолго до этого умерла от воспаления лёгких.

Начальник отдела, которому я представил план вербовки Альфонса Ребане, основанный на этой информации, приказал мне не заниматься ерундой, а сосредоточиться на текущей оперативной работе. Я не согласился с его решением и подал докладную записку начальнику управления. Но он заявил, что дочь какой-то жидовки – не то, на чем можно зацепить этого матёрого фашиста, который в бытность его командиром 658-го Восточного батальона расстреливал евреев пачками, и в приказном порядке запретил мне заниматься этой темой.

Я вынужден был подчиниться, но считал, что руководство МГБ делает ошибку, упуская возможность заставить работать на нас такую серьёзную фигуру, как начальник разведшколы.

Успешная вербовка Ребане открыла бы для советской госбезопасности огромные возможности и позволила в короткие сроки уничтожить все бандформирования «лесных братьев». Я не сомневался, что вербовочный подход окажется успешным, так как знал, что Альфонса Ребане и Агнию связывало очень сильное чувство, и он не останется равнодушным к судьбе своей дочери, тем более что уже в своём восьмилетнем возрасте она была поразительно похожа на Агнию.

Воспользовавшись тем, что один из завербованных мной осведомителей едет в длительную командировку в наше торгпредство в Лондоне, я передал ему сделанную мной фотографию Розы и приказал уже в Англии вложить её в конверт, на конверте написать «А.Ребане от М.М.» и оставить конверт у пастора того костёла в деревне, куда ездит играть на органе Альфонс Ребане. Я не сомневался, что, получив это письмо, он поймёт, кем оно отправлено, и найдёт способ связаться со мной.

Вскоре мой порученец условной фразой в письме сообщил мне, что моё задание выполнено.

Спустя некоторое время из неизвестного мне агентурного источника поступило сообщение, что в Эстонию должен быть заброшен диверсант, прошедший подготовку в разведшколе в Йоркшире. Предполагая, что Альфонс Ребане воспользуется им, чтобы установить со мной связь, я обратился к начальнику отдела с просьбой поручить оперативное сопровождение этого диверсанта мне. На вопрос, чем вызвана моя просьба, я доложил о проделанной мной подготовительной работе и о результатах, которых ожидаю. По его требованию я написал объяснительную записку, но положительного ответа на свою просьбу не получил.

Вместо этого меня отстранили от работы, а затем начальник управления издал приказ о переводе меня районным оперуполномоченным на Сааремаа. На мой вопрос, чем вызвано это решение, он в грубой форме ответил, что мне ещё повезло, что за мою самодеятельность меня не посадили.

Многоуважаемый Виктор Семёнович! Теперь, когда Вы все знаете, Вы поймёте, почему я, все обдумав, пришёл к выводу, что в руководстве МГБ Эстонии окопались тайные враги советской власти, которые делают вид, что ведут борьбу с бандформированиями «лесных братьев», а на деле им помогают.

Ничем иным я не могу объяснить упорное нежелание использовать редкую возможность вербовки такого матёрого врага Советской Эстонии, каким является Альфонс Ребане.

Буржуазный национализм, с которым сейчас во всем Советском Союзе ведётся решительная борьба, проник и в сознание руководящих работников эстонской госбезопасности. И я не удивлюсь, если выяснится, что они окажутся агентами иностранных разведок.

Все это заставило меня написать подробную докладную записку на Ваше имя. Не доверяя почте, я лично привёз её в Москву и хотел вручить Вам. Но в Вашем секретариате мне сказали, что Вы не сможете меня принять ввиду Вашей занятости и предложили оставить докладную, а самому возвращаться домой и ждать решения. Так я и поступил, но на обратном пути меня сняли с поезда и доставили во Внутреннюю Тюрьму МГБ СССР. Я уверен, что мой арест – это следствие клеветнического доноса, которым руководство Эстонского управления МГБ попыталось помешать мне проинформировать МГБ СССР и лично Вас о выявленных мною врагах. Поскольку моя докладная записка, оставленная в Вашем секретариате, до Вас по неизвестным мне причинам не дошла, я счёл необходимым повторить здесь все мои доводы и объяснить мои действия.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА обвиняемого Мюйра М.

