Текст книги "Хочешь выжить – стреляй первым"

Я задумался над своим положением, при этом мысленно перебирая свои отрывочные воспоминания раз за разом, в поисках каких-то особых деталей, но их было настолько мало, что я снова обратился за помощью к Моргану.

– Расскажи, что знаешь о моем деле. Все, что слышал.

Тот отрицательно покачал головой и сказал:

– Извини, парень. Все, что знал, я тебе уже рассказал.

Тогда я обрисовал ему лица двух бандитов, которые остались у меня в памяти. Морган некоторое время думал, а потом тихо сказал:

– Знаешь, Джон, никому другому я бы и полсловечка не сказал, но ты избавил нас от такой большой кучи дерьма, что… Самого Доббинса я немного знал. Он занимался продажей краденого. Вот через это дело я на него и вышел. Ну и понятное дело, поинтересовался у своих, что он за человек, и мне осторожно намекнули, что лучше с ним не связываться. Оказалось, что он еще был наводчиком в одной шайке. Верховодит в ней Кокни Уорд. Как мне сказали, ему что палку настругать, что человека – все едино. Того маленького, про которого ты мне сказал, с глазами-пуговками и безгубым ртом зовут Том Маисовая Лепешка. Он их любит до безумия. Третий из их шайки – Кастет Генри. Говорят, у него не все хорошо с головой, а если еще нюхнет чего-либо, крышу полностью сносит. Еще говорят, что свой кастет он практически никогда не снимает с руки, даже когда со шлюхами балуется.

Неожиданное возвращение памяти и речи очень обрадовало моего следователя, который вел дело об убийстве Доббинса. Он даже не стал скрывать, что подозревает меня в сговоре с убийцами и что моя временная потеря памяти – не что иное, как хитрая уловка, чтобы запутать следствие. За две с половиной недели я трижды побывал на допросе, где он с превеликим усердием пытался выбить из меня признание. В основе методики его допросов лежали удары дубинкой. В четвертый раз было все по-другому, и вместо обычных выражений типа «ты мне все, подлец и подонок, расскажешь, а иначе я тебя…» и злобы в глазах он недовольно и устало посмотрел на меня, а потом ткнул пальцем в бумагу, лежащую перед ним на столе. Это было постановление о моем освобождении.

– Тебе повезло, висельник! Считай, заново родился! Эта девчонка Луиза Доббинс очнулась и дала показания в твою пользу. Рассказала, что ее отец сам впустил бандитов в дом. Войдя, они накинулись на него и сбили с ног, а ее один из бандитов ударил в лицо. Я беседовал с ней дважды, и оба раза она рассказывала мне одно и то же. Про трех бандитов, напавших на ее отца. При этом категорически отрицала, что ты с ними в сговоре. На этот раз ты вывернулся, но при этом запомни: я буду следить за тобой! Как только ты допустишь хоть малейшую ошибку, я подведу тебя под виселицу! Клянусь! На этом все. Если грамотный, читай постановление, а затем подписывай! Если нет…

– Грамотный.

Следователь только зло усмехнулся, а после, молча, наблюдал, как я ставил свою подпись.

– Я могу идти?

– Пошел вон отсюда, грязный ублюдок!

Глава 2

Бригадир даже не понял, когда с обычным по виду грузчиком произошла такая странная перемена. Его глаза вдруг стали пустыми и холодными, как у змеи. Даже хуже, ведь от змеи можно убежать, а этот взгляд примораживал к земле, не давая возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он сейчас чувствовал, так это капли холодного пота, стекающие по его спине. Обрывки мыслей, метавшиеся в его голове, были многократно повторяемы эхом страха, который заполнил его всего целиком. Он видел, как губы этого страшного человека шевелились, но понять смысла слов не мог, так как его как личности в этот миг не было, в его голове, заполнивший ее целиком, клубился один только страх. Всепоглощающий, холодный и липкий страх.

