Текст книги "Перед концом света. Синдром восьмидесятника"

III. Змеиный остров

Четверг оказался богатым на сюрпризы. В обед произошло ещё несколько неприятных конфузов. Начало положила раздатчица, когда несла ведро с супом. Не заметив, что кто-то пролил кефир возле двери столовой, она поскользнулась и по-лыжному прокатилась правой ногой по линолеуму. Ей удалось приземлиться на левое колено и ухватиться руками за верхний обод ведра, которое, попытавшись свалиться набок, изрядно расплескало своё содержимое во время падения раздатчицы.

Из-за сильного ветра в отделении запретили открывать окна, и вскоре привычный затхлый воздух, на который уже никто не реагировал, стал наполняться запахом вермишелевой баланды. Пациенты, не дожидаясь объявления обеда, прихватив свои продукты и чашки, потянулись к столовой.

Ещё во вторник утром Раечка действительно не открыла Америки, брезгливо отозвавшись о больничной пище, которую готовили неострой и несолёной, чтобы отсутствие специй, провоцирующих аппетит, не вызывало лишних желудочных соковыделений, так как, по мнению главного врача, в больнице надо не есть, а лечиться. Хотя в лечебных делах, честно говоря, он был неуважай-корыто в пожмаканном белом халате и ценился начальством лишь в качестве превосходного менеджера по организации платных услуг населению.

Остатки супа безболезненно разделили между всеми. Никто не попросил добавки. И вообще, складывалось впечатление: в жижу с перетёртой вермишелью помимо кусочков сизой картошки доходило лишь то, что не могло застрять между зубами всех приложивших руку к её приготовлению. От главного до поварихи. А от супа распространялся аромат совсем не мясного бульона. Он был какой-то особенный. Так обычно пахнет грязная ветошь, которую кипятят после мытья жирной посуды.

Однако, несмотря ни на что, обеденный ритуал из-за скудной на события больничной жизни пользовался большой популярностью. Одни пациенты уносили пищу из предложенного в столовой меню в палаты; другие располагались тут же, за столами. Далее происходило самое интересное: из пакетов и сумок извлекались домашние продукты и за незатейливыми разговорами начиналось взаимное угощение, а где-то накрывался общий стол – поглощение всего там разложенного. Данная процедура не вписывалась в теорию главного врача, но, по мнению других специалистов, она оказывала общетерапевтический эффект за счёт получения дополнительных положительных эмоций.

Петрович с директором пристроились в столовой, рядом с огромным, сделанным ещё в СССР холодильником, который натужно тарахтел, как доживавший свой век старый трактор. Соседями по столу оказались утренние знакомые по очереди в процедурную. Одна из них, что была попроворней и помоложе, видимо, взяла добровольное опекунство над грузной соседкой, женщиной лет семидесяти. Недоеденный из обеих тарелок суп она слила в стоявшее возле раздачи помойное ведро и принесла второе блюдо – варёную рыбу со слипшимися макарошками. Уловив на лице сотрапезницы кислую мину, более молодая предложила:

– А вы с моими огурчиками берите – так вкуснее будет.

– Я твои огурчики уже попробовала. Мне понравились. Сама солила?

– Угу.

– Надо рецепт взять. А ты вот попробуй перчик фаршированный, – сказала полная женщина и придвинула напарнице пластмассовую коробочку. – Я его на всю зиму наготовила и в морозилку сложила. Теперь дед, когда захочет, варит и ест. Вот нынче и мне принёс.

Пока соседки по столу угощались домашними продуктами, директор открыл холодильник, взял оттуда прозрачный пакет с котлетами, положил его на стол, собираясь вынуть содержимое на тарелку. Вдруг внутри целлофана что-то зашевелилось…

Василий Иванович непроизвольно резко отвёл руки от пакета. Он попытался прикрыть глаза, чтобы хоть как-то спрятать чувство омерзения, но подпрыгнувшие на одутловато-рыхлом лице щёки неожиданно вздыбили ноздри и потащили за собой верхнюю губу, а нижняя, наоборот, брезгливо отвисла под натиском поддавшейся вперёд челюсти.

