Текст книги "Дарий"

Луна спряталась за горами; ночь истекала.

Отана условным свистом подозвал своего конюха, который привел лошадей. Конюх оказался сведущ во врачевании: он перевязал раны Гидарну и Мегабизу и остановил кровотечение у Гобрия.

Рассвет застал заговорщиков уже за перевалом.

Был месяц багаядиш,[51]51
  Месяц багаядиш – конец сентября – начало октября.


[Закрыть] 522 год до н. э.

Глава одиннадцатая
Споры о власти

Заговорщики, полагавшие, что, убив магов-самозванцев, совершили деяние, если и не великое, то во всяком случае заслуживающее восхищения и признательности, были разочарованы и раздосадованы тем приемом, какой устроила им персидская знать. Головы магов, выставленные на всеобщее обозрение в тронном зале дворца, вызвали немало споров и кривотолков. Если мертвая голова Гауматы ни у кого не вызывала сомнений, то голову Смердиса очень многие принимали за голову Бардии. Признаки, отличавшие мага от сына Кира, остались на теле Смердиса да и то могли служить неопровержимым доказательством лишь для обитательниц гарема. Для большинства людей, видевших царя всегда в одежде и на расстоянии, Смердис оставался Бардией. Отсутствие одного уха никем не воспринималось как серьезное доказательство, как и странности, замечаемые за царем в последнее время. На свидетельства жен и сестер Бардии и вовсе никто не обращал внимания, полагая, что их уста вещают то, что угодно заговорщикам. Был момент, когда знатные вельможи из царской свиты уже призвали стражу, чтобы схватить заговорщиков. И только вмешательство старого Арсама и его сына Гистаспа предотвратило это.

Арсам хорошо знал Бардию, и после осмотра головы Смердиса сразу понял, что это не сын Кира. То же самое сказали Уштан и Каргуш, прибывшие в Экбатаны вместе с Арсамом.

– Вы хотите казнить этих людей, обвиняя их в убийстве Бардии, тогда вместе с ними казните и меня, – заявил Арсам, становясь рядом с заговорщиками. – Я готов поклясться всеми богами-язата, что эта голова принадлежит кому угодно, только не Бардии.

Гистасп поддержал отца:

– Разве утверждения кадусиев, телохранителей Бардии, ничего не стоят? Ведь они все как один говорят, что Бардия не был одноухим. Телохранители Бардии убеждены: голова одноухого мага есть голова самозванца.

– Кадусии мстят мертвому Бардии за то, что он удалил их от себя, – сказал кто-то из вельмож. – Кадусиям верить нельзя.

– Это не Бардия отстранил кадусиев от охраны дворца, а самозванец Смердис именно потому, что кадусии со временем могли распознать, что он не сын Кира, – воскликнул Отана, доказывая свою правоту.

– Зачем понадобилось убивать самозванца? Надо было доставить его сюда живым, чтобы послушать, что он скажет. Легко обвинять мертвеца!

– И Гаумату не следовало убивать. Ведь он в любом случае был свидетелем того, говорят ли заговорщики правду или лгут.

– Видимо, Отана и его сообщники не хотели, чтобы Гаумата свидетельствовал против них, – звучали голоса.

Наконец Гистасп предложил доставить из Сикайавати тела братьев-магов как последнее и решающее доказательство правоты заговорщиков. Поскольку все устали от споров, то предложение было принято. Обезглавленные тела были привезены в Экбатаны, но до нового разбирательства дело не дошло.

Мидийцы, большинство из которых были из племени магов, огромной толпой ввалились во дворец, дабы отомстить за Гаумату и Смердиса. Сражение началось сразу в нескольких дворцовых залах, где разместились многие персидские вельможи, приехавшие в Экбатаны на праздник. Давняя вражда между персами и мидийцами с особой силой вспыхнула вновь. Персы и сторонники заговорщиков и их противники как-то сами собой объединились и начали одолевать магов, вытеснив их на дворцовый двор.

Тогда на помощь магам пришли мидийцы из племени будиев, к которым присоединились струхаты и аризанты.[52]52
  Будии, маги, струхаты, аризанты … – Мидийские племена.


[Закрыть]

Побоище перекинулось в город.

Персы взяли верх лишь потому, что часть мидян сражалась на их стороне. Мидийцы из племени паретакенов за годы персидского господства через обоюдные браки сроднились с персами. К тому же, соседствуя с маспиями и пасаргадами, паретакены усвоили и персидский диалект, распространенный на всем протяжении юго-восточного Загроса.