22 марта 1948 г.

ВОПРОС. Министр госбезопасности ознакомился с вашими письменными показаниями. Они нуждаются в уточнениях. Поясните, где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданкой Агнией Штейн.

ОТВЕТ. С гражданкой Агнией Штейн я познакомился в мае 1939 года в Бастионном парке города Таллина во время певческого праздника, ВОПРОС. По чьей инициативе и почему произошло знакомство?

ОТВЕТ. Знакомство произошло по моей инициативе, потому что Агния была очень красивая.

ВОПРОС. Как развивались ваши отношения с гражданкой Агнией Штейн? В чем они заключались?

ОТВЕТ. Мои отношения с гражданкой Агнией Штейн заключались в том, что я провожал её из медицинского училища, где она училась, домой, а также иногда мы вместе посещали кинематограф «Арс» и гуляли в Бастионном парке.

ВОПРОС. Состояли ли вы с гражданкой Агнией Штейн в половой связи?

ОТВЕТ. Нет, в половой связи с гражданкой Агнией Штейн я не состоял. Мы иногда целовались в подъезде её дома перед тем, как расстаться, но эти поцелуи носили платонический характер.

ВОПРОС. Делали ли вы попытки вступить с гражданкой Штейн в половую связь?

ОТВЕТ. Нет, таких попыток я никогда не делал. Агния воспитывалась в интеллигентной еврейской семье, такие попытки могли её оскорбить и привести к разрыву наших отношений.

ВОПРОС. Где жила Агния Штейн? Кто её родители?

ОТВЕТ. Её отец был профессором медицины. Дед тоже был врачом, он похоронен на Метсакальмисту. Жила Агния в большом доме в Старом городе.

ВОПРОС. Вы бывали у неё дома?

ОТВЕТ. Нет. Я знал, что в их квартире несколько комнат, у Агнии была своя комната. Она рассказывала, что у неё две сестры и младший брат, а хозяйство у них ведёт экономка. Агния всегда хорошо одевалась, а у меня не было приличной одежды. Однажды она пригласила меня на свой день рождения, но я сказал, что буду чувствовать себя неловко, и она не стала настаивать.

ВОПРОС. Когда и при каких обстоятельствах произошёл ваш разрыв с гражданкой Штейн?

ОТВЕТ. Гражданин следователь, я не понимаю, почему вы допрашиваете меня о таких мелочах, а не задаёте вопросов по существу дела государственной важности, изложенного в моей докладной записке.

ВОПРОС. Вам надлежит отвечать на те вопросы, которые вам задают, а не решать, что важно, а что неважно. Повторяю вопрос: когда, где, по какой причине и при каких обстоятельствах произошёл ваш разрыв с Агнией Штейн?

ОТВЕТ. Это произошло летом 1940 года в Тоомпарке. Во время моей прогулки с Агнией к нам подошёл Альфонс Ребане и они вместе ушли.

ВОПРОС. Вы хотите сказать, что он отбил её у вас?

ОТВЕТ. Ему не нужно было этого делать. Они просто посмотрели друг на друга и вместе ушли.

ВОПРОС. Вы пытались остановить её?

ОТВЕТ. Нет. Я знал, что это не нужно. Что это ни к чему не приведёт.

ВОПРОС. Встречались ли вы после этого с гражданкой Агнией Штейн?

ОТВЕТ. Нет. Иногда я видел её на улице, но не подходил.

ВОПРОС. В своей докладной записке на имя генерал-полковника Абакумова вы указали: «В июне 1940 года, незадолго до вхождения Эстонии в состав СССР, Ребане уволился из армии и на некоторое время исчез из моего поля зрения. Как позже стало известно, он устроился строительным рабочим в порту и жил на старом маяке, снимая комнату у смотрителя маяка». Поясните, откуда вам это стало известно.

