Текст книги "Дарий"

Глава двенадцатая
Гаремные страсти

Обряд воцарения проходил в Пасаргадах, городе, основанном Киром.

Дария, облаченного в одежды Кира, жрецы возвели на трон и провозгласили избранником богов и людей, хранителем державы персов.

Перед этим Дарию дали отведать кислого молока, овечьего сыра, пресной лепешки и фисташковых орехов. Столь непритязательная пища была когда-то у самых первых персидских царей, которые не имели дворцов и многочисленной прислуги.

Сидящему на троне Дарию вручили золотой жезл – символ власти, – напоминающий цветок с тремя лепестками. Это был знак зороастризма: цветок означает символ жизни, дарованной всему живому Великим Творцом – Ахурамаздой. Три лепестка означают три священных символа веры огнепоклонников: жить в соответствии с благой мыслью, благим словом и благим делом.

В конце обряда персидская знать должна была в знак преданности новому царю отдать земной поклон и получить царский поцелуй.

Евнух-церемониймейстер громким голосом называл имена вельмож, которые один за другим подходили к царю. В числе самых первых были друзья и родственники Дария.

Когда подошла очередь Интаферна, то он поклонился не столь низко, как следовало, и перед тем как поцеловаться с Дарием, негромко произнес:

– Мальчишка! Ну какой из тебя царь?!

Дарий наградил Интаферна холодным взглядом, ничего не ответив на его дерзость.

За Интаферном подошел Гидарн.

– Я кланяюсь трону Великого Кира, а не тебе, – прошипел он, сверкнув глазами.

Мегабиз хоть и отвесил низкий поклон, но лишь сделал вид, что целуется с царем.

Затем к трону приблизился Гобрий.

Он не успел поклониться, как у него за спиной возникло какое-то смятение. Сразу несколько вельмож в длинных, расшитых золотом одеждах пытались удержать кого-то, рвущегося к царю.

Дарий сразу узнал Вахьяздату, который расшвыривал в стороны всех, кто пытался его задержать.

– Вы все пособничаете убийцам Бардии, толпясь тут и раболепствуя перед этим ничтожеством! – Вахьяздата ткнул пальцем в Дария. – Глядите, персы, одежда Кира ему явно не по росту. Да и трон великоват. Все его потуги выглядеть по-царски просто смешны. Надо согнать Дария с трона, ибо ни он, ни те, кто стоит у него за спиной, недостойны царской тиары. На них кровь Бардии, сына Кира!

Вахьяздата рванулся к трону, но телохранители преградили ему путь копьями.

Старый Арсам попытался было успокоить Вахьяздату.

– И ты здесь, Арсам-ахеменид! – заметив его, с горечью произнес Вахьяздата. – Пришел полюбоваться на внука? По такому случаю ты, наверно, оставил свою честность дома, ведь среди стольких негодяев тебе не к лицу быть белой вороной. Оставь меня! Я презираю тебя и твоего внука.

– Он заслуживает сурового наказания за непочтение к царю! – выкрикнул кто-то из толпы.

По знаку Гистаспа стража навалилась на Вахьяздату и принялась вязать ему руки.

Дарий вскочил с трона и приказал, чтобы Вахьяздату не трогали.

– Отпустите его! Пусть он уходит!

Гистасп с немым удивлением взирал на сына.

– Сборище предателей и негодяев! – выкрикивал Вахьяздата, удаляясь к выходу в сопровождении стражников. – Слепцы и глупцы! Одумайтесь, персы, ведь все вы усугубляете недавнее злодейство теперешней своею покорностью.

В толпе образовался широкий проход, по которому удалялся Вахьяздата. Стражники бесцеремонно подталкивали его в спину древками копий. Скоро зычный голос обличителя затерялся в глубине дворцовых покоев.

В тот же день состоялся свадебный обряд: Атосса стала законной супругой Дария.

По требованию верхушки персидской знати Дарию пришлось взять в жены также Пармису, дочь Бардии, и Фейдиму, дочь Отаны.

Преимущество Атоссы по отношению к другим женам заключалось в том, что рожденные ею сыновья могли иметь право на царский трон.

Гистасп из опасения, как бы Артистона, сестра Атоссы, не стала женой кого-нибудь из бывших заговорщиков и этот брак не возбудил в счастливце желание в будущем оспаривать у его сына царскую власть, настоял на том, чтобы среди законных жен Дария оказалась и Артистона.

