Текст книги "Маркиза Бонопарта"

– Верно ли слышала я, Петр Петрович, – продолжила Орлова прерванный появлением Анжелики разговор, – будто шлет Наполеон к нашему главнокомандующему посланца? Если не секрет – расскажи…

– Секрета нет никакого, – ответил Коновницын охотно. – Разговор о том завел маршал Мюрат на аванпостах. Он ведь там, Анна Алексеевна, с Михаилом Андреевичем твоим с завидным постоянством встречается и всё разговоры ведет. Часами…

– Если б то не маршал Мюрат был, а какая парижская девица, то я бы и приревновала, – скупо улыбнулась Орлова. – А уж к маршалу Мюрату – не стану. Знаменит как никак. Напишет потом Мишель в мемуарах…

– Как съедутся, – вступил в разговор Ермолов, – что тебе два помещика в отъезжем поле. И все говорят, говорят… И скажу тебе, Анна Алексеевна, по правде: не всегда француз в хвастовстве первенство одерживает. Наш Мишель тоже не отстает. По обоим ним новую моду определять можно. Мюрат – он же страсть как тряпки любит. Мне так Лешка Бурцев говорил, он там завсегда в свидетелях, Мюрата на мушке держит, чтоб чего не вышло. Вот мчится Мюрат – аж в глазах рябит. Прям завзятая кокотка – каждый день в новом костюме. Одни глазетовые[26]26
  Глазет – разновидность парчи, блестящая шелковая ткань с металлической нитью.


[Закрыть] штаны чего стоят, – Ермолов захохотал. – Сапоги то красные у него, то зеленые. Одно слово, Анна Алексеевна, заморская птица этот Мюрат.

– Ну а что ж Михаил Андреевич? – в серьезных темно-голубых глазах Орловой промелькнул смешок. – Что-то я у него глазетовых штанов не припомню…

– Нет, наш сурово выглядит, – ответил Коновницын, – с достоинством. Всегда в парадном мундире со звездой. На шее – три шали персидские: красная, зеленая и оранжевая. А скачет – словно хвост жар-птицы развевается…

– Помню я эти шали. В Бухаресте турки ему подарили. Только три-то зачем сразу? – вспыхнула Орлова, и на лице ее загорелся румянец. – Жарко же.

– Так то ж для форсу, Анна Алексеевна, – снова подал голос генерал Ермолов. – И скажу вам от души, со всем этим форсом третьего подобного Мюрату и нашему Милорадовичу в обеих армиях не сыщешь…

– Так вот на днях Мюрат этот прикатил и, пощелкивая шелковой плеточкой по зеленым сапогам, сообщает: мол, приедет к нему на аванпосты посол ихнего императора, хотел бы с главнокомандующим поговорить…

– А кто же послом будет? – поинтересовалась Елена Голицына, до того усердно нажимавшая на рябчиков.

– Мюрат и сам не знает, похоже. Но намекнул, что кто-то из бывших послов в Петербурге.

Услышав это, Анжелика едва не поперхнулась, сердце ее дрогнуло.

– А их там всего двое было: либо Коленкур, либо Лористон.

– Вот бы на Коленкура посмотреть, – проговорила Елена мечтательно. – Я же в Петербурге не жила тогда, а все дамы, кто встречал его, восхищались: «Ах, Коленкур! Ах, Коленкур!» Говорят, красив очень и любезен невероятно. Верно? – Она обратилась к Анне: – Ты же знала его?

Бросив взгляд на Анжелику, Орлова не ответила Голицыной.

– Да куда уж любезнее Мюрата, – хохотнул Коновницын.

– А когда ж известно станет, кто приедет-то? – снова спросила Голицына. Видно, известие о приезде французского посла задело ее за живое.

– Да скоро уж, – ответил ей Ермолов. – Мюрат все и скажет…

Дверь в горницу опять отворилась. Все обернулись. На пороге появилась княгиня Лиз в длинной бархатной накидке, подбитой мехом черной лисицы, и поприветствовала всех. Улыбка на ее бледном лице показалась Анжелике натянутой.

– Лиз, ты отужинаешь с нами? – предложила ей Орлова.

