Текст книги "Совпалыч"

Глава 13 Дэви Свами Параспати. Массаж ног. По ту сторону экрана

Почему в этой главе нет эпиграфа?

Может быть, он здесь не нужен?

А нужны ли эпиграфы во всех остальных главах?

(Техническая пометка редакции «Ундервуд»)

На следующее утро после игры в «Хали-Гали» я проснулся в лучшем номере гостиницы Сурьяниана, обезвоженный и переполненный естественным чувством отвращения к любым алкогольным напиткам, даже самым изысканным. Собрав по крупицам обстоятельства ночной прогулки, я так и не смог вспомнить, как нам удалось оторваться от преследования «Убийц Будды».

Первая мысль проснувшегося человека – всегда самая верная. И если вчера вы позволили себе неумеренное употребление спиртного, то эта мысль будет влажной и прохладной. Она может выглядеть как бутылка минеральной воды, стакан ледяного виноградного сока, охлажденный кумыс или сосулька застывшего в вашем воображении высокогорного водопада.

Мне же приснилось, будто я стоял на краю горного плато, поросшего чахлой растительностью, а внизу темнел океан, покрытый множеством огромных айсбергов. С каждой секундой пейзаж все ярче подсвечивало восходящее солнце, отчего вокруг становилось жарче, и скоро айсберги стали напоминать куски белоснежного масла на медленно греющейся сковороде. Тающие ледяные громадины стремительно уменьшались, вода прибывала и сливалась куда-то за горизонт, линия которого поднималась все выше и выше, пока от неба не осталась только небольшая кромка, подсвеченная спрятавшимся солнцем. Океан стал вертикальным и теперь был похож на экран телевизора или стекло колоссального аквариума, где угадывалось медленное движение обитателей пучины – гигантских кальмаров, спрутов и скатов. Сам себе в этот момент я напоминал сухую и беззащитную пылинку на раскаленной крыше бомбейского автобуса. Пылинку, которой очень хотелось пить. От этой жажды сдерживаемый силами поверхностного натяжения экран прогнулся в мою сторону и пролился миллиардами тонн освежающей влаги.

Подхваченный первой волной, я без всякого страха закувыркался в аттракционах водоворотов, пытаясь, если не утолить жажду, то хотя бы прополоскать соленой водой пересохший рот, раскрывавшийся все шире и шире и скоро превратившийся в огромную пасть, куда тут же стали заплывать обильные косяки промысловой рыбы. Рыбу я поедал, а лишнюю воду с шумом выпускал через какое-то новое отверстие в голове. Это продолжалось достаточно для того, чтобы начать осознавать свой новый статус в пищевой цепочке Мирового Океана. «Кто я?» Задавшись этим вопросом, я тут же ответил на него: «Ай эм гад», – и проснулся.

Потянувшись к графину на тумбочке, я чуть не свалился от неожиданности: на полулежала красная кепка. Отчетливо вспомнив вчерашнюю прогулку по Бомбею, я высоко подскочил на упругих пружинах матраца(похоже, лучший номер был предназначен для новобрачных) и быстро оделся. В этот момент дверь открылась, и в спальню вошел сурового вида индус с маузером на боку.

– Кепку я заберу, – сказал он звонким голосом, взял свой головной убор, но не ушел.

Честно сказать, когда я увидел грозного восточного воина, то даже не успел испугаться. Только после того как он заговорил, меня пронзил чудовищный ужас, потому что изъяснялся неожиданный визитер на чистом русском языке. Похоже, вчерашняя игра оказалась не столь уж безобидной, и сейчас мне приходится пожинать ее последствия.

– Кто вы? – собрав последние силы, спросил я как можно тверже.

– Вчера мясо ели? – продолжил индус, как ни в чем не бывало, усаживаясь в кресло. – Чувствуется по вашему голосу.

А лихо вы от рикш улепетывали, Иван Иванович! Но если бы я им у Форта аварию не устроил, даже не знаю, чем бы дело кончилось.

Нотки восторга в его голосе показались мне очень знакомыми.

– Саблин? – я не верил своим глазам.

