Текст книги "Маркиза Бонопарта"

Поплакав вдоволь и послав проклятия разлучнице, Анжелика взяла себя в руки. Она решила немедленно покинуть Петербург, собрала все вещи и уже заказала почтовую карету. Она хотела только дождаться Алексея, чтобы взглянуть ему в глаза.

Он, боевой генерал, столь хладнокровный на поле битвы, не смог устоять против прилива давнего чувства, о котором он почти забыл? Впрочем, маркиза вспомнила, что Алексей никогда не говорил ей, что забыл Лиз или порвал с ней. Он просто не упоминал о княгине. В глубине души Анжелика надеялась, что Лиз сильно привязана к императору – она сама наблюдала это во время бала в Вильно, и в конце концов привязанность та сыграет решающую роль: многолетняя любовь Алексея к княгине затухнет. Пока все это не касалось ее напрямую, Анжелика даже соглашалась терпеть и смириться. Но теперь… Быть брошенной, осмеянной женой – это ли не наказание, не казнь пострашнее многих? Нет, она не согласна. Она ни на секунду не станет терпеть – не имеет права терпеть. Служить прикрытием двум голубкам, прячущимся от императора, – что за насмешка! Увольте!

На самом деле, Анжелика не верила в то, что Алексей приедет от княгини рано, а карету она заказала на семь утра. Скорее всего, он протянет время, чтобы придумать, как оправдаться перед ней, – а оправдываться-то уже будет и не перед кем. Но она ошиблась. Граф Анненков появился за полчаса до ее отъезда и, не скрываясь, не лукавя, направился в апартаменты своей молодой жены. Казалось, он вовсе не удивился, увидев Анжелику в дорожном костюме с привычным саквояжем в руках.

– Я узнала от вашей матушки, граф, – воскликнула она, не дав произнести ему ни слова, – что вы провели эту ночь у княгини Лиз, вашей любовницы.

– Вам не было нужды, мадам, беспокоить мою матушку, – ответил он спокойно. – Я сам пришел сказать вам об этом.

– Но зачем, Алексей?! – Анжелика старалась удержать слезы, но они прорывались вопреки ее воле. – Ради чего тогда?

Он вздохнул и опустил глаза.

– Я искренне думал, что смогу забыть Лиз, – признался он. – Но это оказалось выше моих сил. Я люблю ее так же, как прежде, в ней – вся моя жизнь. Простите меня…

– Я уезжаю, – услышав его признание, Анжелика схватилась за спинку стула, чтобы он не заметил, как она покачнулась, приняв удар. – Я не могу остаться здесь.

– Как пожелаете. – Он не стал ее удерживать, рассеяв последние сомнения. Еще час назад она полагала, что она останется, ведь ей некуда ехать, он знает это. – О материальной стороне можете не беспокоиться, – продолжал он все так же, с видимым спокойствием на лице и в голосе. – Деньги будут регулярно поступать вам.

– Мне ничего от вас не нужно, граф, – вскричала Анжелика и, ударив саквояжем по ножке трюмо, выбежала из комнаты.

* * *

Рано утром в казенной почтовой карете, которую она наняла, маркиза Анжелика де Траиль, теперь графиня Анненкова, покидала Петербург – прекрасный, но холодный и коварный, обманувший и отвергнувший ее во второй раз. Она ехала налегке, ничего не взяв с собой из подарков, преподнесенных к свадьбе, ничего, что могло бы во Франции напомнить ей о предавшем ее муже. Она увозила с собой свои разбитые надежды и сердце, едва трепещущее.

В этом городе царствовала княгиня Потемкина. Она царствовала и в императорской семье, она царствовала и в душе Алексея Анненкова – для Анжелики здесь не оставалось места. Перед самым отъездом маркиза написала письмо княгине Орловой, с благодарностью отказываясь от подаренных деревень. И ни слова больше. Она не сомневалась, что Анна была абсолютно осведомлена обо всем, что произошло, и не ожидала от нее ни слова сочувствия в ответ. К тому же как могла она упрекнуть Орлову? Нельзя же требовать, чтобы та ради иностранной маркизы отказалась от подруги, с которой выросла и столько пережила вместе? Им оставаться и жить в этом городе. А Анжелика уезжает. Уезжает в свою разграбленную, поверженную, униженную Францию. Победители не допустили ее к своему торжественному столу. Пожалуй, это даже справедливо.