Таракан! В пакете шуршал таракан!

В следующее мгновение директор схватил свои несчастные котлеты и быстро, насколько это было возможно тучному больному человеку, бросился прочь из столовой.

Рыжие бестии не очень жалуют прохладные места. Внутри камеры они долго не задерживались. Некомфортно там себя чувствовали. Но голод, как говорится, не тётка – калач не подсунет, и им приходилось изворачиваться в поисках пропитания. Благодаря оптимизации здравоохранения администрация больницы экономила не только на лекарствах, поэтому тараканы свободно заползали за продуктами через повреждённые или неплотно прилегавшие дверные резинки старой тарахтелки. Пакет у директора тоже был неплотно закрыт, а котлеты домашние, вкусные. К сожалению, были…

После произошедшего Петровичу расхотелось обедать. Он снёс казённые тарелки на стол для грязной посуды, прихватив с собой лишь чашки с компотом из сухофруктов, и удалился в палату.

Обычно качество еды складывается не только из вкуса и запаха, но и зрительного восприятия. И хотя на больничную пищу без слёз не взглянешь, к ней худо-бедно привыкнуть можно. А вот таракан в котлетах – это уже было за гранью…

– Побежал искать раковину или унитаз, – подумал с сочувствием Петрович. Но время шло – директор не появлялся.

– Может, решил скормить собакам, чтоб добро не пропадало?

В ожидании соседа по палате Петрович подключил ноутбук. Голая ветка липы, шатаясь от ветра, скребла по окну. И это сильно раздражало его. Желая отвлечься, он попытался вникнуть в суть исследований Инглхарта.

«Чувство благополучия тесно связано с экономическим развитием, уровнем демократии в стране и здоровьем граждан, – утверждал профессор. – Страх, неуверенность в завтрашнем дне, недоверие к государственным институтам делают нас несчастными».

– Собаки уже давно должны были съесть котлеты, а директора всё нет, – начал волноваться Петрович.

Он вышел из палаты, заглянул в столовую, ванную, туалет. Директора нигде не было. И никто не знал, куда тот запропастился, пока, наконец, старшая медсестра не сообщила, что видела его в приёмной главного врача.

– Пошёл на баррикады, – отреагировал с улыбкой на эту новость Петрович. – Значит, будет скоро митинги собирать, как на Болотной. Вот неуёмный!

Успокоившись, он вернулся в палату к своему ноутбуку. Чем дальше Петрович погружался в исследование, тем ему становилось интересней.

«Ай да америкашка! В душу лезет. Ведь мы действительно никогда не будем счастливы, выполняя чужую волю и делая то, что не считаем справедливым».

Его передёрнуло. Петрович вновь кожей ощутил унижение, которое он испытал в понедельник на службе. Для сердца легче, если этот случай вычеркнуть из жизни, а никак не получалось.

«Думал ради сиюминутного благополучия заключить сделку с собственной совестью – оказался в больнице. Но если бы не угодил вздорным бабёшкам, мог вообще остаться без работы. И что потом? Кому я нужен со своими принципами?»

– Всё счастье ищете? – вопросом прервал его мысли вошедший в палату директор

С шумом дыша, он тяжело опустился на жалобно скрипнувшую под грузным телом кровать.

– А где ваши котлеты? Выбросили?

– Главному оставил. Пусть в своём кабинете тараканов кормит, тварь ползучая! – часто набирая ртом воздух, произнёс Василий Иванович. – Я к нему с претензией, а он заявляет, что, мол, вы же наш человек, должны войти в положение – средств не хватает… Я говорю, хоть как-то могу понять, что в вашей столовой сквозь чай Камчатку видно и синюшное пюре клейстером сдабривают… Но тараканы – это же полнейшая антисанитария в учреждении здравоохранения… А он, гад, недовольно своими рыжими усищами шевелит и заявляет: «Мы к вам со всем уважением. Двухместную палату выделили… Посмотрите, в соседних по шесть человек лежат. И тяжелобольные там, с утками под кроватью…» Кость бросил, сволочь, чтоб я не гавкал. Ну, тут я ему всё высказал, что думал: только такие, как он, сейчас жируют, на наших несчастьях наживаются…

Директору, видно, трудно было говорить от сдавленной в неудобном сидячем положении диафрагмы. Он лёг на постель, уткнулся затылком в подушку, откинул руки назад, на спинку кровати; потянулся всем телом и глубоко вздохнул. Затем на выдохе медленно, с наслаждением положил руки вдоль туловища.

