Текст книги "Сокровище рыцарей Храма"

Поэтому предложений начать совместный поиск было – хоть отбавляй. «Но зачем деду Ципурке еще одно приключение на старости лет? – недоумевал Глеб. – И кстати, он ведь собрался в ближайшее время отправиться на небеса. Если, конечно, верить его словам…»

– Вроде того, – ответил Ципурка. – Только ты не думай, что я навязываю тебе свою компанию. Отнюдь. План теперь твой, и ты волен им распорядиться как тебе заблагорассудится. А я… я уже настолько стар, что самому временами становится страшно. Иду и думаю: вот сейчас упаду и рассыплюсь на запчасти. И никто не успеет меня вовремя собрать.

– Вы бы наняли служанку, – осторожно сказал Глеб. – В наше время слуги уже не гримасы проклятого капитализма и не диковинка, а образ жизни.

– Что ты, мил дружочек! Чужие люди в доме, где полным-полно разных дорогих и весьма соблазнительных вещиц… Нет-нет, незачем губить невинные души. Служанка не удержится от искушения, начнет воровать, а это уже будет грех… и не только ее, но и мой. Ведь я выступлю в роли искусителя.

– А почему бы вам не пожить у своих родственников?

– Предлагали. Но я отказался.

– По какой причине?

– Ох, Глебушка… – дед Ципурка покривился; наверное, изобразил мрачную улыбку. – Ничего ты не понимаешь… Весь тот антиквариат, который меня окружает, – мои близкие друзья. Исследуя раритетные вещицы, я беседую с ними, и они постепенно открывают мне свои тайны. Я не могу представить, что кто-то – пусть и родной мне человек – может вмешаться в наш диалог. Это будет нетерпимо.

– Вот теперь до меня дошло. Извините…

– Ты еще совсем юн… И, наверное, не знаешь, что у вещей есть что-то такое… нет, не совсем душа… но близко к этому. Вещь может полюбить человека, а может и отвергнуть его. Да-да, это так, не смейся! Станешь постарше – поймешь, о чем я говорю.

Глеб благоразумно промолчал. Он уже знал, что деда Ципурку иногда переклинивает и он начинает философствовать. Все было бы ничего, но его философия не походила ни на какую-либо другую и очень попахивала мистикой и фантастикой. Такие философские «лекции» могли длиться часами, но Ципурка сразу же замолкал, если ему не поддакивали; или не вступали с ним в околонаучный спор.

На этот раз старый кладоискатель сдержал свои инстинкты ментора. Он коротко вздохнул и перешел к самой сути дела.

– Восемнадцать лет назад, – начал Ципурка, – ушел из жизни один мой добрый приятель. Можно сказать, друг. Но он был гораздо старше меня. Так получилось, что мы жили на одной улице, в одном доме, и наши квартиры находились на втором этаже – дверь в дверь. Оскар (так его звали) был очень одинок и всегда чего-то опасался. Уже перед самой кончиной он признался, что никогда не расстается с револьвером, даже в ночное время держит его под подушкой.

– Это уже диагноз… – пробурчал Глеб.

– Что ты сказал?

– Говорю, что ему нужно было лечиться. У вашего друга была какая-то фобия.

– Не исключено. Однако я думаю, что все страхи Оскара были отнюдь не беспочвенными. Когда он умер и его похоронили, какие-то люди взломали дверь квартиры Оскара и перевернули все в ней вверх дном. Они что-то искали.

– Я догадываюсь, что именно, – сказал Глеб, чувствуя, что начинает волноваться.

Похоже, дед Ципурка не фантазирует – на горизонте и впрямь нарисовался интересный след. Хотя… «Не знаю, не знаю…» – думал озадаченный Глеб.

– Да-да, это так. Молодец. Ты все схватываешь на лету. Искали эту пластину. Потому что в квартире Оскара просто нечего было взять. Он жил небогато – как все. Ну разве что охотились за револьвером – тогда оружие было в цене. И не продавалось, как сейчас, на рынке из-под полы.

– Я так понимаю, за эту пластину с секретом Оскар держался так же крепко, как и за свой архаический ствол. Каким образом она очутилась у вас?