Таким образом Дарий, прежде имевший одну жену и одну наложницу-египтянку, воцарившись, стал обладателем пяти законных жен и еще тридцати наложниц из гарема Бардии и Камбиза…

С первых же дней своего царствования Дарий столкнулся с непреклонной волей своего отца. Мало того, что Гистасп подобрал сыну в ближайшее окружение людей безвольных и далеко не бескорыстных, он вдобавок запрещал Дарию самому набирать себе телохранителей.

Вскоре по этому поводу у отца с сыном произошел довольно неприятный разговор. Начал этот разговор Дарий.

Гистасп, нарушив полуденный отдых сына, пришел похвастаться перед ним выгодной покупкой великолепных нисейских лошадей для царских телохранителей.

Недовольный Дарий заявил отцу:

– Отец, я благодарен тебе за этих лошадей, надеюсь, они действительно хороши. Можешь сегодня воспользоваться моей купальней, если хочешь, а завтра без промедления отправляйся в путь.

– Куда именно, мой повелитель? – шутливо поинтересовался Гистасп. У него было прекрасное настроение от выгодной сделки.

– Поедешь в свою сатрапию, отец, – сказал Дарий. – Ты и так подзадержался в Пасаргадах. Все сатрапы уже давно разъехались по своим провинциям.

Улыбка мигом исчезла с лица Гистаспа.

– В чем дело, сын? – совсем другим тоном заговорил он. – Ты прогоняешь меня с глаз долой? И это после всего, что я для тебя сделал?! О боги, вот она сыновняя благодарность!

– Не надо упреков, отец, – спокойно промолвил Дарий. – Уж если на то пошло, упрекать должен я тебя.

– Ты? Меня?! – Гистасп изменился в лице. – Да без моей помощи ты не стал бы царем!

– Я царь ведь лишь для вида, на деле правишь ты, – заметил Дарий. – Разве не так? Твое слово – закон, а мое слово ничего не значит. Я велел отпустить Вахьяздату, а по твоему приказу его бросили в темницу.

– Ничего страшного, – проворчал Гистасп. – Этому смутьяну полезно пообщаться с крысами в подземелье.

– Ты дал мне в советники никчемных людей, запятнавших себя многими пороками, – продолжил Дарий. – Объясни, зачем?

– В окружении ничтожеств и негодяев, сын мой, ты почувствуешь себя настоящим властелином, – не спеша заговорил Гистасп. – Они не способны на поступок, у них нет своего мнения, любого из них можно подкупить, запугать и обмануть. Их мелочные склоки и заискивания перед тобой, Дарий, лишний раз послужат тебе доказательством суетности и развращенности этого мира. Ты думаешь, царедворцы с большим умом и сильной волей станут безропотно тебе повиноваться? Ошибаешься! Они станут незаметно, исподволь брать над тобой верх.

Ты еще молод, Дарий, и не разбираешься в людях. Поэтому начинай изучение человеческой природы с худших ее представителей: с лжецов, льстецов, доносчиков, сластолюбцев, безвольных глупцов и чванливых негодяев. Поверь, до полного совершенства мира, обещанного Зороастром, еще очень далеко и на каждого честного человека в наши дни приходится по десятку мерзавцев.

Ты брезгуешь ими, сын мой? Так в чем же дело? Прояви свою волю, казни одного, другого… Повод всегда найдется. Негодяи сами дадут его тебе, донося друг на друга. Заодно, это послужит тебе развлечением, сын мой. Царствовать без развлечений слишком утомительно.

И наконец, Дарий, не забывай, что рядом с тобой твой дед, мудрейший человек. Рядом с тобой Аспатин, который тоже далеко не глуп. Ты всегда можешь положиться и на меня. Согласись, что мои советы не лишены здравого смысла.

– И все же, отец, тебе придется вернуться в Парфию, – упрямо сказал Дарий. – Нехорошо, когда провинция долгое время остается без сатрапа.

Гистасп взглянул на сына тяжелым взглядом.

– Ты не можешь простить мне, что я уговорил тебя уступить Отане Каппадокию в наследственное владение? – угрюмо произнес он. – Объясняю тебе еще раз, сын. Отана, как и мы с тобой, – Ахеменид. В Персиде у него много друзей и сторонников. По сути, у Отаны больше прав на царский трон, чем у тебя.