* * *

Вновь рожденный, я шел по улице, видя и подмечая то, что в обычной жизни проходит мимо твоего взгляда и сознания. Такое бывает у людей, чудом спасшихся от смерти или выздоровевших после тяжелой и продолжительной болезни. Проходит немного времени, и человек перестает обращать на них внимание, войдя в привычный ритм жизни. Вот и сейчас, выйдя из тюрьмы, я видел молодую листву, нежащуюся под лучами весеннего солнца, чувствовал дуновения легкого ветерка, холодком пробегающего по лицу, слушал щебет и трели птиц. Все то, чего был лишен в тюрьме, сейчас я впитывал в себя, со всей силой души и сердца наслаждаясь жизнью, свободой и солнцем. Эта идиллия продолжалась до тех пор, пока у меня неожиданно под ногами не раздалось сердитое хрюканье. Резко остановившись, я обнаружил под ногами, посреди улицы, в луже подсохшей грязи, самую настоящую свинью. Минуту рассматривал ее, пытаясь понять, как она сюда попала, но стоило мне оглянуться по сторонам, как уже пришлось удивляться тому, что ее собратья не попались мне раньше. Судя по тому, то, что меня окружало, больше напоминало деревню, чем район такого большого города, как Нью-Йорк. Низкие деревянные дома, с потемневшими от времени стенами, окруженные сараями и огородами, лужи с дурными запахами, кучи навоза. Вся эта картина дополнялась хрюканьем свиней, квохтанием куриц, лаем собак.

Мимо меня шли люди, больше похожие на фермеров, которых я видел на Западе, чем на горожан. Мужчина, шедший мне навстречу, с грубым лицом и в широкополой обтерханной шляпе, тяжело толкал перед собой тележку с дровами, две женщины среднего возраста, в чепцах и длинных по щиколотки платьях, обошли меня, бросив при этом на меня удивленные взгляды. Дескать, что этот бродяга стоит посреди улицы? Но уже в следующее мгновенье забыли обо мне, продолжив свой разговор о какой-то Мэри и ее новом платье. Из калитки соседнего дома вышел мальчишка, одетый в рубашку и штаны, явно доставшиеся ему по наследству от старшего брата. Чтобы они не сваливались, он перекинул подтяжки крест-накрест. Тяжелые, разбитые башмаки были ему также явно велики. Скользнув по мне взглядом, он пошел вдоль улицы. Парнишка напомнил мне Тима. Жив ли он? Мотнул головой, отгоняя грустные мысли.

«И чего я стою? Тем более тут так воняет…» – только тут до меня дошло, что этот мерзкий запах идет от животного. Брезгливо сморщившись, я обогнул свинью и пошел дальше. До этого момента я шел вне окружающего меня мира, наслаждаясь свободой и ярким майским утром, но сейчас стал его частью.

Бедность района, в который я забрел, просто резала глаза. Кривые, покосившиеся заборы, мутные, подслеповатые окна, стены домов, изъеденные плесенью, словно проказой. Во всем этом было что-то гнилое, изъеденное болезнью изнутри, умирающее. Это ощущение было настолько ярким, что меня даже передернуло при подобной мысли. Некоторое время я плутал грязными и узкими улочками, пока не вышел на широкую и шумную улицу и словно попал в другую жизнь, где много яркого солнца, свежего морского воздуха, ярко и красиво одетых людей. Разница «там» и «здесь» оказалась настолько разительна, что я автоматически сделал пару шагов назад, отступив в тень здания, чтобы не нарушать великолепия этой красочной картины. Солнце отражалось в каменных плитах тротуаров, отполированных до блеска бесчисленным множеством ног, и в стеклянных витринах магазинов. Его блики лежали на золотых и серебряных часовых цепочках мужчин или переливались в гранях драгоценных камней на прелестных женских шейках. Но солнце было только фоном в этой яркой и сочной картине, так как основой композиции являлись люди, которые не просто шли, а преподносили себя обществу, демонстрируя свое богатство и тем самым теша свое тщеславие.

«Хватит философствовать, – одернул я себя. – Лучше смотри, как тут состоявшиеся люди живут».