– За неделю до смерти Оскара я позвал его отметить свой день рождения. Тогда он и подарил мне пластину. Оскар знал, что я занимаюсь антиквариатом.

– И что, он ничего вам не рассказал?

– Увы, нет. Только намекнул, что у пластины очень интересная история. И что он как-нибудь расскажет мне о том, где взял ее и какую роль она сыграла в его судьбе. Я тогда был на подпитии и не очень вслушивался в речи Оскара. А напрасно. Это я понял немного позже, когда его квартиру посетили взломщики. Тут до меня все и дошло. Оскар не просто подарил пластину. Предчувствуя скорую кончину, он вручил ее мне как эстафетную палочку. Оскару было известно, что я люблю разные загадки подобного рода, и он точно знал, что благодаря его подарку память о нем будет жить долго. Но Оскар во мне ошибся – я так и не смог разобраться в этом плане. Хотя уверен – да, да, уверен! – на все сто процентов, что в нем указано место, где лежат большие сокровища.

Ах, эта безапелляционность прожженных кладоискателей! Любой клочок бумаги или пергамента с нечитаемыми закорючками и линиями, явно начертанными детской рукой, они готовы принять за план, в котором указано место захоронения сокровищ Али-Бабы.

Но лишь тот, кто плохо знает таких людей, может подумать, что ими движет только жажда наживы. Отнюдь. В большинстве своем это неисправимые романтики, вольница, которую хлебом не корми, а дай поковыряться в земле или опуститься на дно океана, чтобы найти там золото испанских галеонов. Да что золото! Хотя бы медную пушку петровских времен или, на худой конец, ржавый якорь ганзейского корабля.

Полная свобода, солнце, свежий ветер, морской бриз, костер в ночи – вот главные ценности «черных» археологов. Ну а если им выпадает удача, то это уже сверх программы. Тогда кладоискатели не просто счастливы, а счастливы в превосходной степени.

Но Глеб не стал высказывать свои сомнения. Он лишь коротко ответил:

– Возможно…

– Что ж, без сомнений и колебаний ни одно серьезное предприятие не обходится, – заметил старый кладоискатель. – Надеюсь, в скором времени ты изменишь свое мнение и о старом Ципурке, который, как тебе кажется, выжил из ума, и об этом раритете.

– Я и в мыслях не имел… – начал было оправдываться Глеб, но Ципурка перебил его:

– В принципе мне совсем не важно, что ты думаешь обо мне. Главное заключается в другом – ты должен раскрыть эту тайну. Нет – обязан! Такая задача тебе по плечу. В этом я уверен. У меня есть лишь одно условие: если у тебя все получится и ты найдешь благодаря плану что-то ценное, не продавай найденное по нашим каналам, а объяви его, сдай государству. И при этом обязательно скажи, напиши в газетах, журналах, кому ты обязан такой находке.

«Ну надо же… – подумал Глеб. – Оказывается, дед Ципурка, который долгие годы работал на ниве «черной» археологии тихой сапой, на склоне лет возжаждал мировой славы».

– Даю слово, – сказал он торжественно.

– Верю. Тебе я верю. Тихомировы всегда были в таких вопросах щепетильными. С придурью (извини), как считали многие наши коллеги по ремеслу… – Ципурка улыбнулся. – Зато теперь ваши находки стоят на стендах многих известных музеев, даже в Эрмитаже. Вы почти что бессребреники. А вот я в твои годы и на твоем месте никогда не дал бы такое слово. А ведь ты его сдержишь, в этом у меня совершенно нет сомнений.

– Да, сдержу, – нахмурился Глеб.

Действительно, Тихомировы нередко сдавали особо необычные и ценные (в историческом плане) находки государству. В этом был свой смысл. Во-первых, жажда обогащения никогда сильно не мучила ни Тихомирова-старшего, ни Глеба, а во-вторых, некоторые раритеты просто нельзя было продать в России из-за их большой цены, а вывозить такие находки за границу совесть не позволяла.

– Вот и хорошо, мил дружочек. Теперь я могу отправиться на погост совершенно спокойно.

– Думаю, что вы еще поживете. И очень надеюсь, что мне удастся разгадать тайну этого плана до того, как вы покинете земную юдоль.

– Спасибо тебе, мой мальчик, на добром слове, – у старика подозрительно заблестели глаза.

«Похоже, дед стал совсем сентиментальным», – мельком подумал Глеб. И сказал:

– Мне нужны фамилия и отчество вашего Оскара и желательно год рождения. А также адрес его бывшей квартиры. И хорошо бы узнать о нем поподробней.

– Фамилию – пожалуйста, адрес – нет проблем, а что касается его биографии, то тут я должен тебя разочаровать. Он был настолько замкнут, что я даже не знаю, есть ли у него родственники.

– Ну хоть что-нибудь вы можете вспомнить? Вам ведь приходилось часто общаться. Может, на какие-то подробности вы не обратили тогда особого внимания.

– Попытаюсь покопаться в памяти. Только ты спрашивай. Так будет вернее. А то шестеренки в моей голове уже заржавели, и им требуется постоянная смазка.

Уходил Тихомиров-младший от деда Ципурки со странным чувством. И оно было совсем не похожим на вдохновение, которое охватывает кладоискателя, когда ему удается схватить за хвост голубую птицу удачи. В груди Глеба угнездилась какая-то непонятная тревога, которая не покидала молодого человека до самого порога его квартиры.

Глава 3
1915 год. Киевские мазурики

Известный всему Киеву мазурик[17]17
  Мазурик – вор (жарг.).


[Закрыть] Васька Шнырь не очень внимательно слушал сбивчивый рассказ Петра Лупана. Когда-то они даже дружили, но Васька теперь солидная фигура в воровском мире, а Петря так и остался работягой, граком.

Они сидели в трактире Сироштана на Подоле и пили скверную самопальную водку, которую половой подавал им в чайнике. «Сухой закон», введенный царем-батюшкой в 1914 году, продолжал действовать, но его обходили, как только могли. Сироштан, например, варганил свою «смирновскую» в подвале и по ночам. Его очень крепкий «продукт» был уже не самогоном, но еще и не водкой, и пить его могли только люди непритязательные, с лужеными глотками и желудками, способными переварить даже гвозди.

Конечно, риск был, и большой, но он оправдывался простотаки баснословной прибылью. За год Сироштан пристроил к трактиру еще один зальчик, который тоже никогда не пустовал, и даже купил акции одного очень надежного акционерного общества.

– …Вот те крест! – закончил свое повествование Лупан на высокой ноте.

– Брехня… – Васька невозмутимо пережевывал своими крепкими волчьими зубами жилистый кусок мяса.

– Но почему брехня, почему?! – горячился Петря. – Мне надежный человек сказал.

– Такой же румын, как и ты? – насмешливо поинтересовался Шнырь. – У вашего брата семь пятниц на неделе. Уж я-то знаю. Мы с тобой корешимся не один год.

– Это правда… – смутился Лупан. – Иногда на меня находит… Так ведь добрая байка еще никому в жизни не повредила.

– Да, на байки ты мастак… – посмеивался Васька.

По национальности Петря был молдаванин, и он очень не любил, когда его причисляли к румынам. Бывало, и до драки дело доходило. Несмотря на свой небольшой рост и совсем небогатырское телосложение, Лупан был жилист, вынослив и дрался как заведенный. Он запросто мог уложить любого.

Только Васька Шнырь имел право безнаказанно обзывать его румыном – по старой дружбе. Петря знал, что это просто шутка, без неприятного подтекста. Несмотря на свою воровскую сущность, мазурик был добр к нему и щедр. Вот и сегодня он угощает Петрю по-царски. На столе чего только не было.

В очередной раз вспомнив, что у него в кармане пусто, Петря продолжил осаду Васьки Шныря:

– Гришка говорил, что сам закапывал тот ящик. Тяжелый… Еле подняли его вчетвером.

– Чудак человек… Ты сам посуди, какому дураку придет в голову прятать сокровища в могилу? Скорее всего, там схоронили тайно какого-то человека. Так бывает. Грохнули кого-то и, чтобы спрятать следы, закопали его поглубже. Вот и все дела. Копачам хорошо заплатили?

– Гришка не рассказывал, но деньги у него появились, и немалые, это точно. Он прибарахлился, по дорогим кабакам начал ходить…

– Вот видишь… Мужикам расщедрились, чтобы они держали рот на замке. Иначе – кутузка и кандалы. Никому не позволено тайно хоронить мертвецов. Гробокопателям это хорошо известно. Значит, они преступили закон. К тому же, сам подумай, могилу копали четверо… так? Так. И какая после этого гарантия, что никто из них не проболтается? Никакой. Что и доказал твой Гришка. Поэтому я уверен, что в ящике лежит жмурик, а не клад. Да-а, брат, силен ты брехать…

– Ты еще не все знаешь, – сумрачно сказал Петря.

– Так просвети меня, великий сказочник, – живое лицо Васьки вмиг превратилось в маску тупого любопытства; он был опытным ширмачом[18]18
  Ширмач – карманный вор (жарг.).


[Закрыть] (таких асов в его среде называли «купцами») и мог практически мгновенно, «по ходу пьесы», изобразить любого человека – от надменного козыря до жалкого, забитого существа, одного из тех, кто пробавляется на церковной паперти.

В общем, Васька Шнырь был еще тем артистом…

– На другой день после нашего разговора Гришку нашли мертвым… – Петря содрогнулся.

Быстро схватив чашку, до половины наполненную водочным самопалом, подкрашенным чайной заваркой, он выпил ее одним духом и занюхал хлебной коркой.

– С печки упал? – безразлично поинтересовался Васька.

– Зарезали… как барана. В его же хате. Кровищи было… – Петря снова побледнел.

– Наверное, дружки… по пьяной лавочке, – высказал предположение Шнырь. – Не водись с кем ни попадя.

– Не было у него дружков! Он общался лишь со своими напарниками по работе, а также со мной – по-соседски, и то очень редко. Гришка всегда сторонился людей. Он так и не женился, хотя мужик был видный. Потому и пошел в гробокопатели – я так думаю, – чтобы быть подальше от мира. У Гришки было намерение податься в монахи, но его сдерживало то, что в монастырях запрещено даже прикасаться к вину. А это для Гришки было как кость в горле.

– Да, это загадка… – Васька разлил «чай» Сироштана по чашкам и сказал: – Давай выпьем… за упокой души раба Божьего Гришки…

Приятели выпили, и Шнырь, подозвав молоденького полового, кивком головы указал на опустевший чайник. Мальчишка с юной прытью побежал выполнять заказ.

– Так говоришь, Гришке всунули «перо» между ребер… – Васька задумчиво разминал папироску своими на удивление длинными и гибкими пальцами.

– Не просто пырнули ножом, а разрезали его на куски, как свинью, – уточнил Петря.

– Да-а, значитца, в этом деле и впрямь что-то нечисто…

– Я ж тебе говорю.

– Ну, это еще не факт, что зарыли что-то ценное. Однако же неплохо бы проверить… Тихо, тихо! Не горячись. Сразу соваться на кладбище нельзя. Нужно все обмозговать как следует, набрать ватагу, а там и… В общем, понятно. Вдвоем мы вряд ли справимся. Уж больно сурьезная картина вырисовывается. А к тебе потом никто не подходил, про Гришку не спрашивал?

Петря похолодел.

– Спрашивали, – сказал он упавшим голосом. – Где-то спустя две недели после его смерти. Какой-то большой полицейский чин приезжал. Странный…

– И что он хотел узнать? – Васька пригнулся к столу и смотрел на своего приятеля с хищным вниманием.

– Дружил ли я с ним, какие разговоры велись между нами…

– Ну, это обычное дело. Сыск. Тебя обязаны были допросить.

– Так ведь допрашивали… на следующий день. Я сказал, что никакого отношения к Гришке не имею, знаю его лишь как соседа («Наше вам…» – «До свидания»), никогда с ним близко не общался, ничего не видел и ничего не знаю. Хорошо, что я в ту ночь подрядился разгружать вагоны… до утра разгружал. А потом пошли в трактир, прямо с утра. Гужевали до полудня, нам хорошо заплатили. Вся бригада грузчиков подтвердила, что я никуда не отлучался.

– Алиби… – сказал Шнырь. – Это называется алиби. Повезло тебе, румын. Иначе хлебал бы ты сейчас пустые щи в Лукьяновском замке[19]19
  Лукьяновский тюремный замок – сначала острог, затем тюрьма в Киеве, основанная в 1863 году; в настоящее время – СИЗО под № 13.


[Закрыть]. Сшили бы легавые дельце – и привет. Но, я вижу, фараон тебе сильно не понравился. С чего бы?

– Чересчур гладко стелил. Я ведь раньше лишь с околоточным надзирателем общался, но тот, ежели что, сразу кулаком в морду. Этот же все культурно, грамотно, с подходцем. Прям убаюкал. Я едва не начал выкладывать ему все как на духу. Да вовремя спохватился, потому что наступил пяткой на гвоздь. У меня сапоги прохудились, и я, когда их чинил, каблуки прибил чересчур длинными гвоздями. Но концы не все загнул. Просмотрел. Вот гвоздь и начал шпынять меня, когда я из трактира вышел. А дома я даже не успел снять сапоги, как появился этот полицейский.

– Дело пахнет керосином… – Васька Шнырь неожиданно вспотел неизвестно отчего. – Похоже, Петря, это я охломон, а не ты. Извини. Нужно дернуть за эту ниточку. Обязательно нужно. В моей груди уже просто пожар. Когда так бывает, это значит, что дело верное. Там точно закопали что-то ценное. И теперь прячут концы в воду.

– Может, шпиёны?.. – высказал предположение Петря. – Война идет…

– Возможно. Проверим Петря, будь спок. Ежели найдем там барахлишко какое или золото – отлично, ну а если какие-нибудь шпионские штучки – тоже хорошо. Получим благодарность от государя императора… за бдительность. Для городовых будет отмазка – чтобы не теребили лишний раз. А где это кладбище находится?

– В Китаевской пустыни[20]20
  Китаевская пустынь – находится в Голосеевском районе Киева (в девяти километрах от Киево-Печерской лавры). Основателем обители считают князя Андрея Боголюбского (XII в.), прозванного «Китаем»; другое толкование названия связано с находившимся здесь древнерусским укрепленным городищем – южным форпостом Киева (тюркское слово «китай» означает укрепление, крепость). До XVI–XVII вв. здесь находился небольшой лаврский скит с пещерами. Вплоть до 1870-х гг. Китаевская пустынь служила местом погребения почивших иноков лавры.


[Закрыть].

– Что-то не припоминаю…

– Старый монастырский погост на Китай-горе. Там уже давно никого не хоронят.

– А, ну да… Выходит, ящик заныкали на старом кладбище. Мудро. Но есть одна загвоздка – неплохо бы знать, где именно расположена эта заветная могилка. Гришка об этом тебе говорил?

– Нет, не говорил.

Васька Шнырь скептически ухмыльнулся и сказал:

– Вот так всегда: удача сначала поманит, а потом взмахнет крылышками – и ищи-свищи ее. Или ты предлагаешь все могилки на кладбище разрыть?

Немного поколебавшись, Петря сказал:

– Все могилки трогать не надо. Я знаю точное место.

– Да ну?! – удивился Васька. – Ты ж сказал, что Гришка на эту тему разговор не заводил. Непонятно… И где оно, это заветное местечко? Колись, друг ситцевый.

Даже Ваське Петря не рассказал бы, чем он занимался, когда нашел тело Гришки. Вместо того чтобы сразу бежать в полицейский участок, он тщательно обыскал все потайные места в убогой хатенке своего соседа. Но искомое нашел лишь в сарайчике, где Гришка когда-то держал кур.

Коробка из-под монпансье была спрятана под стрехой. В ней Петря нашел около полусотни рублей, которые Гришка хранил на «черный день», и мятую бумажку с нарисованным чьей-то неверной рукой планом Китаевского кладбища. Заветную могилку обозначили крестиком.

Большие деньги, на которые надеялся Лупан, исчезли. А они точно были. Наверное, их забрали убийцы.

Досконально изучив найденный план, Петря набрался смелости и однажды посетил сначала церквушку, возле которой находился погост, – помолился, – а затем и само кладбище. Надгробие над могилой оказалось старинным, но у Петри был зоркий глаз, и он сразу определил, что оно установлено недавно.

Похоже, кладбище, откуда взяли надгробие, располагалось в другой местности, поэтому мох на могильном камне оказался с южной стороны, а должен быть с северной, как на других надгробиях. Или копачи сделали так намеренно – уж неизвестно зачем, или впопыхах воткнули камень абы как.

А еще в высокой траве Лупан нашел несколько достаточно свежих комочков глины, которую можно было достать только из-под полуметрового слоя чернозема. Наверное, те, кто маскировал захоронение, проглядели их.

– Не все сразу, – ухмыльнулся Петря. – Когда будем на месте (если, конечно, сговоримся), тогда и покажу.

– Выходит, не доверяешь мне… – Васька Шнырь изобразил обиду. – Нехорошо…

– Без доверия к тебе этого разговора не было бы, – неожиданно жестко ответил Петря. – Похоже, в деле, как ты намекнул, будем не только мы двое. Поэтому лучше мне приберечь свой козырь в рукаве. Или я не прав?

– В общем-то да, ты прав… – неохотно согласился Васька. – Ладно, все, никаких обид.

Уж он-то хорошо знал нравы и обычаи воровского сообщества…

– Так ты согласен? – с надеждой спросил Петря.

– Я-то согласен… но нам нужна, как я уже говорил, подмога. Сурьезная подмога. Надобно идтить на поклон к Федьке Графчику.

– Кто это?

– О, это большой человек на Шулявке, – уклончиво ответил Васька. – Если он согласится войти в дело, тогда все будет тип-топ.

– Ну, если так…

– Не переживай. Свою долю в случае удачи ты точно получишь. Мы ж не какие-нибудь фармазоны. Мы солидные, фартовые мазурики. Между прочим, ты и один мог пойти на промысел… Почему не решился?

– Боязно одному.

– То-то… Очко ведь не железное. Гуртом и батьку легче бить. А скажи мне, ты знаешь напарников Гришки?

Петря насторожился. Он сразу понял, куда гнет Васька, и на какой-то миг пожалел, что связался с ним, но потом с присущим ему благоразумием подумал, что другого выхода у него все равно не было. Раскромсанное тело Гришки постоянно вставало перед внутренним взором Петри.

– Откуда? О них он не говорил, – с легким сердцем ответил Лупан; в данном случае он говорил чистую правду.

– Это плохо… – похоже, Васька не очень поверил своему приятелю, однако не стал на него напирать; он уже полностью уверовал в то, что на Китайке спрятан клад, и боялся, что чересчур подозрительный Петря может дать задний ход. – Но не беда. Может, тебе известно, у кого Гришка работал?

– Да, известно. У Ваньки Бабая.

– Понял. Козырное заведение. Это уже легче… Ну что, брат, допиваем ханку и по коням? Сегодня мне много чего нужно сделать. А ты сиди дома, никуда не ходи. Возможно, уже этим вечером понадобишься. Но ежели не сегодня, то завтра – точно. Жди.

– Ты ж не подведи…

– О чем базар? Все сделаем, как надо. Кстати, где ты достал такой козырный кишкотник?[21]21
  Кишкотник – поясной ремень (жарг.).


[Закрыть]

Брюки Лупана поддерживал прочный флотский ремень (почти новый), который застегивался бронзовой бляхой с двуглавым имперским орлом и якорями. Когда началась война, такие ремни начали считаться у городской босоты большим шиком.

– Морячок один подарил. Он был в Киеве проездом.

– Не может быть!

– Ну, не совсем подарил… В общем, мы махнулись: он мне ремень, а я ему зажигалку. Помнишь, ту, что я купил у тебя? Но ремень-то стоит гораздо дороже…

– А… – Васька вздохнул с облегчением – слава богу, что зажигалки уже нет в Киеве.

Зажигалка, которую он продал Петре за бесценок, конечно же стоила больших денег, потому что была серебряной. Да вот только держать ее у себя Шнырь не мог, потому как она была ворованной. Притом Васька украл ее не у кого-нибудь, а у самого участкового пристава Семиножко. И слямзил он зажигалку не ради наживы, а для понта, чтобы выпендриться перед другими карманными ворами, которые боялись пристава как огня.

– Ладно, бывай, – сказал Шнырь. – Я сваливаю…

Первым делом Васька нанес визит Федьке Графчику. Он не очень верил, что тот подпишется на это тухлое дело, – козырный Графчик порхал по верхам и шел лишь на фактурный промысел,[22]22
  Фактурный промысел – выгодное дело (жарг.).


[Закрыть] – но Шнырь обязан был доложиться. Ведь Китаевский монастырь и кладбище входили в район, который «опекал» Федька.

Графчика он нашел в «малине», которую держал Остап Кучер. Это было шикарное заведение – везде ковры, бархат, фальшивая позолота и жратва с выпивкой от пуза. Вся блатная Шулявка мечтала побывать в «малине» Остапа, да не каждому из мазуриков открывались в ней двери. Васька Шнырь лишь совсем недавно сподобился такой чести.

Федька Графчик сидел в отдельном кабинете в окружении девиц сомнительного поведения, которые, как было известно Шнырю, постоянно обретались в Ямской слободе[23]23
  Ямская слобода, Ямская улица, Ямки – до октябрьского переворота центр ночной жизни Киева, улица, на которой было много борделей, так называемых «Зойкиных квартир»; в отличие от Запада, где подобные кварталы отличались от других красными фонарями, дома и заборы на Ямках были выкрашены зеленой краской.


[Закрыть], и лениво потягивал из высокого фужера охлажденное шампанское. Бутылка «Клико» заманчиво светилась фольгой в серебряном ведерке, почти доверху заполненном льдом. Васька невольно облизал пересохшие губы – после острой и соленой трактирной еды очень хотелось пить.

Он минуты две безмолвно стоял перед столом, переминаясь с ноги на ногу, пока наконец Графчик не соизволил заметить его присутствие; первому подать голос в такой ситуации считалось неприличным. В воровской иерархии Федька стоял выше, чем Шнырь, потому-то он и подержал Митьку на фонаре[24]24
  Быть на фонаре – ожидать (жарг.).


[Закрыть] как халдея «Чего изволите?». Васька угодливо улыбался, но мысленно дал себе зарок, что когда-нибудь припомнит Федьке его «гостеприимство».

– А, Шнырь… Наше вам… – Графчик неуловимо быстрым жестом фокусника поймал из воздуха папиросу, и она тут же задымилась в его руках.

Он любил производить впечатление на мазуриков такими выступлениями. Его матерью была цирковая акробатка, а отцом – по косвенным сведениям – какой-то граф, запавший на прелести юной девицы. До четырнадцати лет (пока его не посадили) Федька дневал и ночевал в цирке; там он и нахватался разных штучек, чтобы удивлять ими доверчивых охламонов.

Но Васька Шнырь и сам был еще тот жох. Он умел отводить глаза не хуже Графчика. Таким же небрежным движением, как и Федька, он извлек из ниоткуда папироску и сказал, ухмыляясь:

– Привет честной компании! Разрешите прикурить?

– Прикуривай… – буркнул мигом помрачневший Графчик и бросил Ваське коробок спичек.

Шнырь пыхнул два раза зажженной папиросой и сказал:

– Благодарствуем.

– Присаживайся, – буркнул Графчик. – Выпьешь? – указал он на бутылку шампанского.

Васька мужественно задавил в себе желание утолить жажду и отрицательно покрутил головой. Еще чего – пить на халяву. Такие вещи солидный вор позволить себе не может. Графчик знал этот неписаный закон и все же устроил провокацию.

«Вот сука…» – думал Шнырь, при этом мило улыбаясь девицам. Не принеси Петря в клювике наколку на дело, он никогда бы не пришел на поклон к Федьке Графчику. У них были разные воровские «специальности», и их пути практически никогда не пересекались. Федька был «ювелирщиком» – воровал золотые изделия. При этом нередко вступая в интимные связи с дамами высшего света – он выдавал себя за дворянина.

Такая роль не требовала от него особых усилий: во-первых, сказывалась порода – Графчик с виду вылитый барин, во-вторых, он был красив, а в-третьих, неплохо знал французский язык, которому его научил цирковой клоун, безответно влюбленный в Федькину мамашу. Клоун, отпрыск обедневшего французского дворянина, оставшегося в России после разгрома войск Наполеона, привил мальцу и аристократические манеры.

– Спасибо, нет, – вежливо ответил Шнырь. – У меня к тебе есть одно дельце.

– Да? – удивился Графчик; но сразу же среагировал, как должно: – Дамы, вы немного погуляйте.

Девушки безропотно поднялись и скрылись в дамской комнате. Васька присел к столу и без лишних деталей рассказал Графчику о странном захоронении на Китаевском кладбище. Шнырь, конечно, мог провернуть раскопки и без привлечения Федьки, но он знал, что у того везде есть глаза и если его вместе с Петрей засекут за этой работой, то тогда у них могут быть большие неприятности, вплоть до правилки – воровского суда.

– И ты веришь этому румыну? – со скепсисом спросил Графчик.

– Не так, чтобы очень… – вынужден был признаться Васька.

– Вот и я об этом.

– Так ты подписываешься в компанию? – спросил Шнырь, исподлобья глядя на Графчика.

– Шнырь, это твое дело. Ты и занимайся им… если, конечно, у тебя есть желание превратиться в гробокопателя. А насчет раскопок у меня нет возражений. Можешь ковыряться в гробах, сколько тебе влезет.

В последней фразе прозвучала едва заметная ирония вперемежку с презрением. Васька понял, что Федька не может себе позволить опуститься так низко, дабы не уподобиться какому-нибудь крестьянину-граку. И очень этому обстоятельству порадовался. Если в захоронении будет что-то стоящее, то Ваське плевать на осуждение ряженого фармазона Графчика. К тому же и делиться с ним не придется, что совсем уж хорошо.

– Спасибо, Графчик… – Васька поднялся. – Не забуду… Бывай.

С этими словами Шнырь и покинул «малину» Остапа Кучера.

После его ухода Графчик какое-то время сидел молча, с пристальным вниманием разглядывая пузырьки углекислого газа, поднимающиеся со дна бокала с шампанским, а затем сильно щелкнул пальцами. Позади него раздвинулись портьеры, и появился ближайший помощник и телохранитель Федьки, коренастый здоровяк по кличке Серега Матрос.

– Все слышал? – спросил его Графчик.

– А как же, – ответил Матрос, запихивая наган за пояс под рубаху – она была навыпуск.

Когда половой сообщил, что Васька Шнырь желает встретиться с Графчиком, Матрос, как обычно, спрятался в нише и взял посетителя на прицел. Уж больно времена пошли лихие. Война подняла со дна всю человеческую муть, и теперь даже в надежной «малине», где мазурики были под защитой воровских законов, иногда случались кровавые разборки.

– И что думаешь? – Графчик нервным движением сломал очередную папиросу и бросил ее в пепельницу.

– Ты разве не знаешь Шныря, – с ленцой ответил Матрос. – Как всегда, мутит. Не верю я в эти сказочки.

– Вот и я… не верю. Может, зря? Надо покумекать. А пока… Вот что, Матрос, подбери из блатной[25]25
  До переворота 1917 года блатными называли не профессиональных преступников, а тех, кто был близок к ним, помогал ворам; «блатным» мог быть и полицейский, и чиновник-взяточник, и юнец, попирающий нормы общественной морали.


[Закрыть] шпаны несколько смышленых архаровцев, и пусть они не спускают глаз со Шныря. Ты и возглавишь эту банду. Чтобы не напортачили. Шнырь хитер… Вдруг и вправду что-то нарисуется. Для нас главное – узнать, где та могилка. А раскопать ее мы и сами сумеем. Найдем что-нибудь – хорошо, не найдем – значит, фарт не наш. Всего-то делов.

– Понял, – ответил Серега Матрос и хищно ухмыльнулся.

Остап Кучер, который слышал все разговоры в кабинете благодаря хитро устроенной системе, похожей на большой докторский стетоскоп, оторвал ухо от отверстия в стене, закрыл его деревянной пробкой, а затем пустыми ящиками и быстро вышел из кладовки. Воровато осмотревшись по сторонам, он тщательно запер прочную дубовую дверь на сложный внутренний замок, который не могли открыть даже опытные воры-«медвежатники», спецы по сейфам, и поторопился на кухню.