Текст книги "Сокровище рыцарей Храма"

Глава 14
2007 год. Китаевская пустынь

Игнатий Прокопович предупредил:

– Ты тилько не езжай через центр.

– Это почему? – полюбопытствовал Глеб.

– А у нас там очередная майданная революция… шоб им не было ни дна, ни покрышкы тем халамидникам.

– Опять «оранжевая»?

– Мы уже совсем запутались. Помаранчевые, розовые, голубые, красные, серо-буро-малиновые… цилый букет. Як у меня в саду на клумбе.

– Понял. Не скрою, я хотел увидеть Крещатик. Но коли так…

– Чого там дывыться? Революционеры зробылы с него купу гною. Кругом мусор, усё заплевано, стыдно глядеть. Когда такое было? Краще в Днепре искупайся. Вода – як шелк.

– А что, тоже идея. Ну, бывайте, я поехал.

– Ты там, ежля чего, звони мне по мобилке. Бо шось мэни не наравыться твой настрой.

– Почему?

– Ты якыйсь загадочный. А зная твоего батьку, могу представить, шо у тебя на уми.

– И что же?

– Та вы ж оба башибузуки. Не зобижайся. Усё время шукаете себе приключений на отэ мисце, откуда ноги растуть. Хотив спросыть, шо ты удумав, так все равно ж збрешеш.

Глеб рассмеялся.

– Дядя Гнат, что-то вы в последнее время стали очень подозрительными. Уж не думаете ли, что я засланный казачок? Ну, чтобы помочь пророссийским силам на Украине взять верх.

– А хто тебя знает… – буркнул Игнатий Прокопович.

– Все понятно. Значит, вы за «оранжевых». Даю вам честное слово, что ваши политические игрища мне до лампочки. У нас, в России, и своих хватает. Правда, мы еще ваших «высот» не достигли. Тут вы нас обскакали.

– Мы за колхоз, тилько не в нашем селе. Дались вам, москалям, те «оранжевые». Люды як люды…

Чувствуя, что дядька Гнат начал заводиться и вот-вот сядет на своего любимого конька – политическую дискуссию, Глеб буквально запрыгнул в салон «волжанки» и дал по газам. Он уже знал, что если начать с Игнатием Прокоповичем спорить, то можно до вечера простоять возле ворот и заработать себе ларингит от перенапряжения голосовых связок.

До Китаевской пустыни Глеб добрался без особых проблем. На удивление его не остановил ни один сотрудник украинской автоинспекции, которая называлась ДАI, что очень ассоциировалось с кратким и емким словом, первым в словаре мздоимцев, – «ДАЙ».

Наверное, далеко не новая «Волга» не внушала сотрудникам автоинспекции больших надежд на хороший навар. И то верно – что возьмешь с голодранца, который не в состоянии купить даже подержанную импортную тачку? Все-таки осталась в нашем славянском народе капля справедливости, подумал Глеб. Если уж менты стали снисходительны к простому люду, значит, не все еще потеряно.

Проехав с полкилометра вверх по Китаевской улице, Глеб наконец очутился на возвышенности, откуда хорошо просматривались окрестные «горы» – крутобокие холмы-останцы, покрытые редколесьем, и сам монастырь. Тихомиров-младший хорошо изучил план монастырского подворья и успел немного покопаться в исторических материалах по Китаевской пустыни, поэтому знал, что холмы хранят на себе следы многих древних культур: курганы, оборонительные валы, площадку, на которой, как предполагают, находилось языческое святилище…

Пустынь напоминала мыс. Под холмами, в бывшем русле небольшой речушки, монахи старинного монастыря обустроили каскад прудов. Они отражали пронзительно-голубое небо и казались сусальной картинкой с цветной старинной открытки. А за прудами, на возвышенности, радовал взгляд белизной стен и пятью зелеными куполами Свято-Троицкий храм, окруженный меньшими церквами и зданиями.