И очень хорошо, что Отана не выступил с претензиями на трон, а предпочел закрепить за своими потомками далекую страну за отрогами Армянского Тавра. Находясь в Каппадокии, Отана не опасен тебе, сын мой. Гораздо опаснее те из недавних заговорщиков, что обретаются вблизи от Персиды. Я советовал тебе спровадить Интаферна в Лидию, а Мегабиза – в Египет. Но ты пожелал первого оставить сатрапом Кармании, второму же доверил Сузиану, бывшую сатрапию Отаны. Но самое неразумное, Дарий, это то, что ты сделал Гидарна сатрапом Мидии.

– Не забывай, отец, я выполнял договоренности, о которых шла речь на совещании перед выбором царя, – возразил Дарий. – Тогда еще было условлено, что тот, кто станет царем, не обойдет милостями остальных заговорщиков. Гидарн пожелал быть сатрапом Мидии, и я уступил ему. То же самое было и с Мегабизом. Интаферн ничего не просил, желая остаться сатрапом Кармании. Как я мог отправить его в Лидию? Это было бы бесчестно.

– Получается, что тем, кто в душе затаил на тебя злобу, ты готов оказывать благодеяния, а родному отцу отказываешь даже в самом малом – быть рядом с тобой, – вздохнул Гистасп. – Ты несправедлив, Дарий. Я столько сделал, чтобы ты занял трон Ахеменидов, а ты…

– Отец, я получил трон волею Судьбы, – не выдержал Дарий, – ты сам не раз говорил мне об этом. Зачем же ты рядишься в одежды божества, делая вид, что данное мне свыше есть твой и только твой дар. Это и нескромно, и кощунственно. Ты уж извини за прямоту.

– Вот ты как заговорил! – разозлившийся Гистасп заметался по комнате. – Что ж, сынок, я открою тебе истину, а уж ты сам решай, кому больше обязан теперешним своим положением, – мне или божественной Судьбе.

Ты наивно полагаешь, что все произошло по воле божества. На деле же все было гораздо проще. Просто конюх Эбар накануне вечером привел на тот самый холм твоего коня и кобылицу. Позволив жеребцу покрыть кобылицу, Эбар затем вернул лошадей в стойло. Утром, оказавшись на знакомом месте, конь стал нетерпеливо звать кобылицу, тем самым даровав тебе царский трон.

Если бы я не велел Эбару придумать хитроумный способ, как выиграть это дело с помощью коня, то выборы царя могли бы быть иными. Быть может, вам пришлось бы состязаться в стрельбе из лука или бросать жребий. И я не уверен, сын мой, что из шестерых претендентов на трон богиня Аши выбрала бы именно тебя. Поэтому не задирай нос, разговаривая с отцом, которому ты обязан не только жизнью, но и царской властью.

Дарий с досадой закусил губу. Выходит, что он стал царем благодаря обману.

– Ты горд тем, что обманул всех? – Дарий с неприязнью посмотрел на отца. – По-твоему, любой выигрыш хорош. После сказанного тобой, я чувствую себя самозванцем. Я думаю, у Гидарна и остальных есть все основания злобствовать на меня.

Гистасп небрежно махнул рукой.

– Где ложь неизбежна, там нужно лгать. Лжем или говорим правду – мы добиваемся одной цели – выгоды. Одни, правда, лгут, желая убедить ложью и затем извлечь для себя пользу, так же как другие говорят правду, чтобы этим также приобрести корысть и заслужить больше доверия. Таким образом, все стремятся к одной цели, только разными путями.

– Теперь я точно убежден, что тебе нужно находиться подальше от меня, отец, – промолвил Дарий, вставая с ложа и всем своим видом показывая, что разговор окончен. – Отныне один твой вид будет служить мне упреком, что я завладел царской тиарой нечестным путем.

– Не будь столь щепетильным, Дарий. Поверь…

– Прощай, отец!

– Но я…

– Ступай!

Гистасп раздраженно повернулся и зашагал к двери.

– Постой! – прозвучал голос Дария.

Гистасп замер на месте и обернулся.

– Отец, ты забыл поклониться царю.

Лицо Гистаспа вспыхнуло гневным румянцем, но он усилием воли заставил себя отвесить сыну низкий поклон.

* * *

Известие, что Дарий стал царем и женился одновременно на четырех знатных персиянках, несказанно расстроило ревнивую Статиру.