– Нет, благодарю, извините, господа. У меня болит голова, – ответила Потемкина и прошла в соседнюю горницу.

* * *

Когда ужин закончился, генералы попрощались с дамами, отправившись выкурить трубочку в штабной «клуб», который сам собой образовался в покрытом изнутри сажей небольшом овине на дворе Главной квартиры. Там обычно собирались офицеры: попить чайку, или чего покрепче в мужской компании, приходили покалякать вестовые и адъютанты Кутузова, а также все приезжающие в армию и привозившие свежие новости из Петербурга.

Последней такой новостью оказалось то, что император Александр присвоил генералу Кутузову за Бородинскую баталию звание фельдмаршала и шлет в Тарутино своего генерал-адъютанта князя Волконского с указом. Весь лагерь обсуждал это. Но для французской маркизы куда важнее оказалось известие о том, что не русский, а французский император Наполеон собирается направить к Кутузову посла, и им вполне может оказаться Арман де Коленкур.

Анжелика разволновалась. После ужина она попросила у Анны Орловой разрешения переночевать в их избе. Как обычно, сдержанная и строгая дочь князя Орлова не спросила у маркизы, чем вызвано такое желание, только вскинула в легком удивлении холодные темно-голубые глаза, а потом отвела Анжелику в небольшой, но теплый чулан, располагавшийся недалеко от входа, в сенях.

– К сожалению, более отдельного помещения у нас не имеется, – проговорила она. – А стеснять вас, маркиза, нам не хотелось бы…

Чулан вполне устроил Анжелику. Изба топилась по-черному, а дым выходил в основном через несколько окошек, проделанных в верхней части чулана, – от того стены в нем были темны и прокопчены. Кроме походной кровати, не существовало никакой мебели. Глиняный пол устилала солома, которую для Анжелики покрыли конской попоной. По наросту сажи шустро бегали черные блестящие тараканы. Но они бегали везде, даже по карте боевых действий у главнокомандующего – никуда не денешься.

Анжелика запалила свечи, закрыла на засов дверь и улеглась на сложенные в несколько рядов на сколоченных досках одеяла – их Орлова велела постелить специально для маркизы, и все они оказались роскошны: голубые бархатные расшиты серебром и подбиты горностаем, пурпурные в золоте – на мехе черно-бурой лисицы. Анжелика вспомнила передававшиеся из уст в уста рассказы о богатстве Орловой – похоже, они соответствовали действительности, хотя Анна так легко отказалась от него ради любви к генералу Милорадовичу. Как и многое другое у русских, Анжелика с трудом понимала ее.

Закутавшись в мягкий, теплый мех, Анжелика улеглась на походной кровати, глядя, как трепещет пламя свечей в канделябре над ее головой. Мысли маркизы унеслись далеко. В полудреме ей вспомнился окаймленный пальмами янтарный песок в Ницце, темно-синее море, ласково набегающее волной на берег. Где-то вдали, у горизонта, силуэты кораблей… В легком белом платье, открывающем теплому южному ветру шею и руки, она бежит по песку, почти не касаясь его ногами, и тот же ветер-шалун бросает ей в лицо ее шелковистые золотые волосы… Она летит к нему… Хотя его еще не видно, но ясное ощущение, что Арман – здесь, он – рядом, не оставляет ее. Единственное желание охватывает все существо маркизы – дождаться его, прижаться к горячему телу, пусть даже он и оттолкнет ее. И вот он появляется – в генеральском мундире с золотым шитьем. Он не отталкивает ее. Он раскрывает руки и изо всех сил прижимает ее к себе, едва она подбегает. Они так близки, что Анжелика чувствует, как против воли слезы вот-вот хлынут у нее из глаз… О, это – чудо, небесный дар, благословляющий их обоих стойко перенести удары судьбы. Взглядами, любовными жестами они передают друг другу неослабевающее свежее чувство…

Ах, если бы все это было не сном, а явью! Сердце заныло болью – маркиза вдруг ощутила такой прилив тоски, что ей захотелось, не дожидаясь утра, прямо среди ночи, сесть на Звезду и скакать в Москву, к нему, к Арману. Ей даже показалось, что она простила его. Она совершенно простила его. Ведь все что было – то давно прошло…