Потерпев поражение, маги, будии, струхаты и аризанты бежали из Экбатан в горы. Мидяне пригрозили персам, что скоро вернутся в большем числе, чтобы жестоко отомстить за Смердиса, Гаумату и последнего индийского царя Астиага.

Уверенность заговорщиков в том, что одержанная победа послужит сплочению персидской знати и прекратит враждебные споры вокруг убитых братьев-магов, очень скоро растаяла. Многие персидские вельможи покинули Экбатаны, видя, что заговорщики не намерены следовать древнему обычаю – выбирать царя путем народного голосования, а каждый норовит сам стать царем. Стремление заговорщиков к этому возрастало по мере того, как в Экбатаны стекались преданные им воины и слуги из Персиды, Суз, Гиркании, Сирии и Кармании. Вдобавок заговорщиков поддерживал знатный мидиец Тахмаспада, имевший в Экбатанах много друзей и родственников. По сути дела люди Тахмаспады держали под своей властью весь город и ближние к нему селения мидийского племени бусов. Заговорщики и их сторонники-персы владели лишь царским дворцом за семью стенами.

* * *

Наступил день, когда должно было решиться, кто же станет новым царем Персидской державы.

В небольшом зале со стенами из желтого известняка собрались восемь человек. Это были: Гистасп, Отана, Гобрий, Интаферн, Мегабиз, Дарий, Гидарн и Аспатин.

Старый Арсам, которого тоже приглашали на совещание, идти наотрез отказался.

По старшинству первым держал речь Гистасп, который заявил, что он не претендует на царский трон, поскольку рисковал меньше остальных.

– С меня довольно того, что в претендентах на царскую тиару есть и мой сын, – сказал он в заключение.

Аспатин хотел было последовать примеру Гистаспа и сказал, что он и вовсе был в стороне от дела и прибыл в Экбатаны, когда все уже было кончено. Но все единодушно возразили против этого, говоря, что если бы не отец Аспатина, заподозривший подмену Бардии, заговор и вовсе мог бы не состояться. К тому же Аспатин тоже рисковал жизнью: братья-самозванцы повсюду разыскивали его сразу после убийства Прексаспа.

И только Отана помалкивал.

Это смутило Аспатина. Он сказал, что для него важнее слово Отаны, так как именно у него в доме он нашел прибежище, да и по годам годится Отане в сыновья.

Тронутый словами Аспатина Отана промолвил, что не имеет ничего против присутствия сына Прексаспа в числе претендентов на царский трон, но дело в том, что он против самой царской власти.

Видя изумленные взгляды, устремленные на него со всех сторон, Отана пояснил:

– По-моему, не следует опять отдавать власть в руки одного единодержавного владыки. Это нехорошо. Вы ведь знаете, до чего доходило своеволие Камбиза, и на себе испытали высокомерие мага. Как может государство быть благоустроенным, если самодержец волен творить все, что пожелает? Даже самый благородный человек, облеченный такой властью, едва ли останется верен своим прежним убеждениям. От богатства и роскоши, его окружающих, в нем неминуемо зарождается высокомерие, а зависть и без того присуща человеческой натуре. А у кого два этих порока, у того имеются и все остальные. Такой человек начинает творить множество преступных деяний: одни – из-за пресыщения своеволием, другие – опять-таки из зависти.

Конечно, такой властитель должен бы быть лишен зависти, так как ему, как государю, принадлежит все. Однако царь по своей натуре часто поступает со своими подданными, исходя из совершенно противоположного взгляда. Он завидует хорошим людям только потому, что те здравы, невредимы и богаты, а любит дурных людей, поскольку те заискивают перед ним. Самодержец – это человек, с которым ладить труднее всего на свете. Более всего он склонен внимать клевете. За сдержанное одобрение его поступков он распаляется, видя в этом недостаточную почтительность, а за высокое уважение он недоволен тобой, как льстецом. Вспомните Камбиза.

Теперь самое плохое. Царь нарушает отеческие обычаи и законы, насилует женщин, казнит людей без суда, что касается народного правления, то оно прежде всего обладает преимуществом перед всеми другими уже в силу контроля всех над каждым. Народ-правитель не творит ничего из того, что позволяет себе царь. Ведь народ управляет, раздавая государственные должности по жребию, и эти должности ответственны, а все решения зависят от народного собрания. Итак, я предлагаю уничтожить единовластие и сделать народ владыкой, ибо только у народоправства все блага и преимущества.