ОТВЕТ. Мне это стало известно случайно.

ВОПРОС. На следствии вы ведёте себя неискренне. Это заставляет нас усомниться в правдивости сведений, изложенных вами в докладной записке на имя Министра МГБ.

ОТВЕТ. Хорошо, я расскажу все. О том, где скрывается Альфонс Ребане, я узнал не случайно. Испытывая сильное чувство ревности, я следил за Агнией Штейн и таким образом узнал, что она тайно ходит к Альфонсу Ребане на свидания на старый маяк. После установления в Эстонии советской власти в Таллине начались аресты крупной буржуазии, чиновников и офицеров. Руководил этой работой мой отец Феликс Мюйр. Я выжидал удобный момент, чтобы сообщить ему, где прячется Альфонс Ребане, но в это время ко мне домой в комнату в коммунальной квартире, где мы с отцом жили, пришла Агния и попросила меня не выдавать Альфонса Ребане органам НКВД. Она боялась, что его расстреляют или сошлют в Сибирь.

ВОПРОС. Откуда она узнала, что вы можете его выдать?

ОТВЕТ. Она заметила, как я за ней слежу. В обмен на моё обещание она предложила мне себя.

ВОПРОС. Поясните подробнее, в какой форме она предложила вам себя.

ОТВЕТ. Она предложила это в той форме, что сама разделась, легла на кровать и раздвинула ноги.

ВОПРОС. Вы вступили с ней в половое сношение?

ОТВЕТ. Нет, я этого не сделал.

ВОПРОС. В это трудно поверить. Почему вы этого не сделали?

ОТВЕТ. Я не могу этого объяснить. Меня потрясло то, что она была беременна.

ВОПРОС. Вас отпугнула её уродливость?

ОТВЕТ. Нет, беременность была не больше трех месяцев.

ВОПРОС. При таком сроке беременность не препятствует половым сношениям. Вы не знали об этом?

ОТВЕТ. Я не думал об этом. Я не мог этого сделать. Я этого не хотел.

ВОПРОС. Почему?

ОТВЕТ. Потому что она была прекрасна, как Дева Мария.

ВОПРОС. Вы верующий?

ОТВЕТ. Я стараюсь быть атеистом.

ВОПРОС. Продолжайте. Что было дальше?

ОТВЕТ. Я сказал, чтобы она оделась, что я и так выполню её просьбу не выдавать Альфонса Ребане. Она сказала, что верит мне, и попросила проводить её на маяк. Я проводил её до начала мола.

ВОПРОС. Знал ли Альфонс Ребане, что Агния Штейн собирается идти к вам?

ОТВЕТ. Нет, этого он не знал.

ВОПРОС. Почему вы так думаете?

ОТВЕТ. Когда мы дошли до мола, я спросил её, сказала ли она Альфонсу Ребане, что хочет пойти ко мне. Она ответила, что он ничего не знает, но она скажет ему об этом.

ВОПРОС. Вспомните точно, какую фразу она произнесла.

ОТВЕТ. Она сказала: «Я ему обязательно об этом скажу».

ВОПРОС. В чем была одета Агния Штейн, когда пришла к вам домой?

ОТВЕТ. Я не понимаю, какое это имеет значение.

ВОПРОС. Отвечайте на вопрос.

ОТВЕТ. Она была в длинной узкой юбке чёрного цвета, в узкой чёрной жакетке и в маленькой фетровой шляпке, тоже чёрной, с вуалью. На шее у неё был белый газовый шарф.

ВОПРОС. Когда она раздевалась, она снимала юбку через голову?

ОТВЕТ. Думаю, что нет. Я не видел, как она раздевалась, потому что она попросила меня отвернуться. Потом я увидел, что юбка лежит на полу. Как будто она сбросила её на пол, а потом вышагнула из неё.

ВОПРОС. Какой длины была вуаль на её серой шляпке?

ОТВЕТ. Вуаль была примерно в половину лица. Но шляпка была не серой, а чёрной.

ВОПРОС. Поля у шляпки были широкие?