Над Петербургом стояли белые ночи и рано утром уже было так же светло, как днем. Улицы столицы оставались еще пустынны. От Зимнего и от казарм слышались команды – сменялся караул. Кричали, носились над Невой чайки… Вот мелькнули и постовые столбы – Петербург остался позади, и потянулась по обеим сторонам дороги Россия, в которой она провела почти год и в которую больше никогда не хотела возвращаться.

Недалеко от города Борисова маркиза попросила остановить карету. На покрывшемся свежей зеленой травкой крутом берегу Березины она отыскала могилу Пьера и долго плакала над ней. Потом собрав белых весенних цветов, положила их брату, пообещав, что обязательно заберет его отсюда, чтобы похоронить дома. Постояв под березами, стволы которых хранили отпечатки пролетавших здесь полгода назад осколков от снарядов и гранат, Анжелика вспомнила, как бежала по этому склону к Пьеру, надеясь, что ей удастся спасти его. Вспомнила верного Лешку Бурцева, со смертью которого она потеряла лучшего друга в своей жизни. Словно воочию увидела, как, обхватив бездыханного Пьера, он помогает ей под обстрелом дотащить мальчика до госпиталя, понимая, что ничего уже нельзя изменить. Вспомнила, и снова залилась слезами…

Прованс встретил маркизу туманом, который стелился от моря и висел в низинах между холмами. Старый дворецкий Жан, выйдя на крыльцо со свечой в руке, не поверил своим глазам – из дормеза, остановившегося перед замком, вышла… маркиза Анжелика. Сбросила с головы черный капюшон плаща – золотые волосы рассыпались по плечам. Старый дворецкий прижался спиной к косяку двери, и Анжелика увидела слезы, текущие по его сморщенным щекам. Молча взошла она на крыльцо и обняла старика Жана. Оба плакали…

Целый год она не была дома. Как не похоже было это возвращение на то, что она представляла себе, отправляясь на войну, да и война – все, что ожидало златокудрую маркизу, и все, что случилось с ней, – как разнилось оно с тем, что думалось прежде! Ничто не изменилось здесь: та же обивка алым бархатом с широкими золотыми полосами, те же цветные витражи на высоких готических окнах, то же ложе на четырех рогах изобилия с двумя птицами в изголовье. Вот только зеркало – другое. Квадратное, в прямом золотом обрамлении.

Заметив взгляд госпожи, горничная Биариц объяснила ей:

– В январе ударил сильный мороз, и зеркало треснуло. Мы заменили его, мадам…

Анжелика вздрогнула: зеркало предупреждало о несчастье.

Вместе с Жаном они отправились на могилу матери. Проводив госпожу, дворецкий отошел, и Анжелика, присев на скамеечку, долго рассказывала старой графине обо всем, что случилось с ней за прошедший год: о смерти Александра, о гибели Пьера, о своем неудачном замужестве…

Несколько дней после приезда она провела в полном покое, почти не покидая спальни. Дворецкий не заводил с ней разговоров о состоянии дел в хозяйстве, давая возможность успокоиться и прийти в себя. Однако, заметив тревогу на лице старика, Анжелика сама спросила его. Жан горестно вздохнул и развел руками:

– Дела в расстройстве, мадам. В большом расстройстве.

Просмотрев бумаги, маркиза пришла в ужас: матушка оставила ей громадные долги, а средств на погашение их взять негде. Замок и прилегающие к нему земли оказались заложенными и перезаложенными несколько раз и, по сути, уже не принадлежали де Траилям. Кредиторы осаждали Жана требованиями. Теперь же, пронюхав о возвращении маркизы Анжелики, они наносили визиты ей. Стараясь держаться с достоинством, маркиза уверяла их, что вскоре погасит все долги, но видела только насмешку в глазах – ее не принимали всерьез, так как прекрасно знали плачевное положение дел. Де Траили считались уже банкротами.