Эффект от сказанного Отаной был таков, что если бы он вместо этого обругал всех присутствующих самыми непристойными словами, то удивление и разочарование были бы гораздо меньше.

– Отана, неужели ты так дурно думаешь о всех нас, полагая, что мы способны на низости, какие творил Камбиз! – воскликнул Интаферн.

– Не пойму, что плохого в царской власти, – пожал плечами Гидарн. – Разве стоит брать во внимание Камбиза и тем более мага Смердиса, который и правил-то всего ничего. У персов был более достойный правитель – Кир Великий.

– Я просто не верю своим ушам, – растерянно пробормотал Гистасп. – Вот к чему привело тебя посещение греческих городов, где правит толпа.

Гобрий, только-только оправившийся от раны, взирал на Отану с немым упреком. Аспатин ошеломленно молчал. Не проронил ни слова и Дарий.

– Я не хотел оскорбить никого из вас, друзья мои, – сказал Отана. – Просто я знаю, что неограниченная власть сильно меняет человека в дурную сторону. Наши предки в стародавние времена знали об этом, поэтому ограничивали власть царя народным собранием. Решающее слово всегда было за народом-войском, а не за царем. Греки, живущие на побережье Эгейского моря, вкусив в свое время царской власти, сделали разумный выбор в пользу демократии. Жаль, что персы пока еще не доросли до этого.

– Неужели нам, персам, следует брать пример с каких-то греков, – возмутился Мегабиз. – Я тоже не приветствую царскую власть. Но что до предложения Отаны – отдать верховную власть народу, то это далеко не самый лучший совет. Нет ничего безрассуднее и разнузданнее негодующей черни. Поэтому недопустимо нам, спасаясь от высокомерия царя, подпасть под владычество необузданной толпы. Ведь царь по крайней мере знает, что творит, а народ в гневе не ведает этого. Откуда же, в самом деле, у народа разум, если он не учен и не имеет никакой врожденной доблести? Очертя голову, подобно бурному весеннему потоку, без смысла и рассуждения бросается народ к кормилу правления. Пусть ценит народовластие лишь тот, кто желает зла персам!

По моему мнению, самое правильное – это доверить верховную власть узкому кругу высшей знати, в их числе будем и мы. Ведь от «лучших» людей исходят и лучшие решения в государственных делах.

Высказав свою точку зрения, Мегабиз опустился на свое место рядом с Интаферном.

Слово взял Гидарн:

– По-моему, Мегабиз верно отозвался о народе. На олигархию же у меня взгляд иной. Если мы возьмем из трех предложенных нам на выбор форм правления каждую в ее самом совершенном виде, то есть совершенную демократию, совершенную олигархию и совершенную монархию, то последняя, на мой взгляд, заслуживает гораздо большего предпочтения. Ведь нет ничего прекраснее правления одного мудрого властелина. Вспомните Кира.

Царь, если он честен и благороден, безупречно управляет народом, исходя из наилучших побуждений, и при такой власти лучше всего могут сохраняться в тайне решения, направленные против врагов. Напротив, при олигархии, если даже немногие «лучшие» и стараются приносить пользу обществу, то обычно между отдельными людьми возникают ожесточенные распри. Ведь каждый желает первенствовать и проводить в жизнь свои замыслы. Начинается яростная вражда, отчего проистекают смуты, а от смут – кровопролития. От кровопролитий дело идет к единовластию, из чего совершенно ясно, что этот последний образ правления – наилучший.

– При демократии же пороки неизбежны, а лишь только низость и подлость проникают в общество, то среди подлых людей возникают крепкие дружественные связи. Ведь эти вредители общества обычно действуют заодно, устраивая заговоры. Так идет дело, пока какой-нибудь народный вождь не покончит с ними. За это такого человека народ уважает, и затем этот прославленный вождь быстро становится единодержавным властителем. Отсюда еще раз ясно, что единовластие – наилучший образ правления.

Наконец, откуда у нас, персов, свобода? Кто даровал ее нам? Народ, «лучшие» люди или единодержавный властитель? По-моему, все же если свобода дарована нам единодержавным властителем, то мы должны крепко держаться этого образа правления и вообще не нарушать добрых отеческих обычаев, ибо хорошего в этом мало.

С Гидарном все согласились решительно и бурно, за исключением Отаны и Мегабиза. Да еще Дарий был молчалив и сдержан.

Интаферн обратился к нему, желая, чтобы и он выразил свою точку зрения.