– На время командировки – Гопал Кумар, велосипедный рикшевала. Вот и лицензия имеется. Приятно после дальнего похода покататься на велике.

– Вас не узнать, – ухмыльнулся я. – Вы мастер перевоплощения.

– Всего-то парик и ореховое масло. Вы вот тоже с утра на себя не очень похожи. Может быть, закажем в номер поесть? Только не мясо. Это ведь такой продукт – делает либо склонным к насилию, либо трусливым. Как по мне, так лучше рыба: в ней фосфора больше. А если чего-то радикального, то можно чесноку съесть. Чеснок чем хорош – он и спортивную агрессивность возбуждает, и не делает склонным к насилию.

Уплетая творожные блинчики, Саблин с набитым ртом рассказал, что происходило, когда я покинул борт. Из-за нарушения симпатической связи с возлюбленным Любу отозвали обратно, для чего за ней из Тегерана прилетал гидросамолет. На общем собрании этот случай обсуждался, и мнения разделились: некоторые говорили, что отдавать письмо в чужие руки – поступок недостойный, прочие же высказывались в мою защиту. После выступления Беспрозванного единогласно было принято решение – забыть эту историю всем без исключения. В том числе и мне, о чем Саблин уполномочен меня официально уведомить в Бомбее.

– Заодно просили присмотреть за вами, – продолжал курсант, – и на самолет посадить. Так что собирайтесь, рейс в Дели через три часа, оттуда полетите в Катманду Билеты я взял.

– Как ваши песни? – спросил я, когда мы подъезжали к аэродрому.

– Пишутся и поются, а как иначе? Тем более что акустик нормальную студию собрал и сконструировал кучу новых инструментов. Поэтому теперь все ударились в электронные аранжировки, и только мы с Абрамычем по старинке – под гитару. Комиссар продолжает меня третировать. Говорит – пиши о чем хочешь, но чтобы красиво было. Проверяет теперь каждый куплет. Обложился справочниками по музыкальной гармонии и правилами стихосложения. Следит, чтобы женские рифмы вовремя чередовались с мужскими, а отглагольные вообще не признает. Цитирует Анандавардхану, требует соблюдения стихотворного размера, а минорно-мажорные переходы – чтобы точно по учебнику гармонии. В общем, весело у нас по-прежнему.

– Теперь самое главное, – сказал курсант. – У меня для вас сообщение из центра:

«Дорогой Иван! Полученные разведданные подтверждают, что экспедиция противника на Кундун достигнет цели в ближайшее время. Просим поторопиться, – тихо декламировал Саблин заученный текст. – Расчеты синхронизированной экуменической активности позволяют предположить, что в результате вашей встречи с конкурентами трижды прозвучат слова «О, Господи» на одном из языков индоевропейской группы. В контакт с конкурентами не вступать ни при каких обстоятельствах. Желаю удачи. Краснов.»

Перелет в Дели на новеньком самолете компании TWA не запомнился ничем примечательным, кроме восхитительной получасовой болтанки перед посадкой. Когда крылья вашего аэроплана встречаются с небесным бездорожьем – это божественно. Самолет словно прогрызается сквозь воздушную твердь. После второго удара пассажиры замолкают, самые впечатлительные сжимают ручки сидений и почти все про себя молятся кто кому. В этот момент как никогда сильно ощущение беспомощности, предопределенности собственной жизни и всевластия высшей силы. Что, как я думаю, время от времени чувствовать полезно.

Прогуляв несколько часов по столице Индии, я не заметил никаких особенных достопримечательностей. Приземистый, шумный и хаотичный, город напоминал бескрайний рынок, прихотливо перемешанный с мусорной свалкой. Едва я вышел за пределы относительно чистого пятачка Коннат Плейс, взору моему открылось отвратительное зрелище. Зловонный труп священного животного, раздувшийся от газов, оказался на пути так внезапно, что моя сандалия едва не наступила в кишащую червями черную жижу. Я находился в состоянии, близком к обмороку, и, наверное, упал бы, но в последний момент меня удержала чья-то рука.

– ОК? – задал древний индийский вопрос темнокожий далит в грязном балахоне.

