Текст книги "Огненная река"

Я знаю, я слышал от Гайамарта, как стоял в ущелье Джералана крохотный отряд тех самых тхаухудов, о которых вы упоминали, – шестнадцать человек с аллоброгом во главе. Он любил ее, хотя не знал, кто она. Но именно потому, что он так любил ее, войско тагаров не прошло через это ущелье – вот вам истина. Любая армия разобьется о любовь!

– Я глубоко сочувствую вам, барон, – серьезно сказал Банбери. – Но это красивая сказка. На самом деле все должно было быть совсем иначе. Когда я был молод, я уехал на Вард искать приключений. Повторяю, я был молод, меня влекла война, но не та, что постоянно шла здесь, а чья-нибудь чужая. Я хотел разобраться в себе и мечтал, чтобы традиции предков не влияли на меня. Я поступил наемником в отряд, где командиром был невероятный гигант и силач. Вот вы, князь, – повернулся он к Куланну, – вы невероятно могучи, но наш командир был настолько выше и мощнее, что сам Арескои убежал бы от него, а Траэтаона счел бы его равным.

– А, – махнул рукой Куланн. – Тогда разве что великий Бордонкай сравнится с вашим командиром, барон. Барон! Что с вами?

– Почему вы назвали Бордонкая великим? – спросил Банбери севшим голосом.

– Да так, – растерялся было Куланн, но решил не выкручиваться, раз проговорился, и решительно ответил: – Потому что в священной роще Салмакиды, что в Запретных Землях, рядом со статуями аллоброга и альва, о которых уже упоминал барон Воршуд, стоит памятник самому великому воину Варда. Траэтаона счел его равным себе, а Победитель Гандарвы хранит его секиру как единственную ценность. Имя этого воина – Бордонкай. А также там стоят памятники двум волкам-урахагам и разбойнику ингевону. И это доказывает, что Истина существует для всех. Да будет вам известно, барон, что Великая Кахатанна, Богиня Истины и Сути, каждый день ходит к этому месту, чтобы поклониться своим друзьям.

Барон молчал, краснел и бледнел попеременно, сжимал и разжимал кулаки и все же произнес вслух:

– Я видел, как ваш великий Бордонкай убил собственного брата. Именно после того случая я оставил военное ремесло и вернулся в Ронкадор. Открыл здесь гостиницу и вот живу – не жалуюсь.

– Это прекрасно, барон, – сказала Каэ. – Но после гибели своего брата Бордонкай прожил не очень долгую, но очень насыщенную жизнь. И совершил множество подвигов.

– Я не верю! – воскликнул Банбери Вентоттен.

– Бывает. – Она пожала плечами.

И старик схватился за сердце:

– Принцесса! Голосок у вас нежный, но ведь вы произнесли это точь-в-точь как Бордонкай. Но она промолчала.

Утром следующего дня Каэ сидела в кресле у незажженного камина. Все еще отдыхали в своих комнатах, но ей не спалось, и она спустилась в обеденный зал. На улице стояла жуткая жара, а здесь, в прохладе, хорошо думалось, и она дремала в тишине, иногда возвращаясь в мыслях к дальнейшим планам. Из этого сладкого, блаженного состояния ее вывел сам хозяин гостиницы, барон Вентоттен. Он подошел к своей гостье, кашлянув, чтобы не испугать бесшумным появлением (а ходил барон Вентоттен, как кошка), и нерешительно произнес:

– Хотите позавтракать, принцесса?

– Да, если можно.

– Невозможного нет для потомка славного рода Вентоттенов, – сказал барон так печально, что сердце у нее защемило. – Принцесса, вы были в Запретных Землях?

– Да, – твердо ответила Каэ. Ей было сейчас наплевать на осторожность: ей нужно было, чтобы улыбнулся этот удивительный барон.

– Вы лично видели памятник Бордонкаю?

– Да, конечно.

– И Богиню Истины тоже видели? Ну как она приходит к ручью?

– Видела, барон. Чтобы развеять ваши сомнения, сразу скажу, что земли Коттравей находятся на самом севере Сонандана, по-вашему Запретных Земель.