«Ну вот, – грустно думала она, – теперь Дарию и вовсе будет не до меня!»

Присутствие в доме наложницы-египтянки казалось ныне Статире пустяком. Теперь-то она была согласна терпеть подле мужа даже три наложницы, лишь бы оставаться единственной законной женой.

Опасения Статиры подтвердились в полной мере. Поселившись в Пасаргадах в царском дворце, она столь редко виделась с Дарием, что это часто доводило ее до слез отчаяния. Не привыкшая терпеть одиночество, Статира пыталась сама разыскивать супруга, но ей не позволяли покидать женскую половину дворца, а ее верную служанку евнухи даже отхлестали плетью за то, что она попыталась подкупить одного из них.

Когда Дарий все же появлялся у Статиры, обычно это было ночью, то его ожидал бурный прием измученной ревностью женщины. Тут было все: и слезы, и упреки, и обвинения в разврате, которые чередовались с признаниями в любви.

Дарий терпел все это, ибо знал, что Статира действительно питает к нему сильные чувства. Он и сам был привязан к ней настолько, что ни красота Артистоны, ни страстность Фейдимы, ни юная свежесть Пармисы не удовлетворяли столь полно его мужскую сущность. Новизна ощущений на ложе с другими женами была приятна Дарию, но только ласки Статиры доводили его до полного блаженства. Тут сказывалась особая притягательность, которая возникает с годами между двумя любящими людьми.

Больше всего Статира ревновала Дария к Атоссе, поскольку именно за ее будущими детьми было закреплено законом право престолонаследия. К тому же Статира знала, что Дарий бывает у Атоссы чаще, нежели у прочих жен. Зачастую ревнивые упреки Статиры начинались с того, что она, будто невзначай, упоминала Атоссу в беседе с Дарием, либо намеренно расспрашивала его о ней. Но стоило Дарию отметить цепкий ум Атоссы, ее проницательность и умение расположить к себе любого человека, как Статира тут же устраивала сцену.

«До умницы Атоссы мне, конечно, далеко! – восклицала она. – Представляю, милый, как тебе скучно со мной. Я догадываюсь, как сильно Атосса расположила тебя к себе, Дарий, ибо в ее покоях тебя видят чаще. Неужели она завлекает тебя умными разговорами? А без платья ты ее видел? Или она ложится с тобой в постель, не снимая одежды?»

Статира не могла поверить, чтобы Атосса ни разу не спросила Дария о ней. Ей казалось, что Дарий умышленно не говорит правду, чтобы не расстраивать ее. Статира была уверена, что Атосса всячески порочит ее в глазах Дария, как, впрочем, и в глазах остальных царских жен.

«К этому Атоссу вынуждает ее положение первой жены и царицы, – размышляла Статира. – Но если рассуждать по справедливости, то право первой жены должно принадлежать мне. У нас с Дарием уже подрастают два сына, а родит ли Дарию сыновей Атосса – еще не известно».

Однажды евнухи спросили у Статиры, собиравшейся погулять во внутреннем дворике с бассейном, не будет ли она против, если вместе с ней там же прогуляется Пармиса, дочь Бардии.

Статира не стала возражать из любопытства. Ей захотелось своими глазами увидеть Пармису, чтобы сравнить ее красоту со своей. Вдобавок Статира надеялась познакомиться с Пармисой поближе и выведать у нее кое-какие подробности интимных отношений с Дарием.

Внутренний дворик представлял собой неправильный четырехугольник, обсаженный липами и кустами диких роз. Посередине находился бассейн овальной формы, приспособленный для купания. С одной стороны в бассейне были выложены из камня ступени, чтобы можно было постепенно погрузиться в воду. Это было сделано специально для обитательниц гapeма, которые любили в жаркие дни лета освежиться купанием и при этом не замочить своих причесок. Вокруг бассейна в тени развесистых деревьев были расставлены скамьи и лежанки, сплетенные из сухих стеблей сорго.[54]54
  Сорго – род однолетних и многолетних травянистых растений семейства злаковых. По внешнему виду напоминает кукурузу. Стебель прямой до пяти метров, сухой при созревании. Зерно овальное, пленчатое. Солома сорго годится для изготовления бумаги и плетеных изделий.


[Закрыть]

Двор был вымощен каменными плитами, и только вокруг кустов и деревьев виднелись круглые участки черной земли.