Я смог только кивнуть в ответ, прижимая к носу платок и стараясь не смотреть на разлагающуюся корову, хотя взгляд то и дело возвращался к белоснежным ребрам, торчащим из-под отваливающейся кожи.

– ОК, – повторил далит, но уже в утвердительном смысле. Зацепив корову багром, он практически по частям втащил ее на лист фанеры с привязанными веревками, впрягся в эту примитивную повозку и уволок за угол.

– ОК! – воскликнул он, вернувшись через минуту.

Мне захотелось поблагодарить этого человека, который не только спас меня от неприятного зрелища, но и к тому же, тратит жизнь на такую неэстетичную, однако нужную людям работу.

– Спасибо не надо говорить, – сказал далит. – Люди должны помогать друг другу. А руку я вам не могу пожать, потому что я неприкасаемый. Я даже на вашу тень не имею права наступить. Ничего личного. Не мы такие, такая каста.

– Но это несправедливо. И если честно, противоречит всему, что я знаю об Индии. Всегда считал эту страну хранилищем древней духовности. Разве вам не обидно?

– На обиженных ракшасы к асурам ездят. Вы приезжий, как я вижу. Меня зовут Пуруш. Если хотите, я могу вам все обосновать, у меня как раз обеденный перерыв. Только давайте не здесь, а то нас неправильно поймут. Пойдемте, рядом есть местечко.

Мы прошли вверх по улочке, пронырнули сквозь ворота с медными львами на колоннах и оказались в уютном парке со стрижеными газонами, скульптурами и лабиринтом. Вездесущие обезьяны не только не портили строгий английский стиль, но до странности органично его дополняли.

– Одну секунду, – сказал Пуруш и отошел в сторону пруда. Скоро он вернулся совершенно чистым и переодетым в светлый льняной костюм.

Внутри каменной беседки, густо увитой растениями, стоял мраморный стол с резными ножками.

– Итак, вас интересуют неприкасаемые? В нас нет ничего выдающегося – обычная каста, со своими правилами и законами. Например, нам нельзя наступать на тень человека из другой касты, прикасаться к нему, пить воду из одного с ним источника. Неприкасаемые заняты самым неуважаемым трудом – все мои родственники работают мясниками, проститутками или актерами. Во всем остальном мы – обычные люди, а бессмысленных или глупых правил, как мне кажется, у каждой касты хватает.

– Но почему вы не мясник или не артист?

– Первое даже мне отвратительно. Если я убираю на улице трупы животных, то делаю мир чище. Но убивать живых не смог бы никогда. Лучше жить в этом мире, прося подаяние, чем убивать. Однако это – мое личное. Мои братья, например, на бойне работают.

– А быть артистом – способностей не хватает? – попытался я угадать.

– Что вы! Я самый музыкальный в семье. И танцую лучше всех, и петь меня на свадьбы приглашают. Но это все бесплатно, только для собственного удовольствия. Профессионально я этим не занимаюсь. У нас считается, что быть артистом – намного хуже, чем мясником.

– Почему?

– Есть такая легенда. Много лет назад, когда люди и звери еще понимали друг друга, маленькая девочка встретила в джунглях волка и помогла ему вытащить из лапы огромную занозу. Благородный зверь поклялся своим хвостом, что в трудный час придет на помощь, стоит только его громко позвать. У девочки была хорошая карма и звать волка не было причины, но однажды она закричала: – «Волк, волк, на помощь!» – просто чтобы похвастаться перед подругами. Когда зверь вышел из леса, девочка сказала, что опасность ей привиделась. За всю свою жизнь она еще дважды без повода звала его, а потом, когда в деревню пришли белые люди и силой пытались заставить местных жителей получить британские паспорта, волк на зов не явился. «Наверное, издох от старости», – подумала девочка, и это было правдой. А когда она состарилась и умерла, в следующей жизни стала актрисой. Вот такая легенда. Мясник лишает жизни одних, чтобы кормить других. Артист лишает жизни себя, чтобы кормить себя. Кому от этого хорошо?

– Почему же «лишает жизни»?