В таких условиях Анжелика вынуждена была смирить гордыню и пересмотреть свое решение об отказе от денежной помощи мужа. Война продолжалась, но деньги из России пересылались ей через доверенных лиц, приезжающих во Францию. Маркиза теперь с благодарностью принимала их, полностью расходуя на погашение долгов. Постепенно положение улучшилось, и Анжелика вздохнула свободнее, подумывая даже о том, чтобы заменить обстановку в замке, как вдруг случилось новое несчастье, едва не сломившее ее окончательно.

Однажды рано поутру у замка показалось до двух сотен австрийских солдат – они направлялись в Италию и шли через Прованс. Появились австрияки неожиданно, а ворота замка, закрывающиеся с трудом, запереть не успели. Австрияки ввалились на двор, намерения их не оставляли сомнения – они собирались мародерничать.

– Бегите, мадам, бегите, – дворецкий Жан почти насильно втолкнул Анжелику в дверь потайного хода, замаскированного в стене кухни на первом этаже. – Они надругаются над вами. Спрячьтесь. Я постараюсь успокоить их, отвлечь.

Не слушая возражений маркизы, он запер за ней дверь. Потайной ход вел из замка в близлежащий лес, но Анжелика не торопилась уходить. Она стояла под дверью и прислушивалась к тому, что происходило в замке. Жан упрашивал австрийцев не разрушать ценности, грубые насмешки на немецком языке слышалась в ответ. Потом раздалось несколько выстрелов – Жан простонал, и Анжелика с ужасом поняла, что ее дворецкого больше нет в живых.

Потянуло запахом дыма – австрияки устроили поджег. В темноте подземного перехода, несколько раз спотыкаясь о камни и сильно разбив ноги, Анжелика добралась до выхода. Выбежав на опушку леса, она взглянула на замок – в его разбитых окнах полыхал огонь. Австрийцы удалялись, нагрузив на телеги все, что только могли увезти.

Когда они ушли, Анжелика побежала назад. К ней присоединились многие жители округи – их позвала чудом спавшаяся Биариц. Совместными усилиями они потушили огонь, но отцовский дом, ее родной дом, представлял собой печальное зрелище.

Внутри он оказался разгромленным – все, что австрийцы не смогли забрать, они варварски испортили. В огне пожара сгорели полотна Леонардо и Боттичелли, украшавшие главный зал. Оружие ее предков, собиравшееся веками, было похищено. Мебель поломана. Множество чудесных вещей, привезенных из крестовых походов с востока, – разбито и растоптано. Растерянная, в полном отчаянии бродила Анжелика по пепелищу. Такая же растерянная и притихшая тенью следовала за ней Биариц. Вместе они похоронили Жана.

По счастью, один флигель замка оказался совершенно нетронутым – его пощадили и австрийцы, и пожар. Там можно было жить. Но как восстановить сам замок, когда еще множество долгов не покрыто, а кредиторы стоят в очередь?! Анжелика потеряла сон. Она перебирала в памяти всех, у кого могла бы просить помощи во Франции, но постоянно оказывалось, что они так же, как и она, разорены войной. Положение представлялось маркизе унизительно бедственным.

* * *

Помощь пришла неожиданно и оттуда, откуда Анжелика вовсе и не ждала ее, – из Санкт-Петербурга. Однажды утром, когда маркиза съела свой скудный завтрак, Биариц принесла ей письмо. На конверте стоял штемпель с двуглавым орлом – письмо пришло из России. Кто написал его? Алексей? Война подкатывалась к столице Франции, и граф Анненков должен был находиться при армии. Конечно, ощущая вину, Алексей бы помог ей, но Анжелика попросит его, только когда исчерпает все остальные средства.

Дрожащими руками Анжелика вскрыла конверт и сразу узнала красивый, решительный почерк… Анны Орловой. «Моя дорогая маркиза, – писала ей русская княгиня. – Мне известна ваша щепетильность, но также хорошо известно сложнейшее положение, в котором находится в связи с кризисом каждый француз теперь. Прошу вас, в память о священном дне бородинской баталии, который мы пережили вместе, о днях в Тарутино и в память нашего общего друга Леши Бурцева, прошу принять от меня скромный дар – небольшую сумму денег, которая поможет вам пережить тяжелое время. Поверьте, в иных обстоятельствах я не стала бы предлагать, щадя вашу гордость, но в нынешних условиях – считаю своим долгом… Пожалуйста, если вы ничего не имеете против, пишите мне о вашей жизни и о состоянии ваших дел. Возможно, вам необходима еще какая-то помощь. Рассчитывайте на меня. Ваша Анна».