И я смотрел, правда, больше на женщин. На данный момент они привлекали мой взгляд не столько красотой и обаянием, сколько пестротой нарядов. Иной раз сочетание цветов прямо резало глаз. Платье одного цвета, накидка с пестрым капюшоном другого цвета, к тому же на яркой подкладке другой расцветки. Вдобавок на всем этом висят разноцветные ленты, бантики, шелковые кисти! И этого еще мало! В руках каждой дамы еще и зонтик яркой расцветки. За этой радугой, состоящей из женской красоты и ярких нарядов, не сразу можно было заметить мужчин, так как те на столь пестром фоне смотрелись в основном серо-синими пятнами, основными цветами сюртуков и брюк. Если к ним добавить белый отложной воротничок, часовую цепь и трость, а к лицу приклеить бакенбарды и ухоженную бородку, то получите полное представление о мужчине второй половины девятнадцатого века, как молодом, так и в годах. Проследив глазами за хорошо одетым молодым джентльменом в сером шелковом цилиндре, изящно, даже с налетом артистизма, играющим со своей тросточкой, я неожиданно наткнулся на его случайный взгляд, брошенный на меня. В нем легко читалась брезгливость и отвращение, и точно так же я недавно смотрел на свинью, лежащую у меня под ногами.

Этот взгляд заставил меня посмотреть на себя со стороны. Рубаха грязная и мятая, пропитанная едкими тюремными запахами, такие же брюки. Стоптанные, разбитые, давно потерявшие свой первоначальный цвет, башмаки. Взгляд уязвил меня, заставил почувствовать себя тем, не кем я был, а тем, как сейчас выглядел. Нищим, бродягой, отбросом. Никогда мне раньше не приходилось испытывать подобного ощущения, и, надо сказать, оно мне сильно не понравилось. Ощущение праздника в душе окончательно сошло на «нет». Мне оставалось только не обращать внимания на подобные взгляды и отстраненно наблюдать дальше за жизнью большого города, но как это сделать, когда каждый взгляд обливал тебя новой порцией брезгливого отвращения.

«Уйти? Ну, нет!» – И гордость заставила меня остаться на месте, но при этом я вступил с ней в компромисс: перестал разглядывать людей и перевел свой взгляд на дорогу. Громадное количество колесного транспорта самых разных конфигураций, двигающегося в обе стороны дороги, было способно поразить любое воображение в первую минуту. Чего здесь только не было! Наемные кэбы и коляски: двуколки, фаэтоны, тильбюри на огромных колесах и собственные выезды. Правили лошадьми, восседая на козлах, как негры, так и белые, одетые по большей части пестро и нелепо. Черные и белые шляпы в сочетании с одеждой черного, желтого, зеленого и синего цвета. Над мостовой стоял грохот обитых железом колес карет и телег, цоканье копыт, ржание лошадей, гиканье и крики кучеров, свист кнутов. Только теперь я обратил внимание на кучи лошадиного навоза на обочинах дороги, а мой нос уловил их «аромат», но уже в следующее мгновение мое внимание привлек остановившийся на противоположной стороне дороги омнибус – городской транспорт девятнадцатого века. Не успел я полюбоваться галантностью кондуктора, помогавшего женщинам сойти с последней высокой ступеньки, как взгляд уловил новую диковинку. Это была карета с неграми на запятках, одетыми в ливреи с золотыми позументами. Проследив ее взглядом, я также заметил злые взгляды и презрительные жесты группки мужчин, которыми они обменялись при виде этой кареты, а, судя по брошенной из толпы грубой и презрительной фразе, брошенной вдогонку экипажу, это был какой-то плантатор с юга. Судя по этому моменту, было, похоже, что даже четыре года, прошедших после окончания войны, не смогли примирить враждующие стороны.

Не успел мой взгляд упасть на экипаж, привлекший мое внимание ярко-желтым цветом, как краем глаза я заметил фигуру полисмена, решительно направляющегося в мою сторону. Нетрудно было предугадать по его строгой физиономии и тяжелой дубинке, которую он мастерски крутил в руке, его дальнейшие действия. Решив не нарываться на неприятности, я развернулся и пошел обратно. Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Полицейский, который прогнал меня, как… бродячую собаку, стоял на моем месте. Это сравнение, пришедшее на ум, окончательно испортило мне настроение. Я выругался по-русски от души, громко и с чувством. Проходившие мимо меня в этот момент люди не поняли ни слова из сказанного, зато, сразу почувствовав агрессию в моем голосе, старались держаться от меня как можно дальше, бросая при этом настороженные взгляды. Заметив их, я криво усмехнулся, после чего двинулся дальше. Еще час тому назад я радовался жизни, а теперь снова был недоволен.