– Его величество шлет к нам в Тарутино князя Волконского, – четко услышала она за стеной голос княгини Лиз, и это сразу вернуло Анжелику к действительности, – Александр настоятельно желает знать, почему теперь, когда боевые действия временно прекратились и организация госпиталей не требует моего постоянного присутствия, я все еще задерживаюсь в лагере. Вручив главнокомандующему указ императора на этот счет, Волконский вернется в Петербург, и мне, Анна, приказано, – она выделила последние слова, они прозвучали трагически, – вернуться вместе с ним…

– И ты вернешься? – спросила слегка приглушенно Орлова.

Лиз помедлила с ответом:

– Да…

– Он знает?

– Я сказала ему сегодня…

– Двенадцать лет, Лиз, – в голосе Орловой явно проскользнул упрек. – Ты держишь его при себе двенадцать лет. Ты просто погубишь его жизнь.

– А что я могу поделать, Анна? – воскликнула Потемкина. – Ты полагаешь, что если я открыто сделаю свой выбор и извещу о нем императора, он мне позволит жить так, как я того желаю? Да он сошлет его в Сибирь, а меня… даже не выпустит к нему. Мука станет еще тяжелее. Не будет ни блестящей карьеры, ни Петербурга – ничего, ты сама знаешь.

– Ты просто не так уж сильно любишь его, Лиз, – возразила ей спокойно Анна, – тебя тешат его чувства, потому что он молод и красив собой. Но ты всегда помнишь, что император – это император, и ни за что не согласишься, чтобы Александр окончательно разлюбил тебя. Ты раздуваешь каждую искру его давнего чувства. Впрочем, – Анна вздохнула, – вы оба, ты и Его благословенное Величество, поступаете одинаково: не получив возможности в юности соединиться навсегда, вы мучаете тех, кто любит вас, но ни за что не отпустите друг друга до самой смерти… Он также поступает с Нарышкиной. И кстати, с Ее Величеством императрицей, которая только в том и виновата, что не в то время и не туда попала…

– Ты не права, Анна, – возразила Потемкина, но не очень уверенно.

– Я – права, – ответила та. – Когда любишь – не думаешь о последствиях, действуешь по велению сердца, а там – хоть трава не расти. Все мы русские – таковы, головой платим за милых своих. Если бы я прикидывала да раздумывала, ты думаешь, я бы отказалась от отцовского наследства и пошла бы в монастырь только ради того, чтобы не предать Мишеля. Но я уверена, мой отец поступил бы так же. Он нисколько не дорожил тем богатством, которым его наградила твоя мать…

– Вы – русские, вполне возможно, так и поступаете, – недовольно возразила ей Лиз. – Но я – наполовину немка, не забывай. И мне до вас далеко… Хоть моя мать, немецкая принцесса, став русской императрицей, понимала наш народ куда лучше прочих русских же…

– Я не про то говорю, Лиз, – примирительно заметила Орлова. – Я лишь хочу сказать, что ты не любишь его так, как я Мишеля, потому и делаешь все с оглядкой. Тебе не хочется жертвовать собой, Лиз. А он… Он многим уже пожертвовал. И пожертвует еще. Всем тем, что у него имеется. В частности, и жизнью…

– Так что же мне делать, Анна? – спросила Потемкина грустно. – Не ехать в Петербург?

– Не знаю, – вздохнула та. – Наверное, сначала – все решить для себя и разобраться в собственном сердце. От чего-то отказаться… Но я не думаю, Лиз, что ты решишься отказаться от императора. Тем более что сам император теперь легко бы смирился с этим.

Голоса за стеной стихли. Где-то за печкой замурлыкал, запел свою песенку кот. Забыв о Коленкуре, Анжелика размышляла над тем, что услышала. Из всего выходило, что возлюбленным княгини Лиз, ради которого она приехала в армию и оставалась столь долго, рискуя вызвать неудовольствие императора, был вовсе не князь Багратион, как думала французская маркиза прежде, а кто-то другой. Имени ни Лиз, ни Анна не назвали в разговоре. Но как-то само собой Анжелике вспомнилось помрачневшее лицо графа Анненкова накануне вечером, его холодность и скрытая раздраженность… Вспомнился театр в Петербурге, княгиня Лиз в ложе и при ней – молодой офицер в алом гусарском доломане… Неизвестный поклонник, который сопровождал карету Лиз до Таврического сада, а потом пересел в нее… Неужели? Алексей Анненков – соперник императора и возлюбленный княгини Лиз? Это просто невероятно, чтобы между собой могли соперничать молодой гусар и всесильный император!