Далее следовала «небольшая» сумма, которой хватило бы Анжелике не только на то, чтобы рассчитаться с кредиторами и полностью восстановить замок, но и на то, чтобы многие годы безбедно жить самой. Некоторое время Анжелика сомневалась. Могла ли она принять такой дар? Но ее положение – оно обязывало, оно вынуждало маркизу сделать это, забыв о себе. Ради памяти отца, ради памяти всех ее предков, она не могла позволить пустить с молотка разоренное родовое гнездо.

Анжелика приняла подарок княгини и сразу же известила о том кредиторов. Одно имя княгини Орловой, платежеспособность которой не вызывала сомнения ни у кого в Европе, произвело впечатление – Анжелику сразу же оставили в покое.

Маркиза отправила в Петербург письмо с выражением благодарности, и Анна ответила ей. Так, казалось бы, навсегда порванная ниточка, связывавшая ее с Россией, восстановилась. В своих письмах Орлова тактично не упоминала ни об Алексее Анненкове, ни о княгине Лиз. Благодаря Анне Орловой, Анжелике удалось осуществить давнюю мечту – перевезти тело Пьера в Прованс и похоронить его рядом с матерью и отцом.

Однажды Анна переслала Анжелике письмо Дениса Давыдова и его новые стихи, чем очень обрадовала ее. Потом гусарский поэт сам стал писать французской маркизе. В одном из писем он восторженно сообщал о пятнадцатилетнем мальчике, с которым его познакомил Вяземский. «Чудно сочиняет, чудно, – восхищался Давыдов, – помяните мое слово, всех нас еще обскачет. Восторжен – в гусары просится, под мою команду!» Звали мальчика – Саша Пушкин.

Разбирая бумаги Жана, Анжелика наткнулась еще на одно письмо. Оно дожидалось ее с начала тринадцатого года. Развернув листок, Анжелика увидела, что в письмо вложено еще одно, написанное, видимо, значительно раньше. Под первым стояла подпись: Иоахим Мюрат. Просто – без званий и титулов… «Моя маркиза, – писал ей маршал, – я все время надеялся передать вам лично послание, обнаруженное среди вещей вашего брата Александра. Но ваша болезнь и перипетии войны не позволили мне сделать это. Потому пересылаю с курьером в надежде, что драгоценное здоровье ваше исправилось и вы благополучно добрались до дома».

С болью в сердце вспомнила Анжелика о Мюрате – лихом, бесстрашном, красивом гасконце… От своего соседа, вернувшегося недавно из Парижа, она уже знала, что Мюрат погиб – австрийцы расстреляли его в Неаполе. Верный себе, он сам выстроил солдат, которые должны были казнить его, и командовал ими. Из того же источника дошла до Анжелики весть и о Коленкуре: Арман, также действующий в привычном для себя стиле, от императора Наполеона сбежал, и теперь выступал министром иностранных дел короля Людовика на переговорах с победителями. Конечно, сразу же по возвращении из России он женился на Адриене де Канизи – свадьба была шумная. О Коленкуре Анжелика не жалела – даже в самой сокровенной глубине ее сердца ничего не шевельнулось к бывшему возлюбленному. О Мюрате же ей думалось часто, как и о Лешке Бурцеве.

Письмо, пересланное ей Мюратом, оказалось написанным еще в 1809 году и принадлежало старшему брату Армана – Огюсту де Коленкуру. Александр служил тогда в кавалерийской дивизии под командой Огюста, и они были друзьями. На письме виднелись еще засохшие капельки крови, и от него исходил запах пороха – запах войны.