Дарий невозмутимо разглядывал двустворчатые высокие двери из белого тополя с вырезанными на них изображениями фигур фраваши[53]53
  Фраваши – по верованиям зороастрийцев, Дух, существующий до этой жизни и остающийся после смерти человека. Изображался в виде прекрасного юноши с крыльями.


[Закрыть] в полный рост.

Несколько мгновений он собирался с мыслями, затем сказал:

– Я думаю, всей полнотой власти должен обладать царь, ибо самое худшее – это дележ власти. При этом царю следует опираться на «лучших» людей и на народ-войско, поскольку стоять во главе государства один человек может, но сделать государство процветающим без преданных помощников невозможно, как невозможно выиграть битву без простых воинов. По-моему, взяв самое лучшее в правлении от демократии и олигархии, персидская монархия станет крепче и совершеннее.

– Золотые слова! – восхищенно произнес Гобрий. – При демократии и олигархии люди пишут законы, которые сами же нарушают, и зачастую ставят корысть выше блага государства. У персов же издавна правитель считался живым законом для людей. Так, пусть так остается и впредь.

Отана, поняв, что его предложение отвергнуто, вновь обратился к собравшимся:

– Друзья! Итак, решено: один из нас станет царем. Будет ли он избран по жребию, решением персидского народа или как-то иначе – не знаю. Я во всяком случае не буду соперничать с вами. Не желаю я ни сам властвовать, ни быть подвластным и отказываюсь от царского трона с тем условием, чтобы ни я сам, ни мои потомки никогда не подчинялись никому из вас.

Все присутствующие согласились с просьбой Отаны из уважения к нему.

Затем заговорщики стали держать совет, как справедливее всего избрать царя. Прежде всего они решили: новый царь должен будет выделить Отане наследственное владение, а также жаловать ему и всем его потомкам ежегодно по наилучшей мидийской одежде и посылать другие почетные дары. К такому решению они пришли потому, что Отана первым задумал уничтожить магов-самозванцев и привлек всех остальных. А для всех прочих заговорщиков было постановлено, что каждый из них мог входить без доклада в царские покои, если только царь не находится у своей жены. Далее, новый царь обязывался взять себе супругу только из семейств заговорщиков.

О способе же избрания было решено следующее: чей конь первым заржет при восходе солнца, когда шестеро заговорщиков выедут за городские ворота, тот и будет царем…

Дворец в Экбатанах поражал своими размерами и роскошью всякого, кто попадал сюда впервые.

Круглые и шестигранные массивные колонны соседствовали с отполированными до зеркального блеска полами из белого и розового мрамора. Закругленные створы дверных проемов были украшены белыми розетками на фоне чередующихся красных и синих квадратов, либо были выложены блестящими пластинками из ярко-зеленого нефрита. Стены залов были окрашены в однотонные цвета от бардово-красного до нежно-голубого с неизменной линией геометрических орнаментов, выполненных белой краской в верхней части стен.

Нижние части стен сплошь украшали барельефы, вывезенные мидийскими царями из поверженной Ассирии. На серо-голубоватых прямоугольных плитах из мягкого известняка и туфа резчиками были запечатлены сцены охоты ассирийских царей на львов и оленей. На других плитах были вырезаны странные фигуры с птичьими головами, телом человека и с огромными крыльями за плечами. Были плиты со сценами битв, вереницами пленников и дарителей из покоренных Ассирией городов и царств.

Но самое большое впечатление производили огромные крылатые быки с человеческими головами. Исполины высотой в три человеческих роста, высеченные из черного и серого известняка, стояли у входа в тронный зал, у главных ворот и у парадной лестницы во дворце Киаксара. Это были шеду – духи-покровители ассирийских царей.

Мидийцы, со своей извечной страстью перенимать чужие обычаи и приспосабливать чужих богов к своим священным обрядам, вывезли этих крылатых каменных быков из древнего ассирийского города Ашшура. Они должны были оберегать покой мидийских владык. Впрочем, шеду не спасли мидийского царя Астиага от поражения в войне с персами, как не спасли они последних ассирийских царей от победоносных вторжений тех же мидян.

Дарий часто подолгу разглядывал человекоголовых быков, которые казались ему живыми существами. Первый раз проходя мимо них при входе во дворец, Дарий своими глазами увидел, как каменные изваяния одновременно сделали шаг вперед!

Позднее Дарию объяснили, что подобный эффект достигается за счет третьей ноги, которая не видна спереди, зато хорошо заметна сбоку. И все же Дарию казалось, что по ночам крылатые быки разгуливают по залам дворца, ему даже мерещился порой гулкий цокот их тяжелых копыт. Поэтому на ночь Дарий покрепче запирал дверь в свою спальню, хотя и понимал, что она явно низковата для таких гигантов.