От всего услышанного решение маркизы вернуться к французам, и поскорее, только укрепилось. Подложив под голову горностай и почти до подбородка укрывшись мехом чернобурой лисы, маркиза уже представляла себе, как она появится перед Коленкуром в поверженной Москве, но тут же былые сомнения снова охватили ее. А как ее встретит Арман? Он наверняка спросит ее, почему она не вернулась сразу. Он конечно же предположит, что оставалась она здесь неспроста. Снова начнутся подозрения, ревность. Будучи послом в Санкт-Петербурге, Коленкур хорошо знает русское светское общество и его щеголетоватых франтов… Он не поверит ни за что, будто Анжелика оставалась… А собственно, почему она оставалась? И так ли уж не прав будет Коленкур, приревновав ее к Алексею Анненкову?

Размышляя над этим, Анжелика решила действовать осторожно и начать со своих братьев. Ее действительно волновало, как чувствует себя Пьер и как перенес ранение Александр. Потому она решила использовать встречи на аванпостах маршала Мюрата и генерала Милорадовича, о которых рассказывали за ужином генералы, и передать через Мюрата письмо своим братьям, в тайной надежде, что говорливый Мюрат конечно же не утерпит и сообщит Коленкуру в ставке, что она нашлась. Как поступит Арман? Анжелике очень хотелось бы, чтобы граф первым предпринял какие-либо шаги, – тогда ей намного легче будет вернуться к нему…

Успокоенная правильным, как ей казалось, решением, маркиза заснула под утро. Проснулась она оттого, что в дверь чулана постучали и княгиня Анна пригласила ее к завтраку.

Решив написать Мюрату через генерала Милорадовича, проще всего, казалось, было обратиться к Анне за посредничеством. Но маркиза побоялась сделать это. Она не могла даже предположить, как отнесется Анна к ее просьбе, и опасалась, что княгиня не постесняется ей отказать. Анжелика предпочла дождаться Бурцева, который время от времени приезжал к главнокомандующему с донесениями Милорадовича. Вот его она и попросит отвезти ее просьбу командующему арьергардом. С Бурцевым Анжелика чувствовала себя не так скованно, как с обеими знатными русскими дамами.

На накрытом к завтраку столе пыхтел самовар. Выпив чаю с еще теплыми – с пылу с жару – пирогами, Анжелика поблагодарила княгиню Орлову и направилась в канцелярию при штабе армии к уже знакомому ей генералу Коновницыну.

* * *

За несколько недель стоянки в Тарутино русская армия хорошо обжилась на новом месте. Прежде все обмундирование солдат и офицеров носило следы Бородинской битвы – порванные мундиры, обгоревшие головные уборы, – теперь же всех одели в новенькое. У офицеров появилось прежнее петербургское щегольство. В армию со всех концов страны везли кто что только мог: масло, мед, крупу, яйца. Приходили пополнения, доставлялись снаряды и порох. С самого раннего утра ржали кони, звонко перекликались кузнечные молоты – это полковые кузнецы ковали подковы, обивали железом колеса, стучали топоры, слышались крики торговцев…

Подойдя к избе, занимаемой канцелярией армии, Анжелика поморщилась – из открытой настежь двери валил густой черный дым. Денщик генерала Коновницына топил печь и готовил для всей канцелярии завтрак. Прикрыв нос платком, чтобы не чихнуть, Анжелика поднялась на крыльцо и, войдя в избу, попросила у генерала несколько листов бумаги, а также перо и чернила.