Заметив, что Петрович на него внимательно смотрит, ожидая продолжения рассказа, директор неожиданно, о чём-то вспомнив, сменил тему разговора:

– Вы знаете, в Тихом океане на острове Гуам американцы устроили себе военную базу и лет семьдесят назад вместе с имуществом случайно завезли коричневых древесных змей. А те, оказавшись в благоприятных условиях, стали активно размножаться. С поразительной скоростью разоряя гнезда, поедая яйца и птенцов, они уничтожили почти все виды пернатых, резко сократили численность ящериц и летучих мышей. Сейчас остров представляет жуткое зрелище. Не слышно даже пения птиц. В среднем на один квадратный метр там приходится по четыре змеи. А значит, они скоро начнут пожирать сами себя. Вам это ничего не напоминает?

– Нн-да, картина омерзительная.

– Разве вы не понимаете, Алексей Петрович, как наши ненасытные аспиды подталкивают страну к катастрофе?

Директор опять поднялся с кровати и, словно на воображаемом митинге, сжав правую руку в кулак, стал ею, как кувалдой, вбивать инфинитивы в сознание собеседника:

– Что – брать! Где – брать! У кого – брать! Их не волнует. Лишь бы сегодня нахапать и нажраться! А завтра хоть трава не расти.

– Страшно, Василий Иванович, страшно становится, когда бациллы Армагеддона проникают в наши сердца, – попытался остудить его пыл Петрович. – Хотя были и пострашней времена: всемирный потоп, разрушение вавилонской башни, Вторая мировая, наконец… Но человечество сохранилось, пройдя через все испытания. Я по натуре оптимист и верю, что в мире хороших людей гораздо больше. И жизнь будет продолжаться, пока мы не разучимся делать добро.

– Ха-ха, Алексей Петрович! Но острову Гуам, как не только я считаю, слово пастыря не поможет. Знаете, что придумали американцы? Они собираются сбросить туда на парашютиках отравленных парацетамолом летучих мышей. Оказывается, то, что для людей лекарство, для змей – яд. Так хотят освободить остров от этих тварей, – возразил Василий Иванович. – И у нас скоро придумают, чем своих аспидов потравить. Не может это ещё долго продолжаться.

– Ну, и парацетамолом можно отравиться, если принимать его в нетрезвом состоянии, – ненароком подыграл Петрович.

– Вот-вот! Так и будет! А парашюты уже по всей стране шьют – митинги на Болотной это доказали.

С довольным видом, что оставил за собой последнее слово, Василий Иванович снова заставил скрипеть пружины, плюхнувшись на кровать. В отделении начинался тихий час, тишину которого нарушали лишь редкие шаги в коридоре да царапанье ветки по стеклу.

На следующее утро Петрович задержался на процедурах. Когда вернулся в палату, с сожалением узнал, что директора выписали из больницы, а на его кровати под капельницей уже лежал другой пациент.

IV. Под знаком судьбы

Не подрасти ещё на один сантиметр, и инспектор Рапов мог причислять себя к неудачникам. Карлик. Коротышка. Но его метр пятьдесят семь – это был знак судьбы. Впрочем, не факт, что метр пятьдесят восемь или девять сделали бы его более счастливым или несчастным (всё зависит от того, кем себя возомнишь). Тогда бы просто у него были веские аргументы заявлять, что он выше самого Бонапарта. Впечатлённый встречей в юности с Наполеоном в музее восковых фигур, где экскурсовод обмолвилась: «Герои представлены в натуральную величину», – Борис Рапов больше не удосужился перепроверить данную версию. Она его вполне устраивала. Редкий экземпляр. Штучный товар. Именно так позиционировал он себя по жизни.