– Личной жизни. Разве она есть у артиста? Вот вы сами посудите, – вздохнул Пуруш, – актер должен говорить громко, чтобы его слышали зрители, правильно? Если он станет произносить слова без чувства, то будет плохим актером. Значит, чувствовать ему приходится тоже громко, и если на сцене это нормально, то в личной жизни – невыносимо. Поэтому и мои жены были бы против. К тому же, артистическая жизнь полна случайных связей, они бы ревновали, да я и сам не хочу.

Жены у меня – золото. Вот, кстати, и они. Обед несут.

Женщина становится красивой, когда ее искренне любят…

К беседке приближались две грациозные фигуры. Одна красавица несла поднос с едой, другая – кувшин с водой. Не глядя на меня, они поставили всё на стол и застыли у порога тонкими изваяниями.

Первая напоминала породистую лошадь. В особенности на это указывали подвижные крылья ее смуглых ноздрей, украшенные серебряными кольцами. Высокая и крепкая, она была лет на десять старше своей спутницы. Вторая же, если продолжить зоологическую аналогию, была юной коброй, сверкающей и опасной. Похоже, обеих жен мое присутствие не только смущало, но и тяготило.

– Их зовут Дэви Свами Параспати, – сказал Пуруш.

– Обеих?

– Конечно. Они неразлучны.

– Иван Харламов, – я встал, кивнул головой и чуть ли не щелкнул каблуками.

– Они не будут с вами разговаривать. Во-первых, они неприкасаемые, а во-вторых – не знают английского. Есть еще и «в-третьих», но этот пункт может оказаться болезненным для вашего самолюбия. А больное мужское самолюбие – путь в ад.

Пуруш произнес несколько фраз на мелодичном языке. Жены поклонились, прикоснулись к его ступням и удалились.

– Путь в ад, вы сказали?

– С ростом мужского самолюбия растет безбожие, которое развращает женщин, а развращение женщин ведет к появлению нежелательного потомства, которое ведет к смешению сословий, которое ведет в ад. И это все во имя женской красоты – капитала, который со временем не прирастает. Вы никогда не задумывались, почему так привлекает невечная женская красота?

– Возможно, из-за стремления к гармонии?

– Вас послушать, так и лондонский Джек-Утешитель стремился к гармонии. Впрочем, все относительно. Мой дедушка говорил, мужчина и женщина – как химические реактивы. Не всегда можно предсказать последствия их смешения, но не надо бояться экспериментировать. И до тех пор, пока у дедушки оставалось время для подобных сеансов, он смешивал свою жизнь с разными женщинами и считал результаты весьма полезными.

– Почему же потом у него не осталось времени?

– Потому что дедушка умер, – две слезы появились в глазах Пуруша и невероятным образом оказались втянутыми обратно.

– Но при чем здесь война?

– Мужчина всматривается в женщину как в зеркало. Или, если хотите, словно в окно, за которым лишь вечер на пустой проселочной дороге. Но мало в какую женщину смотрится только один мужчина. В результате – все они смотрят в одно и то же окно, и видят отражения друг друга, и бычатся до тех пор, пока не начинается мировая война.

– И что же делать?

– Дедушка однажды признался, что желание смешивать свою жизнь у него начинает слабеть. Но это он сказал незадолго до смерти. Так что, удел мужчины – до самого конца искать ту единственную женщину, реакция с которой будет его полностью устраивать. Вероятность такой встречи можно вычислить математическим путем. Если в мире три миллиарда женщин, то соответственно, опыт с первой составляет одну трехмиллиардную, и так далее… Можете сами сосчитать, я не силен в математике.

– То есть вы полагаете, этим опытам нужно посвятить жизнь?

– По-вашему, лучше наблюдать свои кишки, навернутые на штык, оказаться растоптанным боевым слоном или сойти с ума от паралитического газа? Я не хочу это проверять. Все это знают, только ни у кого нет времени об этом помнить. Кстати, о времени. Я через полчаса должен быть на работе.

Отдав должное блюдам индийской кухни, мы с Пурушем вышли из парка.

– Вообще-то, – сказал на прощанье Пуруш, – нет некрасивых женщин.

– Это старая шутка, – я попытался уклониться от пошлого продолжения.