Слева и справа от дороги – строения; наверное, раньше они были частью монастыря. Там же находится институт садоводства. (Это Глеб вычитал в путеводителе по «Киевскому Афону», как иногда называют Китаево.) На его территории посреди клумб видны старинные надгробия.

Слева от центрального входа – небольшое церковное здание. Строения института старинные, в них угадываются бывшие кельи монахов. За центральными воротами – пустырь. Там когда-то стояла старинная колокольня, разрушенная в тридцатых годах прошлого столетия.

На соседней горе виден вход в пещеры с маленькой часовней. К пещерам тянулась длинная цепочка паломников. Глеб довольно ухмыльнулся.

«Все вэри гуд, парень, – подумал он, закуривая вторую сигарету подряд (Глеб знал, что в монастырях смолить цигарки запрещено и ему предстояло длительное воздержание, поэтому он решил накуриться впрок). – Где легче всего спрятать лист? Ну конечно же в лесу. Вот и притворюсь паломником из шибко образованных. В таком случае моя повышенная любознательность не вызовет подозрений. А разведать все нужно самым тщательным образом. Чтобы потом ночью не плутать…»

Глеб вычитал, что до революции Китаевская пустынь была излюбленным местом посещения паломниками. В те годы, когда к Китаеву почти вплотную подходил Днепр, сюда в навигацию прибывало в день по нескольку пароходов. Особенно паломников привлекал вырытый на крутом склоне Китай-горы лабиринт пещерной обители.

Если верить тем сведениям, что Глеб почерпнул из достаточно скудных источников, самым знаменитым насельником пещер был старец-затворник Досифей. Келью его, простую земляную камеру со скромными иконками, и сегодня показывают посетителям как святыню подземного монастыря. Могила Досифея расположена у самой стены пятиглавого храма.

Рядом с монастырем, на горе с пещерами, находился летописный город Пересечень (или Китаевское городище). Еще со студенческих времен Глеб знал, что Пересечень (или Пересичен), как ни странно, относится к числу наименее изученных древнерусских городищ.

Однако главный для себя факт Тихомиров-младший откопал в записях отца. Николай Данилович, как оказалось, уже давно накинул глазом на Китаево. В архивных источниках он нашел, что в Пересечене существовало когда-то большое подземелье или «погреб», как называли его дореволюционные исследователи. Но вход в этот подземный лабиринт отыскать не удалось ни тогда, ни в нынешние времена…

Монашек-гид попался Глебу несколько суетливый, но словоохотливый. Тихомиров-младший не стал присоединяться к общей группе паломников, а решил взять себе индивидуального проводника. Он долго присматривался к монастырской братии, ходившей по двору, – ее было не так уж и много – пока ему на глаза не попался инок, которого, как потом Глеб узнал, звали Михаил.

Без долгих разговоров Глеб всучил ему двести украинских гривень (примерно сорок долларов) и объяснил ситуацию.

– Хорошо, я согласен, – сказал монашек и засунул деньги в карман брюк, находившихся под рясой. – Деньги пойдут на восстановление монастыря, – тут же поторопился добавить инок, но должного смирения в его голосе Глеб почему-то не почувствовал.

«Похоже, – подумал он, – монашек недавно испеченный. И никак не может избавиться от мирских привычек. Пока для него деньги имеют большой смысл. Потом это пройдет… если, конечно, монашек сильно захочет стать праведником. В противном случае его смирение будет лишь показным, внешним…»

Глеб уже был знаком с монахами и знал, что среди них случаются и паршивые овцы. Увы, от цивилизации, извратившей все, что только можно, сбежать трудно. Даже если ты забьешься в самый дальний скит.

– …В настоящее время известны две пещеры, находящиеся непосредственно под городищем, – рассказывал инок Михаил. – Точное время происхождения пещер неизвестно. Некоторые исследователи относят их появление к XIV веку. Но кое-кто утверждает, что пещеры появились до монголо-татарского нашествия. С XVII века Китаевская пустынь находилась во владении Киево-Печерской лавры…

Он оказался очень толковым гидом. Судя по всему, у монашека было высшее мирское образование – он оперировал такими терминами, о которых малограмотный человек не имел понятия. Что он человек умный, было видно по его живым глазам и большому «сократовскому» лбу. А еще инок был или чем-то болен, или постоянно постился, потому что его тощая длинная фигура, казалось, вот-вот надломится в пояснице и он распадется на две высушенные до звона половинки.

– Кроме пещер под городищем, – продолжал монах, – существовали еще и пещеры примерно в километре отсюда. Вход в них находился на южном склоне глубокой балки, по которой шла дорога из Киева на Триполь, Витечив и дальше на юг. Когда-то на этих склонах располагались монастырские виноградники. Сейчас там все заросло лесом, а вход в пещеры завален…

Они уже бродили по окрестностям Китаевской пустыни добрых два часа. Тихомиров-младший, обладающий фотографической памятью, фиксировал в уме даже малейшие изменения рельефа местности. В его памяти отложился каждый камешек, встреченный по пути.

Монашек попался словоохотливый и сыпал на Глеба информацию, словно горох из мешка. Он действительно много знал об истории монастыря – гораздо больше, чем Тихомиров-младший мог переварить за один раз. Наверное, новоиспеченный инок соскучился по живому общению с человеком светским и теперь отводил душу. Судя по всему, временным гидом он стал совсем не из-за денег. Они были лишь катализатором его ностальгических воспоминаний о прошлой жизни.

Глеб невольно примерил на себя монашеское одеяние и мысленно вздрогнул – бр-р! При всем своем уважении к церковным подвижникам и вообще к православию, он даже не мог представить себя в роли денно и нощно бьющего поклоны перед алтарем. Каждому свое, как говорили древние…

– Это кельи старшей братии пустыни, – показывал монах, – это церковь Двенадцати Апостолов. Ее построили в XIX веке. Первоначально она служила теплой трапезной церковью. Вон дом настоятеля и канцелярия…

Они уже возвратились на главное монастырское подворье. Видно было, что монашек устал, и Глеб сжалился над ним, решив закончить свою «экскурсию». Остальное, подумал он, осмотрю сам, без поводыря.

Тихомиров-младший уже определил примерную привязку на местности того участка Китаевской пустыни, который был выгравирован на плане. Но Глеба ждало разочарование: в том месте, где на плане был начертан крестик, высились лишь холмики и валялся разный хлам. Если когда-то здесь и был вход в пещеры, то теперь он завален. А Глеб почему-то был уверен на все сто процентов, что клад находится глубоко под землей, в лабиринте.

Глеба утешало лишь одно обстоятельство: холмики были старыми (даже очень старыми, судя по кое-где обнажившимся земляным пластам), а значит, никто в них пока не ковырялся. Это давало ему надежду на благополучный исход затеянной им кампании.

– А эти люди что делают на территории монастыря? – поинтересовался Глеб, увидев двух мужчин в штатском. – Или тут до сих пор остались мирские учреждения?

Мужчины как раз выходили из здания, о чем-то оживленно беседуя.

– Нет, не остались, – довольно сухо ответил монах. – Почти не остались, – поправил он сам себя, посмотрев вслед мужчинам каким-то странным взглядом. – Это арендаторы.

– И чем они занимаются? – с невинным видом спросил Глеб, почувствовав, как внутри у него словно кто-то зажег костер.

Разговаривая, один из мужчин – плотный, кряжистый – жестикулировал. Его короткие рубленые жесты выдавали натуру волевую, начальственную. Но Глеб обратил внимание на другое. Мужчина носил массивный перстень-печатку из белого золота с рельефным изображением герба тамплиеров – два рыцаря скачут на одном коне!

Это случайность или?..

Глеб не верил в случайности. Он не зря учил философию в институте. Случайностей в принципе не бывает. Случайность – это непознанная необходимость, или, если точнее, предопределенность, о которой человек не имеет понятия. До поры, до времени.

– Пчеловодством, – коротко ответил монашек, разом утратив весь свой ораторский пыл.

– Давно они здесь?

– Не знаю… не помню. – Монашек уже смотрел на Глеба волком; похоже, ему очень хотелось послать «экскурсанта» по гражданской привычке куда подальше, да сан не позволял. – Года два, а может, три…

«Дело нечисто… – думал Глеб. – Монашек что-то знает, но не хочет говорить. И то верно: с какой стати он должен выкладывать все монастырские тайны постороннему, к тому же совершенно незнакомому человеку. Интересно, какой мед собирают эти «пчеловоды»? И не их ли «мерседес» стоит возле ворот обители?»

Словно в подтверждение его мыслей за воротами раздался мягкий рокочущий звук сильного мотора.

«М-да… Может, и мне стоит заняться пчелами? Похоже, это очень доходное дело. Вон в газетах пишут, что даже у украинского президента есть личная пасека. Гляди, и я благодаря качественному меду в люди – то есть в чиновника государственного масштаба – выбьюсь. Не всю же мне жизнь бегать по полям да лазить по подземельям в поисках древних черепков…»

Невольно улыбнувшись своим мыслям, Глеб тепло попрощался с монахом, который уже немного оттаял, и отправился восвояси. Он не мог видеть (потому что сидел в салоне «волжанки»), как к иноку Михаилу подошел другой священнослужитель. Он появился перед монашеком неожиданно – словно из-под земли вырос. В нем легко можно было узнать того монаха, с которым разговаривал отец Алексий после того, как от него ушел Глеб.

Монах сказал несколько слов, и инок Михаил, до этого стоявший прямо, с высоко поднятой головой, тут же покорно склонился перед ним, и они повели между собой тихий разговор. Когда монахи разошлись в разные стороны, на резко очерченном худощавом лице наперсника отца Алексия появилась загадочная улыбка. Спрятавшись за угол, он достал мобильный телефон, отыскал в электронной записной книжке нужный номер, позвонил и сказал:

– Вы не ошиблись, отче. Его интерес к пустыни отнюдь не праздный.

Выслушав ответ, он спрятал мобилку и поторопился к воротам. Там его уже ждал не очень приметный с виду серый «фольксваген» с водителем за рулем. «Волга», в которой ехал Глеб, уже была не видна.

– Все сделал? – спросил монах водителя.

– Да, – ответил тот. – «Маяк» в машине объекта функционирует в нормальном рабочем режиме. Посмотрите на дисплей… – с этими словами водитель включил небольшой экран, вмонтированный в переднюю панель.

На экране появилась схема Киева и на ней крохотная светящаяся точка, которая двигалась по направлению к центру. Монах с удовлетворением кивнул, и «фольксваген» быстро сорвался с места. Оказалось, что под невзрачной серой оболочкой машины таится очень мощный и хорошо отрегулированный мотор.

«Ну и что теперь? – думал Глеб, внимательно следя за дорогой. – Копать мне в Китаевской пустыни не позволят, даже если я заплачу настоятелю хорошие деньги. Мало того что я не имею никакого официального подкрепления, так я еще и москаль. А это сейчас в Украине звучит хуже, чем поляк. Может, пойти на арапа? Состряпать подметную бумагу со всеми необходимыми подписями и печатями, нанять бульдозер и вскрыть те холмики. Дело накатанное, случалось… Пока будут разбираться, что да почему, я успею достать из-под земли то, за чем приехал, – и ищи-свищи ветра в поле».

Идея была неплохой. Глеб уже мысленно рисовал схему раскопок, но тут ему в голову влез тот «пчеловод» с перстнем тамплиеров на безымянном пальце правой руки, и его настроение сразу же опустилось до нулевой отметки. Нет, брат, что-то здесь не так.

Тихомиров-младший был наслышан о новоявленных тамплиерах. Они водились как в России, так и за рубежом. В основном это были игры великовозрастных дядек, имеющих чересчур богатое романтическое воображение. Но иногда под прикрытием якобы возрожденного Ордена рыцарей храма копошились довольно темные личности с весьма загадочными целями и программами.

И самое главное – они имели немалые средства. Кто их финансировал и зачем? В частные пожертвования на игры взрослых придурков Глеб не верил. Люди, владеющие капиталами, денег на ветер не бросают. Ну разве что для того, чтобы скрасить свою личную жизнь.

Но вот общественные дела их мало касались. Тем более возрождение какого-то древнего ордена. Это даже не благотворительность, которая приветствуется обществом, а сплошной идиотизм.

Конечно, идиотов хватает, притом везде, в любом государстве. В этом Глеб убеждался не раз. Если находятся чокнутые, которые спонсируют чемпионат мира по плевкам в длину, то о чем тогда речь? Человечество сошло с ума и даже не заметило этого. Впрочем, в дурдоме ни один больной не скажет тебе, что он сумасшедший. Так что «все хорошо, прекрасная маркиза…»

На этой мысленно произнесенной фразе Глеб повернул налево и взял курс на центр города. Увы, он не был исключением из рода человеческого и поступил вопреки советам дядьки Гната не ездить на Крещатик.

Запретный плод всегда сладок…

Глава 15
1915 год. Ванька Золотой Зуб

Шиловский пребывал в каком-то непонятном состоянии. С одной стороны, он нарушил служебный долг, а с другой – сто тысяч рублей согревали ему душу и тело как самый лучший французский коньяк. Надзиратель сыскной полиции то погружался в пучину черной хандры, то мысленно переносился в Париж, где царила сплошная небесная лазурь и где ему довелось побывать всего один раз и то в младые годы.

Ах, Париж, Париж!.. «Бросить бы все к черту… и уехать, – думал он, нервно раскуривая сигарету, которая почему-то все время тухла (табак – дерьмо! Пополам с трухой; везде одни воры и проходимцы! – злился Шиловский). – Нельзя… Во-первых, не отпустят, а во-вторых, война. Французам сейчас не до веселья, как было раньше. Но мне-то что делать?! Бежать в Швейцарию… Идея, подсказанная мсье Боже. Именно бежать, потому что официально уйти из полиции – значит попасть в действующую армию. У контрразведки фронта кадровый голод… Но тайный выезд за рубеж в военное время может быть расценен как предательство. Или еще хуже – меня могут записать в шпионы. Швейцария, конечно, далеко, но ведь и наши агенты не дремлют. Спишут в расход, и поминай как звали…»

Несмотря на предупреждение мсье Боже не совать свой нос туда, куда не нужно, Шиловский, фараон до мозга костей, все-таки не сдержался и навел кое-какие справки. То, что попало ему на стол в письменном виде, вызывало оторопь.

Оказалось, что все копатели могил, участвовавшие в тайном захоронении ящика, показаний по делу дать не могут. Один из них утонул в Днепре, второй умер, отравившись водкой, третьего зарезали, а некоего Иону Балагулу, возглавлявшего бригаду копачей, упекли в Сибирь. Что касается хозяина погребальной конторы Ваника Бабаяна, то он жив-здоров, на месте, но вот семья его куда-то исчезла – как раз в четырнадцатом году.

Вся эта информация навевала надзирателю сыскной полиции невеселые мысли. Он был чересчур опытным сыщиком, чтобы не заметить совершенно очевидную связь между этой пятеркой – тремя мертвецами, кандальником и владельцем похоронной конторы. Кто-то очень властный и жестокий сделал предупреждение всем, кто попытается добраться до цинкового ящика, захороненного на Китаевском кладбище.

Шиловский ознакомился с врачебными заключениями по факту смерти копачей. Последний случай предельно конкретен – мужика зарезали какие-то садисты. А вот два первых…

Тот, что утонул, плавал как рыба. Он на спор переплывал Днепр туда и обратно без передышки. Когда его выловили и освидетельствовали, оказалось, что копач был совершенно здоров и, что удивительно, трезв как стеклышко. И тем не менее крепкий мужчина в расцвете лет, отменный пловец, пошел на дно словно камень.

Заключение по второму тоже вызывало массу вопросов. Свидетели в один голос говорили, что да, он пил, но не до положения риз и никогда не пьянел. Вскрытие подтвердило, что гражданин N ничем не болел и печень у него была, как у ребенка. Однако факт был налицо – копач могил умер, выпив всего два лафитника водки в компании каких-то подозрительных людишек; ни один из известных науке ядов в его организме не обнаружен.

«Подозрительные людишки… Нонче все подозрительные, – проворчал Шиловский. – Один французик, этот мсье Боже, чего стоит. Если как следует потрясти «Континенталь», то оттуда такие клопы могут посыпаться… Интересно, чем, черт побери, занимается наша жандармерия?!»

Так что же хранится в том таинственном цинковом ящике? Несметные сокровища? Не исключено. Убиты три главных свидетеля… Да, да, они умерли насильственной смертью! В этом Шиловский уже не сомневался. Так когда-то заметали следы при устройстве серьезных тайников владетельные персоны древности и пираты.

Тогда получается, что те сто тысяч рублей, которые ему всучил в виде мзды француз, – капля в море?..

Ах, сукин сын! Надзиратель от волнения вскочил и забегал по кабинету. Его распирала неожиданно проснувшаяся жажда к деньгам. Раньше – до того, как он получил из рук мсье Боже саквояж, – Шиловский не замечал за собой таких порывов. Ему хватало его содержания. Почти хватало.

Иногда, время от времени, надзиратель «инспектировал» свой участок. И как-то так получалось, что после инспекций карман его сюртука сильно оттопыривался и начинал шелестеть от купюр, которые ловко запихивали туда мелкие лавочники и прочие прохиндеи.

Но разве это были деньги? Так, мизер… Гроши. Те, кто умасливал надзирателя, грешили по маленькой. А вот из рук бандитов и прочих уголовников Шиловский никогда и ничего не брал. Это было его железное правило. Так низко опуститься ему не позволяло воспитание.

И однако же он взял. Правда, от господина с виду вполне положительного и даже как будто законопослушного. Так ему казалось поначалу. Но, копнув поглубже, Шиловский вдруг понял, что влип. Шлюзы прорвались, и все его естество, доселе глубоко упрятанное в потаенных омутах, вылилось наружу.

Да, сто тысяч – это не деньги. Вернее, не такие уж и большие деньги. Хорошо бы покопаться в той таинственной могилке… Но как ее найти? Нет, нет и еще раз нет! Никаких копаний. Дал слово – держи. Иначе…

«Дурак! – обругал себя Шиловский. – Тебе не хватает лишь приключений с масонами. Лови уж лучше своих мазуриков и жиганов, если не желаешь идти в отставку, так будет спокойнее. Хочешь составить компанию тем троим? Зарежут, как цыпленка, несмотря на полицейское звание. Этот мсье Боже весь лощеный и цивилизованный, а глаза волчьи…»

Постепенно мысли Шиловского сосредоточились на Балагуле. Интересно, этот сукин сын еще жив или нет? Если жив, то ему здорово повезло. Все-таки у кандальника-каторжанина есть надежда отбыть срок и вернуться домой. А с того света еще никто не возвращался.

Как это ни удивительно, но надзиратель знал Иону Балагулу. Он несколько раз попадал в участок, но не за политику, а по причине своего буйного характера. Иона очень любил на хорошем подпитии зайти в приличный ресторан и побить зеркала. При этом он кричал что-то про кровопийц и эксплуататоров, но к нему особо не прислушивались, а просто вязали.

Потом, протрезвев в участке, Балагула угрюмо бубнил, что бес попутал, платил за урон, причиненный ресторану, и его отпускали, слегка пожурив. Пьянство в царской России не считалось большим пороком и уж тем более не тянуло на уголовную статью. Полиция на пьяные дебоши смотрела сквозь пальцы.

Шиловскому очень хотелось вызвать Балагулу на допрос. Но он понимал, что это невозможно – где Киев, а где Сибирь. Никто не будет заниматься этапированием каторжанина в обратную сторону, тем более без веских на то причин. Ведь у Шиловского на Балагулу ничего не было.

Мало того, бригадир копачей могил проходил по делу не как уголовник, а как политический. Это был уже совсем другой компот. Так могут и самого Шиловского заподозрить в пособничестве врагам отечества – а ну как Балагула сбежит по дороге? Тогда все шишки достанутся надзирателю…

Размышления Шиловского прервал стук в дверь.

– Входите! – сказал надзиратель и нервно потушил папиросный окурок.

На пороге появился пристав Семиножко. Как обычно, он был красным и потным – на улице парило; наверное, перед грозой. Пристав не выпускал из рук огромного носового платка и время от времени промокал им пот, который не только выступал крупными каплями на лбу, но и стекал на грудь по его длинным казацким усам.

– Хух! – сказал пристав. – Здравия желаю, Евграф Петрович!

– Здравствуй, Петр Мусиевич. Присаживайся…

Пристав сел на стул напротив Шиловского. Его глаза бегали в орбитах как два маленьких зверька. Создавалось впечатление, что Семиножко в чем-то сильно провинился и теперь ждет неминуемого наказания. «Что это с ним?» – удивленно подумал надзиратель, который был хорошим психологом.

Подумал одно и сказал другое:

– Вот что, Петр Мусиевич, забудь про Ваську Шныря. На время! – повысил голос Шиловский, решив, что Семиножко хочет что-то возразить. – Нужно заняться другими, более важными делами. А Шнырь объявится… в этом нет сомнений. Поднимется со своего «донышка» на поверхность, а мы тут как тут.

– Но как же… Ведь убит полицейский… – возражения Семиножко звучали как-то неубедительно.

– Жигана будем искать. Но не в ущерб другим делам. Ты его портреты раздал городовым?

– Конечно. Еще вчера.

– Вот и славно. Пусть потрудятся. И я еще им хвоста накручу. А то совсем перестали мышей ловить. Сладкую жизнь себе устроили.

– Да, да… – поддакнул Семиножко, который вдруг почему-то резко успокоился. – Берут мзду не по чину… – последняя фраза прозвучала чересчур зло.

Шиловский остро взглянул на пристава, но промолчал. Он знал о нравах, царивших в полицейских участках, не понаслышке. Умаслить городового или пристава в среде торговцев и разной мелкой шушеры считалось делом само собой разумеющимся.

«Похоже, Петру Мусиевичу стало не хватать тех подношений, что ему дают городовые, – насмешливо подумал Шиловский. – Процент не тот… Это хорошо. Теперь он с городовых три шкуры сдерет, пока до них дойдет, откуда ветер дует. Для сыска такое служебное рвение только на пользу».

– В Киеве объявился известный ростовский авторитет Колька Рыбалка, – суховато сказал надзиратель. – Его видели как раз на твоем участке…

– Ой, лышенько! – по-бабьи всплеснул руками Семиножко; забывшись от расстройства, он перешел на украинский язык. – Шоб вин в Днепре утопывся! Беда…

– Да, это серьезная личность. Мне приходилось иметь с ним дело… И наверное, он прибыл в Киев не сам, а со своей бандой. Так что нам нужно ждать неприятных событий. Предупреди свою агентуру. Фотографию Кольки Рыбалки возьмешь в архиве. Там он, конечно, гораздо моложе, но хоть какое-то подспорье…

Семиножко шустро выкатился на своих коротких ножках из кабинета Шиловского и расплылся в довольной улыбке. Если бы надзиратель знал… Он шел к Шиловскому лишь с одним глубоко личным вопросом: как спустить дело Васьки Шныря на тормозах?

Конечно, вслух эту фразу он никогда бы не произнес. Семиножко накопал целый ворох разных «безотлагательных» дел и мероприятий по участку (большую часть из них он придумал), которые и собирался вывалить на стол перед Шиловским: мол, работы невпроворот, так что извините, но Васька Шнырь не главный гвоздь программы. Однако надзиратель будто подслушал его потаенные мысли, и все получилось как нельзя лучше.

Эту пока еще маленькую победу нужно было как-то отметить. И Семиножко в радужном настроении отправился на Крещатик, где зашел в кофейню «Люрс и Штифер», чтобы выпить чашечку отменного кофе с круассанами.

Походами в такие солидные и отнюдь не дешевые заведения он приподнимал себя в своих глазах. Сидя в окружении белоснежных накрахмаленных скатертей и о чем-то воркующих дам полусвета, Семиножко представлял себя богатым господином, жуиром, и его крестьянская сущность становилась микроскопически маленькой, почти незаметной. Мысли пристава освобождались от разных наслоений, и он воспарял к невиданным высотам.

Так получилось и на сей раз. Прихлебывая кофе маленькими глотками (фарфоровую чашечку Семиножко держал своими толстыми пальцами-обрубками манерно, оттопырив мизинец) и мечтательно прищурив глаза, пристав думал, что жизнь не такая уж плохая штука, особенно когда в ней намечаются некоторые перемены к лучшему. Дело оставалось за малым: найти Ваську Шныря и вытрясти из него душу вон – пока мазурик не выведет пристава на пока неизвестного ему Петрю.

К сожалению, Серега Матрос не знал фамилии этого человека. Во время разговора с Графчиком Васька называл Петрю румыном, но Семиножко подозревал, что он вполне может быть и молдаванином. А тех и других в Киеве был воз и маленькая тележка. И добрая половина из них носила имя Петр.

В общем, все выходило на то, что нужно искать Шныря. Вот уж когда воистину на человеке сходится клин, уныло подумал Семиножко… и вдруг похолодел. Ах, гадюка семибатюшная! Ах, змей подколодный! Что удумал!

Семиножко показалось, что он понял, почему Шиловский дал отбой по делу Васьки Шныря. Надзиратель, похоже, решил лично заняться этим делом. А зачем? Понятно зачем. В груди у пристава запекло, будто там загорелся огонь, и он тут же возненавидел Шиловского как самого наипервейшего своего врага.

Этот умник хочет перейти ему дорогу! Шиловский решил отстранить пристава от расследования, чтобы не делиться. Накося, выкуси! Пристав едва не скрутил смачную дулю, чтобы плюнуть на нее, как учила его родная бабка-ворожея, да вовремя спохватился: все-таки присутственное место, кругом приятные благовоспитанные мамзели в шелках и кринолинах…

Торопливо допив кофе, который теперь по вкусу напоминал ему касторку, настоянную на горелой резине, он расплатился и как ошпаренный покинул кофейню «Люрс и Штифер». Семиножко торопился на встречу со своим самым способным и деятельным агентом, которого пустил по следу Васьки Шныря. Он дал ему на расходы полста и посулил в случае удачи добавить еще «катеньку».

С агентом пристав встречался на конспиративной квартире, которая была домом свиданий. В этом доме на втором этаже жила так называемая «полушелковая» проститутка по имени Секлетея, или – по-простому – Секлета, скрывающая свое ремесло под вывеской акушерки. Естественно, ей приходилось принимать клиентов только днем, но от этого она сильно не страдала.

Закончив свои дневные заботы, Секлета вливалась в «сливочный» слой киевских проституток – «дам с девочками». Эти «барышни» маскировались под порядочных женщин, используя для прикрытия хорошенькую девочку под видом дочки. Разумеется, ребенка они брали напрокат для прогулок в людных местах, посещений кафе и ресторанов.

«Военная хитрость» срабатывала стопроцентно: охотников завести интрижку с красивой замужней дамой было куда больше, нежели платить за ласки навязчивой проститутки. Вечером «дама с девочкой» Секлета превращалась в интересную, загадочную вдову Селестину, которую переполняла скорбь по мужу-офицеру и дворянину, героически погибшему где-то под Перемышлем или в Карпатах.

Знакомый образ: «…Всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна. И шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…» Мрачный креп, густая вуаль, опущенная на лицо, придавали Секлете-Селестине строгий, неприступный вид, который притягивал к себе искателей острых ощущений со страшной силой.