Усмехнувшись несовершенству человеческой души, я несколько успокоился и принялся размышлять: «Ни друзей, ни дома, ни денег. И есть хочется! Может, кого-нибудь ограбить?»

С минуту я прокручивал в голове эту мысль. Вопрос, как у принца датского, у меня не стоял: быть или не быть? В моем положении выбирать не приходилось. Конечно, грабить нехорошо, но, как я понимаю, бог сначала создал человека с его желудком, а уже потом общество, законы и мораль. Да и мои колебания базировались только на том, что подобную работу я считал позором для себя как для личности и как для профессионала. Когда я уже почти уговорил себя, как вдруг неожиданно вспомнил о бывшем доме Доббинсов. Правда, не столько о самом доме, сколько о погребе, в котором хранились продукты.

«Может, там что-то осталось из еды. Да и крыша над головой… Он сейчас должен пустовать. Адрес я знаю. Устроюсь там на первое время. А вот насчет работы… Тут придется подумать. Короче, надо посмотреть, как они тут живут и зарабатывают на хлеб с маслом. Тогда и будем смотреть, к чему руки прикладывать, а пока пойду к дому Доббинсов».

По дороге я продолжал размышлять о возможном будущем. К роли бандита я был более всего подготовлен, к тому же мои тюремные «подвиги» наверняка создали мне определенный авторитет. Когда громилы и убийцы узнали, что я вернул себе память и личность, меня просто завалили предложениями «работы», иметь в тот момент что-то общее с подобными образчиками криминального мира мне не хотелось. Тупые и злобные громилы, которые с детским удовольствием, чуть ли не захлебываясь от восторга, рассказывали, как добивали раненых и упавших на землю врагов, прыгая на них всем весом, и с наслаждением слушали, как трещат их кости. Естественно, что помимо них в криминальном обществе были толковые и сообразительные люди, те же самые главари крупных бандитских группировок, но до них еще нужно добраться. Причем не просто добраться, а заслужить их уважение. Можно, конечно, броситься в другую крайность и попробовать пойти служить в полицию, но, как я слышал, кандидаты там проходят скрупулезные проверки, а значит, есть немалый шанс, что всплывет наружу личность Джека Льюиса.

«Интересно, а есть ли у них бои без правил? Скорее всего, есть! Тоже возможность срубить копейку! Как промежуточный этап. А дальше присматриваться, глядишь и что-нибудь приличное появится. Город большой – значит, и возможностей больше. Не получится здесь, завербуемся на пароход и двинем в Россию-матушку. Дома, как говорят, и стены помогают…» Перебирая возможные варианты своей будущей жизни, я не заметил, как добрался до цели.

Только я подошел к забору, как понял, что лишился крова, на который так рассчитывал. Здесь уже поселилась семья. Женщина, сидевшая на ступеньках крыльца с вязанием в руках, напряженно замерла при виде меня. Мужчина, стоя ко мне спиной, не видел меня, так как в это время выбирал дрова из поленицы. Вот он повернулся лицом к жене, видимо, хотел что-то сказать ей, но, увидев выражение ее лица, резко развернулся в мою сторону. Брови его нахмурились, на скулах вздулись желваки. Единственным, кто не обратил на меня внимания, был малыш, лет четырех от роду. Не замечая ничего на свете, он все так же увлеченно продолжал гоняться за громко раскудахтавшимися курицами.

«Куда мне теперь идти? Может, обратно в тюрьму попроситься? Ни дома, ни денег, ни работы – неплохое начало для новой жизни! Может, опять податься на Дикий Запад, банки грабить?» – пока я иронизировал над собой, мужчина медленно, с опаской, подходил ко мне. Молодой, лет тридцати, с простым лицом, на котором большими печатными буквами было написано: мне страшно. Чувство разочарования сменилось интересом к его непонятному и странному поведению, тем более что торопиться мне было некуда. Мужчина, остановившись в двух метрах от забора, вдруг неожиданно начал жестикулировать руками, показывая, чтобы я уходил. Я смотрел на него, ничего не понимая.