ОТВЕТ. Нет, узкие, загнутые вверх. Они были окантованы чёрной шёлковой тесьмой.

ВОПРОС. Когда она стала раздеваться, куда она положила шляпку?

ОТВЕТ. Перед тем, как начать раздеваться, она сняла шляпку и бросила её в угол.

ВОПРОС. Вы уверены, что она бросила шляпку, а не аккуратно положила её, как делают обычно женщины?

ОТВЕТ. Да, уверен. Она нервничала, а шляпка была закреплена на её чёрной косе, уложенной на затылке. Она не сразу смогла вынуть заколки. После этого она попросила меня отвернуться.

ВОПРОС. Что было после того, как вы проводили её на маяк? Вы её проводили до самого маяка?

ОТВЕТ. Нет, я проводил её только до начала мола. Она сказала, что дальше пойдёт одна. После этого она поцеловала меня и ушла. Больше я её никогда не видел.

ВОПРОС. В своей докладной записке на имя Министра МГБ вы написали: «Мне удалось установить, что Роза, дочь Альфонса Ребане и Агнии Штейн, не погибла, а воспитывается в многодетной эстонской семье Марка и Хильды Таммсааре». Вы уверены, что эта девочка является дочерью Альфонса Ребане и Агнии Штейн?

ОТВЕТ. Да, я в этом совершенно уверен. Хильда Таммсааре об этом мне рассказала сама. В метриках Розе дали отчество мужа Хильды Марка, а фамилию записали по матери. В школе она числится как Роза Штейн.

ВОПРОС. Были ли вы откровенны в своих ответах на вопросы следствия?

ОТВЕТ. Да, я был откровенным, потому что мне больше нечего скрывать. Все остальные обстоятельства я подробно изложил в моей докладной записке на имя Министра МГБ генерал-полковника Абакумова.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА обвиняемого Мюйра М.

20 июня 1948 г.

Допрос проведён следователем Следственной части по особо важным делам МГБ СССР майором Шишкиным в присутствии секретаря старшего лейтенанта Фролова.

ВОПРОС. Обвиняемый Мюйр, ваша попытка запутать следствие и пустить его по ложному следу полностью провалилась. Намерены ли вы дать правдивые показания о своих преступлениях?

ОТВЕТ. Меня арестовали три месяца назад и с тех пор содержат в одиночной камере. На первых двух допросах я дал откровенные показания в письменном виде и в устной форме. Сегодня меня вызвали на допрос в третий раз. Я ничего не скрывал ранее и сейчас готов ответить на все вопросы следствия.

ВОПРОС. При обыске вашей квартире в Таллине среди ваших личных вещей были обнаружены семьдесят шесть купчих на покупку недвижимости, совершённых Альфонсом Ребане с разными лицами. Поясните следствию, каким образом у вас оказались эти купчие?

ОТВЕТ. После разгрома гитлеровской Германии и моего возвращения в Таллин я произвёл обыск на маяке, где до войны проживал и скрывался А.Ребане. При обыске мной были обнаружены эти купчие. Они находились в тайнике в печном дымоходе.

ВОПРОС. С какой целью вы проводили обыск? Знало ли о нем ваше руководство?

ОТВЕТ. Да, обыск был проведён с санкции руководства в ряду с другими мероприятиями. Целью их было восстановить всю картину провала таллинской подпольной организации.

ВОПРОС. Почему эти купчие оказались среди ваших личных вещей, а не в архиве МГБ?

ОТВЕТ. При обсуждении результатов проведённых обысков эти купчие и многие другие документы были признаны не представляющими интереса для следствия по делу о гибели подпольной организации. Было принято решение их уничтожить. Это было поручено мне.

ВОПРОС. Почему вы их не уничтожили?

ОТВЕТ. Я затрудняюсь на это ответить.

ВОПРОС. Отвечайте на вопрос.

ОТВЕТ. Я решил сохранить их, так как они каким-то образом связывали меня с Агнией Штейн.