Когда Статира появилась под сенью лип, роняющих первые порыжевшие листья – было начало ноября, – Пармиса уже прогуливалась по дорожке между деревьями и кромкой бассейна.

Обе женщины, увидев друг друга, с показным равнодушием принялись бродить по дворику. При этом каждая внимательно изучала другую, стараясь определить степень собственного превосходства над соперницей. Именно соперницей, ибо и та, и другая делили ложе с одним мужчиной, желанным для обеих.

Статире сразу бросилось в глаза, что Пармиса выше ее ростом и выглядит старше своих шестнадцати лет. Она была стройна, одновременно в ней чувствовалась неженская телесная крепость, видимо унаследованная от богатыря-отца.

У Пармисы были широкие плечи, крепкие бедра, большие кисти рук, а в движениях угадывалось некое замедленное спокойствие. Ее длинные каштановые волосы были заплетены во множество тонких косичек, на конце каждой была прикреплена серебряная продолговатая подвеска. Сталкиваясь, эти подвески издавали тонкий мелодичный звон. На шее у Пармисы висели длинные ожерелья из разноцветных полудрагоценных камней, какие обычно носят знатные женщины в Бактрии. Ее платье тоже было явно бактрийского покроя – длинное, чуть приталенное, с широкими рукавами ниже локтя, темно-оранжевого цвета с узором в виде белых и голубых волнистых линий.

Над темными, очень выразительными глазами Пapмиcы красиво смотрелись тонкие изгибы необычайно черных бровей. Белизна ее овального лица с чуточку заостренным подбородком только подчеркивала притягательность этих продолговатых глаз и тонкие линии гибких бровей.

Поскольку взаимное любопытство так и притягивало двух царских жен, они очень скоро, как бы невзначай, оказались совсем рядом возле бассейна с плавающими на воде листьями.

Статира намеренно замедлила шаг, ощутив на себе взгляд Пармисы и заметив ее дружелюбную улыбку.

Пармиса расценила это как желание познакомиться с нею и сделала шаг навстречу.

– Ты Статира? – спросила Пармиса, и получив в ответ подтверждающий кивок, назвала свое имя.

– Я знаю, – сказала Статира с приветливой улыбкой.

Голос Пармисы показался Статире по-детски слабым, что не вязалось с внешним обликом крепко сложенной дочери Бардии.

Пармиса же была совершенно очарована светлыми блестящими волосами Статиры, которые пышным хвостом лежали у нее на плече, перехваченные на затылке красной лентой.

Не в силах удержаться, Пармиса восхищенно прикоснулась к волосам Статиры, восторженно прошептав:

– Какая ты красивая! Мне бы такие волосы!

Эти слова и этот жест наполнили сердце Статиры радостью. Она видела, что Пармиса вовсе не лукавит, что в ее наивном восторге просматривается недовольство собственной внешностью. Статире стало ясно, что девушка совершенно чужда надменности и зазнайства, что она скучает в гареме и давно мечтает иметь такую красивую подругу.

– У тебя и пальцы вон какие маленькие, не то что у меня, – со вздохом зависти промолвила Пармиса, беря Статиру за руку.

– Ты тоже красива, – великодушно сказала Статира. – И волосы у тебя длиннее моих. И ростом ты выше. Ты не можешь не нравиться мужчинам.

Пармиса сделала небрежный жест, показывая этим, что оценила великодушие.

Статира предложила присесть на скамью. Пармиса с готовностью согласилась.

Постепенно беседа приобрела столь оживленный характер, что они не сразу заметили появление во дворике Атоссы. Пармиса смеялась над какой-то шуткой Статиры, но внезапно оборвала смех. Проследив ее взгляд, Статира оглянулась.

– Кто это? – нахмурилась она. – Почему евнухи пускают сюда кого попало!

– Тише! – прошептала Пармиса. – Это Атосса.

Было видно, что она побаивается старшей дочери Кира.

«Так вот ты какая!» – подумала Статира, с затаенным недоброжелательством разглядывая Атоссу, направлявшуюся к ним.

Когда Атосса приблизилась, Пармиса встала со скамьи и почтительно поклонилась. Статира тоже встала, но кланяться не стала. Более того, она с надменной презрительностью смотрела на первую из царских жен.

Атосса недовольно сдвинула брови.