Сегодня Дарию не дали погулять по дворцу.

– Довольно таращиться на каменных истуканов, – сказал Гистасп, приведя сына в свои покои. – С тобой желает встретиться Атосса, дочь Кира.

Дарий смутился от этого известия, но постарался не подать вида.

Он много слышал об Атоссе: как она умна и проницательна, как похожа на своего великого отца внешностью и характером. Про Атоссу говорили, что ей следовало родиться мужчиной, тогда наследие Кира было бы в надежных руках.

Эта встреча была обставлена всевозможными предосторожностями. Гистасп явно старался сделать так, чтобы о ней не узнали остальные заговорщики.

Дарий был озадачен поведением отца, но ни о чем его не спрашивал, ибо видел, что он не расположен отвечать на прямые вопросы.

От Атоссы пришел пожилой евнух, который проводил Гистаспа и Дария до узкой длинной галереи, обставленной большими кадками с землей. В них росли пышно распускающиеся растения с большими листьями и красивыми цветами. Евнух и Гистасп остались у подножия широкой каменной лестницы с перилами из белого мрамора, а Дарий, следуя наставлениям отца, взошел по ступеням на галерею.

Дарий не сразу заметил Атоссу из-за густой зелени и слепящих потоков солнечного света, падавших из узких окон. Лишь сделав несколько шагов вдоль пышных насаждений, Дарий вдруг увидел впереди статную женскую фигуру в розовом длинном платье и белой накидке с бахромой.

На почтительный поклон Атосса ответила изысканным приветствием:

– Луна и солнце радуются, глядя на тебя, Дарий. Возрадуюсь и я!

– Твои слова как мед, прелестная дочь Кира, – Дарий прижал правую руку к груди.

Пристальный взгляд серо-зеленых женских глаз, подведенных сурьмой, смущал Дария. Он глубоко вздохнул, не зная, что сказать.

– Так это ты убил мага Смердиса? – спросила Атосса.

– Да, – ответил Дарий, удивляясь тембру голоса Атоссы, который поразительно подходил к ее внешности.

Казалось, женщина с таким удивительным голосом, не слишком высокие оттенки которого гармонично преломлялись едва заметными баритональными звуками, не способна лгать и тем более говорить какую-нибудь глупость. Голос Атоссы действовал завораживающе, словно опутывал невидимыми сетями.

Дарий видел по глазам Атоссы: она удивлена тем, как ему, не обладающему мощным телосложением, удалось одолеть гиганта Смердиса.

– Ты, наверно, очень смел и ловок? – опять спросила Атосса.

Дарий ответил, что из всех заговорщиков самый смелый, пожалуй, Гобрий, а самый ловкий – Интаферн.

– Однако ловкость не спасла Интаферна от потери глаза, – заметила Атосса.

– В узком коридоре Интаферну было трудно увернуться от стрелы.

Атосса пожелала узнать в подробностях, как заговорщики расправились с братьями-магами.

Дарий скупо обрисовал все случившееся в крепости Сикайавати, словно стесняясь своего участия в этом деле.

«А он скромен и, кажется, не глуп, – отметила про себя Атосса. – Нос, правда, длинноват и рот некрасивый, зато усы и борода придают лицу мужественности. Он робеет передо мной – это хорошо».

– Рассказчик из тебя неважный, – с улыбкой промолвила Атосса, когда Дарий умолк. – Твой отец хоть и не участвовал в убийстве магов, но рассказывает об этом более занимательно. Я полагаю, он уже сообщил тебе, что ты будешь моим мужем.

Атосса заметила изумление на лице Дария.

– Боюсь, отец рано обнадежил тебя, – пробормотал он. – Кто станет царем и твоим мужем, Атосса, станет известно только завтра на рассвете. В данном случае от моего отца ничего не зависит.

– Ошибаешься, мой милый, – произнесла Атосса так, как будто разговаривала с подростком. – Твой хитроумный отец все предопределил заранее. Царем станешь ты.

– Но это невозможно… – Дарий был в полной растерянности. – Все зависит от моего коня. Не мог же отец заранее договориться с конем!

– Как я вижу, ты совсем не стремишься к царскому трону, дружок, – улыбка исчезла с губ Атоссы. – Почему? Ведь ты – Ахеменид. И достоин царской тиары.

– Но есть люди достойнее меня.