Вернувшись к себе, она заперлась в чулане и, набросав свою просьбу генералу Милорадовичу, долго сочиняла, как ей изложить свои злоключения старшему брату, а потом еще дольше мучилась над тем, писать или не писать Арману. В конце концов решилась написать. Написав же – сразу испугалась и хотела порвать в клочки, но остановила себя. Снова идти к генералу и просить еще бумаги она сочла неловким. Генерал и так поинтересовался, зачем это очаровательная маркиза берет столько листов сразу, и пошутил, не собирается ли мадам написать на досуге свои мемуары о встречах с Бонапартом и размышления о Бородинской баталии. «Очень интересно было бы послушать, – пояснил он. – Дамский взгляд на войну».

Теперь оставалось только дождаться Бурцева. В ожидании Анжелика несколько дней подряд заглядывала в «секретную квартирмейстерскую канцелярию», как именовали молодые офицеры овин во дворе Кутузовского дома, где проводили свои собрания. Она знала, что, передав донесения и получив новые указания от фельдмаршала, Бурцев обычно засиживается здесь допоздна. Маркиза волновалась, не столкнется ли она в «клубе» с графом Анненковым – ведь при штабе Кутузова у Алексея водилось немало дружков. Тот же Саша Голицын, к примеру.

Обида маркизы на красивого русского полковника, который столь холодно оценил ее заботы о нем, еще не улеглась и теперь ощущалась даже острее, чем прежняя неприязнь к Коленкуру. Оставаясь наедине с собой в своем тесном и темном чулане, она нередко спрашивала себя, почему? Почему ее так задело невнимание Анненкова, что буквально душило до слез?

Анжелика не могла не признать, что если еще накануне Бородинской баталии она лишь искала в молодом ротмистре «лекарство» от тоски по Коленкуру, то в тот момент, когда Алексей на флешах бросился под ядро, закрыв собой Сашу Потемкина, он заслонил собой не только сына княгини от смерти, он заслонил для Анжелики Армана… Да, он заслонил его! Геройство русского офицера произвело огромное впечатление на маркизу. «И как же теперь ты отправишься к Коленкуру в Москву? – иронизировала она над собой. – Будешь взирать с Кремлевской стены на русский лагерь и думать о русском гусаре? А ведь он еще в театре задел твое сердце…»

Даже написав Арману полное самых нежных выражений письмо, Анжелика гораздо чаще ловила себя на мыслях об Анненкове, чем возвращалась ими к Арману… Однако Анненков в овине не появлялся. Она вообще больше ни разу не увидела полковника в русском лагере. А вездесущий Сашка Голицын сказал ей, что Алексей вполне поправился и занимается комплектованием своих гвардейцев где-то у соседней деревни Леташевки… Анжелике очень хотелось поехать в эту труднопроизносимую Леташевку, чтобы посмотреть на полковника хотя бы издалека, но она сдержалась.

Офицерский «клуб», который теперь часто посещала Анжелика, представлял собой низенький домик без окон, чем-то напоминавший чулан маркизы, но намного просторнее. Официально здесь проживал комендант Главной квартиры полковник Ставраков, а на деле дневали и ночевали все, кому не лень. В овине не было уже печи, но даже ночью и рано утром здесь не страдали от холода – курились бесчисленные трубки, заваривались и разливались бесконечные чаи, и Анжелике оставалось только удивляться, сколько же можно… За чаем штабная молодежь и всякий заезжий-приезжий вели долгие беседы о том о сем. И Анжелика, вспоминая свой давний визит в Петербург, теперь с удивлением признавалась себе: напрасно она считала прежде, что русские очень похожи на французов. Возможно, в танцевальных залах и на торжественных приемах они и соответствовали ее прежним представлениям, но на деле просто не походили ни на кого! Взять хотя бы этот чай с бараночками… Тем не менее Анжелику принимали здесь радушно, наперебой ухаживали, но первенствовал над всеми конечно же ротмистр Голицын.

Бурцев появился только через четыре дня после того, как Анжелика дрожащей рукой составила свои послания. Подходя к овину, когда уже почти стемнело, маркиза услышала его тенорок, которым тот выводил частушки.

– Я гляжу, господа, вы все в трезвенники здесь записались, – заговорил он с кем-то насмешливо. – А у нас на аванпостах казаки чаи не пьют, все вишневку норовят или сливянку… С Дона навезли.