На ней было длинное плиссированное платье светло-зеленого цвета, зауженное и приталенное, с короткими обтягивающими рукавами. Пышные вьющиеся волосы золотистого оттенка свободно ниспадали на плечи. На голове была круглая белая шапочка, украшенная по краю небольшими позолоченными кругляками; такие шапочки были в моде у женщин из персидского племени пасаргадов. Обнаженные руки от локтя до плеча унизывали браслеты.

Атосса была немного ниже ростом Статиры и на целую голову ниже рослой Пармисы.

– Мне жаль, что я нарушаю ваше уединение, но вам придется уйти отсюда. Я хочу побыть одна, – сказала Атосса.

Пармиса, покорно опустив глаза, уже сделала шаг, собираясь удалиться.

Тут прозвучал язвительно-надменный голос Статиры:

– Как ты вежлива и бесцеремонна одновременно, Божественная. Извини, но мы, пожалуй, останемся здесь. Не из желания нарушить течение твоих умных мыслей, вовсе нет, но чтобы закончить нашу беседу, прерванную тобой, о царственная.

Статира решительно взяла Пармису за руку, удержав ее на месте.

– Не забывайся, милая, – с угрозой в голосе произнесла Атосса. – Я – дочь Кира.

– А я – дочь Гобрия, – последовал ответ.

– Пармиса еще может позволить себе разговаривать со мной в таком тоне, ибо она, как и я, из славного рода Ахеменидов, – проговорила Атосса.

– Род Патейхореев не менее славен, – возразила Статира. – И я, а не ты, истинная супруга Дария, поскольку была отдана ему в девичестве. Я подарила Дарию свою девственную кровь в отличие от тебя, дочь Кира.

Это было уже оскорбление.

У Атоссы потемнели от гнева глаза.

– Ступай отсюда, Пармиса, – резко сказала она. – Этот спор тебя не касается. Иди, девочка. Иди!

Пармиса торопливо удалилась, несмотря на то, что Статира попыталась удержать ее.

– По-твоему, дочь Гобрия, я потаскуха, – медленно проговорила Атосса, подходя к Статире так близко, что та невольно попятилась. – По-твоему, я торгую собой вроде храмовых блудниц? А может, ты думаешь, я сама ложилась сначала под своего брата Камбиза, потом под Бардию, а когда Бардию убили, то завлекла в свои сети Дария, будучи бесстыдной в отличие от тебя, такой стыдливой и добропорядочной.

Статира не отвечала. Ей вдруг стало страшно.

– Что ж, если я потаскуха, тогда мне нечего стесняться в проявлении своих эмоций, – добавила Атосса и залепила Статире такую сильную пощечину, что та еле устояла на ногах.

Вторым ударом Атосса разбила Статире нос в кровь, a третьим – губу.

Статира закрывалась руками, отступая к кромке бассейна. Она была ошеломлена и напугана. Ее поразила не жестокость Атоссы, не сила ее рук, а то, с каким спокойствием она это делала.

В довершение всего Атосса схватила Статиру за волосы и сильным толчком сбросила ее в бассейн…

Вечером того же дня Статира встретила пришедшего к ней Дария с распухшим лицом и красными от слез глазами. Она истерично накричала на мужа, потребовав, чтобы он сурово наказал Атоссу и впредь не ложился с нею в постель.

– Пусть эта змея останется бездетной до седых волос, – выкрикивала Статира, не помня себя от ярости. – Пусть она удовлетворяет свою похоть ласками рабынь. Дарий, если ты не велишь отхлестать Атоссу плетьми, я возненавижу тебя! Даже не прикасайся ко мне, покуда не рассчитаешься за меня.

Дарий сам был возмущен. Прямо от Статиры он отправился к Атоссе.

Атосса встретила его спокойной улыбкой и ласковым поцелуем, пригласила сесть, налила вина. От нее не укрылось, что Дарий раздражен. Атосса незамедлительно поинтересовалась, в чем дело?

– Ты безжалостно избила Статиру, – сердито промолвил Дарий, глядя в чашу с вином. – Мало того, ты чуть не утопила ее в бассейне! Столь жестоко впору обращаться с рабынями, но никак не с матерью моих детей, что ты можешь сказать в свое оправдание, царица?

Дарий поднял глаза на Атоссу.

Она безразлично пожала плечами.