«Он наивен и нечестолюбив, – с удовлетворением подумала Атосса, оставшись одна. – Именно такой супруг мне и нужен. Моего честолюбия хватит на двоих!»

После встречи с Атоссой у Дария возникло подозрение, что его отец ведет какую-то нечестную игру. Ведь мысль о выборе царя при помощи лошади, заржавшей на восходе раньше прочих лошадей, принадлежит ему.

«Стало быть, отец готовит какую-то ловушку, заведомо зная, что в таком состязании выиграю именно я, – размышлял Дарий. – Остальные ему верят, полагая, что он предложил самый справедливый способ выбора царя».

Дарий хотел было поговорить на эту тему с отцом, но Гистасп куда-то исчез и не появлялся до позднего вечера. Потратив на бесплодные ожидания остаток дня, Дарий лег спать с мрачными мыслями.

Раннее пробуждение не вызвало у Дария ничего, кроме головной боли. Слуга, стоявший возле его ложа, мягким, но требовательным голосом упрашивал хозяина встать и одеться.

– Конь уже готов.

Дарий спросил, где отец. Узнав, что он ожидает во внутреннем дворе, Дарий стал торопливо одеваться.

Жеребец Дария при виде хозяина издал короткое радостное ржание. Дарий похлопал своего любимца по сильной гибкой шее. Конюх Эбар держал жеребца под уздцы.

К Дарию приблизились отец и дед.

Старый Арсам обратился к внуку со словами напутствия, делая акцент на торжественности момента:

– Хочу верить, Дарий, что тебе уготован богами славный жизненный путь, начало которому будет положено в это утро. Молись Ахурамазде и всем богам-язата, и удача будет с тобой!

– Смелее, сын мой, – сказал Гистасп. – Ты достоин царской тиары. Предначертанное Судьбой не изменить.

Намек, прозвучавший в последних словах отца, немного успокоил Дария.

«Даже если отцом и приготовлена какая-нибудь уловка, значит, такова воля Судьбы, – подумал он. – Хитрость – не подлость, и потому не карается богами».

Дарий с легкостью вскочил на широкую спину своего золотисто-рыжего скакуна и ударил пятками в его тугие бока. Горячий жеребец рванулся вперед, едва не сбив с ног Эбара.

Шестеро конных заговорщиков встретились на площади перед дворцом, вернее перед внешней из семи стен, окружавших дворцовые постройки. Они были разодеты в самые лучшие одежды, только Дарий появился в короткой куртке с нашитыми на ней бронзовыми бляхами и широких штанах, заправленных в грубые кожаные постолы. На голове у него был самый обычный кидарис, в то время как у прочих заговорщиков на головах красовались высокие тиары из мягкого белого войлока. Каждый слегка примял верх своей тиары, поскольку прямую тиару с расправленным верхом позволялось носить только царю. Соперники Дария уповали на то, что именно их кони принесут им желанную царскую власть. Тогда победителю останется сделать самую малость – расправить верх своей тиары, дабы обрести приличествующий царю вид.

Выехав из городских ворот, заговорщики остановили коней на холме, недалеко от ближайшей городской башни. На башне и на стене, примыкающей к ней, собралось множество горожан, желающих увидеть воочию, как будет проходить состязание.

Шестеро всадников выстроились полукругом на плоской вершине холма, устремив взоры на восток, туда, где над далекими седыми вершинами гор пробивались лучи восходящего дневного светила.

Ждать пришлось недолго.

Краешек солнца только-только показался из-за туч, скопившихся над горами, как вдруг жеребец Дария тряхнул гривой и, вытянув шею, издал протяжное призывное ржание.

Гидарн, находившийся ближе всех к Дарию, вздрогнул от неожиданности. Интаферн со злостью огрел своего коня плетью. Мегабиз в отчаянии уронил голову на грудь.

Гобрий улыбнулся и громко приветствовал Дария как царя.

– Приветствие царю должно сопровождаться земным поклоном, – заметил Аспатин.

Соскочив с лошади, он опустился на колени и поклонился Дарию, сидевшему на коне, до земли.

Гобрий без колебаний сделал то же самое.

Интаферн, Гидарн и Мегабиз нехотя последовали их примеру.

Глядя на склоненные спины своих сообщников по заговору, Дарий старался унять бурлящую радость. Одна и та же мысль птицей билась у него в голове: «Отныне я – царь! Я – царь! Царь царей!»

И, словно приветствуя Дария, из розоватой туманной дымки на бледно-голубое небо выкатился красный диск солнца.