Впечатление от взгляда умных, сверлящих собеседника глаз усиливалось за счёт восседавших на переносице овального лица элегантных очков профессорского вида, с дымчатыми стёклами, очень гармонировавших с аккуратно стриженными волосами. Молодой инспектор слыл интеллектуалом, умеющим создавать и распутывать самые хитроумные комбинации. Поэтому даже Кауфман считал, что такого человека лучше держать в союзниках, чем вступать с ним в конфронтацию, хотя на ноябрьские праздники у главного экзекутора была реальная возможность подрубить под корень карьеру «маленького капрала», или Бони, как в шутку звали Рапова сотрудники отдела.

Около месяца назад, возвращаясь с вечеринки, инспектор совершил наезд на идущего по обочине пешехода. Скорость была небольшая. Пострадавший отделался лёгкими ушибами. Но, чтобы происшествие не получило резонансных последствий, виновником аварии, с разрешения Кауфмана, оформили Бонину жену. Теперь, согласно неписаным, но очень почитаемым среди ряда серьёзных ведомств законам, Рапов обязан был свои долги отработать. И обстоятельства не заставили долго ждать.

В четверг утром (как раз в то время, когда Наталья в процедурной делала Петровичу укол) главный экзекутор пригласил инспектора к себе в кабинет.

Ночью дождь прекратился. Однако небо сдаваться не собиралось. Тучи по-прежнему не пропускали к земле солнечные лучи и, с маниакальным упорством размеренно и методично заволакивая все бреши, готовились обрушиться новыми потоками.

Рапов не был метеозависимым человеком, а сегодня вдруг почувствовал, как сгущающиеся тучи в совокупности с вызовом к экзекутору могут противно сдавливать черепную коробку.

Неизвестность напрягала. Кауфман позвонил сам, не через секретаря, следовательно, совещание не предполагалось. Такой звонок означал его личную заинтересованность в разговоре и нежелание задействовать чужие уши. Всё это Рапов понимал. Тем не менее явился в форменной одежде и тринадцать шагов (он их давно подсчитал) от двери до стола экзекутора преодолел с тревожным ощущением дискомфорта.

– На охоте когда был? – неожиданно начал разговор Кауфман, вальяжно утопая в кресле.

– В воскресенье.

Главный экзекутор небрежно махнул правой кистью, приглашая инспектора присесть к приставному столику.

– Ну и как добыча?

– Парочку фазанов взял.

– И всё? Не верю. Ты же меткий стрелок. Колись. Я не охотнадзор. Штрафовать не буду.

– Правда. Только двух. И одну уточку.

– Не чихала?

– Не успела. Взял на взлёте.

– Нет. Я серьёзно. Съел уже дичь свою?

– Фазанчиков приготовили. Уточка осталась. Вас угостить?

– Ха-ха. Мне до полного счастья как раз твоей утки не хватает, – самодовольно ухмыльнулся Кауфман. Он откатился на своём кресле немного назад, чтобы было удобней сидеть в новой позе; уложил правую лодыжку на левое колено и, заведя сцепленные руки за голову, спросил:

– А ты разве не знаешь – в крае вспышка птичьего гриппа?

– Слышал. В понедельник губернатор оперативное совещание проводил. В двух районах карантин на водоплавающих ввёл. Охоту там запретил, – слегка оторопев от неожиданного поворота разговора, ответил инспектор.

– Так вот почему ты хочешь мне эту дичь сплавить! – засмеялся Кауфман, – фазанов-то сам съел!

Профессиональная хватка экзекутора – сначала размять, как пластилин, собеседника, а затем лепить из него что угодно – работала безотказно. Рапов это хорошо знал. Тем не менее попался на его удочку. С другой стороны, внутренний голос опытного оперативника не сигнализировал ему ни о какой опасности. Кауфман вёл себя благодушно и излучал спокойствие. Чего нельзя было сказать о Рапове. Тот никак не мог понять, когда разговор перейдёт в новую фазу. Но экзекутор тут же помог ему.