«Он что, глухонемой?»

Но в следующую секунду тот неожиданно заговорил.

– Ты, Джон?! Да?! Джон?! – его голос был напряжен. – Уходи!! Уходи, Джон!!

Только теперь до меня дошло, что он меня знает как сумасшедшего, а также знает, что я здесь жил. Так почему он меня боится? Стоп! Наверное, он слышал, что меня посадили в тюрьму. Теперь все стало на свои места: бывший зэк, к тому же еще и ненормальный.

«Но чего он так глотку рвет?! Как у него самого в ушах не звенит? А в желудке как бурчит. Есть хочу! Стоп! Есть идея!»

– Пожрать дашь? Тогда уйду.

Если бы в этот момент разверзлась земля и из трещины, окруженный огнем, появился дьявол, на мужика бы, наверно, не так подействовало, как мои слова. Его глаза расширились до предела, челюсть отвисла. Похоже, он даже не понял, что я сказал. Ухмыльнувшись, я настроился на представление, как из-за спины мужа раздался звонкий женский голос:

– Мистер… Джон, если вы не сильно торопитесь, мы могли бы пообедать вместе. Правда, без особых разносолов, но как говорится, что есть, то и будем есть.

Тут у ее мужа кончился столбняк. Челюсть стала на место, после чего он почти умоляюще простонал:

– Мэри, ты что не понимаешь, он…

– Это ты не понимаешь, Дикки. Ведь он же здесь жил. Мы не можем его просто так прогнать. Это нехорошо, не по-христиански. К тому же ты сам слышал, как соседка Милли Купер сказала, что Джона забрали в тюрьму ни за что. Когда маленькая Луиза очнулась, она все рассказала полицейским. Милли наш констебль так сказал: он не виновен. Как ты думаешь, почему Джон здесь стоит, Дикки?! Потому что его освободили!

– Мэри, ну что ты такое говоришь?! Ничего я такого не думал! Просто думал, что он сумас… а он… – он бросил на меня новый испуганный взгляд. – Я хотел сказать… Нет, я не то хотел сказать… – Тут он окончательно запутался и замолчал, медленно наливаясь краской. Мне пришлось прийти к нему на помощь.

– Все нормально, Дикки. У меня действительно было не все в порядке с головой, но сейчас все в норме. Хотя не совсем. Наверно, я все-таки болен, – Дикки только что начавший расслабляться, снова насторожился, а я продолжил: – У меня в животе сильно бурчит. Как ты думаешь, это не очень опасно?!

Дикки попытался сохранить серьезный вид, но Мэри за его спиной уже смеялась во весь голос. Муж не выдержал и засмеялся вслед за ней. К ним подбежал малыш, привлеченный смехом родителей, и решил не отставать от них. Чтобы не выбиваться из общей картины, я тоже немного посмеялся.

– Ха-ха-ха! Заболел! В животе бурчит! Заходи, Джон!

После двух мисок мясной похлебки со свежим хлебом я почувствовал себя намного лучше. Мэри стала укладывать ребенка спать, а мы с Дикки вышли во двор и сели на лавочку.

– Что ты теперь будешь делать, Джон?

– У меня такое ощущение, словно я заново на свет появился. Может, ты мне что подскажешь, Дикки?

Тот замялся. Я уже понял характер этого человека. Честный, откровенный, доверчивый. Таких обычно зовут простаками именно те люди, которые обманывают и манипулируют ими. Нетрудно было понять, в каком направлении сейчас думает Дикки. Он боялся того, что Джон захочет остаться у них, и сейчас думал, в каких словах ему отказать.

– Послушай, Дикки, я не собираюсь претендовать на ваш дом. Даже в мыслях не было. Просто я в растерянности. Я как бы снова начал жить… – тут я сделал паузу, давая домыслить ему остальное.

Дикки просиял. У него не требуют, его – просят, а значит, он должен проявить свое великодушие.

– Джон, Джон. Подожди. Тебе ведь некуда идти. Ты мог бы несколько дней, даже неделю, поспать в сарае, пока не найдешь себе место. У нас есть лишний матрац и одеяло. Как тебе?

– Спасибо тебе большое.

