Текст книги "Ниндзя в тени креста"

Глава 6
Португалец

Португалец появился, когда Гоэмон овладевал наиболее сложным из того, чему его учил горный отшельник – искусством сюгэндо. Ямабуси уверял, что самое высшее оружие – это именно сюгэндо: смертоносные проклятия. Те, на кого они направлены, обязательно умирают или лишаются духовных сил и становятся людьми-растениями. Сотни заклинаний сюгэндо не мог вместить даже объемистый и чистый мозг юного синоби. Гоэмону казалось, что это выше его сил и возможностей, но ямабуси был настойчив, и ему приходилось заниматься какой-то чепухой, которая не вмещалась в сознании.

Он покрывал все тело черной краской, которая плохо смывалась, окрашивал в черный цвет одежду и белье. Но этим дело не ограничивалось. Приходилось чернить еще и зубы, чтобы стать совсем похожим на демона. Однако, если перекрасить внешность было не очень сложно, то превратить свое сердца в сердце злобного демона Гоэмону никак не удавалось. Конечно, он не говорил это Учителю, но во время занятий по колдовскому сюгэндо чувствовал себя неуютно.

Первым делом из глины изготавливалась кукла, и гёдзя (так именовался тот, кто занимался колдовством), обращаясь к кукле, называл имя человека, на которого направлялось проклятие, и произносил заклинания. Повторяя: «Не убить ли мне тебя?», гёдзя цеплял куклу крюком, вкладывая в это действо всю свою ненависть и злобу, затем помещал ее в печь, зажигал огонь и, когда кукла загоралась, разрубал ее мечом, произнося заклинания.

Для казни куклы использовались пираксиму, ядовитые породы деревьев с колючками, издающие при горении неприятный запах и сгорающие с громким треском. Для жертвоприношения, совершаемого во время этого ритуала, бралось гниющее мясо, и все действо проводили в грязной обстановке, от которой Гоэмона выворачивало наизнанку. К тому же у него не было врагов, и он не испытывал злобы ни к одному человеку в Хондо.

К радости юного синоби, в этот день ему не пришлось ни перекрашиваться в демона, ни лепить куклу, ни тем более палить костер и совершать жертвоприношение отвратительно пахнущей дохлятиной. Так приказал Учитель. Гоэмон лишь многократно повторял заклинания, которые нужно знать назубок. Ни в коем случае нельзя было путать порядок слов в заклинании (они были разными для разных случаев) и уж тем более записывать их на бумаге, иначе проклятие могло обратиться против самого гёдзя.

Когда солнце уже коснулось вершин дальних гор, где-то внизу, на тропе, которая вела к пещере ямабуси, раздались шаги, и Гоэмон, обладавший потрясающим слухом, мигом схватился за оружие. Однако горный отшельник, который в задумчивости созерцал радугу, которая образовалась от мелкой водяной пыли водопада, подсвеченной лучами заходящего солнца, был совершенно спокоен. Вряд ли он не слышал подозрительных шорохов в зарослях; скорее всего, ямабуси знал, что вскоре появятся гости.

Так оно и случилось. Вначале на плато появился знакомый Гоэмону гэнин из клана Хаттори, который вежливо раскланялся с ямабуси, а затем двое его помощников едва ли не силком затащили наверх человека с мешком на голове. Видимо, это пленник, решил Гоэмон. В этом не было ничего необычного; для ниндзя умыкнуть кого-нибудь не представлялось сложной задачей (хотя, если смотреть с другой стороны, зачем этот человек понадобился ямабуси?).

Но больше всего Гоэмона смутила и позабавила одежда неизвестного. Она явно была чужеземного кроя. Какие-то нелепые, словно надутые, штаны, едва прикрывавшие колени, чулки в дырках (лезть на крутую гору через кустарники – не мед), приталенный кафтан с узкими рукавами, украшенный цепочками и множеством больших латунных пуговиц, огромный белый воротник размером с колесо тележки, уложенный хитрыми складками, войлочная шляпа, похожая на перевернутую вверх дном вазу для цветов, и громоздкие кожаные башмаки с огромными пряжками. Такой наряд больше подходил огородному пугалу, нежели человеку, тем более – воину.

И уж совсем он удивился, когда старший из синоби сказал, снова кланяясь ямабуси:

– Икокудзин[41]41
  Икокудзин – человек из другой страны (яп.). Так японцы называли вообще всех иностранцев. Сокращенно – идзин. Когда в начале XVII века до Японии добрались английские и голландские авантюристы, их стали называть комодзин – красноголовые люди.