ВОПРОС. Каким образом эти бумаги, принадлежавшие Альфонсу Ребане, могли связывать вас с гражданкой Штейн?

ОТВЕТ. Я не могу этого объяснить. Я просто чувствовал, что, если уничтожу их, порвётся последняя ниточка, которая соединяет меня с Агнией.

ВОПРОС. Обвиняемый Мюйр, вы продолжаете упорствовать в отрицании своих преступлений.

ОТВЕТ. Я не совершал никаких преступлений. Мне не в чем признаваться.

ВОПРОС. Следствие излагает вам свою версию. В 1940 году Альфонс Ребане, являясь агентом гитлеровского абвера, перешёл на подпольное положение, имея задание организовать сопротивление советской власти в Эстонской Советской Социалистической Республике. С помощью своей любовницы и сообщницы Агнии Штейн он завербовал вас и приказал войти в доверие к вашему отцу и к другим руководящим работникам НКВД.

За это он пообещал вам часть недвижимости, которую приобрёл накануне войны. Выполняя его приказ, вы выдали гестапо таллинских подпольщиков, не пощадив при этом даже своего отца, известного эстонского революционера Феликса Мюйра. Опасаясь, что ваша гнусная роль в этом будет выявлена оставшимися в Таллине подпольщиками, вы инсценировали свой побег и переход через линию фронта. Во время прохождения службы в Красной Армии в качестве командира заградотряда вы безжалостно расстреливали из пулемётов бойцов и командиров Красной Армии под тем предлогом, что они хотят отступить. В марте 1945 года, зная, что конец войны неизбежен и опасаясь, что ваше предательство будет обнаружено, вы сделали попытку перебежать к немцам с тем, чтобы в дальнейшем остаться на Западе, но не смогли этого сделать, так как были ранены в спину неизвестным красноармейцем, понявшим ваши намерения. Только из-за сложной обстановки на фронте вам удалось избежать разоблачения и укрыться в госпитале. После излечения и возвращения в Таллин вы продолжили свою подрывную деятельность. Вам предлагается рассказать о ней самому.

ОТВЕТ. Я не могу поверить, что можно так истолковать факты. Я ни в чем не виноват.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА обвиняемого Мюйра М.

21 июня 1948 г.

ВОПРОС. Намерены ли вы дать правдивые показания о своих преступлениях?

ОТВЕТ. Я не совершал никаких преступлений.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА обвиняемого Мюйра М.

23 – 26 июня 1948 г.

ВОПРОС. Вы продолжаете упорствовать в нежелании разоружиться и правдиво рассказать о своей преступной деятельности?

ОТВЕТ. Я не вёл никакой преступной деятельности.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА обвиняемого Мюйра М.

12 сентября 1948 г.

ВОПРОС. Намерены ли вы дать следствию правдивые показания о своих преступлениях?

ОТВЕТ. Да, я намерен дать следствию правдивые показания о своих преступлениях.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ОСОБОГО СОВЕЩАНИЯ ПРИ МГБ СССР от 24 марта 1949 г.

Гр. Мюйра Матти признать виновным по ст. 136 пп. «в», «е», ст. 193-17 п. «б», ст. 58-1 п. «б». Определить наказание в виде высшей меры социальной защиты – расстрела.

Исполнение приговора отложить до особого распоряжения…»

Приговор Особого совещания был объявлен осуждённому Мюйру в марте 1949 года. Через пятьдесят лет, в марте 1999 года, начальник оперативного отдела Управления по планированию специальных мероприятий генерал-майор Константин Дмитриевич Голубков откинулся к высокой спинке офисного кресла, крепко потёр глаза, растёр сухими ладонями лицо и подумал, что очень плохо, к сожалению, поставлено преподавание истории в российских школах и в высших учебных заведениях. И это неправильно. Потому что ничто не может дать россиянину такого мощного заряда социального оптимизма, как знание истории своей родины. А без социального оптимизма невозможно построение демократического общества, основанного на принципах социальной справедливости, уважения прав человека и равенства всех перед законом, чтоб вы сдохли.