– Так что утку лучше своему спаниелю отдай. Небось, продрог как цуцик, когда за ней плавал. А ты его ничем не отблагодарил. Знаю я тебя, шельму, – произнёс он фамильярно, барственным тоном, довольный тем, что каламбур удался. Затем, не дожидаясь ответа Рапова, подкатился к столу и резко изменил тему беседы.

– Теперь по делу. Вчера в крае прошло совещание по поводу борьбы с коррупцией. Сказали, что президент недоволен. Учителей и врачей для показателей щиплем, а чиновники у нас все мягкие и пушистые. Надо срочно принимать меры. Кстати, что у нас с неврологом?

– Материалы готовим в суд.

– Аргументы железные?

– Да, здорового «больного» подослали к доктору с просьбой за тысячу рублей выдать больничный лист. Невролог установил диагноз: невралгия тройничного нерва. Наши сотрудники тут же нагрянули в кабинет и зафиксировали факт получения взятки. Правда, он попытался упираться, заявлять, что это провокация…

– Ну и что?

– Если бы это была провокация, не было бы состава преступления. А мы задержали его в рамках оперативного эксперимента.

– Хорошо. Значит, у тебя схема отработана?

– Так точно.

Рапов с облегчением почувствовал, что своим ответом угодил главному экзекутору – у того пробежали вороньи лапки в уголках прищурившихся глаз. Да и всё лицо озарилось не как для фотографии на паспорт, а по-настоящему.

Кауфман предложил побаловаться кофейком и по внутренней связи вызвал секретаршу, чтобы дать ей поручение.

– С удовольствием, – согласился Рапов и, дождавшись, когда девушка вышла, спросил: – Руководство гайки закручивает? Нужны жертвы?

– Да. Ты же видишь, после событий на Болотной народ с катушек съехал. Поэтому, чтобы перехватить у оппозиции инициативу, надо подбросить дровишек в костёр.

– Не слишком ли высока цена вопроса? Сердюкова по «Оборонсервису» допрашивают. Уголовные дела в министерстве сельского хозяйства. На прошлой неделе начались обыски по хищению денежных средств в мэрии Питера.

– Ты же хороший аналитик, – засмеялся Кауфман, – а элементарных вещей не замечаешь. Пропаганда – наш компас земной. Она мозги народу вправляет. Помнишь, в девяностые нас убеждали, что если к власти придут богатые, то они воровать не будут. В нулевые разъясняли: чиновникам надо платить больше, чтобы не воровали. Пока публика раскусила – дело было сделано. А теперь говорят, что коррупция разъедает государство. И, обрати внимание, время подобрано удачно. Весной состоялись президентские выборы, идёт смена элит, поэтому срочно надо навести порядок и найти козлов отпущения по всей вертикали. Для нас же главное – оказаться в команде победителей. Ты с нами?

Вошла девушка с небольшим подносом в руках, на котором помимо двух кофейных чашек уместила вазочки с сахаром и крекерами. Это была симпатичная брюнетка в строгом офисном костюме, подчёркивавшем её точёную фигуру. Таким секретаршам на службе можно ничего не делать. Им достаточно платить зарплату лишь за то, чтобы они уже в приёмной озаряли любого вошедшего очаровательной улыбкой и вовремя заносили кофе в кабинет своего руководителя. Они служат фоном, двадцать пятым кадром, свидетельствующим о благополучии и успешности хозяина офиса.

Рапов мечтал поскорее дослужиться до того времени, когда сам сможет выбрать к себе на службу такую помощницу. А пока, конечно, хотел оставаться в команде главного экзекутора.

Когда пили кофе, у него родилась идея, кто станет исполнителем в новом оперативном эксперименте, но не стал раскрывать карты до окончательной проработки деталей.