– Нет, правда. Женщина становится красивой, когда ее искренне любят. Мои обе знаете, какими замарашками были? Да еще и актрисами. Хоть в зоопарк сдавай. Одно слово – неприкасаемые.

В случае с железной дорогой отсутствие билетов не является большой проблемой. Всегда можно договориться с проводником, но лично мне такие варианты не нравятся, и я купил билет в кассе. Джентльмен должен соблюдать закон даже в мелочах, чтобы при необходимости нарушать его по-крупному без всякого вреда для своей совести.

Катманду – город маленький и запутанный невероятно. Вымощенные булыжником улочки переплетаются так непредсказуемо, что любой путеводитель тут бесполезен. Ведь в нем не сказано, что из Алмазного переулка можно попасть на улицу 2500-летия Адвайты не только через площадь Героев Тяньаньмынь, но и более коротким путем: пройдя через магазин циновок мастера Ханя, а также сквозь его жилище, которое с противоположного конца превращается в массажный салон.

Откинувшись в кресле, я наблюдал, как пожилой китаец сидит у моих ног на низком табурете. Следует признаться, что массаж ног – одно из самых приятных чувственных удовольствий. После того, как помощники унесли медный таз с водой и мои нижние конечности стали практически стерильными, Хань круговыми движениями стал разогревать правое колено. В последующие полчаса он растягивал мне икроножную мышцу, пытался оторвать пятку и вдавливал стальные пальцы в стопы.

За стеклянной витриной салона ходили люди, преимущественно местные жители, нагруженные коврами, плетеной мебелью и посудой. Складывалось такое впечатление, что население Катманду затеяло всеобщий переезд и переносит вещи вручную.

К витрине подошла дама с рыжими волосами. Ее взгляд рассеянно скользнул по зеркалам на стенах салона, и она скрылась из вида. В руке дама держала желтый зонт, и это была Кирхен.

– Вторую ногу, пожалуйста, – на плохом английском сказал Хань.

Мгновенно рассчитавшись с невозмутимым стариком, я вонзился в туфли, вылетел на улицу и попытался бежать. Желтый зонт стал надежным ориентиром и покачивался над головами в каких-то ста метрах. Но сразу догнать девушку не удалось. Не то что бежать, даже стоять было практически невозможно. Правая нога, обработанная мастером, хотя и прекрасно подчинялась нервным импульсам, была настолько расслабленной, что я ее совсем не чувствовал. Дождись я окончания массажа, такая участь ожидала бы и вторую ногу, и я был бы бесконечно за это признателен. Но теперь из-за разницы ощущений в ногах, я потерял чувство баланса.

Желтый зонт уплыл так далеко, что был едва различим в разноцветной перспективе улицы, как на картинах Ренуара. Опираясь то на одну ногу, то на другую, я помчался следом, ускоряясь с каждым прыжком. Смешно сказать, но такой вид передвижения был более эффективен, чем если бы я пробирался сквозь толпу обычным образом. Прохожие расступались, удивленные появлением скачущего белого человека, и очень скоро желтый зонтик был настигнут и взят в плен. Кирхен оказалась барышней искренней и общительной. Она не скрывала радости от неожиданной встречи. Пока мы прогуливались вдоль длинного ряда торговцев коврами, я узнал, что она родилась в Эдинбурге, изучает социологию, что они с братом приехали позавчера и остановились в отеле «Ритрит Плаза».

– Бари проводит круглые сутки в массажных салонах, – сообщила она доверительно. – Он сейчас пишет сценарий и все время в поиске вдохновения, а я немного скучаю. Кстати, в пять мы с ним договорились встретиться в отеле, а сейчас – без пятнадцати.

– Что же, приятно было пообщаться, – я всеми силами пытался не проявить огорчения. – Проводить вас?

– И проводить, и поужинать с нами, – девушка взяла меня под руку, – и вообще я вас никуда не отпущу. Мне скучно, разве не видите?