– Понимаете, если бы мне случилось встретить Великую Кахатанну, я бы попросил ее приоткрыть мне лицо Истины. Мне необходимо узнать, есть ли оно вообще – это лицо. Или она принимает облик, удобный тем, кто ее почитает.

– Боюсь, барон, что каждый действительно видит что-то свое. И только тот, кто просто живет по правде (как бы смешно и по-детски это ни звучало), однажды встречает ее, настоящую.

– Принцесса, вы снились мне. И снились очень странно, – сказал барон. – Я видел во сне Бордонкая. И он указывал мне на вас своей огромной рукой, и улыбался, и крутил усы.

– У гемерта не было усов, барон, – ответила она холодно. – Зачем вам эта глупая проверка?

– А затем, – неожиданно разъярился Банбери Вентоттен, – что я всю жизнь благополучно хранил одну тайну. Она не моя, я не имею права ее разглашать. Но я побоялся в свое время принимать ответственность за обладание ею на себя и сбежал. Правда, я вернулся и всю жизнь держал язык за зубами. А когда я вижу вас, принцесса, меня, как ребенка, распирает от желания поделиться с вами. Но ведь запрещено, нельзя!

Каэ не любила разыгрывать из себя грозную и величественную, недоступную и холодную бессмертную богиню, но здесь случай был тяжелый, и выбирать не приходилось.

– Барон Вентоттен, – сказала она ясным и твердым голосом, – посмотрите мне в глаза.

И, подчиняясь этому нелепому на первый взгляд приказу, хозяин Ноттовея заглянул в сверкающую глубину.

– Барон Вентоттен, хранитель талисмана, последний рыцарь храма Нуш-и-Джан, чего боишься и от чего бежишь? Смотри на меня и попытайся увидеть лицо Истины.

Банбери Вентоттен опустился на колени и молвил тихо:

– Великая Кахатанна, я знаю, что это ты, но я недостоин говорить с тобой, ибо по-прежнему вижу перед собой принцессу Коттравей, не в силах узреть твой истинный облик.

– Уже узрел, и теперь давай говорить по-человечески, – рассмеялась Каэтана.

Барон Банбери Вентоттен был прямым потомком Арлона Ассинибойна, а значит, хранителем талисмана и рыцарем храма Нуш-и-Джан. Ему бы гордиться своим родством и великой честью, но гордиться было уже нечем. Храм Нуш-и-Джан лежал в развалинах, хассасины-хранители перестали существовать значительно раньше, чем мощная каменная постройка, а их потомки теперь яростно воевали друг с другом за власть в Ронкадоре и Игуэе, напрочь забыв о своем долге перед прежними богами.

Правду говоря, Банбери и сам не верил в таинственные истории о каком-то камне, вынутом из перстня и похороненном в храме у подножия Лунных гор. Его отец воспринимал всю эту историю как легенду, правда очень красивую. И часто рассказывал ее своему сыну на ночь, чтобы малыш быстрее засыпал, – ведь легенда изобиловала ненужными и довольно скучными подробностями, а также труднопроизносимыми именами. И как быстродействующее снотворное отлично себя зарекомендовала. Может, именно поэтому каждое слово древнего предания буквально впечаталось в мозг маленького Банбери.

Затем отец погиб; шаткий мир между Ронкадором, Кортеганой и Эль-Хассасином выглядел как бесконечная череда вооруженных столкновений, которые не называли войной лишь потому, что люди привыкли с течением лет, что так и должно быть. Члены одной семьи часто оказывались не только по разные стороны границы, но и во враждующих армиях. Братья уничтожали братьев, отцы сходились в сражении со своими сыновьями, и жизнь стала бессмысленной, потому что самые незыблемые ценности неожиданно обратились в прах. Не желая обагрять свои руки родной кровью и губить душу, Банбери обратил свой взор к другим странам, где можно было бы начать все сначала. Молодой барон Вентоттен покинул Иману и отправился на соседний континент в поисках счастья. Он действительно был наемником и несколько лет подряд воевал в Таоре и Аллаэлле. Ужасная история Бордонкая исполнила его отвращением к военной службе; Банбери вернулся на Иману и вложил всю имеющуюся наличность в покупку гостиницы.