– Так ты бы и нам доставил, – ответили ему.

– А ты думал – нет? Казаки – народ не жадный, да и мы, гусары, – тоже! Разливай…

– Вот это дело!

Заметив Анжелику, Бурцев радостно приветствовал ее:

– Как поживаете, мадам? Наше почтение, – он легко перешел на французский, ловко разливая из большой деревянной бутыли по чаркам напиток, пахнущий медом и ягодами. – Не хотите ли отпробовать казацкого угощения? Крепковато, правда, для дам, но такого вы в Париже не попробуете. Хотя, я думаю, Бонапарт в Москве уже откушал…

– С удовольствием, – согласилась Анжелика, усаживаясь рядом с ним.

– Слышь, Бурцев, – окликнул того Сашка Голицын. – Расскажи, чего там Мюрат-то…

– Мюрат-то? – рассмеялся Лешка. – Мюрат, ребята, – это картина, одно слово. Поляком тут заделался: шапочку с пером нацепил. Скачет, и все нашему Михайле Андреевичу свистит: «Как бы это нам, месье женераль, защитить французских фуражиров от поэт-партизан и его взбалмошного народа?» Уж тормошит их там Денис Давыдов с отрядами, спуска не дает – нигде покоя француз не знает. А Мюрат морщится: «Противно это правилам войны!» Вы извините, маркиза, – Бурцев повернулся к Анжелике, – что я так о вашем знакомом, о Мюрате то есть…

– Ну а наш чего?

– А наш – молодцом! Глаза голубые вытаращит на него и тоже свое гнет: «Какие партизаны? Ничего не знаем, не слышали. А мужики – так они и есть мужики. Неграмотные. Кто ж им объяснит про правила? По-французски они не понимают. А по-ихнему, по-русски, так мы и сами плохо говорим. Вот так-то, уважаемый месье маршал. Как русский язык подучим – так сразу и поможем!» И посочувствует еще. Мюрат злится.

Вокруг захохотали. Чарки с вишневкой быстро опустели, Бурцев налил еще.

– А вы, маркиза? – удивился он, взглянув на Анжелику. – Так и не решились отпробовать?

– Мне нужно сказать вам несколько слов наедине, – произнесла она, смущаясь. – Вы не выйдете на минуту?

– Он выйдет даже на две минуты, а то и вовсе до утра, – пробасил хозяин «клуба», полковник Ставраков. – Бурцев, ты уж там не плошай перед французом, партизань как надо.

– А ну прикусите языки, – нахмурился притворно Лешка. – Без вас разберусь. Пейте себе. Мало, что ли?

– Да, хватит пока..

– Мне неловко просить вас, в самом деле, – начала Анжелика, когда они вышли из клуба и пошли вдоль чернеющего берега Нары, – но я совершенно в безвыходном положении.

– А что случилось? – Бурцев сразу отбросил шутки и спросил участливо: – Что-то с Алексеем? – Он имел в виду Анненкова. – Ему хуже?

– Нет, что вы! – Анжелика улыбнулась. – Алексей вполне здоров. Я говорю о себе.

– Я слушаю, мадам.

– Не могли бы вы, месье, – начала она, робея, – передать от меня письмо… – она запнулась и, решившись, выдохнула: —…маршалу Мюрату. Точнее, не вы, а генерал Милорадович, который встречается с ним. А вас я хотела бы просить стать посредником между мной и вашим генералом, которого я не могу попросить лично, так как он не появляется в лагере…

– Вы хотите вернуться к французам? – догадался Бурцев, и Анжелика заметила, что голос его погрустнел.

– Да, мне уже пора, – подтвердила она, – Алексей поправился. Я становлюсь лишь обузой тут…

– Я, конечно, сделаю, что вы просите, – немного помолчав, заговорил Бурцев. – И это ваше дело, маркиза. Но я считаю своим долгом предупредить: вам не понравится в Москве. Там все сгорело, грабежи, голод. Французская армия, увы, не такова, какой вы знали ее прежде. Она разваливается.

– Разваливается?! – ужаснулась Анжелика. – Этого не может быть! А где же император?