С трепетом развернула Анжелика полученное столь поздно письмо. «Я не надеюсь на многое, я солдат, меня убьют в бою. Но то, что я хранил в своем сердце годы, должно открыться вам, мадам. Я вас люблю. И я умру, вспоминая ваше имя, моя маркиза…» – писал ей Огюст, и она видела его самого, в громе сражения поднимающего в атаку своих кирасир. Его, самого знаменитого из всех генералов в коннице Мюрата, самого смелого, бесшабашного и дерзкого, получившего золотые эполеты от императора в двадцать лет. Сейчас он говорил с ней из того времени, когда слава Бонапарта еще была велика и не поругана предателями, когда республика цвела, а французская армия шла по Европе в громе сражений и побед – все склонялось перед нею, перед пыльной гвардией, перед лафетами пушек, перед вдохновенной «Марсельезой»…

Почему Анжелика оказалась так глуха? Почему она не откликнулась на призыв сердца этого мужчины, который представлялся ей теперь полной, лучшей противоположностью его брату? Ведь он ждал от нее только одного словечка, и, может быть, не отправился бы тогда в Испанию – он был ранен и ему полагался отпуск. И может, он остался бы жив. Ослепленная, она предпочла тогда другого – и тот, другой, разрушил ее жизнь, все ее надежды, послужил причиной смерти обоих ее братьев.

Вполне вероятно, в России ей тоже следовало бы выбрать Бурцева, а не Анненкова – ведь веселый адъютант генерала Милорадовича питал нежные чувства к ней, хоть и скрывал их – она чувствовала это. И может быть, он тоже бы не погиб.

Потрясенная, опустив руки, Анжелика склонилась над письмом Огюста, и ее слезы растопили запекшуюся на бумаге кровь французского генерала. Над Провансом дул сильный, пронзительный ветер – мистраль…

Глава 11. Декабрьский бунт

Прошло двенадцать лет.

Ноябрь 1825 года выдался в Петербурге холодным и промозглым: почти постоянно шел дождь. Казалось, погода отражает уныние многих в столице: весть о тяжелой болезни императора Александра Павловича, поступившая из Таганрога, куда он направился в путешествие, достигла Петербурга. Во всех соборах служили молебны во здравие императора, но надежды таяли.

Рано утром 27 ноября военный генерал-губернатор столицы Михаил Милорадович подъехал к дворцу княгини Орловой и, сбросив на руки выскочившего к нему лакея мокрую шинель, взошел по лестнице в парадный зал дворца. Там, у растопленного камина, его ожидали Анна и Лиза. Обе сидели, тихо переговариваясь. Вот уже несколько дней и ночей, как только ее известили о тяжелом недуге Александра, Лиза пребывала в постоянном напряжении и не смыкала глаз. Анна, как могла, поддерживала ее.

Едва Милорадович вошел в зал, женщины вскочили с кресел, не решаясь спросить его, какие же новости о здоровье императора. По наполненным слезами глазам графа они поняли без слов – император Александр умер.

– Император скончался, – подтвердил Милорадович и платком смахнул слезы с лица.

Анна подошла к Лизе и обняла ее.

– Надо мужаться, дорогая, – проговорила она, – у тебя остается его сын. Помни об этом.

Потемкина кивнула, потом протянула руку к камину, взяла с полки колокольчик и позвонила в него – бесшумно появился лакей.

– Пошлите в полк к князю Александру Александровичу, – приказала она, заострившиеся скулы на ее побелевшем лице дрожали, губы против воли кривились. – Попросите его приехать к Анне Алексеевне. Срочно. Сашенька должен узнать от меня. От меня…

Лакей проворно выскользнул. Лиз оперлась рукой о спинку кресла – все тело ее дрожало. Анна усадила ее и сжала похолодевшие руки в своих руках.

– Но ему было всего сорок восемь, – прошептала Лиз. – Я не верю, не верю…

– Как бы то ни было, – вполголоса произнесла Орлова, – а судьба сама сделала за тебя выбор…

– Какой выбор? – Лиза подняла на нее потемневшие от горя глаза. – О чем ты, я не понимаю?

– Из двоих мужчин, которые любили тебя, она оставила тебе одного….