После разговора с Кауфманом занятый своими мыслями инспектор открыл входную дверь и вышел на улицу. Порывом ветра с него тут же сорвало форменную фуражку. Резкая перемена погоды произошла в течение последнего часа, поэтому не предвидевший подобного подвоха Рапов заранее не надвинул её посильней на лоб и от неожиданности не успел придержать рукой. Фуражка покатилась по ступенькам, а с новым порывом понеслась в цветник, пока инспектор вприпрыжку не настиг её. Он украдкой огляделся по сторонам. К счастью, никто не оказался свидетелем случившегося конфуза. Улица была безлюдна. Ветер завывал в проводах, издевался над голыми ветками, заставляя их дрожать, кланяться в разные стороны, и пытался, правда, пока безуспешно, разогнать тучи, которые по-прежнему скрывали солнце. Но в том месте, где оно находилось, сквозь облака пробивалось огромное яркое пятно. На него было больно смотреть. Природа бунтовала…

V. Случайное совпадение

На следующей неделе, девятого декабря, отмечался Международный день борьбы с коррупцией. По этому случаю Кауфман опубликовал в местной газете статью. Особенно хлёстко прошёлся по чиновникам, предоставившим недостоверные сведения об имуществе и доходах (ведь это ужасно, когда кто-то из них неточно указал площадь квартиры или забыл про прицеп для машины, а у кого-то остались незадекларированными пятьдесят рублей на старых, ещё советских счетах в Сбербанке). Словно хищник, почувствовавший запах крови, но не успевший вцепиться мёртвой хваткой в предполагаемую жертву, как того требовала обстановка, он разогревал себя, готовясь к новому прыжку. По традиции от главного экзекутора досталось учреждениям здравоохранения и образования, где отсутствовали антикоррупционные программы. И, как следствие халатности руководителей, – уголовные дела на ряд врачей и учителей за поборы и взятки.

Правда, эти показатели уже не являлись козырем для предстоящей годовой отчётности. Через три дня президент в своём обращении к Федеральному собранию подтвердил: коррупция уничтожает ресурс национального развития. В то же время, причислив учителей и врачей к части так называемого креативного класса, он призвал руководителей федеральных и региональных органов власти за счёт повышения зарплат кардинально изменить ситуацию в социальных отраслях, что, по его утверждению, должно привести «к искоренению таких явлений как бытовая коррупция».

Красиво сказал! Правильно! Но кому в уши? Почему-то именно после этих слов Петровичу вспомнилась фраза, напечатанная в партийных документах из прошлой жизни, советской, когда «ветер века, ветер истории своим могучим дыханием наполнял паруса корабля социализма. И корабль наш неудержимо (шёл) всё дальше, вперёд – к сияющим горизонтам…»

– И где теперь корабль? Кто оборвал паруса? – с печальной иронией проговорил Петрович.

Большую часть времени он проводил в палате один и позволял себе иногда порассуждать вслух. Его новый сосед, известный в городе бизнесмен по кличке Чумак, занимался торговыми операциями с зерном. Покупал. Перепродавал. Работа прибыльная, но беспокойная, связанная со многими рисками. К своим сорока годам он успел сколотить приличное состояние, оформить солидное брюшко и приобрести стенокардию. В палате появлялся редко. Обычно только по утрам. Медсестра ему делала укол, ставила две капельницы, и после процедур он тут же удалялся по своим «нервным» делам. За нарушение больничного режима Чумака не наказывали, а предупреждения докторов о неэффективности такого лечения на него никоим образом не действовали: шла горячая пора, и бизнесмену нужно было «делать деньги».

– Вместо себя, – он в шутку сказал Петровичу в день знакомства, – оставляю телевизор. Я человек нудный. А с ним, думаю, вам скучать не придётся.

С посланием к россиянам президент обратился ровно в двенадцать часов. На календаре было двенадцатое декабря двенадцатого года. Видно, символическая дата выбрана неслучайно: ожидалось что-то эпохальное. Петрович слушал с интересом. Даже решил не идти на обед. Зачем давиться макарошками, когда транслируют такое! Президент заявил о твёрдой решимости сменить публичные приоритеты, чем щёлкнул, как говорится, правоохранителей по носу, считавших до сих пор главными взяточниками учителей и врачей.