– Император там, где и всегда, – при армии, – ответил Бурцев. – Но он не может справиться с такими противниками, как голод, холод, страх…

– Я не верю, – прошептала Анжелика, схватив Бурцева за руку.

Он с нежностью пожал ее пальцы.

– Оставайтесь с нами, маркиза, – предложил, понизив голос. – Победа будет на нашей стороне. Зачем страдать? Или там, во французской армии, есть кто-то, кто очень дорог вам? Тогда почему вы тянули так долго?

– Там, во французской армии, у меня два брата, – ответила ему Анжелика. – Один из них – совсем юноша, немного старше сына княгини Лиз. Я сомневалась, но в конце концов решила дать им знать о себе. Они наверняка считают меня погибшей. Так пусть хотя бы порадуются. Если мои братья простят мне мое отсутствие и позовут меня, то я вернусь к ним. И если французской армии предстоят трудные времена, как вы говорите, – то как же я брошу юного Пьера?!

– А как вы бросите нас? – спросил вдруг Бурцев. – Меня и Лешку Анненкова?

– Граф Анненков в последнее время очень холоден со мной, – призналась маркиза и, не утерпев, спросила: – Вы наверняка знаете, скажите мне, у него здесь, в лагере, есть дама сердца?

Теперь уж Бурцев молчал значительно дольше.

– То, что он был холоден, – так вы не обижайтесь, мадам, – произнес наконец гусар. – Я уверен, это никак не связано с вами. Он благодарен вам. А насчет дамы… Простите, Анжелика, но я не могу открывать чужих секретов, – проговорил виновато. – Он сам скажет, если сочтет нужным. Я передам генералу Милорадовичу вашу просьбу, а он наверняка поговорит с Мюратом. Если с французской стороны поступит ответ, – не сомневайтесь, я привезу.

– Спасибо вам, – Анжелика обрадовалась и поцеловала Бурцева в щеку.

Он смутился.

– Мне бы хотелось, чтобы вы целовали меня не так, – признался он, – но даже не смею мечтать. Повезло там кому-то у французов. Тому, кому вы пишете сейчас. Уж не Мюрату ли? – пошутил он, чтобы скрыть смущение.

– Не Мюрату, – ответила она печально. – Я пишу старшему брату.

– Извините, мадам, – Бурцев несколько раз поцеловал руку маркизы и, взяв листки, протянутые Анжеликой, сунул их в гусарскую сумку, ташку. – Если завтра Мюрат прискачет проветриться, Михайла Андреевич его ошарашит, – проговорил он уже веселее. – Как бы король неаполитанский с коня не упал от удивления. Придется тогда казачков звать, чтоб поднимали Его кавалерийское Величество, – побалагурив, Бурцев снова направился в овин к Ставракову, и вскоре Анжелика, оставшаяся посидеть на крыльце «дамской» избы, опять услышала его звонкий голос:

– А Мюрат по-русски выучился «пасибо» говорить. Вот так и сказывает «пасибо», мол. Силен!

– Про посла-то ничего не говорил? – спросили у него.

– Ничего пока. Принесет на хвосте, как только Бонапарт там решит чего-нибудь.

Ночной осенний холодок уже начинал пробирать, и маркиза ушла к себе в чулан, отказавшись от ужина. Она не могла сомкнуть глаз и то вставала с походной своей кровати, то опять ложилась. Слова Бурцева о грозящем развале французской армии и окончательной победе русских чрезвычайно встревожили ее. Она не могла себе представить, что это такое – развал Великой армии Бонапарта? Армии, не знавшей себе равных. Значит, русские все же не собираются заключать мир, они пойдут до конца. И чем тогда все закончится? Для нее, для Александра, для Пьера, для всей Франции?

Не менее взволновалась маркиза и оттого, что так и не получила ответ на свой вопрос, поставленный Бурцеву: кто стоит между ней и графом Анненковым. Хотя полагать, что гусарский офицер и верный друг Алексея начнет сплетничать, конечно же было глупостью. Но то, что тут замешана еще одна женщина, Анжелика теперь не сомневалась, как, впрочем, и в том, что сложившиеся с графом отношения не оставляют ее равнодушной. Она влюбилась в красивого русского полковника и ничего не могла поделать с этим, как не убеждала себя.