Знакомство продолжалось и обострялось. После нескольких рюмок местного самогона, выпитых в ожидании Бари, я уже очень хорошо чувствовал ту самую симпатическую связь, которая рождается между мужчиной и женщиной, называется по-разному и никогда не бывает односторонней. Вы знаете, о чем я – когда обретают новый смысл слова, со стороны кажущиеся все более бессмысленными – это значит, что по невидимым проводам, натянутым между людьми, струится энергия новой жизни. Сохранить эту связь намного сложнее, чем разорвать, и я до сих пор не знаю, что лучше.

Бари явился, увешанный гирляндами живых цветов, и следующие несколько часов полностью соответствовал описанию, которое дал ему Левон. За это время он успел дважды напиться и трижды протрезветь, спеть несколько песен, отстукивая ладошкой ритм по столу и обаять компанию богатых новозеландских овцеводов, сидевших за соседним столиком. При всем этом Бари каким-то невероятным образом успел поговорить с каждым по отдельности на самые разные темы.

– Он у вас потрясающе общительный, – заметил я, когда Бари танцевал вальс с пожилой американкой под аккомпанемент оркестра неизвестных инструментов.

– Не могу понять – вы кого сейчас похвалили: меня или его? – улыбнулась Кирхен.

– Вас, конечно.

– Имейте в виду, брат любит мужские комплименты.

– Какая собственно разница? – вмешался в разговор вездесущий Бари. – Не все ли равно, если в каждом из нас живет и мужчина и женщина?

– Это вы на основании монографии доктора Нахтштерна о единстве внутренних Амины и Аминуса? – проявил я знание модной теории.

– Не только. Еще в древности считали, что в человеке равно присутствуют мужское и женское начало. Я совершенно с этим согласен, поэтому поворачиваюсь к мужчине своей женской стороной, а к женщине – мужской.

– Это правда, – подтвердила Кирхен и зевнула. – Может быть, погуляем?

Я кивнул в знак того, что отправляюсь вместе с ней.

– Я не пойду, – сказал Бари. – Буду петь и пить.

– Скажите, а ваши внутренние Амина и Аминус любят друг друга? – спросил я.

– В молодости по-разному бывало, – вздохнул Бари. – Но с годами они стали более терпимыми. Куда им одной от другого деваться?

Распрощавшись с драматургом, мы еще раз прошлись по центру Катманду. Обнаружив на Малой Бенгальской улице единственный в городе кинотеатр, отсутствие очереди за билетами и начало сеанса через десять минут, мы сочли это стечение обстоятельств указующим знаком. Я еще не смотрел «Вавилонскую библиотеку» – на то время один из самых дорогих фильмов, снятый по сценарию молодого, но подающего большие надежды аргентинца Менара. Однако увидеть эту ленту в тот вечер мне так и не довелось.

Прежде чем продолжить рассказ, я хотел бы обратиться с вопросом к читателю. Не перехожу ли я границу дозволенного в описании личных событий? Честно сказать, я не понимаю, почему изображение батальных сцен в искусстве приветствуется, а постельных – наоборот? Самое меньшее половину газетных полос занимают фотографии криминальной хроники и боксерских нокаутов, а музеи переполнены холстами, на которых отрубают головы, расстреливают и распинают. Но стоит описать в подробностях ночь любви, как невнятные слои общества обвиняют автора в грубой игре, ломают над ним шпагу и ставят к позорному столбу. Меня эта перспектива не пугает, однако я все же избавлю себя от задачи изображать подробности того вечера в Катманду. Но только лишь потому, что и сейчас не могу вспоминать его без грусти. Тем не менее, один момент, который имеет непосредственное отношение к дальнейшему повествованию, я все же опишу.

Так вышло, что мы заблудились в темном кинотеатре и оказались по другую сторону экрана. Лаская друг друга в сиреневом полумраке, мы не боялись быть услышанными: звуки фильма гасили наши стоны. Упираясь ладонями в стопку щитов с афишами, Кирхен закричала так громко, что если бы не музыка, ее услышали бы даже на задних рядах. После этого я не смог себя больше сдерживать и пролился в девушку.

– О майн гот! – дрожала затихающая Кирхен. – О майн гот! О майн гот!

Ноги мои подогнулись, но я продолжал крепко сжимать руками тонкую талию, пока она не успокоилась. Все описанное удивительным образом совпало с концом фильма.