Со смертью императора Александра Павловича в столице Российской империи стали происходить странные события. Оказалось, что наследник трона так и не определен. Оставшийся старшим в августейшем семействе великий князь Константин Павлович занимать престол отказывался, а следующий по старшинству его брат Николай не имел права, так как Константин не желал приезжать в столицу из Варшавы, где сидел наместником, чтобы официально передать власть. Период неопределенности продолжался почти половину месяца, в течение которого гвардия и даже сама царственная фамилия уже успели присягнуть Константину. Теперь же выходило, что присяга не имеет силы в связи с отказом цесаревича от трона и присягать надо кому-то еще…

– Константин займет трон, – настаивал в орловском дворце Милорадович. – Гвардия, народ вынудят его. Они не примут никого, кроме Константина Павловича. Иначе будет бунт.

– Я не была бы столь уверена, – грустно возражала ему Потемкина, траурно одетая во все черное. – Константин – вылитый отец его, император Павел. Он очень упрям. Хотя для меня и для нас всех – Константин лучше Николая. По крайней мере, он старше и многое помнит.

– Главное, что он будет относиться к тебе так же, как и Александр, – согласился Милорадович. – А Николай… Он тебя не любит, следуя примеру их матушки, Марии Федоровны, которая считает тебя главной виновницей неудачного брака ее старшего сына.

Их разговор состоялся десятого декабря, а через три дня, окончательно убедившись, что ему не дождаться Константина и что надо предпринимать решительные действия самому, Николай взял императорский скипетр и назначил переприсягу в гвардии и в Сенате. «Я или умру, или буду царствовать», – произнес он, пристально глядя на Лиз Потемкину.

В полностью закрытом черном бархатном платье без единого украшения она подходила к нему, чтобы вслед за его матушкой и младшим братом, за сестрами, супругой и детьми нового императора принести клятву верности. «Я умру или буду царствовать», – повторил он, когда, склонившись, Лиз откинула черную вуаль и поцеловала руку новоявленного властелина. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, потом княгиня отошла. Она хорошо знала, что для Николая она, как и Анна Орлова, олицетворяет прежнюю историю России и ту самую гвардию, которая вознесла на трон императрицу Екатерину и убила его отца, Павла Петровича, возведя царствовать Александра. Ту гвардию «Екатерининских птенцов», из которой вышли братья Орловы и Григорий Потемкин. Николай Павлович боялся ее и беспрестанно думал о ней. Но как вскоре выяснилось – отнюдь не «екатерининцы» угрожали ему.

* * *

Рано утром 14 декабря в столице вспыхнул мятеж. Действовавшие до того втайне заговорщики «Северного общества», целью которых являлось свержение императора с престола и установление в России республики наподобие французской, воспользовались нерешительностью власти и вывели на Сенатскую площадь верные им полки.

– Что же вы удумали, братцы мои! Что же вы русское оружие опозорили? – говорил, выехав к ним, генерал-губернатор Милорадович и поднял над головой осыпанную бриллиантами Чесменскую саблю. – Вспомните Суворова, Кутузова, Багратиона. Не стыдно ли вам супротив государя императора выходить? Разве не вместе с вами проливали мы кровушку в Бородинскую баталию за Россию-матушку нашу и за царя. На колени! На колени перед государем императором! Просите о милости, чтоб простил вас!

В рядах мятежников началось волнение. Увидев любимого своего командира, солдаты закричали «Ура!» и готовились присягнуть императору.

– Веди нас, веди нас, Михайла Андреевич, – послышались голоса. – Веди, как прежде водил!

– За мной, братцы! – призвал их генерал.

Вдруг раздался пистолетный выстрел – и Милорадович, закачавшись в седле, схватился за грудь…

Анна Орлова, прибежав пешком от Мраморного дворца на Сенатскую площадь, кинулась к генералу, который еще держался в седле.

– Что, Мишенька? – спрашивала она, подняв лицо, и снег, падая, таял на ее разгоряченных щеках. – Сильно ранило?

– Ерунда. Ничего страшного, Аннушка, – проговорил он и даже улыбнулся ободряюще. – Посильнее бывало. Кто ж стрелял? Неужто солдат русский?