Как-то несколько раз у него возникало желание, отправиться на юг Ронкадора, пробиться через тропический лес, пересечь озеро Эрен-Хото и достичь загадочного храма, чтобы убедиться в том, что он все-таки существует. Но то дела не пускали, то денег было мало, то вдруг южные провинции вспыхивали войнами и восстаниями. Так и не случилось барону Вентоттену съездить и проведать свое наследство.

Семьей он по странной причине не обзавелся, хотя в молодости был очень и очень привлекателен, а к зрелым годам стал даже интереснее. Банбери относился к тем людям, которым возраст к лицу. Лишние морщины придали ему благородства, осанка по-прежнему оставалась гордой, и женщины весьма благосклонно относились к возможности знакомства с бароном, а также сами нередко намекали на серьезность своих намерений. Но он всю жизнь прожил одиноким. Возможно, подсознательно не хотел, чтобы у него родился сын, которому он не преминет как-нибудь рассказать на ночь сказку и который после этого будет жить с чувством неясной, но острой вины.

Появление Каэтаны и ее спутников расшевелило старого барона. А нахлынувшие воспоминания буквально жгли его изнутри, будто требовали, чтобы он рассказал эту глупую историю милой и очаровательной принцессе Коттравей, которая как две капли воды походила по описаниям на женщину-гладиатора, одолевшую самого Катармана Керсеба. Банбери Вентоттен с огромным удовольствием рассказал бы все, что знал, и не мучился, но ведь в свое время не веривший в легенду отец зачем-то взял с него клятву молчания.

Неожиданное превращение принцессы Коттравей в Великую Кахатанну барон Банбери Вентоттен воспринял с невероятным облегчением.

Они завтракали вдвоем в маленькой столовой.

– Значит, вы думаете, что это правда и на мне лежит ответственность за талисман храма Нуш-и-Джан?

– Не знаю, барон. То есть я уверена в правдивости легенды, а вот что касается ответственности... Жизнь так часто преподносит нам подобные сюрпризы. Я, например, совсем недавно выяснила, что пресловутые Запретные Земли – это то еще наследство, вроде вашего талисмана. И они налагают гораздо больше обязательств на своего правителя, нежели дают ему преимуществ. Боюсь, где бы вы ни находились, талисман связан с вами неразрывными узами и будет как-то влиять на вашу жизнь.

– А вы-то что скажете мне, госпожа Каэтана?

– Что я могу сказать? Мне этот талисман нужен смертельно, и именно за ним мы направляемся в храм. Князь Энгурры и есть тот самый эльф-хранитель оправы перстня. Надеюсь, поход наш не закончится ничем, иначе мир рухнет во тьму.

– Отец утверждал, что перстень может точно определить местонахождение каких-то других магических предметов – талисманов Джаганнатхи.

– Именно так, барон. Их необходимо уничтожить до того, как двенадцать человек завладеют ими. Иначе они откроют проход в наш мир своему властелину, и тогда не знаю, что нам поможет.

– Вы очень спешите?

– Да, к сожалению, наше время крайне ограничено. Так уж сложилось, что противостояние с Повелителем Зла больше похоже на скачки или состязания по бегу. Кто успеет раньше, тот и выиграл этот мир. Мне не нравятся эти условия, но не я их придумала. Остается только опережать врага, а это забирает все силы.

– Единственное, что я понял, дорогая Каэтана, – мне нужно отправиться вместе с вами. Во-первых, я наконец воплощу свою мечту, во-вторых, выполню свой долг, а в-третьих... Но сейчас я не могу выразить свое состояние словами.

– И не пытайтесь, барон, – улыбнулась Каэтана. – Я очень рада, что вы так решили, хотя и не смела бы настаивать сама на вашем участии в походе. Вы знаете дорогу к храму?

– Только по легенде, дорогая госпожа. Но уверен, что все совпадет до мелочей. Недаром отец твердил ее наизусть, словно молитву, слово в слово.