[Закрыть] доставлен вам по приказанию дзёнина. И это тоже…

Он поднял руку, и второй синоби почтительно передал старику аркебузу. Гоэмон уже знал, что она собой представляет, и даже несколько раз стрелял (притом исключительно скверно) – в школе ниндзюцу учили обращаться и с огнестрельным оружием. Однако большого опыта стрельбы у него не было. В клане Хаттори считали, что лазутчик просто не в состоянии таскать с собой такую тяжелую и неудобную во всех отношениях железку. Но знать принципы стрельбы из аркебузы ученики школы Ига-рю были обязаны.

Огнестрельное оружие стоило очень дорого, дороже катан великих мастеров. Поэтому применялось только самураями на службе сёгуна и владетельных даймё, которые были в состоянии заплатить за него кучу денег. Японцы называли аркебузы «тэппо» или «хинава-дзю» – фитильное ружье. А иногда «танэгасима» – по названию провинции, из которой началось распространение аркебуз по Хондо.

Даймё Танэгасимы, происходивший из рода Симадзу, приобрел у намбандзинов две аркебузы за огромные деньги и отдал их своему главному кузнецу-оружейнику, чтобы тот скопировал. Однако мастера поставили в тупик несколько технических вопросов. Спустя полгода на Танэгасиму зашло очередное португальское судно, и князю пришлось отдать капитану свою семнадцатилетнюю дочь, чтобы получить несколько уроков оружейного дела. Вскоре мастера даймё стали изготавливать аркебузы, мало чем уступающие ружьям намбандзинов.

Оружие явно изготовил японский мастер, потому что ствол был покрыт тонким серебряным узором. Тщательно отполированное и инкрустированное ложе из красного дуба доходило почти до дульного среза. Похоже, аркебузу делали в мастерской города Сакаи, потому что ствол был восьмигранным и заканчивался раструбом. Оружейники из Сакаи славились качеством ружейных замков, но в особенности латунными и серебряными чеканными украшениями – на аркебузе их было больше, чем нужно. Не исключено, что оружие готовилось для торжественных случаев. Обычно такую аркебузу несли впереди процессии, которую возглавлял владетельный даймё, чтобы подчеркнуть его богатство и значимость.

Конечно же, синоби аркебузу не покупали. Они умыкнули ее, как и намбандзина. Это было не воровство, а скорее подвиг. Ведь окажись они в руках стражников князя, владельца оружия, с них содрали бы кожу.

Синоби, испив чаю, – чайная церемония в данном случае считалась платой за их труды, – убрались восвояси. Все это время пленник сидел на камне, как истукан, даже не шелохнувшись и ни разу не подав голос. Гоэмон предположил, что его опоили настоем, заставлявшим человека быть покорным и молчаливым. Когда ямабуси снял мешок с головы идзина (Гоэмон решил называть его именно так – попроще), юный синоби утвердился в своем мнении – глаза пленника были мертвыми, ничего не выражающими.

Ямабуси быстро приготовил отвар и дал его выпить бедолаге. Именно бедолаге; Гоэмон знал, что человек в таком состоянии испытывает огромные мучения. И не от боли, а от понимания того, что он практически живой труп: все видит, все слышит, все ощущает, мыслит, ходит, но не может сказать ни слова и покорно, без колебаний, делает все, что ему прикажут. Даже если это будет прыжок в пропасть.

Спустя какое-то время бледные щеки португальца порозовели, взгляд стал осмысленным, и он, обращаясь к ямабуси, произнес лишь одно слово по-японски, потому что язык ему пока был не очень послушным:

– Зачем?..

– Ваши похитители были не очень любезны, – ответил старик и поклонился. – Прошу простить их, господин. А вот зачем вы здесь, я расскажу… чуть позже. Но вы не волнуйтесь – никто вам не причинит ни малейшего вреда. Даже наоборот – вы будете щедро вознаграждены. Как вас зовут?

– Жуан Родригеш да Силва. Можете называть просто – сеньор да Силва.

– Пусть будет так. А пока прошу отобедать. Небось за дорогу вы здорово проголодались.

– Не сказал бы… – буркнул португалец, постепенно приобретая душевное равновесие; ему и впрямь на узких горных тропах над пропастями под конвоем сущих дьяволов было не до еды.

Он хорошо понимал все, что ему говорил ямабуси, но его японский язык был отвратительным, с грубым варварским акцентом.

Поев (между прочим, с большим аппетитом) и испив чаю, который явно был ему не по душе, но положение обязывало быть вежливым к гостеприимному хозяину, да Силва вопросительно посмотрел на ямабуси. Тот понял безмолвный вопрос и сказал:

– Вам нужно обучить этого мальчика языкам и обычаям, которые бытуют на вашей родине.

– И ради этого стоило меня похищать?! – искренне удивился португалец. – В Кагосиме есть школа для детей Чипангу[42]42
  Чипангу – так назвал Японию великий путешественник Марко Поло. Это название прижилось и у португальцев.