– Разве ж солдат посмел бы? – Анна понимала, что Милорадович обманывает ее – он почти терял сознание. – Какой бы солдат посмел, Мишенька?! Из гражданских он, совести в нем нет, крови русской – ни на грош, пороху сроду не нюхал…

– Гляди-ка, бабенка, – послышалось из рядов восставших, и снова кто-то взвел курок. – Барыня какая, что ль? Пульнем?

Орлова обернулась. Темно-синие, сапфировые глаза ее сверкали. Сбросив соболью шубу, которая и так, накинутая на плечи, почти сползла с нее, – она смело шагнула вперед:

– Не просто барыня. Орлова я. Екатерининского дружка Лешки Орлова дочка. Стреляй, вот я перед тобой!

Мятежники замолчали.

– Ко мне! Кирасиры, ко мне! – собрав последние силы, прокричал верным войскам, пришедшим с ним, генерал Милорадович.

Конная гвардия тут же окружила и его, и княгиню Орлову, заслонив от восставших. Потеряв сознание, генерал сполз с седла – его сразу перенесли в карету великого князя Михаила Павловича, подоспевшего с адъютантами на Сенатскую.

Соскочив с коня, князь Алексей Орлов, двоюродный брат Анны, развернул гвардейскую артиллерию. Он выхватил банник из рук канонира и сам поднес фитиль к запалу:

– За государя императора, за сестрицу мою, получи, изменники! – прокричал с яростью.

Раздались четыре пушечных выстрела, за ними последовал такой же залп. Около шестидесяти человек упало в снег мертвыми и ранеными. Послышались крики – мятежники бросились в рассыпную: по Галерной улице, по Английскому проспекту, по Исаакиевскому мосту и по замерзшей реке Неве. За ними поскакали гвардейские кирасиры и гусары.

Генерал Милорадович лежал в карете. Анна перевязывала его рану, дожидаясь, когда приедет доктор Шлосс, за которым она срочно послала. Генерал пришел в себя. Взяв дрожащую руку Анны, он молча прижал ее к своей груди.

К карете подъехал командир гвардейских гусар граф Алексей Анненков.

– Что такое, Алексей? – строго взглянул на него Милорадович. – Почему ты не преследуешь мятежников?

Вытащив из ножен саблю, Алексей протянул ее генерал-губернатору.

– Много сражений прошли мы вместе, Михаил Андреевич, – сказал он. – В память о двенадцатом годе я прошу тебя – прими мое оружие, пока мне не пришлось отдать его новому государю. Я состоял в тайном обществе, я был заодно с заговорщиками…

– Ты?! – воскликнул Милорадович и, превозмогая боль, приподнялся на локте. – Ты?! Чего ж тебе-то не хватало, Лешка? Что Лиза-то? Как же?

Анна Орлова ахнула.

* * *

Михаил Милорадович умер ночью. Закрыв траурным платком зеркало, Анна Орлова повернулась к Лизе – от прошедшей агонии генерала, от того, как отчаянно боролась она за его жизнь, у княгини поседели волосы на висках и глубокие морщины залегли под ее синими, прекрасными глазами.

– Они убили не только его, – произнесла она сухо, – они и меня убили. Они убили все, чем я жила, все, что я любила, все, во что верила, – без Миши ничего не имеет смысла. В отличие от тебя у меня не было выбора – он всегда был у меня один. Теперь я его потеряла… – она замолчала, прижав сжатые кулаки ко лбу.

Лиза подошла и, обняв подругу, прислонилась головой к ее голове.

– Я потеряла… – повторила Анна, – безвозвратно. Но ты-то, – она крепко сжала плечо Лизы, – ты-то еще можешь вернуть, можешь спасти…

– Кого? О ком ты? – недоумевала та, не понимая ее.

– Как о ком? – переспросила Орлова. – Я тебе об Алексее говорю. Он хотел сдать Милорадовичу саблю – признался сам, что участвовал в заговоре, состоял в тайном обществе. Но Миша не взял. Вспомнив все, что пережили в войну, – наотрез отказался. Так что графа Анненкова арестовал великий князь Михаил Павлович. Он же и отправил его в Петропавловскую крепость, до выяснения…

– Алексей – против государя? – воскликнула Потемкина, не веря услышанному. – Против власти императора?!