– Отлично. Я думаю, что Мэри будет со мной согласна. А вот насчет работы… Тут сложней. Город переполнен. Много приезжих. Каждый день пароходы привозят все новых и новых людей. Я работаю в порту грузчиком, поэтому часто вижу, как цепочки людей сходят по трапам пароходов на землю. Иногда думаю, что это все люди с того конца света решили переселиться в Америку. Неужели они не могут найти работу у себя дома? Вот и ты приехал… Ладно, забудь. Я вот что подумал: когда приходит много судов в один день, бригадир берет двух-трех дополнительных человек на несколько дней, а то и на неделю. Так что, пойдем завтра вместе, может, тебе повезет. Если же нет, попробуешь найти что-то сам.

– Отлично! Ты настоящий друг, Дикки!

Тот снова покраснел, но уже от удовольствия.

– Джон, расскажи мне о России. Я слышал, что у вас большую часть года очень холодно и медведи по улицам ходят.

Еще за обедом меня спросили, откуда я родом и чем занимался. Я сказал, что родом из России, решил посмотреть мир, а по приезде в Америку сразу подался на Запад. Был ковбоем, немного шерифом, короче все понемножку. Заработал денег и решил вернуться в Нью-Йорк, а тут меня заманили в ловушку нехорошие люди. Разбили голову и ограбили. Супруги расчувствовались чуть ли не слез. В итоге: хорошее отношение, на неделю крыша над головой и возможность получения работы. Только я начал рассказывать, как пришла Мэри, чтобы тоже послушать. После того как я закончил свой рассказ, хозяйка решила, что мужчины достаточно побездельничали и определила нам фронт работ. Я колол дрова, а Дикки чинил калитку. Мне понравились эти люди. Простые и честные. Рубя дрова, я слушал, как перешучиваются Мэри и Дикки, и мне стало завидно их простому бесхитростному счастью.

«Сколько я потерял в жизни… Хотя почему потерял? Ты еще ничего и не находил, парень! Тебе сейчас не больше двадцати четырех лет. Значит, вся твоя жизнь еще впереди!»

Утром солнце еще только взошло, а мы уже были на полпути к порту, а впереди, в утреннем тумане, уже был виден самый настоящий лес из корабельных мачт. Только на некоторых судах весело хлопали на ветру паруса, а еще на двух кораблях, когда мы подошли поближе, стали видны фигурки матросов, убиравших паруса. Среди мачт торчали грубые и закопченные трубы пароходов, смотревшихся неуклюже на фоне изящных обводов парусных судов. Чем ближе мы подходили к территории порта, тем больше рос шум и движение на улицах. Целые колонны повозок и фур шли в обе стороны, грохоча колесами по каменной мостовой. В самом порту к ним прибавился лязг лебедок, ржание лошадей, крики и ругань докеров и матросов. Через минуту мне уже было не до любопытных взглядов по сторонам, все мое внимание уходило на то, чтобы не отстать от Дикки в лабиринте штабелей досок, сложенных в горы ящиков, корзин и кулей.

С работой мне повезло сразу. Бригадир посмотрел на мои плечи и руки и согласно кивнул головой. Я получил то, что хотел, но когда к обеду начало ломить спину и задрожали руки, я уже не считал, что мне так уж здорово повезло, как утверждал Дикки. Правда, мне хватило двух дней, чтобы втянуться, а вот с людьми из бригады у меня контакта не получилось. Большинство из них смотрело на меня, как на пустое место. Сегодня он есть, а завтра – нет, но кое-кто бросал на меня злые взгляды: дескать, понаехали, сволочи! Хорошего человека куска хлеба лишаете! В какой-то мере они были правы, Нью-Йорк был перегружен людьми, которые прибывали со всех концов света, и естественно, что работы на всех не хватало. Только половина из них уезжала в глубь страны, а вот другая половина пыталась устроиться в самом городе. Не найдя ничего, проев последние деньги, люди начинали метаться, хватались за любую работу, лишь бы хоть как-то прокормиться.

– Тут своим не хватает работы, а еще эти прутся, – пожаловался мне Дикки в первый же день, когда мы возвращались с работы.

