Текст книги "Сокровище рыцарей Храма"

– Игнатий Прокопович, я ж не думал, что они такие наглые, – оправдывался Михайло. – У моих пацанов был только один ствол, и тот старенький «макарыч». Но выход есть.

– Якый?

– Пусть едет домой. И все тогда будет тип-топ. У вас – свои проблемы, у него – свои. Пусть решает, не маленький.

– Это они тебе сказали?

– Ну да. Когда я отказался. Меня попросили хотя бы нажать на вас…

– Считай, шо ты нажал… – лицо дядьки Гната стало красным, как тот борщ-свекольник, который он и Глеб совсем недавно ели. – А теперь скажи мне, Михайло, ты смог бы своего лепшого кореша пид пулю подставить, шоб потом умыть руки?

– Никогда!

– Вот! – Игнатий Прокопович поднял указательный палец вверх, будто призывая в свидетели верхние силы. – Почему? А потому шо тогда твой авторитет стал бы ныжче бордюра. И тогда твоя братва стала бы до тэбэ относится як до опущенного. Так чого ж ты тогда вид мэнэ хочеш? Шоб я став Иудою?

– И в мыслях такого не было! Что вы, Игнатий Прокопович… Вы нам как отец родной. Мы ж знаем, что вы человек-кремень.

– Не подлизывайся. Ну ладно, иды, Мыхайло, с Богом. Шо принис таку ценную информацию – дякую. За мною нэ залежится. А шо на бабло не повелся – молодец. Бо якшо мы щэ тут начнем разборки между своими, то Украине зовсим придет капец. Хай кращэ наши гетманы чубы соби рвуть.

– А… а вы как?

– За мэнэ не беспокойся. Ты ж знаешь мои возможности.

– Знаю.

– Ну, а якшо у тебя появятся щэ якись новыны, то звоны…

Михайло ушел. Игнатий Прокопович, подперев свою круглую голову кулаком, надолго задумался. Глеб стоял возле двери на балкон ни жив, ни мертв. Может, и правда уехать? Он не имеет права подставлять дядьку Гната! Что они могут предпринять, если, например, сегодня ночью дом атакуют бандиты с автоматическим оружием? Ничего.

– Глебушка, йды сюды, – позвал дядька Гнат.

Стараясь не выдать мыслей, которые бурлили у него в голове, Глеб подошел к столу, находившемуся в беседке, и сел напротив Игнатия Прокоповича. Тот поднял на него глаза и требовательно спросил:

– Усё слышал?

– Да…

– И шо ты думаешь по этому поводу?

– Хочу попросить у вас прощения за хлопоты, возьму свой саквояж и вечерней лошадью уеду в Москву. Так будет лучше. Для вас, по крайней мере, точно.

– А для тэбэ?

– Разберемся, – туманно ответил Глеб.

– Понятно. Тикаеш, значит. А я думав, шо ты в батька пишов. Мыкола никогда б не отступыв.

– Но ведь они будут стрелять! Вы не представляете, что это за люди!

– А ты представляешь?

– С трудом. Уж не знаю, кто они, но силы у них большие. А денег так вообще, по-моему, немерено.

– Грошей у нас у самих хватает. И силы не занимать. Так шо ты мэнэ нэ лякай.

– Вы что, решили… решили, что мне нужно продолжать?!

– А якого ж ты тогда беса ехал за тридевять земель?!

– Чтобы исследовать Китаевские пещеры, – не очень уверенно ответил Глеб.

Дядька Гнат остро взглянул на него и молвил:

– Шо я тебе скажу, хлопчику… Брехать, конешно, не пахать. Тилько в тэбэ ще молоко на губах не обсохло, шоб меня вокруг пальца обвести. Лучше расскажи дядьку Гнату усё, як воно есть. Бо шось ты сильно много недоговариваешь. А цэ значит, шо дело темное.

Выбора не было. Глеб мысленно сознался сам себе, что Игнатий Прокопович прижал его к стенке. «Фиг с ним, с этим планом и этим кладом! – подумал он с отчаянием. – Самому мне точно не осилить… Боюсь, что я даже ноги не смогу унести – не дадут. Игра пошла с высокими ставками и практически в открытую. Надо делиться. Знать бы, чем… Да ну его все к бениной маме!»

И Глеб рассказал всю историю, не утаив ни единой подробности.

Выслушав его рассказ, дядька Гнат долго молчал – переваривал услышанное. А затем тяжело вздохнул и молвил:

– Малэ – дурнэ… Якбы я знал это раньше, то отой француз уже спивав бы колядки в моем подвале. Да, дило сурьезное… Но и наша нэнька Украина нэ Франция. То у них там адвокаты, прокуроры… У нас таки дила решаются проще. В общем, сиди тут и не рыпайся. А я трохы попрацюю золотарем – буду разгребать усё это говно…

С этими словами Игнатий Прокопович набрал номер на мобильном телефоне и, когда ему ответили, сказал:

– Здоров був, Опанас! Як там твои хлопцы? Байдыкы бьют? То пришли мне пятерых. Так… В полном боевом! А як жэ… И смотри, шоб самых лучших! Та ни, тут другие дела. Потом расскажу. Остальных держи наготове! Шоб по моему звонку явились, як штык. Ну, нэхай нам всем щастыть, Опанас…

Следующий звонок дядьки Гната был официального плана. Ему ответила секретарша.

– Ты дивчынко доложи ему, шо звонит Игнатий Прокопович. Занят? А ты скажи ему, скажи! Бо як не скажешь, то он сильно на тебя обидится. Ага… Жду… Петро Семенович! Здравствуй, дорогэнькый! Шось ты зовсим мэнэ забув… Ни? А я как рад… На охоту осенью пидэм? И я жду не дождусь. Бо зовсим уже закис. А шо поробыш – пенсионер… Петро, дило есть. Не буду тебя задерживать. В Киеве образовався якыйсь непонятный француз. Как фамилия?.. – Тут дядька Гнат оторвался от мобильника, обернулся к Глебу и спросил: – Як там его?.. Понял. – И снова в микрофон: – Зовут того жабоеда Християн Боже. Петро, большая к тебе просьба: достань мне его из-под земли. Срочно! Когда? Еще вчера. Подключи усе свои каналы. Не, брать не надо! Дай мне только его адресок. Мои хлопцы и без твоих волкодавов разберутся. Ну, бывай, Петро Семенович. Жду от тебя ответа, як соловей лета.

Отключив мобилку, дядька Гнат очень серьезно посмотрел на Глеба и сказал:

– А теперь будем ждать…

Глава 19
1915 год. Призраки Китай-горы

Ванька Золотой Зуб дрожал, как в лихоманке. И ругал себя последними словами. Как он мог поддаться на уговоры пристава Семиножко, этого змея подколодного?! Теперь его фартовой карьере точно конец. До чего он дошел – вместе с фараонами начал ловить таких же босяков, как и сам!

Но про то ладно, никто пока ничего не знает. Но среди ночи оказаться на Китаевском погосте – это уже ни в какие рамки не входит. Много разных слухов ходило среди киевлян о Китай-горе. И что в темное время суток там бродят призраки, и что паломники бесследно исчезают, несмотря на святость места, и что иногда среди ночи из-под земли доносятся стоны невинно убиенных, схороненных на погосте в прадавние времена.

А в ночь на праздник Ивана Купалы, говорили знающие люди, в окрестных лесах начинает цвести папоротник, потому что много кладов зарыто на Китай-горе. Да вот только никому они в руки не даются. И если кто отважится сорвать цветок папоротника в Китаевской пустыне, то вместо ожидаемых сокровищ его сразу же подхватывает нечистая сила и уносит в ад.

Сегодня как раз была ночь с 19 на 20 июля[50]50
  По старому, юлианскому, календарю; по новому, григорианскому, с 6 на 7 июля. Григорианский календарь введен при советской власти с 14 февраля 1918 года. Разница между старым и новым стилями составляла в XVIII веке – 11 суток, в XIX веке – 12 суток, в XX–XXI веках – 13 суток, а в XXII веке будет составлять уже 14 суток.


[Закрыть]. И Ванька, лежа в какой-то канаве неподалеку от кладбища, с тоской думал, что слежка за Шнырем выйдет ему боком. В особенности его смущало то, что к Ваське и его напарнику присоединился Чугун. Этого быка боялся весь Подол. В повседневной жизни добряк и сострадалец, Чугун мгновенно свирепел, когда его задевали за живое. А в гневе, при всей своей силушке, он был страшен.

«Он всех этих фараонов сломает, как веник, – думал Золотой Зуб не без приятного томления в душе. – И где только Семиножко нашел такую гоп-компанию? Как грибы-поганки – плюгавые, на тонких ножках, и слюни у одного текут, словно у юродивого на паперти».

Нужно сказать, что и сам пристав был не в восхищении от своей команды. Он подобрал, что плохо лежало. От услуг этих трех агентов отказались все его коллеги. «Пьянь-рвань подзаборная» – так охарактеризовал их брезгливый Шиловский.

Семиножко сумел привязать их к себе разными послаблениями. И не только. Все трое уже давно могли сидеть в тюрьме, но пристав помог им избежать наказания, и теперь агенты готовы были выполнить любой его приказ.

Старшим среди них считался Тетеря. Главным его достоинством были огромные совиные глаза, которые могли видеть в темноте, и совершенно глупый вид, на который ловились даже большие умники.

Вторым по рангу считался Совпель. Это была его фамилия. И она подходила агенту как нельзя лучше. Обычно он работал среди нищих, на киевском «дне», где его считали своим. Когда Совпель просил подаяние, почти все бросали ему в плошку монеты и торопились побыстрее пройти мимо, потому что его слюнявую (а в зимнее время сопливую) физиономию нормальному человеку нельзя было лицезреть без гадливости.

Третьим пристав взял Жука. Знакомые и приятели называли его Жучилой. Черноволосый, со смуглым цыганковатым лицом, он был проворным, как хорек, наглым и жестоким, словно записной «иван»[51]51
  До 1917 года среди преступников Российской империи были четыре основные криминальные касты: «иваны», «храпы», «игроки» и «шпана». «Иваны» специализировались на грабежах, характеризовались агрессивным поведением и склонностью к лидерству. «Храпы» предпочитали промышлять обманом и мошенничеством. «Игроки» – карточные и иные шулеры – были самыми интеллигентными представителями преступного мира. «Шпана» – низшая каста, уголовное отребье. Почти все они были известны полиции, и их деятельность (по возможности) находилась под контролем.


[Закрыть], и мог залезть в любую щель.

Но при всей внешней непохожести этой троицы их объединяла одна-единственная страсть – к выпивке. Они могли квасить сутками, при этом оставаясь в трезвом уме и в состоянии самостоятельно передвигаться. Семиножко приводил их в чувство (чтобы они не бражничали, а работали) простым способом – бил по мордам. А рука у пристава, нужно отметить, была тяжелая.

Жук и Тетеря лежали рядом, прячась за одним из надгробий. Они подобрались совсем близко, и им был виден ящик, который злоумышленники вытащили из могилы. Особенно хорошо рассмотрел его глазастый Тетеря.

– Цинковый… – шепнул он Жуку, почти не шевеля губами, – будто ветерок легкий коснулся его губ.

– А в нем рыжа[52]52
  Рыжа – золото; рыжевьё – золотой лом; рыжьё – 10 руб. золотом (жарг.).


[Закрыть]… – точно так же прошелестел ему в ответ Жук. – Зуб даю…

Он вспомнил, сколько пообещал им Семиножко за помощь в этой операции, и скрипнул зубами. «Вот сволочь! – подумал Жук. – Нам по пятьдесят рубчиков, а себе – пуд золота. Ну, сытая его морда! Так и норовит на чужом горбу въехать в рай».

Тут его осенила другая мысль, и он покосился на Тетерю. Выпуклые глаза напарника, казалось, вот-вот выскочат из орбит, с таким напряжением он следил за каждым движением злоумышленников.

«А может?.. – Жуку вдруг стало жарко, несмотря на ночную прохладу. – Сговоримся с Тетерей, кончим пристава – и в Гуляй Поле. Там все свои, схоронят. Совпель… И его надо грохнуть. Это еще тот гусь. Мне он ни сват ни брат. Тетеря тоже его не любит…»

В это время пристав Семиножко напряженно размышлял, что ему делать дальше: взять гробокопателей до того, как они вскроют ящик, или после того? А вдруг там кости? Вот смеху потом будет… Над ним начнет потешаться весь Киев. Уж что-что, но выставить дураком хохлы могут кого угодно. Был бы повод, а запасов юмора у них хватит. И батьку родного не пожалеет истинный хохол, лишь бы хорошо пошутить, а значит, выпендриться перед всем миром.

Гробокопатели совещались. Что-то их явно смущало. В особенности Ваську Шныря. Он то и дело встревоженно оглядывался по сторонам, будто каждую минуту ожидая какой-нибудь напасти. Остальные двое (в одном из них, широкоплечем здоровяке, пристав узнал Клима Чугунова, известную в полиции личность) тоже чувствовали себя на кладбище не очень уютно, хотя вокруг царила удивительная тишина – будто в округе все вымерло, даже ночные птицы.

Наконец после недолгого совещания сильный, как вол, Чугун легко подхватил ящик на плечо, и все трое пошагали к близлежащему леску – от греха подальше. Вдруг кто заметит? Посторонних на погост ночью и калачом не заманишь, но вот церковные сторожа иногда ради разминки заглядывали и сюда.

Семиножко невольно выругался. Тысяча чертей им в печенку! И как теперь быть? Гробокопатели так быстро вышли из оцепления, что его агентам оставалось лишь своими гляделками беспомощно хлопать.

Смешно оттопырив зад, пристав пополз на карачках к Совпелю, который таился неподалеку.

– Передай Жуку и Тетере приказ: идти вслед за ними, следить. Брать, когда вскроют ящик. Это если я не успею к тому моменту. Окажут сопротивление – бейте их наповал. Но сами под выстрелы не подставляйтесь! Может, и у них есть револьверы. Понял?

– Так точно, Петро Мусиевич, понял!

– Ну давай, давай, соколик! Поспешай! Да пригнись пониже, охломон! За версту тебя видно…

Золотой Зуб заметил маневр Семиножко и хотел уже последовать за агентами, но тут его придержал страх. Он вцепился в душу Ваньки железными когтями, и это было так больно, так страшно, что Золотой Зуб едва не вскрикнул, да вовремя успел захлопнуть рот: услышит пристав – прибьет.

Он так и остался лежать в канаве, млея от дурных предчувствий. Что касается Семиножко, то он решил зайти с фланга. Пристав уже понял, куда направились гробокопатели. На опушке леса, как раз на круче, над прудами, была удобная полянка, скрытая от любопытных глаз. Похоже, Шнырь знал об этом, потому что шел впереди и показывал остальным дорогу.

Пристав был прав. Ваську обуревали примерно те же чувства, что и его «коллегу» – Золотого Зуба. Ему даже почудилось, что некоторые надгробия начали шевелиться. Он с ужасом подумал, что еще немного, и покойники могут выйти из могил, ведь они, по сути дела, занимаются святотатством.

Шнырь не считал себя шибко богомольным, но в детстве у него была родная бабка, которая таскала мальчонку на все церковные службы. Из-за этого Васька верил в разные чудеса и высшие силы и когда воровал кошельки неподалеку от какой-нибудь церкви (а в центре, в самом фартовом месте Киева, церкви и храмы встречались на каждом шагу), то непременно жертвовал на богоугодные дела десятую часть своей прибыли.

Возможно, именно по этой причине карающая десница закона все время промахивалась, и Васька ходил на свободе. Так это или не так, но Шнырь свято уверовал в великую силу «церковной десятины» и никогда не жадничал.

– Надо уходить с погоста, – сказал он подельникам.

– Чего это? – спросил Чугун; справившись с первым волнением, он уже примерялся, с какой стороны удобнее пилить цинковый ящик.

– Того! – отрезал Васька. – Чтой-то мне не по себе, – все же объяснил он недоумевающему Климу жалобным голосом. – Нутром чую какой-то пожар[53]53
  Пожар – беда (жарг.).


[Закрыть]…

– Кончай праздновать труса! – вступил в разговор и Петря. – Здесь только мы и надгробия. Чем скорее мы откроем этот ящик, тем быстрее отсюда уберемся.

В отличие от Шныря Лупан точно не знал, какому Богу молиться. Родился он православным, потом его родители стали по какой-то причине католиками и заставили Петрю креститься по-иному – слева направо. А затем отец вообще принял мусульманскую веру, потому что так было выгодно для торговли.

Но это не спасло его от сабли янычара, который зарезал Лупана-старшего, как барана, только за то, что молдаванин склонился перед ним не так низко, как полагалось. После этой трагедии семья Петри бежала в пределы Российской империи.

Так что Петря в вопросах религии скорее был атеистом, хотя и испытывал некоторый трепет перед величественными православными храмами. Но самое главное: его никогда не мучили религиозные предубеждения и страхи. Он не боялся разной чертовщины, потому что ничего страшнее и кровожаднее янычар ни на земле, ни под землей, как считал Лупан, не существует.

Теперь же, когда вожделенное сокровище лежало перед ним на расстоянии вытянутой руки, Петря готов был сразиться со всеми силами ада.

Но оставался еще Чугун. При всей своей вспыльчивой и дуболомной натуре Клим обладал здравым смыслом и всегда прислушивался к мнению других. Хорошо зная Ваську, он ни на йоту не усомнился в том, что вор и впрямь почувствовал какую-то опасность. Но откуда она исходит? Этого Чугун понять не мог. А раз так, значит, нужно менять дислокацию.

– Сваливаем отседа, – сказал он безапелляционно и одним упругим движением вскинул не очень легкий ящик на свое литое мускулистое плечо. – Васька, указывай путь…

Петря лишь сокрушенно вздохнул. А что делать? Спорить с Чугуном было бессмысленно. Понуро потупившись, он поплелся вслед за дружками, совершенно не обращая внимания на окружающую их обстановку.

Если идущие впереди Васька и Чугун не могли ничего видеть, то волокущийся позади Петря мог бы заметить, как ожили некоторые кладбищенские холмики и начали двигаться, превращаясь в человеческие фигуры. И самое главное: все они перемещались в одном направлении – туда, куда шли подельники.

Семиножко оказался прав в своих предположениях. Гробокопатели и впрямь остановились на лужайке над обрывом. В этом уютном местечке даже Васькины страхи улетучились. Петря тоже повеселел и снова почувствовал азарт.

– Хух! Ну, помолясь, начнем, – сказал Клим, поплевал на ладони, взял пилу и начал водить ею туда-сюда.

Вжик-вжик, вжик-вжик, вжик-вжик… Нервное напряжение достигло предела. У Васьки от волнения зубы начали выбивать дробь, а Петря, чтобы хоть немного успокоиться и не заскулить, сунул себе в рот свою кепку.

– Ну что т-там, что та… т-там?! – нетерпеливо спрашивал Шнырь.

– Не зуди над ухом, – отмахивался от него Чугун.

Цинковый лист, из которого изготовили ящик, оказался тонким, поэтому процесс распиловки, по идее, должен был стать сплошным удовольствием – если учесть кладоискательский азарт Чугуна. Но на поверку все оказалось не так просто, как думали подельники. Выяснилось, что изнутри ящик был покрыт слоем какой-то вязкой мастики, и Клим пыхтел словно паровоз, обливаясь потом, потому что пила уже не вжикала, как поначалу, а шла вперед-назад рывками.

Неожиданно Васька насторожился. Он услышал треск ломающейся сухой ветки. Дернувшись, будто его укололи шилом в мягкое место, он прошипел:

– Чур![54]54
  Чур – внимание (жарг.).


[Закрыть] Братва, в лесу кто-то ходит!

– Где? – разогнулся Клим.

– Там, – махнул рукой Шнырь, указывая направление.

Все прислушались. Ничего. Только легкий ветерок прогуливался по верхушкам деревьев, но его дуновения замечала только древесная листва, которая тонко трепетала, практически не создавая шума.

– Тебе показалось, – напряженным голосом сказал Петря.

– Когда мне кажется, я крещусь! – огрызнулся Васька. – Там кто-то есть. Я даже запах его чую.

– Тоже мне ищейка… – фыркнул Клим; но чувство настороженности почему-то не покидало его. – Ладно, ладно, без обид – шучу…

Он положил пилу и достал револьвер. Петря тоже сунул руку в карман, где нащупал рукоятку ножа. Лупан и верил Шнырю, и не верил, но точно знал, что, если придется, он умрет возле ящика, но никому его не отдаст.

– Стойте как стоите! – шепнул Чугун. – Пойду на разведку…

И он тихо пошел к темнеющим невдалеке зарослям.

Тетеря подошел к гробокопателям ближе, чем следовало. Но это было еще полбеды. Главная проблема заключалась в другом: сегодня агента подвело его уникальное ночное зрение. Впервые за многие годы. Он не заметил сухой ветки, а когда наступил на нее, уже было поздно что-то предпринимать.

Агент как остановился, так и застыл столбом, мысленно моля все высшие силы, чтобы его приняли за дерево. Но Чугун подходил все ближе и ближе, мало того, он держал в руках револьвер (это Тетеря видел почти так же ясно, как днем), и агент не выдержал такого испытания. Выхватив свой «Смит и Вессон», он крикнул:

– Руки вверх! Ложись! Полиция! – и сразу же выстрелил, целясь в Клима, скорее инстинктивно, нежели по необходимости.

Его тут же поддержали Совпель и Жук, которые находились неподалеку. И началась такая беспорядочная пальба, словно все участники ночного действа неожиданно оказались на передовой, где-нибудь в Пинских болотах.

Но они не на того нарвались. Клим не только обладал недюжинной силой, он еще и неплохо стрелял. Упав на землю и откатившись с линии огня, Чугун начал шмалять в ответ, целясь по вспышкам от выстрелов. И попал. В зарослях кто-то истошно завопил от боли, и на какое-то мгновение стрельба затихла. Чтобы спустя три-четыре секунды возобновиться с новой силой.

Однако вернемся к Ваське и Лупану. Едва послышались первые выстрелы, как совсем потерявший голову Шнырь молниеносно сиганул с обрыва и побежал к пруду. У него будто крылья выросли. А затем и плавники – пруд он переплыл за считаные минуты. С этого момента имя Васьки Шныря больше ни разу не мелькало ни в протоколах полицейского управления, ни в расстрельных списках народной милиции города Киева, созданной в 1917 году.

Лупан при первых выстрелах быстро опустился на четвереньки, вцепился обеими руками в ящик и начал тащить его к обрыву – по-рачьи, пятясь назад. Над его головой свистели пули, однако он совершенно не обращал на них внимания – трудился, как муравей, пыхтя и обливаясь потом.

Но оставим его на несколько минут. Возвратимся к Чугуну. Его уже легко ранили, но он упрямо продолжал отстреливаться. Мало того, Клим наконец добрался до зарослей и теперь укрывался за деревьями, что уравновешивало шансы противоборствующих сторон. Тем более что к двум агентам, оставшимся в живых (погиб записной неудачник Совпель), пришел на помощь Семиножко.

– Окружай их, окружай! – закричал пристав, прячась за большим пнем. – Слева обходите, слева! Сдавайся, Чугунов! Ты в ловушке!

Своим кличем он хотел смутить Клима, представив дело так, будто в его распоряжении находится едва не весь полицейский участок. Но лучше бы он этого не делал.

Услышав свою фамилию, Клим закусил удила. Он понимал, что если еще раз попадет в лапы полиции, то живым они его не выпустят. Поэтому Чугун решил не сдаваться и драться до последнего вздоха.

– А хрен тебе в глотку! На-кося, выкуси! – яростно прокричал он в ответ и, тщательно прицелившись, выстрелил в Тетерю, который, на свою беду, в этот момент как раз менял позицию.

Агент умер, даже не вскрикнув. Он упал словно подрубленный. Жук, который находился недалече, в отчаянии сплюнул и зло выматерился. Дружбы как таковой между ними никогда не было, но они понимали друг друга с полуслова и случалось, что приходили на выручку друг другу, рискуя собственными жизнями. А это уже и так очень много для человеческих отношений.

Жук тихо, как змея, пополз вперед. Теперь у него в голове была лишь одна мысль – убить Чугуна, отомстить за Тетерю. От большого напряжения он превратился в одно большое ухо, поэтому услышал очень тихий звук падающих на землю гильз – это Клим перезаряжал револьвер.

Тогда Жук вскочил, стремительно пробежал метров десять и всадил в Чугуна, который опешил от неожиданности, увидев в двух шагах от себя тщедушную фигуру агента, три пули. Несмотря на смертельные раны, Клим нашел в себе силы подняться и сделать несколько шагов в направлении Жука. Если бы он добрался до агента, то, наверное, задушил бы его.

Но силы оставили Клима, и он свалился, словно подрубленный дуб – вперед и ровно, не сгибая ноги в коленях. Жук стоял в метре от него ни живой, ни мертвый…

Смерть Тетери и Чугуна неожиданно вызвала странное явление, от которого все живые участники драмы, развернувшейся над обрывом, оцепенели. Сначала в неподвижном воздухе, напоенном ароматом разнотравья, который после полуночи стал похожим на остывающее парное молоко, раздался мощный, но мягкий звук трубы. Люди глубоко верующие назвали бы его «гласом Божьим».

А затем среди деревьев появились белые призрачные фигуры. Они неторопливо продвигались в направлении участников схватки, и временами казалось, что фигуры плывут над землей то поднимаясь, то опускаясь. Возможно, такой эффект достигался тем, что новые участники действа преодолевали невысокие холмики и неглубокие овражки; но как бы там ни было, а впечатление они производили потрясающее.

Первым опомнился Семиножко. Он попытался сначала крикнуть, но его голос почему-то стал тише шелеста листвы; затем пристав нацелил на одно из привидений пистолет и попытался нажать на спусковой крючок. Но рука ему не повиновалась; она вдруг стала закостеневшей и совершенно чужой.

Тогда совсем обезумевший пристав тонко, по-заячьи, заверещал и бросился бежать. Однако убежать далеко Семиножко не успел. Раздался тихий свист, и в спине пристава вырос железный штырь. Он упал и мгновенно умер. Подойди к его телу кто-нибудь поближе, он сразу понял бы, что в спине пристава торчит арбалетный болт.

Жук оказался смышленее своего начальника. Он, как и Ванька Золотой Зуб, тоже слышал байки про Китаевскую пустынь, в которых фигурировала разная нечисть. Поэтому Жук не сильно удивился появлению призраков. И не стал, как Семиножко, оказывать сопротивление. Что можно сделать с бестелесным духом? Только попытаться от него убежать.

Он рванул по тому же пути, что и Васька Шнырь. Стреляющие призраки пустили ему вслед два или три арбалетных болта, но все они застряли в древесных стволах. Жук уже мысленно благодарил судьбу, вырвавшись на поляну, – обрыв был совсем рядом, – но он не учел, что на его пути встанет Петря Лупан.

На Петрю призраки не оказали никакого влияния. Все его помыслы были сосредоточены на одном – как защитить свое сокровище. И когда Жук приблизился, Лупан метнулся к нему навстречу с быстротой молнии и вонзил нож прямо в сердце. Агент упал, дернулся несколько раз и затих, а Петря с потрясающим спокойствием продолжил свой муравьиный труд – снова потащил ящик к обрыву.

Его остановили лишь белые фигуры, которые вышли из лесу. Увидев их, Петря спрятался за ящиком. Нет, он не пытался затаиться; ему нужно было немного отдышаться.

Где-то в глубине души он понимал, что пришла его смерть, но эту мысль Петря гнал от себя прочь. Он считал сокровище своим (а в том, что в ящике находится клад, Лупан не сомневался) и готов был, если понадобится, умереть за него. Но умереть богатым! Мысль о богатстве, которое находится рядом, под боком, будоражила воображение и напрочь разрушала инстинкт самосохранения.

Когда призрачные фигуры подошли к ящику, с земли вскочил уже не человек, а кровожадный зверь в человеческом обличье. Пока его не схватили, Петря успел убить двоих и еще одного ранил.

Наверное, тут бы ему и пришел конец, но неожиданно последовала команда на незнакомом Петре языке, и его лишь крепко спеленали тонким, но прочным шнуром. Будь на месте Лупана надзиратель сыскной полиции Шиловский, он сразу бы узнал в начальнике «призраков» мсье Франсуа Боже.

Впрочем, призрачными казались лишь длинные плащи со странного вида крестами. Под ними находились живые люди во плоти. Правда, они выглядели немного несовременно – три человека держали в руках старинные арбалеты, а на боку мсье Боже висел рыцарский меч. Как были вооружены остальные, Петря не видел, потому что они находились вне его поля зрения.

– Что будем делать с этими?.. – спросил один из «призраков», горбун невысокого роста, почти карлик, кивком головы указав на тело Жука.

– Оставим здесь, – коротко ответил мсье Боже. – О них позаботится Господь.

Они беседовали по-французски, и Петря ничего не мог понять из их разговора.

– Мы нашли подходящее место для тайника… – продолжал карлик.

– Да, я знаю. Место и впрямь отличное… – мсье Боже остро взглянул на Лупана. – Но ему нужен сторож.

– Вы думаете?..

– Несомненно. Он убил двух наших братьев, поэтому его смерть должна быть долгой и мучительной.

– Будет сделано, господин!

«Призраки» подняли ящик на плечи, забрали убитых товарищей и углубились в лес. Двое из них поставили Петрю на ноги и повели его на веревке как скотину, грубо подгоняя пинками. Но он был ко всему безразличен. Его мечте не суждено было осуществиться, и теперь от Петри осталась лишь одна оболочка – внутри у него все выгорело.

Вслед за ними направился и непривычно задумчивый и угрюмый мсье Франсуа Боже. Он шептал: «Проклятая война! Пока она не закончится, во Францию путь заказан. Эх, надо было раньше все вывезти! Не сообразил, не успел. Теперь нужно ждать… Ждать!»

Над Китаевской пустынью снова воцарилась тишина. Однако спустя какое-то время она начала постепенно наполняться какими-то шорохами и тихими звуками, которые могли слышать только лесные обитатели. Это на запах свежей крови торопилась разная лесная живность…

Утром на Китай-горе нашли трупы пристава Семиножко, полицейских агентов и совершенно седого умалишенного, который бормотал что-то несвязное и крестился как автомат – безостановочно. Это был Ванька Золотой Зуб. Но его никто не узнал.

Ваньке, как и остальным, тоже «повезло» наблюдать явление «призраков». Но он не смог даже пошевелиться от ужаса, а не то чтобы попытаться убежать. Едва Золотой Зуб увидел белые призрачные фигуры, которые одна за другой начали вырастать среди надгробий погоста, как он тут же потерял сознание. И очнулся уже совсем другим человеком. Вернее, подобием человека.

Расспрашивать его о чем-либо было бессмысленно. И совершенно невменяемого Ваньку отвезли в Кирилловские богоугодные заведения[55]55
  Кирилловские богоугодные заведения – находились в Кирилловском монастыре на окраине Киева (в урочище Дорогожичи); в 1803–1805 гг. там были возведены каменные постройки Кирилловских богаделен со специальным отделением для душевнобольных на 25 мест. Потом туда с Подола был переведен дом для умалишенных, преобразованный в советское время в психиатрическую больницу им. Т. Г. Шевченко. Кирилловские богоугодные заведения (в сущности, губернская земская больница) круглосуточно принимали стационарных больных. Здесь помимо душевнобольных лечили и алкоголиков, причем бедных совершенно бесплатно.


[Закрыть].

Эта странная история наделала в Киеве много шума, но, как всегда бывает с любой сенсацией, разговоры о событиях на Китай-горе постепенно сошли на нет, и на первых полосах в газетах снова появились военные сводки. И только сторожа Китаевской пустыни да схимник Тит долго не могли забыть ту кошмарную июльскую ночь на Ивана Купалу.

Сторожа все запомнили потому, что никогда прежде в этих местах не случалось такого страшного и массового смертоубийства, а Тит до конца своих дней не мог простить себе, что испугался угроз нечестивца и позволил ему свершить черное дело.