– Он не против власти императора, – горько усмехнулась Орлова. – И не против государя, а тем более – Господа Бога и так далее. Он был против лично Александра Павловича Благословенного, как я понимаю. Потому что двадцать с лишним лет вынужден был делить тебя с ним. Я предупреждала тебя, Лиза, ты его погубишь. Считай, что так и произошло. Сейчас на следствии он возьмет на себя все, что угодно, лишь бы покончить с жизнью – столь велико его отчаяние. А Николай Павлович разбираться долго не станет, он казнит. Он же не Александр с его бабушкиным просвещением, он – гатчинский солдафон, раз, отрезал – и готово. Торопись, Лиза. Ты должна упросить императора помиловать Алексея. Хотя бы это ты можешь сделать ради него? Ведь ты – член императорской семьи…

– Но как же я пойду к Николаю, – растерялась Лиза. – Он знает, как ко мне относился Александр, все знают. И вот теперь не успело остыть тело императора, а я уже открыто прошу за другого…

– О чем ты говоришь, – прервала ее Орлова. – О чем ты думаешь? Если бы мне сейчас пришлось просить Господа, чтобы он вернул мне Мишеньку, я бы ни мгновения не помедлила, ни о ком бы не думала, только вот просить я Его могу только о том, чтобы Он душу драгоценного моего принял и успокоил ее. А Алексей – жив. И если ты сейчас не сможешь пренебречь телом императора, который мертв, завтра или в крайнем случае через месяц таких тел у тебя станет два… Иди к императору, Лиз, – настаивала она. – Иди и не раздумывай…

– А ты? Как же ты?

– А мне нянька не нужна, – Орлова постаралась изобразить улыбку, но получилось вымученно. – Обо мне не думай. Я вот Мишеньку пока к похоронам соберу. Чтоб красивый лежал в гробу, при орденах и регалиях. Последний уж он из воспитанников папеньки твоего, последний из екатерининских генералов. Сколько народу прощаться придет: гвардия, Сенат, императорская фамилия! – Она сделала паузу. – А уж как похороним его, так я в монастырь пойду, за него молиться стану. Ничего мне больше не надобно. Брось ты, Лиза, брось меня, – она сжала руки подруги. – Спасай Алешу. Сними грех с души – век же потом не простишь себе, если опоздаешь. Пиши прошение императору…

Над Петербургом ярилась метель. Выйдя из Мраморного дворца, княгиня Потемкина садилась в экипаж, когда заметила у ограды женщину – должно быть, она давно стояла там, так как всю ее, с ног до головы, запорошило снегом. Завидев Потемкину, женщина поспешила к ней и упала перед княгиней на колени.

– Матушка, родненькая, пощади, – проговорила она дрожащим голосом, да и вся трепетала от холода. – Пощади, голубушка, пособи. – Она сдернула платок с головы, и Лиза узнала графиню Анну Ивановну Анненкову. – Только на тебя вся моя надежда. Вдовая я – не к кому мне за заступничеством податься. Сыночков одна растила, в должной богобоязни и верности государю. А теперь беда свалилась: Алексей мой в крепости, арестован. С ним и младшенький, Иван. Говорят, в заговоре против императора состояли они. А Григорий, средненький, – убит недавно на дуэли[31]31
  В действительности у Анны Ивановны Анненковой (в девичестве Якоби) было два сына и дочь. Иван (1802–1878), Григорий (в 1824-м убит на дуэли), Мария (в 1840-м девица). Дом Анненковых находился на Петровке в Москве. – Ред.


[Закрыть]. Помоги, матушка. Вызволи сыночков моих. Коль не ты, так кто же тогда? …Попроси за них государя – может, смилуется.

– Встаньте, встаньте, Анна Ивановна. – Потемкина подняла ее. – Рано еще убиваться. Ступайте к Анне Алексеевне. Обогреет она вас – замерзли вон как. А я похлопочу, похлопочу, не сомневайтесь. Проводите Анну Ивановну к княгине, – приказала она выглядывающему из дверей лакею и повторила: – Не сомневайтесь. Все что смогу – все сделаю.