Когда вниз спустились ее спутники и друзья, Каэ объявила им о том, что барон Банбери Вентоттен является одним из хассасинов-хранителей и что он выразил желание отправиться с ними в храм Нуш-и-Джан. Каждый отнесся к этой новости по-своему. Номмо посмотрел на барона с нескрываемым сочувствием и спросил:

– Стоит ли, барон? У вас такая прекрасная гостиница, налаженная жизнь, обеспеченное будущее.

Но Вентоттен не дал ему договорить:

– Спасибо, барон, что вы беспокоитесь обо мне. Но ни у кого из нас не может быть обеспеченного будущего, если госпожа Каэтана не будет иметь достаточно друзей и помощников, чтобы исполнить свое предназначение. Во всяком случае, я так это понял.

Рогмо протянул руку своему новому товарищу – по несчастью? Куланн настороженно глянул на Банбери: с недавних пор он не доверял хозяевам ресторанов и гостиниц. С одной стороны, он был рад, что они встретили хранителя талисмана, с другой – было достаточно много шансов, что барон может оказаться таким же предателем, как и многие другие. Оставалось только надеяться, что Каэ в состоянии разобраться в потемках чужой души и ее доверие основано на чем-то большем, нежели просто надежда на порядочность и доброту, заложенную в любом человеке.

Магнус испытывал искреннюю и глубокую симпатию к барону Вентоттену и оттого хотел отговорить его от этой поездки, убедив ограничиться подробным рассказом о местонахождении храма и о прочих секретах и тайнах, которые знали только хранители. Но чем больше он смотрел на оживленного и веселого Банбери, тем четче понимал, что барон ни за что на свете не откажется от этого единственного и последнего шанса в жизни, шанса стать самим собой и избавиться от обреченности и вины.

Барнаба радовался чему-то своему. А Каэтана видела будущее. Барон, помнивший наизусть древнюю легенду, знал прекрасно и ее конец. И она не имела права лишний раз напоминать ему об этом – было бы нечестно и просто подло пугать хранителя талисмана его предназначением. Но ведь как горько и страшно, что лучшие из лучших должны платить такую чудовищную цену за чужие игры. Кортегана заигрывает со смертью, матарии забавляются войнами, хассасины, как дети новой игрушке, радуются тому, что у них есть свой особенный, ни на кого не похожий бог Ишбаал – грозный, величественный непонятный. И никто не задумывается над тем, кто и чем оплачивает эти игры...

На рассвете следующего дня барон Банбери Вентоттен повесил огромный замок на бронзовые ворота Ноттовея и убрал вывеску «Ноттовей. Всегда рады вам и вашим воинам». Отошел на шаг, посмотрел на дело рук своих – словно живописец, который сделал последний, решающий штрих на картине – и теперь разглядывает со стороны, что же получилось, – вздохнул. И круто развернулся спиной к своему уютному прошлому.

Барон так легко вскочил в седло, что Куланн, беспокоившийся, выдержит, ли этот немолодой уже человек все тяготы пути, перестал сомневаться в его способностях и махнул рукой, командуя выступление.

Банбери Вентоттен выглядел как и подобало настоящему рыцарю: на нем были сверкающие латы, шлем с витыми рогами по бокам и волосяным гребнем и длинный алый плащ, спускавшийся на круп коня. Он был опоясан длинным тяжелым мечом, которым, впрочем, весьма неплохо владел.

Каэтана подъехала поближе к новому спутнику, тревожно вглядываясь в его лицо, не промелькнет ли тень сожаления или горечи. Но барон даже не обернулся на свой Ноттовей, скрывшийся за поворотом, и выглядел оживленным и радостным.

Они выехали из Эррола через южные ворота и двинулись прямо по дороге, вымощенной белым кирпичом.

– Удобно, – сказал Рогмо. – Вот если бы везде так путешествовать.

– Не радуйтесь, князь, – рассмеялся Банбери. – Здешние дороги лишены всякого смысла и имеют одно-единственное назначение – демонстрировать миру, что и в Ронкадоре их умеют строить. Сейчас она оборвется ни с того ни с сего, и нам снова предстоит странствие по лесам, вплоть до следующего населенного пункта.

– Прекрасно, – одобрила Каэ. – Главное, что Эррол выглядит как и всякая уважающая себя столица, а дальше хоть трава не расти.

– Ну, госпожа, здесь вы преувеличили, – улыбнулся Куланн. – Чего-чего, а травы здесь более чем достаточно.

– А что за следующий город лежит на нашем пути? – спросил Номмо.

– Это вовсе не город, дорогой барон, – ответил ему Вентоттен. – Это поселок. Все большие населенные пункты Ронкадора находятся севернее Эррола, а на юге разбросаны одинокие замки, деревни, поселки. Здесь с трудом выживают, а о том, чтобы возводить какие-нибудь укрепления, и речи нет – людей мало, сил не хватает, постоянные стычки.

– Невеселая картина, – высказал Барнаба свое личное мнение. – Может, ну его, этот поселок? Зачем нам туда заезжать?

– Видите ли, господин Барнаба, этот поселок встретится нам только через полторы недели пути. И нам необходимо будет пополнить запасы продовольствия, выяснить дорогу, потому что в Ронкадоре все течет и изменяется с пугающей скоростью, просто отдохнуть.

– Отдыхать нам некогда, – отрезал толстяк. – Но придется, потому что я уже устал от этих бесконечных гонок.

– Ты же весь день вчера отдыхал! – воскликнул Магнус.

– Вот когда тебе будет столько лет, сколько мне, я посмотрю на тебя, – огрызнулся Барнаба.

– Вы еще сравнительно молоды, – любезно обратился к нему барон. – Я бы многое отдал за ваш возраст.

На секунду воцарилось неловкое молчание.

– Не советую, – наконец буркнул толстяк. – Для этого человек должен сойти с ума или перестать быть человеком. А у вас, барон, это не выйдет. Вы слишком человечны.

Банбери поклонился странному существу и позволил себе спросить у Каэтаны:

– Господин Барнаба не человек?

– Нет.

– Он бог?

– Хуже, господин Вентоттен. Гораздо хуже. Все боги – маленькие дети по сравнению с ним. Тем беспримернее его деяние, его попытка вочеловечиться и прочувствовать на собственной шкуре, что это такое – жить.

– Это заслуживает глубокого уважения, – серьезно ответил барон.

...Ехали быстро. Отдохнувшие и накормленные кони старались изо всех сил, выбивая копытами диковинные ритмы по сухой земле. Тод пользовался предоставленной ему свободой, шныряя по зарослям и охотясь на каких-то упитанных, аппетитных, с его точки зрения, зверьков. Что не мешало ему вечерами умильно выпрашивать какую-нибудь корочку хлеба у обожаемой хозяйки.

– Пес, мне не жалко, – говорила она, протягивая ему ломоть, который он вот уже полчаса пожирал глазами. – Но ты посмотри на свой живот.

Тод послушно смотрел или делал вид, что смотрел, а потом принимался грызть какую-нибудь кость, принесенную очередным своим поклонником. Сангасои души не чаяли в огромной псине, стараясь, когда возможно, побаловать ее чем-нибудь особенным. Не то Тод был еще совсем молодым, когда Рогмо подобрал его на дороге в Кайембу, не то воздух Иманы так на него действовал, но пес еще подрос и теперь вполне мог сойти за небольшую лошадь. А клыки у него стали вообще драконьи. И такой сторож мог разорвать на части любого злоумышленника, который рискнул бы угрожать его госпоже.

Вечерами на привалах, когда все укладывались спать, расставив предварительно сторожевые посты вокруг лагеря, пес валился рядом с Каэтаной и принимался храпеть. Делал он это так громко и вдохновенно, что часто ее будил. Она недовольно ворочалась и толкала Тода локтем в лохматый бок. Однако, несмотря на кажущуюся беспечность, пес спал очень чутко и два-три раза за ночь просыпался, чтобы трусцой обежать лагерь и проверить, все ли в порядке. Он был очень добродушно настроен ко всем своим спутникам и к каждому из ста с лишним человек успевал подбежать в течение дня, обнюхать и поворчать о чем-то своем. Тем более странным показалось Каэтане его необычное поведение, когда неделю спустя, как и обещал барон, они все еще ехали по невероятному, пышному, буйному лесу и все вокруг было по-прежнему: тихо, спокойно и безопасно.

Тод стал проявлять признаки беспокойства задолго до того, как отряд подъехал к относительно небольшому поселку, который разительно отличался от обычных ронкадорских селений. Дома здесь были ничем не отгороженные и никакими стенами не окруженные. Цветные, яркие, с крышами, крытыми соломой, они стояли на высоких фундаментах. Барон Вентоттен поспешил объяснить, что, когда начинается сезон дождей, ручьи и речушки выходят из берегов и часто затапливают низины. Поэтому фундаменты здесь строят с запасом, на случай разных неожиданностей.

Над крышами вился легкий голубоватый дымок, напомнивший путникам о том, что наступил час обеда.

– Как вы думаете, барон, нас примут здесь или испугаются? – поинтересовалась Каэтана.

– Ронкадорцев так просто не испугаешь. Мы же не стали с ходу жечь дома и размахивать мечами, а меньшее зло в Ронкадоре и злом не считается. Если мы еще и заплатить решим, то нас вообще встретят как благодетелей.

– Странно здесь встречают благодетелей, – хмыкнул Магнус, показывая на нескольких мужчин, которые вышли на околицу, стискивая в руках топоры на длинных рукоятях.

– Это печальная необходимость, – заверил его Банбери. – Я сейчас договорюсь с ними. А вы чувствуете, как вкусно пахнет? Интересно, что это за запах, – блюдо, вне всякого сомнения, мясное, соус пряный, но вот что это за дичь?

– Это неважно, – заметил Рогмо. – Главное, чтобы и нам досталось.

– Вам не важно, а мне важно, князь, – с достоинством молвил барон Вентоттен. – Я несколько десятков лет своей жизни потратил на то, чтобы овладеть тайнами кулинарии, и считал себя не последним знатоком в этой области, да вы и сами могли убедиться в том, что я не хвастаюсь. И для меня, как для профессионала и специалиста, позор не узнать, что это за мясо.

– Очень вкусное, – безошибочно определил Барнаба. – Поехали успокаивать поселян.

Жители оказались такими же нарядными и цветущими, как их дома. Каэтану поразили здешние женщины: с матовой белой кожей, яркими губами и пышными волосами. Они не были красавицами, но выглядели такими молодыми, такими свежими, что больше походили на дриад или нимф, но не на человеческих дочерей.

Как и предсказывал барон, люди, увидев, что отряд не готовится к нападению на их поселок, а, напротив, готов еще и заплатить за все необходимое, стали приветливыми и радушными. Они с охотой объяснили, что это место называется Корран и отсюда два дня пути верхом до озера Эрен-Хото, на берегу которого стоит небольшая рыбацкая деревушка Ими. Там вполне можно будет купить лодки или построить плот. Словом, рыбаки придумают, как переправить благородных господ на ту сторону. А жители поселка Корран предлагают свое гостеприимство на этот день и ночь, чтобы завтра на рассвете проводить гостей и указать им кратчайшую дорогу до великого озера.

– Почему великого? – шепнула Каэтана.

– Оно размером со скромное море, – тоже шепотом ответил Банбери и тут же пожаловался: – Вообразите себе, госпожа, просто какое-то сумасшествие: не могу определить, чем пахнет. Кроме запахов мяса и лука, а также двух известных трав, ничего не разберу. Это обидно.

– Так спросите, – предложила Каэтана, которая понимала, насколько этот вопрос серьезен для доброго Банбери.

– Нет, госпожа Каэ. Это дело принципа. Вот если до завтра не вспомню и ничего толкового не придумаю, тогда уж точно спрошу, потому что учиться никогда не поздно. И все же я рассчитываю на свой разум.

– Удачи вам, барон, – без тени насмешки пожелала Каэтана.

Следующие полчаса ей было не до окружающих. В мирном, благополучном Корране не было ничего подозрительного, ничего такого, что могло бы угрожать жизни более чем сотни вооруженных людей. И тем не менее Тод вел себя так, что Каэ было за него неудобно. Он то рычал, сверкая своими желтыми волчьими глазами, то хватал ее за одежду зубами и пытался вытащить прочь, за околицу. То поджимал хвост и прижимал уши к голове. Такая бурная и разнообразная гамма переживаний настораживала Каэтану, но она и представить себе не могла, чем это было вызвано. А не обращать на него внимание было немыслимо сразу по двум причинам: во-первых, безрассудно, во-вторых, даже если Тод нервничал напрасно, то разъяренный пес такого размера угрожал безопасности людей. Она пыталась успокоить верного друга, старалась изо всех сил, но у нее ничего не выходило. Наконец Каэ не выдержала: она объяснила, как смогла, Куланну, что пес переживает, встретив такое количество незнакомых, и что она пойдет прогуляться с ним в лесу неподалеку, пока он не остынет и не начнет вести себя более прилично.

Рогмо вызвался пройтись вместе с ними, чтобы не оставлять Каэ одну, а Куланн, поколебавшись, все же остался в Корране, устраивая людей на ночь. Сначала они собирались разбить лагерь за околицей, но староста поселка уговорил командира сангасоев изменить свое решение, мотивируя тем, что селянам легче и приятнее принимать гостей у себя в домах, нежели восстанавливать вытоптанные посевы. Действительно, все свободное от деревьев пространство вокруг Коррана было вспахано и засеяно. Земля в Ронкадоре, как, впрочем, и на всей Имане, была благодатная и плодородная, и ничего удивительного не было в том бережном и добром отношении, которое демонстрировали жители Коррана к своим полям. Куланн не нашел ни одной причины, по которой он мог бы отказать старосте в этой просьбе.

Всем нашлось дело. Кто-то мыл и чистил коней у кристально прозрачного ручья, протекавшего недалеко от поселка. Кто-то чинил сбрую, многие, пользуясь свободной минутой, занялись своим оружием, приводя его в порядок. Несколько сангасоев под руководством гастрономически образованного Банбери Вентоттена занимались закупкой провизии. Магнус на четвереньках ползал под какими-то шишковатыми, выкрученными стволами, обнаружив редкое растение, пригодное для своих занятий. Лицо у него стало глупо-счастливое, и ничто на свете его в этот миг больше не волновало.

Номмо и Барнаба с удовольствием плескались в ручье, чуть выше по течению; маленький альв приводил в порядок свой плотный, густой мех, а толстяк помогал ему, выбирая репьи и колючки.

Жители Коррана демонстрировали свое дружелюбие всеми доступными способами: угощали воинов сочными плодами и ягодами, предлагали вина; молодые женщины, свежие и статные, заглядывались на могучих сангасоев – даже слишком откровенно, по мнению Куланна. Но он и сам не был аскетом, и не мог от своих солдат требовать ничего подобного. Люди устали в походе, и было бы смешно ждать от них, что они будут вести себя благоразумно и сдержанно. И хотя тихий внутренний голос слабо протестовал против возможного развития событий, Куланн не мог представить себе, как вслух высказать эти соображения. Тем более что одна из девушек уже несколько минут соблазнительно покачивала бедрами прямо у него перед носом, и кровь стучала в висках воина так сильно, что внутреннего голоса вообще слышно не было.

К вечеру все утихло. Воины разбрелись по разным домам, многие – в сопровождении молодых женщин. У Куланна все же хватило благоразумия обратиться со своими сомнениями сначала к барону, а потом и к старосте Коррана, но оба ответили приблизительно одно и то же: в Ронкадоре, раздираемом войнами, женская добродетель была настолько относительным понятием, что никто особо не вдавался в подробности своего происхождения. А появление детей приветствовалось с огромной радостью, потому что люди чаще умирали, чем рождались. Беременная женщина была своего рода драгоценностью, залогом будущего, и к ней относились с почтением.

Каэтана все еще сидела под открытым небом, на пороге довольно просторной хижины, где ее разместили вместе с Номмо и Барнабой. Барон Банбери Вентоттен неслышно вышел из темноты и приблизился, легко ступая по шелковой траве.

– Можно нарушить ваше уединение?

– Конечно, барон. Как ваши успехи? Узнали, что это за таинственный и привлекательный запах?

– Нет. К моему глубокому стыду, я так и не смог разобраться, что же здесь готовили. Более того, здешние хозяйки оказались еще более скрытными, чем повара его величества короля Ронкадора, и ни за что не захотели открывать мне свои секреты. Представьте они уверяли меня, что готовят дичь. И в доказательство даже показывали птичьи внутренности и ощипанные перья. Зачем им так скрывать свои рецепты? Ведь конкуренция их никак не затронет. В городе я бы еще понял их нежелание отвечать на мои вопросы, но здесь... Знаете, никогда не слышал ни о каких поверьях и приметах, связанных с кухонными рецептами. Впрочем, чего не бывает в такой глуши.

Каэ погладила притихшего пса. Тод вот уж несколько часов как утих, но то и дело бросал на нее умоляющие взгляды. Но что он просил, так и осталось для Каэтаны загадкой.

– Должна вам признаться, дорогой Банбери, что ваш рассказ заставил меня задуматься. Не знаю почему, но мне очень странными показались эти деревенские обычаи. Что же они могут скрывать?

– Да ничего особенного, конечно, – откликнулся барон. – Простите. Кажется, я своими бреднями побеспокоил вас. Послушайте меня, дорогая госпожа, идите спать. Рецепт любого, даже самого вкусного жаркого не является такой вещью, из-за которой ваши прекрасные глаза могут завтра выглядеть усталыми. На рассвете Куланн поднимет нас в путь, и вам нужно быть сильной и свежей.

– Свежей... Вы правы, барон. А заметили, какая прекрасная внешность у здешних жителей: кожа свежая, без единой морщины, тела упругие.

– Вы краше, если вас втайне беспокоит сравнение. Уверяю вас, что здешние молодки, хоть и хороши, даже мечтать не могут о такой внешности, как у вас. Идите отдыхать, Каэ.

– Вы меня уговорили; Спокойной ночи, Банбери.

– Спокойной ночи, – ответил Вентоттен, растворяясь в ночи.

Каэ вытянула ноги, зевнула сладко, поднялась:

– Пойдем в дом, пес. Барон прав, отдыхать просто необходимо, иначе упадем однажды без сил и пропустим все на свете. Однако же как хорошо здесь женщины выглядят, будто в крови купаются... в крови...

Только в состоянии полусна, когда мозг уже бездействует и только подсознание управляет мыслями и поступками, может осенить блестящая и безумная догадка, которая наяву показалась бы невероятной. Каэтана, засыпавшая на ходу, вяло подумала, что так цветущи бывают вампиры и каннибалы, потому что утверждают, что нет лучше пищи, нежели человеческое мясо. И к тому же оно крайне вкусное, гораздо вкуснее дичи, говядины, свинины и чего там еще?

Обо всем этом она думала не всерьез, а постольку, поскольку у нее не хватало сил, чтобы повернуть течение мыслей на другую тему. Она уже спотыкалась, идя в хижину, как вдруг Тод отчаянно и тоскливо взвыл, и она вздрогнула, приходя в себя:

– Что за мерзость иногда может привидеться! – и вдруг замерла на месте. Кто-кто, но уж она должна была бы знать, что ей не грезятся глупости, а только возможные события.

Каэтана принялась рассуждать: будить всех, чтобы спросить, не пытались ли их съесть гостеприимные хозяева, было как-то слишком. Она представила себе лица сангасоев, выдернутых ее криками прямо из горячих объятий, и даже захихикала. С другой стороны, если ее неуместная стеснительность станет причиной трагедии, то она себе этого никогда не простит. Наконец Каэ решила пойти к барону Вентоттену и спросить его, может ли так вкусно пахнуть человечина, рискуя показаться ему не Богиней Истины, но Богиней Безумия. Пес, видимо, заметил некую перемену в своей хозяйке, потому что заметно повеселел и выбранное направление тоже одобрил, буквально волоча ее за собой в сторону дома, где на ночлег остановился барон в компании с Рогмо.