[Закрыть], которую основал сам преподобный Франсиско Ксавье. Там они учат и наш язык, и основы нашей веры.

– Согласитесь, сеньор да Силва, что в чужой дом со своим чайником идти как-то неприлично, – мягко ответил ямабуси. – Каждый народ имеет право исповедовать веру отцов, а саженец дерева в чужой стране приживается с трудом и чаще всего гибнет. Но мы не будем обсуждать вопросы веры и решение сёгуна. Он наш правитель и имеет право поступать по своему уразумению. А мы должны подчиняться. Так вот, я думаю, что вы будете для этого мальчика (его зовут Гоэмон) гораздо лучшим учителем, нежели христианские проповедники.

– Зря вы так думаете, – брякнул да Силва. – У меня нет никаких способностей к наставничеству. Я всего лишь штурман корабля, морской бродяга. Кстати, меня будут искать, и вы понесете наказание за мое похищение.

– А кто вам сказал, что вас будут искать?

– Наша миссия и все португальские суда, которые приходят в Чипангу, находятся под защитой самого сёгуна!

– Это верно, – легко согласился ямабуси. – Не спорю, так оно и есть. Но все дело в том, что ваши друзья уже давно вас оплакали…

– Как это?! – оторопел да Силва.

– Надеюсь, вы помните, где находились, когда вас… м-м… пригласили посетить мою скромную обитель?

– Как не помнить… – буркнул португалец. – Девочки у вас – что надо. Чертовски умные, а когда надо – очень резвые.

– К несчастью, дом, где обитали упомянутые вами гейши, сгорел, и в огне погибли на только «девочки», как их называет ваша милость, но и вы сами. Да-да, вот такое горе…

– Но я ведь вот он, живой!

– Это вам так кажется. Официально вы уже на том свете. Бумага о столь печальном происшествии, заверенная в бакуфу, – канцелярии нашего правительства, уже плывет на судне, где вы служили штурманом, к берегам вашей родины.

Португалец долго смотрел на ямабуси, переваривая новость, а затем спросил упавшим голосом (видимо, до него кое-что дошло):

– А как с моим телом?

– Нашли, – «успокоил» его старик. – Вместе с оружием и полным кошельком. Вот только ваш труп сильно обгорел, да и одежда вся истлела, так что опознать вас не смогла бы и родная мать.

– Негодяи! – злобно процедил сквозь зубы да Силва.

– Ну почему же? Совсем даже наоборот. Вы ведь хотите разбогатеть? Можете не отвечать; я уверен, что ответ будет положительным. Если вам удастся обучить Гоэмона языкам вашей родины, то вы получите свободу и много золотых монет.

С этими словами горный отшельник достал довольно объемистый кошелек и открыл его перед португальцем. Там и впрямь лежали золотые монеты даймё Такеды, правителя провинции Каи, номиналом в один рё[43]43
  Рё – вес монеты составлял около 15 г. Первые золотые монеты Японии (кон. XV – кон. XVI в.) назывались «кошу кин». Единицы измерения для этих монет были следующими: рё, бу = ¼ рё, шу = ¼ бу. Форма монет – овальная или прямоугольная.


[Закрыть]. В глазах да Силвы появился хищный блеск, который он тут же потушил своими длинными бархатистыми веками.

– Так вы согласны? – спросил отшельник.

Впрочем, это был не вопрос, а скорее утверждение. Ямабуси внимательно следил за реакцией португальца на его предложение и заметил жадность во взгляде, которую пленник бросил на кошелек. Из этих наблюдений он утвердился во мнении, что «южные варвары» подвержены тем же слабостям, что и жители Хондо, притом в гораздо большей степени.

– Сделаю все, что в моих силах, – мрачно ответил португалец, с сомнением кинув взгляд на Гоэмона.

Похоже, юный синоби не впечатлил да Силву: худой, как щепка, низкорослый и сидит молча в сторонке, внимательно рассматривая разбросанные перед ним белые камешки, словно разговор его не касается. Знал бы португалец, какие мышцы и какая сила спрятаны под невзрачным кимоно подростка…

Гоэмон и впрямь слушал разговор вполуха. Он гадал. Гаданию его научила Морико, его мать, притом для гадания все подходило: и петушиные бои, и кости животных, и перья птиц, и остатки заварки, и рыбьи внутренности, и даже простые камешки, если под рукой не находилось ничего другого. Тихо пробормотав заклинание, Гоэмон бросил камешки и теперь пристально разглядывал образовавшийся на зеленой траве белый узор, стараясь осмыслить его значение. Он гадал на пленника-идзина.