Его слова подтверждали ежедневно десятки людей, приходившие с просьбой о работе. Видя такое дело, я решил поговорить с бригадиром насчет постоянной работы, как вдруг на пятый день, прямо с утра, мне и еще двоим временно нанятым рабочим, было объявлено, что мы сегодня работаем последний день. Настроение упало. Я снова стал перед проблемой, как жить дальше.

«Похоже, осталась одна дорога – в бандиты».

Отработав около трех часов, я остановился, чтобы вытереть пот, градом катившийся с меня, как за спиной послышались шаги. Только я начал оборачиваться, как в следующий момент получил сильный тычок в плечо. С трудом удержавшись на ногах, резко развернулся. Передо мной стоял бригадир, а за его спиной высился верзила с красной пьяной рожей. От обоих пахло виски и табаком. Верзилу я видел уже второй раз. Его мне показал Дикки, он же и рассказал мне, что он тот, кто своего рода является надзирателем за работой в порту от банды Мясника Томаса Пила, которая контролировала эту часть порта.

– В чем дело, бригадир?

– Он еще спрашивает?! – оскалился тот. – Тебе за что, крыса ты вшивая, деньги платят?! Ты, мать твою…

Мне бы сказать: «Извините, сэр», – и быстро приняться за работу, но не тот у меня характер. Не приучен он к смирению и покорности.

– Пасть заткни, урод, и иди куда шел!

– Что?! Что ты сказал?! Уволен!! – возмущение бригадира было неподдельным. – Ты не получишь ни цента, даже если на коленях ко мне приползешь!

– Так это совсем другое дело! – своеобразно прокомментировав заявление своего бывшего начальника, я резко и сильно ударил его в челюсть. Не успел бригадир рухнуть на землю, как на меня кинулся бандит. Я посчитал его за обычного громилу, за что и поплатился, пропустив резкий удар по ребрам. Пьяница на удивление легко двигался и довольно профессионально умел наносить удары. Несколько минут я только и делал, что уходил от его атак. У меня болели ребра, ныла скула и в кровь были разбиты губы. Дрался бандит хорошо, но очень быстро выдохся, да и виски сыграло свою роль. Пары точных ударов в корпус вполне хватило, чтобы сломать его защиту, ну, а точку в нашей схватке поставил мощный удар в челюсть. Отлетев на пару шагов, верзила с глухим стуком рухнул на утоптанную землю. Бригадир, уже поднявшийся на ноги и напряженно следивший за нашей схваткой, побледнел, явно не зная, что ему теперь делать. На его лице явственно читался страх за свою дальнейшую судьбу.

– Ну что, козел, мать твою… берешь меня обратно на работу?

Я был возбужден и поэтому особо не следил за своими словами. Бригадир только тупо смотрел на меня, никак не реагируя на мои слова.

– Не слышу ответа! – рявкнул я, демонстративно сжимая пальцы в кулак и делая шаг к нему.

– Что?! Да. Да! Конечно, беру, – испуганно забормотал тот, отступая от меня и оглядываясь по сторонам, словно в поисках пути для бегства.

– О-ох! – нокаутированный бандит приподнялся на подламывающихся руках, тяжело помотал головой. Было видно, что мир еще плывет перед его глазами. Я знал подобное состояние, поэтому мне не трудно было представить, как тот себя чувствует.

– Ну что, бригадир, я принимаюсь за работу, как ты просишь. Да не стой ты столбом, лучше приятелю помоги подняться.

Тот, с излишней суетливостью, стал поднимать с земли плохо соображающего бандита. Собравшиеся зеваки, в основном матросы с кораблей, до этого комментирующие особо острые моменты поединка, тут же переключились на истекающего потом бригадира, пытающегося удержать на подгибающихся ногах бандита. Смех, презрительные клички, грубые насмешки полетели в него со всех сторон.

«Блин! Что я наделал?! – только сейчас я понял, что, забывшись на какое-то время и дав волю кулакам, все испортил. – Я лишился работы! Не получу денег! И меня бандиты за своего подельника под пресс пустят! Бежать?! А что еще тут придумаешь?!»