Он говорил аргументированно и доходчиво. Но вот коснулся незаконного обогащения должностных лиц, и Петрович насторожился. Ещё свежи были впечатления от недавних бесед с директором школы, когда они обсуждали внесённые в Думу летние законопроекты президента, запрещавшие парламентариям и чиновникам иметь счета и недвижимость за рубежом. В народе это воспринялось как последовательная линия власти по самоочищению и воспитанию населения в духе патриотизма.

Но последовавшая после дискуссия несколько ошарашила. Наверное, впервые за многие годы известные стране политические деятели – соратники президента – публично с ним не согласились: они попытались внушить обществу, будто бы зарубежные банковские счета и недвижимость высокопоставленных начальников ничего общего с коррупцией не имеют. И вот сейчас окончательно стало ясно – победили. Президент пошёл на попятную, дав понять, что депутаты, сенаторы и госслужащие могут иметь недвижимость за рубежом.

Ложечка дёгтя в таком прекрасном докладе. Получается, если всем нельзя, но кому-то своему очень хочется, значит, им всё можно? Но зачем, спрашивается, патриотам России заграничные виллы?

От услышанного Петрович расстроился. Продолжать пребывать один на один со своими мыслями расхотелось. В этот момент он сильно пожалел, что не вовремя лишился такого интересного собеседника, каким в последние дни был для него директор школы. Но Василий Иванович окажется в больнице лишь двадцатого декабря. С инсультом. В реанимации.

Это был четверг. Утром жена посчитала, что он крепко спит, и ей стало жалко его будить. Ночью Василия Ивановича мучили сильные головные боли. Но вот уже остывал приготовленный завтрак, а он не просыпался. Она попыталась его растормошить – ничего не вышло. Муж впал в коматозное состояние.

В полдень началась прямая трансляция пресс-конференции президента. Дотошные журналисты задавали ему каверзные вопросы. Однако он был в хорошем настроении. Как всегда, собран, логичен, остроумен. На шутку одного из них, не специально ли назначил встречу на двадцатое декабря, за день до конца света по календарю майя, чтобы подвести итоги развития человечества, успокоил присутствующих словами, что знает, когда наступит конец света. Это произойдёт нескоро, через четыре с половиной миллиарда лет. Жизнь не прекратится, пока не погаснет солнце.

В эти мгновенья интересно было наблюдать за лицом пресс-секретаря. Он сидел, если смотреть из зрительного зала, отдельно, правее и чуть в стороне от своего шефа, на высоком, словно барном, стульчике, прижав скрещенные пальцы рук к левой щеке, упираясь локтями в стоявшую перед ним негромоздкую трибуну, и с плутливо-горделивым выражением глаз взирал на прилипчивого журналиста. Мол, знай наших!

Но Петровичу не удалось посмотреть прямую трансляцию. Зашивался на службе. Сразу после больничной палаты он погрузился в отчёты. Заканчивался год. Кто хоть когда-либо бывал в шкуре чиновника, кожей чувствует, насколько важно правильно отчитаться. Прежде всего по цифрам судят о твоей профессиональной пригодности.

Начальница нервничала. То и дело отвлекала, вызывая на разборки. Цифры не бились. В придачу две недели, проведённые в больнице, выбили из ритма работу с клиентами, поэтому всё приходилось подчищать одновременно.

Приближался обеденный перерыв. Раечка ещё не вернулась от своих подопечных. В кабинете было душновато. Петрович открывал фрамугу, спугнув с ветки дожидавшуюся крошек стайку воробьёв, когда в дверь постучали. Вошёл мужчина средних лет, на вид кавказской наружности. Петрович узнал его. Это был хозяин чебуречной, которая находилась на центральном рынке. Место там бойкое и, видимо, денежное. Но вход в помещение сделан с нарушениями: пять высоких ступенек при отсутствии пандуса. Около месяца назад при составлении протокола предприниматель вёл себя нагловато. Протокол подписывать отказался. Сыпал угрозами. «Наверное, кто-то его крышует…» – ещё тогда подумал Петрович. Сегодня, на удивление, посетитель был предупредительно вежлив, начав разговор словами:

– Я хотел бы поговорить с вами, посоветоваться, как лучше пандус устроить…

Начальница срочно ждала новые цифры. Но не выгонять же человека. День приёмный. Придётся выслушать.

– …Мне тут подсчитали. Дороговато получается. Около сорока тысяч. Может, можно как-нибудь придумать, чтобы не так накладно было? – держа в руках какие-то бумаги и переминаясь с ноги на ногу, закончил фразу кавказец.

– Может, и можно, – ответил Петрович, но не договорил – зазвонил телефон внутренней связи.

– Срочно с отчётами ко мне! – кричала в трубку начальница.

– Я не могу. У меня человек на приёме.

– Оставьте своего человека! Министерство на проводе!

Положив трубку, Петрович ощутил на себе пристальный взгляд гостя. Явно тот прислушивался к разговору. Но чтобы не встретиться глазами с хозяином кабинета, он нервно почесал за ухом и начал внимательно рассматривать мебель.

– Извините, пожалуйста. Начальство вызывает.

– Да! Да! Понимаю, – слегка прокашлявшись, услужливо отреагировал кавказец. – Но я проекты подготовил. Может, посмотрите? – протягивая документы и теперь уже заискивающе заглядывая в глаза, попросил он.

– Хорошо! Хорошо! – Петрович взял у предпринимателя бумаги и положил на свой стол. – Подождите меня, пожалуйста.

Они вместе вышли в коридор.

Минут через пятнадцать, когда Петрович вернулся назад, предпринимателя в коридоре не было. Возле двери кабинета стояло трое мужчин.

– Вы ко мне? – поинтересовался Петрович, доставая из кармана пиджака ключ.

– Да! – сказал, будто отрубил, самый низкорослый из них. Это был Рапов.

Когда они вошли в кабинет, Рапов жёстко произнёс:

– Алексей Петрович, вы подозреваетесь в получении взятки.

– Ну вот… Красотка выпустила яд, – в ответ, глупо улыбаясь и едва шевеля губами, произнёс он.

– Что? Что вы сказали?

Но Петрович молча, тяжело дыша, с трудом добрался до стула. В глазах помутнело. Язык одеревенел. Резкая боль пронзила грудину.

Рапов, довольный произведённым эффектом: «Как я учухал чиновника», – тут же вызвал начальницу. Пригласили понятых. В их присутствии извлекли из лежащих на столе проектных документов деньги. Составили акт.

Всё происходящее Петрович воспринимал с трудом, как в тумане. Не мог выговорить ни одного слова. Когда процедура оформления акта завершилась, Рапов заявил начальнице, что они забирают подозреваемого в отделение на допрос.

Двое сопровождавших инспектора мужчин под руки подвели Петровича к машине, так как он не смог самостоятельно идти. В дороге Петрович потерял сознание, и вместо допроса оперативникам пришлось отвезти его в больницу.

В реанимации он с директором школы и встретился. Только никто из них уже не узнал об этом: на следующий день, двадцать первого декабря, оба скончались, не приходя в сознание.

За последние двадцать лет кладбище сильно разрослось. Образовался огромный усыпальный район. Где-то в глубине его приютились могилки Секача и Балабола. Не смог подстроиться под новую жизнь бывший парторг Савельев – так, чтобы на лечение денег хватило. Возле главных ворот кладбища, в пантеоне почётных граждан, под солидной плитой из чёрного мрамора, скованной по периметру золотой цепью, покоился Копчёный. А вот для Росомахи могилу пока не подготовили. Он один из самых уважаемых людей в городе.

По желанию Олеси Петровича похоронили в одной могиле с женой Ниной. Во время прощания начался дождь. Сперва скупой, мелкий, потом сильней и сильней, пока не разразился ливнем.