* * *

Иоахим Мюрат ехал на аванпосты рассерженным – император только что выругал его за то, что, поддавшись на уговоры Милорадовича, Мюрат позволил русскому арьергарду беспрепятственно покинуть Москву, а в результате – русская армия ускользнула. Ее искали почти две недели, а Мюрат все так же продолжал слушать Милорадовича, который умно вводил его в заблуждение.

Осенняя слякоть и мелкие косые дожди тяготили Мюрата. На их фоне зеленая венгерка неаполитанского короля с золочеными шнурами, соболиная шапка с султаном и красные сапоги – все это, яркое и веселое где-нибудь в другом месте, в России выглядело как-то излишне вычурно.

Милорадович уверял кавалерийского маршала, что за его казаками находится вся русская армия, а на деле выяснилось, что ее там нет. Высмеяв Мюрата, император направил его искать русских, при том обвинил в глупости. Мюрат собирался высказать свое возмущение всем этим Милорадовичу. Он позволил русским выйти из Москвы не для того, чтобы потом его водили за нос, он рассчитывал на сотрудничество.

– Вы обманули меня! – вскричал Мюрат, едва генерал Милорадович появился, взяв, как привык, с места в карьер. – За вашими казаками нет никаких русских войск! Русской армии нет на Рязанской дороге, мне это доподлинно известно!

– Вы не верите слову русского генерала? – гордо возмутился Милорадович. – Желаете проверить? Милости прошу – атакуйте, и вы узнаете, сколько войск стоит за нами. Только предупреждаю, Ваше Величество, мы приготовились к хорошему кавалерийскому делу…

– Ах, какое я «величество», Мишель? – возразил Мюрат, но ему было приятно, что Милорадович называет его именно так. – Я такой же генерал, как и вы.

– Тогда, ваше высокопревосходительство, я считаю своим долгом показать вам топкие места, которые могут воспрепятствовать атаке вашей первоклассной кавалерии, – предложил Милорадович с хитрецой. – Болота, знаете ли, Ваше Величество, – повторил он намеренно. – Не проедете ли со мной, я сам провожу вас, ваше величество, о, простите, ваше высокопревосходительство…

Нахмурившись, Мюрат задумался. Атаковать представлялось ему очень заманчивым – сразу открылись бы все карты, хитрил Милорадович или нет. Но насчет того, чтобы атаковать, у Мюрата не было никаких распоряжений от императора Наполеона, а в последнее время тот и так корил Мюрата за проявленную не к месту самостоятельность. Милорадович сразу подметил сомнения неаполитанского короля и снова предложил:

– Позвольте, я покажу вам нашу позицию, Ваше Величество. Должен заметить, казаки искренне восхищаются вами. Им будет любопытно посмотреть на вас поближе.

– Они так восхищаются, что сразу обстреляют меня, – сыронизировал Мюрат.

– Ни в коем случае, – убедительно воскликнул Милорадович. – Слово русского генерала – если Ваше Величество доверится мне..

Отказываться показалось Мюрату проявлением малодушия, и Мюрат согласился. Проезжая вдоль аванпостов, Милорадович как бы вскользь заметил ему:

– Я пригласил вас на прогулку, Ваше Величество, потому что имею весьма щекотливое поручение к вам… От дамы. Она находится в столь затруднительном положении, что только вы можете помочь ей.

– От дамы? Ко мне? – Мюрат от неожиданности даже придержал коня. – А в чем дело? – живо заинтересовался он.

– Да, к вам, – подтвердил, скрывая улыбку, Милорадович, – маркиза Анжелика де Траиль, Ваше Величество. Если припоминаете…

– Маркиза де Траиль?! – переспросил Мюрат в удивлении и тут уж вовсе остановился. – Признаться, мы полагали, что с маркизой случилось несчастье, она погибла под Смоленском … – произнес он в замешательстве.

– С маркизой, Ваше Величество, все в порядке, смею вас уверить, – невозмутимо ответил ему Милорадович. – На войне много путаницы, вы сами знаете, и сбившись с дороги, мадам оказалась в расположении нашей армии еще в начале августа. Вот до сих пор у нас и находится…