– Мне странно, Дарий, что тебя занимают женские склоки, – промолвила Атосса. – Как будто у царя царей нет более важных дел. Например, как ты поступишь с мятежником Ассиной, которого вчера привезли под стражей из Суз?

– Ассину я казню, – проворчал Дарий. – Он выдавал себя за потомка эламских царей, подбивал эламитов отложиться от державы Ахеменидов и собирался восстановить эламское царство. Хорошо, что Мегабиз действовал без промедлений, не дал заговору разрастись. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить об Ассине, участь которого решена.

– Понимаю, – кивнула головой Атосса. – Мой повелитель намерен наказать меня, растрогавшись слезами Статиры. Что ж, царь, я в твоей власти. Делай со мной, что хочешь.

С этими словами Атосса стянула через голову длинный химатион из тонкой шерсти, оставшись совершенно голой, и встала перед Дарием.

Дарий, полагая, что Атосса желает просто-напросто заманить его в постель и таким образом избежать наказания, сурово велел ей лечь на скамью лицом вниз.

Атосса, не говоря ни слова, аккуратно свернула химатион и легла на широкую скамью, подложив свернутый химатион себе под голову.

Дарий вызвал двух евнухов и приказал одному из них связать Атоссе руки под скамьей, а другому – принести плеть. Евнухи повиновались, хотя было видно, как они изумлены увиденным и услышанным. Евнух, связывающий руки царице, не решился сильно затянуть узлы. Однако Атосса, не поднимая головы, спокойным голосом приказала связать ей руки как следует.

Евнух, принесший плеть, с поклоном подал ее царю.

Дарий приказал высечь Атоссу.

Евнух выронил плеть и испуганно попятился.

Это вывело Дария из себя.

– Я велю казнить тебя за неповиновение царю, негодяй! – закричал он.

– О царь, я не могу причинять боль своей госпоже, – пролепетал евнух, упав на колени. – Лучше смерть.

– Подчинись царю, Арбак, – сказала Атосса, приподняв голову. – Я приказываю тебе подчиниться.

Арбак поднял с полу плеть и шагнул к скамье.

Поскольку евнух медлил, Дарий крикнул:

– Ну!

Плеть свистнула, опустившись на нежную женскую спину. Удар был настолько слабый, что Атосса даже не вздрогнула.

– Бей сильнее! – рявкнул Дарий.

Удары по-прежнему были слабы.

Дарий раздраженно оттолкнул евнуха, вырвав у него плеть.

Закусив губу, он с мстительным удовольствием хлестнул Атоссу сначала по спине, затем – по округлым белым ягодицам. От обоих ударов на теле женщины вспухли красные полосы.

Атосса не вскрикнула и не застонала от боли.

Дарий ударил плетью что было силы: брызнула кровь.

Один из евнухов закрыл лицо руками. Другой запричитал тонким жалобным голосом.

Атосса хранила молчание.

Дарий наклонился и откинул волосы с ее лица, полагая, что Атосса беззвучно плачет. «Не из железа же она сделана!» Но Атосса не плакала, ее лицо даже не было искажено болью.

Пораженный Дарий невольно опустил плеть. По его знаку евнухи освободили царицу от пут.

Атосса как ни в чем не бывало поднялась со скамьи, натянула на себя химатион, тонкая ткань которого мигом пропиталась на спине кровью.

– Ступайте, – властно бросила евнухам Атосса.

Скопцы, пятясь задом, удалились.

Дарий опустился на подушки возле низкого столика и отпил из чаши вина. Он не мог избавиться от чувства вины перед Атоссой и одновременно был восхищен ее умением переносить боль.

– Так какой же казни ты намерен предать Ассину, мой царь? – спросила Атосса, присаживаясь рядом с Дарием. – Ты велишь обезглавить его или посадить на кол?

– Ассина умрет той смертью, какую выберешь ему ты, – проворчал Дарий.

– Тогда пусть он умрет на колу, – сказала Атосса, отблагодарив мужа очаровательной улыбкой. – Милый, ты позволишь мне присутствовать при казни?

– Как хочешь, – пожал плечами Дарий. – Только это зрелище не для женских…

Дарий осекся на полуслове, встретившись с взглядом Атоссы.

«У нее рассечена спина, а она спокойно улыбается, – мысленно ахнул Дарий. – Любой мужчина позавидует такой выдержке. Поистине, у этой женщины совсем не женская душа!»