Оглянулся по сторонам. Толпа потихоньку рассасывалась. Ни полиции, ни бандитов пока видно не было. Я уже был готов бежать, как вдруг увидел Дикки, стоявшего в стороне от бригады, с глазами побитой собаки, и мне стало плохо. Привыкший отвечать только за самого себя, я совсем забыл о человеке, которого считал случайным знакомым.

«Мать!.. Как я про него забыл! Не себя, я его подставил! Эта жирная сволочь, бригадир, отыграется на нем за все. Выгонит с работы! А ведь бандиты могут и на нож поставить! С этих уродов станется!»

Пока я пытался найти выход из ловушки, в которую сам себя загнал, народ разошелся. Грузчики, до этого стоявшие и наблюдавшие за происходящим, торопливо пошли к грузовому трапу парохода, за ними с несчастным лицом потянулся Дикки. Я снова огляделся. Бригадира, вместе с так и не пришедшим в себя бандитом, уже не было видно. Уходить или остаться? Я остался. Далеко не любитель играть в благородство, но в подлецах себя я никогда не числил. Принялся за работу, как будто ничего не случилось, но если раньше в бригаде слышались соленые шутки, насмешки и ругань, то теперь люди работали молча, сосредоточенно, с угрюмым видом. На лицах не появлялось обычной гримасы облегчения, даже тогда, когда они сбрасывали груз с плеч. Их можно было понять. Избили члена банды. Сейчас приедут его дружки и начнут разбираться. Но только ли с ним? А если их посчитают заодно вместе с ним? Изобьют и вышвырнут с работы! Как тогда жить? Все это легко читалось на напряженных лицах. Не легче было и мне. Ожидание бандитской расправы висело надо мной дамокловым мечом.

Наступило время обеда. Мы с Дикки расположились на штабеле досок, постелив вместо скатерти кусок беленого полотна. Четыре ломтя серого хлеба, четыре яйца, по паре репок и лук. Я ел не спеша, тщательно прожевывая пищу, изредка бросая взгляды по сторонам. Дикки, взвинченный до предела, ужом крутился на месте и не ел, а просто давился, пытаясь запихнуть еду в себя. Еще во время работы парень пытался шутить, пару раз заговаривал с докерами, но, наткнувшись на явное нежелание общаться, замолк окончательно. Хотя мы сидели вместе с бригадой, но в то же время нас отделяла от них невидимая стена. Нас старались не замечать, уже не говоря о том, чтобы переброситься словом. Дикки, не зная, как себя вести со мной, старался молчать, а когда я его спрашивал, несложно отвечал, причем старался смотреть в сторону. Старался подражать поведению остальных, но у него это плохо получалось. Так мы и сидели, пока из-за штабеля досок неожиданно не вынырнул бригадир. Увидев нас, он злорадно оскалился и закричал:

– Тут они!

Дикки при его виде совсем перестал есть. Опустив руки, он обреченно смотрел на медленно подходящих к нам трех человек. Вернее сказать, трех бандитов. Одежда темных тонов. Брюки, заправленные в сапоги. Длиннополые сюртуки. Шляпы. Остановившись в двух метрах от нас, троица замерла, разглядывая нас с Дикки. Я встал и в свою очередь стал разглядывать пришедших. Бандит, стоящий впереди, видно главный из них, имел лицо ожившего скелета. Образ подчеркивали глубоко посаженные глаза, впалые щеки, большие залысины и маленький, почти безгубый рот. Правда, при всей своей резко отталкивающей внешности имел жилистую и мускулистую фигуру бойца. Один из двух бандитов, стоящих за его спиной, был типичным образчиком телохранителя. Большой рост, широкие плечи и грудь, а бицепсы просто распирали рукава сюртука. По всему было видно, что он большой любитель помахать кулаками, зато на другого бандита, худого и длинного, я бы и цента не поставил, как на кулачного бойца. Если верзила рядом с ним стоял неподвижно, как вросшая в землю скала, то этот переминался с ноги на ногу, а его взгляд, как и руки, постоянно находился в движении. Грязные пальцы ни секунды не оставались на месте, то без надобности трогая большие роговые пуговицы, то сминая лацканы сюртука. Мерзкая, противная личность. Такого, как увидишь, сразу бить хочется. С минуту мы мерили друг друга со «скелетом» взглядами, пока тот, скривив губы в усмешке, не спросил меня: