Текст книги "Транс"

– Говори проще. – Яков вытер руки пучком травы и шагнул в темноту… Вскоре вернулся с алюминиевым чайником, у которого ручка была из проволоки. Старенький чайник – такие обычно выбрасывают в утиль. – Стоц толкует, что мы – модулированный сигнал, голография… А мы есть, вот мы! Похожи на голографию?.. И дочку с сыном имеем. И нам не требуется телевизор. Зачем?.. Нам интереснее совершать инверсионные вояжи в глаза дедов, прадедов.

– Какие вояжи? – Меня удивили последние слова Якова, совсем не вязавшиеся с его обликом.

– Ин-вер-си-он-ны-е, – нараспев повторил Яков и усмехнулся: – Можешь сказать, кто был твой предок?.. Именно, самую малость… А я знаю все его радости и печали, – конечно, только то, что он сам завещал знать своим пра-пра…

Он откинулся на спину, сорвал добрый пучок травы, оборвал корешки, встряхнул и бросил в чайник.

Спустя несколько минут лесные люди пили чай, а я разглядывал их лица и рассказывал о своей старательской работе. Они слушали с интересом. Более того, делились секретами приготовления всяких травных настоек, а я жалел, что не могу всего записать, чтобы передать «Посоху», и надеялся лишь на свою память. Однако у меня возникла идея… Странно, что я не придал значения осязаемости, когда Стоц бросил чайник: значит, Яков и Стеша из того же вида материи, что и я! Будто ненароком, потянувшись к чайнику, коснулся Стешиного плеча… Точно! Я ощутил прикосновение. Но почему Стоц не обратил внимания на такой факт? Какая разница, может такое быть или не может? Главное – лесные человечки могут нам помочь, если появится нужда в их содействии.

Наверное, я им понравился. Яков заговорщицки подмигнул мне и сказал:

– Русалки – обычное дело. А вот что я тебе покажу – ахнешь.

Я встал и пошел за ним. Стеша махнула нам рукой и ночным мотыльком порхнула в темноту ночи.

Через несколько минут мы остановились перед входом в темный лаз.

– Перья свои скинь, – сказал Яков. – Здесь будет удобнее человеку маленького роста.

И я стал таким, как он, – низеньким, бородатым, но совершенно голым.

В руках Якова было по гнилушке, от которых исходил мягкий свет. Каменистые стены подземелья поблескивали капельками влаги. Иногда толстенное корневище преграждало нам путь, и приходилось становиться на корточки, чтоб продраться дальше. Я отметил, что осязаю корневища. Осязаю – еще одна загадка…

Через некоторое время мы уткнулись в бревенчатую стену. Это был тупик. Я осязаю; конечно, моих металлопроникающих способностей в данный момент было недостаточно, чтоб сломать возникшую на пути преграду. Сдуру я все же попробовал пройти сквозь стену, но лишь больно ударился лбом в крепкое дерево.

7

Яков положил гнилушки под ноги, извлек из-за пазухи конверт и просунул его в узкую щель между бревнами.

– Естественно все должно быть. Согласен?.. Сейчас, значит, делаешься лягушкой и лезешь вот сюда. – Он нагнулся и похлопал ладонью по бревнам в правом нижнем углу.

– Может, мышью? – сказал я, чувствуя отвращение: жаба всегда у меня ассоциировалась с чем-то мерзким, противным.

– Отчего нельзя?.. Только не делай глупостей.

Я мышью скользнул в щель под бревнами и очутился в просторном помещении. Под лапами хрустнула бумага. «Конверт, брошенный Яковом», – понял я. В теле ощущались движения восторга. Над головой виднелись полоски света. Глаза быстро привыкли к темноте, и я различил лестницу, ведущую к полоскам света. Мои лапы цепко ухватились за дерево… Я заглянул в щель. Да… То, что открылось моим глазам… Комната, стол. За столом баба Аня. Чуть правее – видимо, Жоркины ноги в синих тапках со смятыми задниками.

Я наблюдал сквозь щель между полом и плинтусом, боясь высунуть голову. Очень хотелось посмотреть на самого себя, лежащего на топчане. Может, все-таки высунуть голову?

Медленно перебирая лапами, я спустился вниз и вполз в подземный ход, где меня ждал лесной человечек.

– Интересно было? – спросил он, подняв гнилушки к моему лицу. Стоим два маленьких, бородатеньких – вот бы глянула на нас Милка! – Или не очень?

– Один вопрос за другим – голову сломать можно. – Я снял с бороды Якова паутинку. – В наш мир ходите, когда захотите?

– Ходим… Чайники, котелки, одежда – оттуда. Не воруем, конечно. Выброшенное подбираем… Вычислила нас баба Аня. Если бы не она, не видать бы тебе нашего мира. А ведь каждый почти к нам может попасть.

Мы двинулись в обратный путь. Спросил Якова, кому и от кого письмо он бросил в подпол бабы Ани. Но лесной человек промолчал. Правда, через минуту-другую остановился, глянул на меня лукавыми глазами, хмыкнул и сказал:

– Удивляюсь: чего они смеются над ее письмами? – И, вытянув вперед руки с гнилушками, пошел дальше, так и не ответив мне.

Стеша ждала нас у выхода. Приложив палец к губам, она прошептала:

– Твой приятель вернулся. Сидит у костра и костерит Черного. Злющий…

– Надеюсь, Поль, ты понимаешь, что рассказывать о нашем походе не стоит. Смеяться будут над твоими словами. – Яков повернулся ко мне.

Я принял облик ангела и теперь смотрел на лесных людей с высоты ангельского роста.

– Буду молчать, – сказал я.

– Скажи, что ты у русалок был. Они сейчас на берегу. Вот так лети. – Яков показал рукой на северо-запад. – Озеро увидишь… и – к костру, со стороны озера к нему подлетишь.

Темная озерная вода казалась застывшей смолой. Я сразу заметил несколько обнаженных женских тел на берегу, но лететь в ту сторону не решался… Однако любопытство, будь оно неладно… Опустился перед одной из озерных красавиц. Автоматически отметил – хвоста у нее нет.

– Что глядишь? Не боишься теперь свихнуться? – спросила женщина, разглядывая меня.

У нее были огромные глаза. Они искрились, как потревоженная легким ветерком поверхность озера в свете луны.

– Вода теплая? – спросил я первое, что пришло на ум.

– Поплавать с нами осмелился? – усмехнулась женщина и, вытянув из шелковистых волос цветок, протянула его мне.

Какое там поплавать: даже цветок в руки взять отказался – смелости не хватило. Да и расстояние между нею и мной сохранял такое, чтоб успеть взлететь.

Русалка кинула мне цветок – лилию, я сразу увидел отличие этой лилии от той, что растет там, у нас: у наших нет темной полоски по краям лепестка, кинула точно в руки, хитро прищурилась:

– Может, по женским ласкам соскучился?.. – небрежно откинула волосы, открывая грудь, красиво выгнула тело. – Иди сюда, пока не передумал… Иль сбежишь, как в прошлый раз? Ну? Что молчишь?

Она спутала меня со Стоцем, факт. Я сказал ей об этом, чем вызвал удивление на холодном от озерных глаз лице. «Однако чего я боюсь? Не съест же она меня!»

Стоило мне приблизиться и сесть с ней рядом, как дюжина русалок окружила меня плотным кольцом. Они трогали мои крылья, заглядывали в лицо, о чем-то шептались и хихикали. Холод исходил от их в общем-то рядовых тел, опутанных длинными волосами, похожими на тину. Вспомнились сказки об утопленницах… Аж дух захватило. Особенно не по себе стало, когда увидел среди них мужчину.

– Ты тоже железные больницы переписываешь? – спросил кто-то, нагнувшись к самому уху.

– Он здесь недавно.

– Какие у него румяные щеки!

– А кожа! – Холодные губы коснулись моей шеи.

Одна из женщин опустилась передо мной на колени и, робко улыбнувшись, потянулась ладонью к моему лицу. Мне стоило труда не отшатнуться. Ощутил на щеке влагу от прикосновения.

– Хороший, – прошептала она, бережно проведя по щеке рукой. – Хороший…

Сквозь нахлынувшую дрему я слышал ее ласковые, умиротворяющие слова. Веки мои стали тяжелеть. Я встряхнулся и глянул в глубокие, как омут, глаза…

– Не тот, что называл нас рыбами. Не тот, – сказала она и легонько хлопнула меня по щеке. Улыбнулась. – Другой!

И я очнулся. Теплая волна согрела мое озябшее, налившееся сонной тяжестью тело.

– Если ты ищешь больницы, то такие и под водой есть. Не в озере, конечно, а в морях, океанах. В больших реках есть, – сказал мужчина. – Твой приятель не знает о них. Зачем вы их переписываете?

– Не очень-то похоже на больницы, – возразил я, освоившись в кругу русалок. Я уже, будто ненароком, тронул сидящую рядом за колено – холодное, но живое и волнующее.

– Согласен, что не похожи. Но Черный вызвал к жизни Сухорукого. Опять же и не делал ничего плохого. Нет причин, чтоб не верить ему.

Русалка поймала мою руку, лежащую на ее колене, и повела ею по бедру – тоже холодному… Все дальше скользит моя ладонь, дальше… Наша игра не видна другим – русалка придвинулась ко мне вплотную, да еще и загородила мою руку до самого плеча своими шелковистыми волосами. Господи, прости ты меня!

Я уже не слушал, что говорил мне мужчина, хотя кивал, поддакивал, может невпопад.

– Хороший, – шептала русалка, прижимая мою ладонь к своей груди, тепловатой и упругой. – Хороший… – в самое ухо дрожащим шепотом.

Может, мне так казалось, но через тунику я почувствовал, что тело русалки становится все теплее, теплее… И сердце… Я слышал стук ее сердца.

– Мне пора, – сказал я, осознав неожиданность своих слов. Будто кто-то одернул меня.

Кто его знает, Стоца: возьмет и улетит в другое место. Поднимаясь, я бросил на ласковую русалку благодарный взгляд, получив в ответ такой же, но немного грустный.

Стоц сидел у потухшего костра, о чем-то думал. Сучьев оставалось еще много. Чего сидеть в темноте?.. Но мои руки схватили воздух.

– Яша! – крикнул Стоц, повернувшись к кустам. Из-за кустов вышел Яков и без лишних слов занялся костром.

– А кто такой Сухорукий? – спросил я.

– Не хочу я, чтоб ты встретил Черного, – сказал мне Стоц.

Он распахнул крылья и умчался в темноту.

– Кто тебе про Сухорукого сказал? – спросил Яков.

– Девушки с озера. Говорят, Черный воскресил его.

– Было такое дело… Однако чудес не бывает – не тот Сухорукий. Не он живет в моей памяти… Стоц сказал – Черный сделал фантом моего предка… Сухорукого будут смотреть эльфы. Они долго живут. Есть такие, кто знал его лично.

Яков замолчал, задумчиво уставившись в пламя оживающего костра.

– А я сейчас думаю об увиденном там, в горнице бабы Ани. Знаешь, очень захотелось глянуть на себя, спящего на топчане, – сказал я, желая отвлечь человечка от чего-то грустного, навеянного, видимо, воспоминаниями о Сухоруком.

– Что?.. – встрепенулся Яков. – Посмотреть?.. Можно и посмотреть. Отчего нельзя?.. Ты, надеюсь, глупостей не наделаешь. Запомнил дорогу?.. Стоцу о подземелье не говори. Мы много чего ему не рассказываем. Я быстро отыскал вход в подземелье. Вот и бревенчатая преграда на пути. Мышью скользнул… Щели в крышке… Отошедший от пола плинтус. Долго прислушивался. Наконец, превозмогая страх, высунул голову и… бегом под кровать. Успел заметить, что в комнате никого нет. Вернее, на топчане лежал… Лежал, заботливо укрытый лоскутным одеялом… Спал.

Мое лицо, мои руки, вытянутые вдоль туловища… Жутко смотреть. Даже, можно сказать, отвратительно. К глотке подступил ком. Почему? Почему я боюсь смотреть в лицо спящего?

Шаги в сенцах… Я притаился в складке одеяла. Я узнал звук шагов – Милка идет.

Она вошла в комнату и уселась за стол. «Боже, какая она огромная», – подумал я и представил, что, случайно попав под ее пятку, превращусь не в ангела, а в кровавое с серым пятно.

Великанша отложила листок бумаги и повернула лицо к окну. А я начал грызть уголок одеяла. Пусть останется метка. Ведь я вернусь сюда Поляковым и гляну на след мышиных зубов. Правда, не знаю, что подумаю, когда обнаружу изгрызенный уголок. И вообще, парадоксальная ситуация: говорю, что вернусь, но ведь я и сейчас, в эту самую минуту, здесь! Мало того, больше чем здесь – меня два – один в образе человека, другой – мышь… Милка повела глазами по комнате, прислушиваясь. Встала и пошла на кухню. Вернулась с веником. Начала подметать и без того чистый пол. Она двигалась к топчану. Я сделал неосторожное движение, и… наши глаза встретились, к несчастью конечно. Она взвизгнула, что-то крикнула и махнула веником. Я кубарем скатился по брошенным в изножье топчана собственным брюкам и метнулся к спасительной щели. Милка-таки достала меня веником, и я, получив дополнительное ускорение, пулей влетел под плинтус.

Об этом я рассказал Якову, ожидающему меня у выхода из подземелья. Рассказывал еле сдерживая смех.

– Она могла испортить тебе глаза ненароком. А если бы ты вернулся слепым? – Яков укоризненно покачал головой. – Ведь предупреждал – глупостей не допускать… Тебя ждет Стоц…

Торопись, Поляков, – услышал я густой шепот из ближайших кустов. – У нас мало времени.

– Перья, перья надень, – крикнул Яков.

Промашка… Я метнулся в небо за Стоцем, размахивая не ангельскими крыльями, а руками бородатого человечка, в образе которого вылез из подземелья.

Сейчас я впервые наслаждался полетом. Казалось, каждая клеточка моего ангельского тела впитывала пространство и время. Пропуская сквозь себя пространство, и время, я звенел как натянутая струна. Мне не хотелось спрашивать о цели полета – мне было хорошо.

– Сейчас мы будем в мире бабы Ани, – сказал Стоц. – Слышишь меня?.. Зажми нос пальцами и не дыши. Дышать нельзя. Ну? Готов?

От нехватки кислорода потяжелело в мозгах. Кровь, казалось, вспучивала сосуды, перед глазами поплыли фиолетовые круги.

Я очнулся на топчане. Несколько минут лежал не двигаясь, решая для себя: сон ли видел, явь ли такая? Вдруг понял: дышу ртом – нос все еще сжат пальцами правой руки. Вытянул ноги из-под одеяла и открыл глаза. Конечно же, в первую голову осмотрел уголок одеяла – покусан острыми мышиными зубами. Я усмехнулся и, хлопнув несколько раз ладонью по стене, заорал:

– Мил-ка-а-а-а-а!..

В открытом окне показалась Жоркина рожа.

– Жрать хочу! Пить хочу! – рявкнул я, чувствуя, как подвело живот от голода.

– Глотка-то у тебя, братуха, – спокойно сказал Жорка. – Самообслуживание у нас, понимаешь.

– Да не слушай ты его, трепача… – Милка влетела в комнату, треснула Жорку кулаком по лбу и задернула занавески. – Иди за молоком! – крикнула она йогу вслед и повернулась ко мне.

Хотелось обхватить ее, поцеловать, гладить по голове, но я лишь бестолково улыбался и поеживался, как чесоточный.

– Надо бы Стоценко кликнуть. Не проснулся он?

– И не собирается. Дрыхнет себе, – сказала Милка. Как я и думал, Стоценко лежал с открытыми глазами и молчал. Увидев меня, жалобно улыбнулся.

– Дистрофик! – сказал он, подняв руку.

Я быстро раскидал траву, снял крышку с ящика и схватил Стоценко за плечи. Как куклу поднял, поставил на ноги.

Меж нами жила тайна пребывания в мире Якова. Она сближала нас. Я чувствовал это, видя доверчивость, с которой Стоценко вцепился в мою руку. Он жадно втягивал воздух ноздрями, вертел головой. Увидев Милку, прищурился и смачно цокнул языком.

– Гарная девка, – сказал он и попытался послать воздушный поцелуй, но пошатнулся и вновь схватился за мою руку.

– С возвращеньицем, – каркнула старуха.

Она сидела на крылечке. Подозвала Милку, что-то шепнула ей на ухо и велела мне тащить Стоценко в горницу.

Несколько минут назад мы были в образе ангелов, а тут – стол, занавески на окнах, прохлада и запахи трав, куриного навоза. Я косил взглядом на топчан, пытаясь разглядеть подпорченный мышиными зубами уголок лоскутного одеяла. Стоценко таращил глаза на полку с книгами и продолжал шумно сосать воздух ноздрями.

– Фотоаппарата мы там не организуем, факт, – шептал он себе под нос. – Там, на полке, – сказал он громко. – Глянь…

– Баба Аня не велела суетиться без приказа, – крикнула из кухни Милка. – Сейчас травой буду пользовать, а потом – прогулка до озера и вновь – трава.

Стоценко повернул ко мне лицо – мол, давай бумагу с карандашом, и пальцем – на полку. Я отыскал среди книг кусок картона, выудил из рюкзака ручку и положил перед Стоценко.

– Руки не слушаются, – пожаловался он, старательно – даже язык высунул и сопеть перестал – корябая картон ручкой. – Когда-то я неплохо мог. – Он пододвинул рисунок поближе к окошку.

Я вдруг понял, для чего ему потребовалась бумага и карандаш, – он, если достанет памяти, хочет запечатлеть виденное ангельскими глазами.

– Кто-то из «Посоха» приезжал, – сказала Милка, продолжая возиться на кухне. – Расписку оставил, деньги.

В горнице запахло пустырником и настоем шиповника. Старуха пальцем зачерпнула мед из пол-литровой банки, лизнула и велела дать нам со Стоценко по столовой ложке «гречишного» – так она называла этот золотистый продукт пчелиной работы, – а сама принялась сосать палец, похожий на сосновый сучок в смоле. Как-то совсем не вязалось – столь странный способ вкушения меда и знакомство с Блоком. Да и вообще вела она себя довольно непонятно для потомственной интеллигентки. Может, сосание пальца говорит о каком-то психологическом нюансе в народной медицине? Ха-ха.

Однако Стоценко проглотил мед и теперь запивал его травными настоями. Мне Милка сунула в руку бутерброд с килькой.

Потом Стоценко пил что-то еще и еще. Я уже слышал, как в его желудке булькало и перекатывалось. В комнате отвратительно пахло рутой, букет которой Милка по приказанию старухи водрузила в трехлитровую банку. Глаза мои осоловели от горячего чая.

– К озеру… К озеру ступайте, – сказала баба Аня, брызнув в лицо Стоценко остатками чая из своей кружки.

В лес мы вошли одни – Милка проводила нас до сарая. Мне хотелось обсудить накопившиеся вопросы со Стоценко. Но он молчал, равнодушно смотрел под ноги и отмахивался, не желая слушать меня. Так мы и дошли до озера. Молча разделись, сполоснулись и пошли назад. Правда, Стоценко однажды остановился, глянул на небо и, нахмурившись, сказал: «Вот бы сейчас сверху глянуть!» – и сделал рукой так, словно поправил завернувшееся перо несуществующего крыла.

– Живот пучит от старухиного пойла, – пожаловался он. – Терпежу нет. Как медведь, когда весной из берлоги вылезает, маюсь. Паскудное состояние, – пробормотал он.

Вид у него был, прямо скажем, тяжелобольного человека.

Когда он поднимался на крылечко, его стошнило зеленью. Жорка понимающе подмигнул мне и сочувственно вздохнул.

Старуха заставила Стоценко выпить целый литр молока и лечь спать.

Наконец мы с Милкой получили возможность уединиться – старуха и йог занялись грядками.

Я рассказал девушке о мире Якова все, что запомнил. Особенно ей понравился рассказ о Якове со Стешей. Мне пришлось самым подробным образом описывать одежду лесных человечков, уточняя детали покроя рубашки Якова и платья Стеши.

– Представляешь, какие деньги будут платить люди, чтоб хоть раз в жизни побывать Там!.. Больницы… Только не бомбоубежища. Может, кто-то опередил нас? Вдруг это и не больницы и не бомбоубежища вовсе, а, например, необычные кемпинги и мотели для туристов? – предположила Милка.

Странно, что она без всякого сомнения восприняла реальность моих приключений, в которую я и сам верил не до конца. Да и верил ли вообще?

Стоценко разложил передо мной листы из школьной тетради. Рисунки… Я нашел, что они довольно точны в деталях. Особенно хорошо получилась целующаяся пара и русалка.

– Их надо переслать «Посоху» вместе с моим письмом.

– «Посох» разберется, – одобрил я решение Стоценко. – По крайней мере, что-то наверняка обозначится.

У тайника возле кладбища меня поджидал рыжеусый крепыш. Увидев меня, он отложил книгу и представился посыльным «Посоха», специально поставленным для прямого общения с фирмой.

– Что надо сделать? – спросил он.

– Передать бумаги в экспертный отдел. – Я протянул ему пакет. – С ответом не задерживаться.

Рыжеусый кивнул, взял пакет и припустил бегом в село.

Баба Аня уже видела рисунки. «Больше двадцати лет его знаю. – Она ткнула пальцем в портрет Якова. – Нисколько не изменился». – «Что за письмо принес вам Яков?» – осмелился спросить я. Конечно, я мог тайком ознакомиться с содержанием конверта из плотной бумаги, но не стал делать этого, боясь разрушить дружеские отношения между мной и старухой. «Да ничего особенного, – отмахнулась ворожея. – Яков сам его написал. Правда, от имени некоего Вереницина, доморощенного химика, давно умершего». – «О каком письме идет речь?» – встрял в разговор Стоценко. Но баба Аня громко высморкалась в подол передника, незаметно подмигнула мне молодым зеленым глазом и заговорила о своей юности, о кавалерах, балах и высоких знакомствах. Можно ли верить в ее россказни, если она сморкается в подол и сует палец в банку с медом? Может, намеренно? Но зачем?

На следующий день Стоценко, проходя мимо меня, шепнул:

– Твоя Милка пасет тебя… Разговор есть. Буду ждать в лесу.

– Хотите витамину? – Милка, бросив тяпку, подошла к нам и протянула каждому по пучку перьев зеленого лука. – Ешьте – так бабуля велела.

Стоценко взял лук и пошел к лесу.

– А пойду-ка я земляники наберу для компота, – предложил я, показывая в сторону, противоположную той, куда направился Стоценко. – Там море ягод. Ага?

Взяв принесенную Милкой банку, я углубился в лес и, сделав петлю, тихонько свистнул. Стоценко откликнулся криком сойки.

– Тебе надо вернуться Туда… – сказал Стоценко, когда мы уселись в кустах. – У меня не получилось прошлой ночью… Под тем холмом, где ты с Яшкой знакомился, больница строится. Надо выследить киберов. Засечь, где они оборудование получают. Откуда оно поступает?.. И прошу тебя, крепко запомни: как только почудится звон в ушах – падай на землю не думая и не мешкая. Так надо. Зачем тебе встречаться с тварью, что всю душу из меня вынула?.. Всего не объяснить. И у тебя нет причин не доверять мне. Так надо, чтоб ты наблюдал происходящее в мире Якова другим, нежели у меня, взглядом.

Значит, Стоценко встречался с Черным и, видимо, та встреча не была приятной. Более того, она чем-то унизила старателя.

Я немного опасался, что не смогу проникнуть в мир ангелов, и, перед тем как лечь на топчан, сказал о своих опасениях старухе. Она поправила одеяло, стукнула кулаком по подушке и сказала, что хозяин моего мозга все сделает сам.

– Тебе надо лишь сказать перед сном, что желаешь отдохнуть от тела. И загадай время, в которое он обязан отправить тебя на отдых. Надеюсь, ты помнишь звук кастаньет, – это главное.

Промежуточного мира не было. Я парил ангелом над лесом. Не составило труда отыскать наш холм. Опустился к пепелищу костра и позвал Якова.

Лесной человечек вышел из кустов, словно ждал моего зова.

Я рассказал ему о строящейся под холмом больнице.

– Не доверяет нам Стоц… Неужели он сам не мог спросить?.. Считает, мы и Черный – одна сатана… Что касается больницы под холмом – да, строится. И свои ящики киберы привозят с соседнего участка. Больницы идут цепью – последнее звено готово, – значит, делается следующее. Видел там клетки?.. В них возникают ящики для следующей больницы. Таких цепочек на Земле много.

– А когда была построена первая? – поинтересовался я.

– Первую они построили давно. Даже эльфы, наверное, ничего не знают о самой первой.

«Интересно, – подумал я, – а знает ли Стоц о древних, построенных в незапамятные времена больницах?»

– Если тебе так интересно, могу познакомить с эльфом.

– Ты еще спрашиваешь! – воскликнул я. – Никогда не видел живого эльфа!

Русалки, лесные человечки, а теперь и эльф… Конечно же, мне надо увидеть его. Будет что рассказать друзьям за бокалом тамуса в «Посохе». Другой на моем месте начал бы размышлять, пытаясь понять происходящее, отыскивать физические законы, способные объяснить чудеса превращений, полетов, а я воспринимал все спокойно, как интересный фильм. А что, собственно говоря, изменится, если я начну визжать от восторга и ломать голову над сыплющимися на каждом шагу вопросами?.. Старатель, как правило, – разведчик. Он обязан собирать сведения, а уж обрабатывать их и пускать в дело – есть другие специалисты, и они за это получают деньги от фирмы, и немалые. Да, я тугодум, но могу быть достаточно твердым в своих убеждениях…

Вдруг я услышал звук вибрирующих в мозгу струн. Пока сообразил, что именно о таком звуке говорил Стоценко и его надо бояться, нечто острое кольнуло меня в затылок – легкий такой укол, словно комар укусил, – и тело мое стало трястись, будто в руках моих работал отбойный молоток, которым я вгрызался в бетон.

Внезапно звон стих. Прямо передо мной возвышалось нечто серое – бесформенное аморфное тело, покрытое студнеобразными бугорками. Испарения, испускаемые бугорками, колебали воздух, размывая очертания серого нечто, делая его невесомым, парящим в воздухе в нескольких сантиметрах от земли. Я пошевелил рукой, мотнул головой, сделал шаг и остановился – показалось, что чудище усмехнулось, собрав в верхней части тела бугорки в забавный рисунок.

Я выругался, лихорадочно шаря по подвалам памяти, ища подходящие для такого случая слова. Но в голову лезли лишь восклицания хулиганской юности. Вихрем пронеслось в мозгу: если оно слышит, телепатируя?.. Что подумает?.. Я старался думать о космическом братстве разумов.

Тотчас почувствовал острую боль в пятках… А чудище продолжало усмехаться рисунком бугорков… Боль пропала… и возникла вновь. Мне захотелось убежать, скрыться, кротом в землю, как советовал Стоценко, но поздно – гипнотическая сила рисунка, состоящего из зыбких бугорков, держала меня. Пи-ип-пи-ип… боль пульсировала. Какая-то сила то погружала раскаленное шило в мои ступни, то вытаскивала… И я, поймав момент, стал прыгать, в такт пауз отрываясь от земли. Мне стало приятно, что догадался, как избавиться от ритмических сигналов боли. А вскоре понял, что принял участие в игре, навязанной чудищем. И в этот момент оно обмякло, разбросало по телу бугорки, сотворив рисунок равнодушия, оформилось в шар… И взметнулось в небо огромной черной птицей.

Напрасно я кричал ей вслед о готовности к дружбе и что-то о математике.

Оно предложило мне игру, и я сумел разгадать условия. Так почему же не пожелало остаться поговорить? Мне подумалось: кто-то, изыскавший возможность проникнуть в мир Якова, придумал аморфное тело с бугорками, чтоб подшутить надо мной. Может, Стоц? Но огненное шило, садистски вонзаемое в ступни ног… Земная логика здесь пасует. Таких шуток не бывает. Надо назвать такую шутку издевательством – не иначе.

– Поль, – услышал я голос Якова.

Справа от лесного человечка стоял махонький – вдвое меньше Стеши – мужичок в небесно-голубой бархатной шляпе с острым верхом. Глаза – два голубых солнышка – сердитые.

– Давненько на нашей земле не было ангелов, – сказал мужичок. – Меня зовут Амир.

Я присел и бережно пожал протянутую мне ладошку.

Эльф что-то сказал Якову на незнакомом языке, и они захохотали, показывая одинаково острые мышиные зубки.

– Вы, вероятно, по поводу Сухорукого здесь? – обратился я к эльфу, разглядывая плюшевые башмачки на его ногах.

– Ты интересуешься больницами, – сказал он, не ответив на мой вопрос.

Честно говоря, развалины меня сейчас мало интересовали. Хотелось побольше узнать о личности Черного. Его садистские наклонности говорили о недоброй черте характера.

Мне уже стали привычными чудеса мира Якова, они воспринимались как должное, само собой разумеющееся. И мне не требовалось опасаться за свой рассудок. Где-то в подсознании тлело – чудеса однажды прекратятся и я вновь окажусь в буднях старательской жизни. Буду лишь вспоминать сладкий сон, навеянный гипнотической силой бабы Ани. Правда, обгрызенный уголок одеяла… Найдется объяснение и для него… Однако шутка Черного, умеющего превращаться в бугорчатое аморфное существо… Сон. Все – сон.

– Мне бы хотелось осмотреть самую древнюю больницу.

«Вот те раз», – воскликнул я мысленно, увидев спину Амира. Она была украшена крылышками гигантской бабочки. Желтые, они подрагивали на фоне голубого бархата курточки.

Яков и Амир вдруг заторопились, сославшись на кучу ожидающих их дел. Сказали – жди, скоро придем.

Да здравствует холм, где Стоц познакомил меня с Яковом! Истину говорю, нет во Вселенной места краше Земли. Мне захотелось опуститься в траву и лежать на ней, смотреть в небо и не думать ни о чем – просто лежать и просто смотреть. Но из кустов вывалился эльф. А не подсматривал ли он за мной от нечего делать?

– Ты готов? – спросил он и дернул меня за крыло. – Язык проглотил? – И вновь дернул за крыло, и еще. Выдернул перо. – Извини. – Сунул перо на свое место – в крыло, откуда выдернул.

Ему, наверное, понравилось дергать – вытянул длиннющее перо и, не слушая мои слова о готовности к путешествию, сунул кончиком пера мне в лицо:

– Куси, куси… Р-р-р-р-р… Если через полчаса не соберешься, оставайся при своих интересах. – Эльф воткнул перо в землю.

Смешно и грустно было смотреть на него, похожего на гнома. Именно таким я представлял себе гнома. А это – эльф.

– Летим, – сказал я, вздохнув. – Чего ждать-то? Амир летел молча, шевеля губами и поправляя свалившуюся на глаза шляпу. Она у него постоянно сваливалась. Наконец он снял ее и сунул под мышку. Однако вскоре снова надел и стал проклинать, видимо, того, кто сшил ему этот капризный головной убор.

– Два бы шнурочка… Желтеньких. Завязал бы под бородой, и не надо беспокоиться – лети на здоровье.

Я несколько раз пытался заговорить с Амиром, но безуспешно, он даже не смотрел в мою сторону.

Наконец мы опустились на землю. Амир поправил шляпу и ковырнул туфелькой каменистую поверхность площадки. Окруженная соснами, она была квадратной, каждая сторона метров пятьдесят.

– Здесь самая старая… – Эльф нагнулся, поднял камешек, подкинул его на ладони и отбросил. – Когда по земле ползли льды, верх немного повредился и внутрь просочились камни.

– Амир, – как можно спокойнее сказал я. – Почему ты не хочешь разговаривать со мной?

Эльф метнулся ко мне и уцепился за крыло, пытаясь извлечь перо. Я отскочил от него, не желая быть общипанным ангелом.

– Глупый ты, – сказал Амир обидевшись и надвинув шляпу так, что оттопырились уши. – Поиграть с тобой хотел. Прощай… – И словно сквозь землю провалился. Только зажужжало где-то слева.

Через некоторое время я отыскал куст, загораживающий еле заметный угол плиты. Муравьем вполз в щель. Пришлось двигаться вниз головой. К моему счастью, стены излучали достаточно света. Вот и клетка. К прутьям пыль не пристала. А пыли было много: мохнатым ковром она покрывала приборы, пол… Спустился к конвейеру. Но ничего не смог рассмотреть из-за пыли. Впрочем, рассматривать было нечего – время разрушило больницу так, что и описать невозможно. Представляю, как все осыпалось бы, прикоснись я к чему-то: маленькая букашка, бившаяся о стекло сохранившегося прибора, наверное, устала и опустилась на выступ в стене… Только пыль взметнулась. А на месте выступа осталось пятно, похожее на мишень в тире. Хоть и ничтожно тих был звук, возникший от неосторожных действий букашки, но он повлек за собой осыпание пыли во многих местах… Я увидел оголившийся пластик ленты на барабане. Такая же лента, только вместо целующейся пары – рептилия, хищник – кинжалозубый, чешуйчатый. Мне пришлось напрячь память, чтобы вспомнить треугольник, вернее, точки в треугольнике… Сомнений нет: точки в треугольнике под рептилией и под целующимися – там, в новых больницах, – одинаковые. Да и символы, похожие на иероглифы, те же. Я долго смотрел на пластик. Смотрел до тех пор, пока поднятая букашкой пыль не закрыла изображение мутной пеленой.