По всему выходило, что этот человек может быть весьма полезным Гоэмону, а с другой стороны, юному синоби грозила опасность, связанная с пленником. В чем она заключалась, камешки, конечно же, не могли поведать. Но тревожное предчувствие какой-то напасти, возможно, в отдаленном будущем, если судить по камешку, который откатился за пределы воображаемого круга, угнездилось внутри Гоэмона, как глубокая заноза в пятке: пока не ходишь – все хорошо, как только отправился в путь, она тут же о себе дает знать.

В общем, с идзином нужно держать ухо востро, решил юный синоби, и на том упрятал все свои сомнения и колебания в глубокий сундук терпения. Решил Учитель, что он должен выучить язык заморских варваров, значит, так и должно. И он приложит к этому максимум усилий и большое усердие…

Португалец поражался, с каким напором «заморыш» – так он мысленно называл Гоэмона – принялся за учебу. Память у подростка была потрясающей. Вскоре он изучил весь словарный запас португальца и довольно успешно начал складывать слова в предложения, которые постепенно приобретали необходимый смысл. Он уже мог часами беседовать на португальском с да Силва, причем пленник неожиданно для себя сделал потрясающее открытие: «заморыш» мыслит куда лучше, нежели самые грамотные матросы из команды его судна!

Чтобы утвердиться в этом выводе, Жуан да Силва попросил Гоэмона как можно детальней ознакомить его с бытом и верованиями народа Чипангу. Это был честный обмен, потому как сам португалец рассказывал о своей родине и Европе все без утайки. При этом он старался больше говорить по-японски, чтобы улучшить свое познания в чужом языке. В этом случае уже Гоэмон выступал в качестве учителя, поправляя акцент и подсказывая нужные слова. И нужно отметить, что вскоре да Силва узнал про Чипангу гораздо больше, нежели об этой диковинной стране рассказывали монахи-доминиканцы, которых привел с собой иезуит и папский нунций Франсиско Ксавье, а также капитаны португальских судов, которых больше интересовали портовые девушки легкого поведения, нежели уклад жизни народа, с которым они торговали.

Когда юный синоби начал говорить на португальском вполне сносно, Жуан да Силва принялся учить его латыни, объяснив, что знание этого языка поможет ему общаться с жителями не только Португалии, но и всей Европы. Штурман почему-то решил, что Гоэмона определили к нему в обучение, потому что решили сделать подростка купцом. А то, что его умыкнули, да Силва отнес на варварские нравы желтолицых.

Занимался он с Гоэмоном всегда после полудня. Португалец знал, что подросток поднимался очень рано, едва забрезжит рассвет, а потом куда-то уходил, но куда именно, он не имел понятия. А юный синоби не прекращал тренировки. С каждым днем нагрузки на него все возрастали и возрастали, но он не жаловался и стоически терпел все, что преподносил ему ямабуси. Он спускался вниз, к горному озеру, чтобы там медитировать, а затем сражался с невидимыми противниками, пуская в ход все свое уже недюжинное мастерство.

Со стороны это выглядело странно. Подросток метался по ложбине со скоростью ураганного ветра, иногда забираясь на деревья и уподобляясь обезьяне, перебирался с ветки на ветку, иногда совсем исчезая, будто растворяясь в зеленых древесных кронах. На берегу озера появились и странные камни, расколотые пополам. Это Гоэмон упражнялся в тамэсивари. Он колотил камни ребром ладони так лихо, будто это были орехи.

По вечерам Жуан да Силва выступал в качестве проповедника. Ему никто не мешал молиться, и спустя какое-то время он загорелся наставить косоглазых «варваров» на путь истинный. Португалец долго и пространно рассказывал о своем главном божестве, которое японцы выговаривали как Дзэсусу Кирисито, а ямабуси и Гоэмон внимательно слушали, переваривая сказанное пленником каждый по-своему.

Горный отшельник старался найти в чужеземной вере прорехи, чтобы потом использовать их при надобности в диспуте. А юный синоби внимал словам да Силвы с более практичных позиций. Он хотел проникнуть в мозг идзина, чтобы в будущем использовать его веру с пользой для дела. Он даже выучил наизусть несколько молитв, чем привел Жуана да Силву в неописуемое восхищение. Португалец решил, что Слово Божье, которое он принес (пусть и не по своей воле) в эту дикую горную глушь, нашло отклик в душе хотя бы юного японца (по поводу старика у него были большие сомнения). А значит, Господь простит ему все его прегрешения, коих накопилось мешок и маленькая тележка, так как он не гнушался и пиратским промыслом, где жалость находилась в последнем ряду человеческих добродетелей.

Диспуты ямабуси и португальца на богословские темы случались нередко, в основном по вечерам, когда ночная прохлада заставляла жаться поближе к костру, а рой искр будил воображение и вызывал повышенное красноречие.

– Христианство можно назвать верой слова… – Ямабуси неторопливо прихлебывал ароматный чай, которому вода из горного потока придавала неповторимый вкус. – Это вы так сказали – «вначале было Слово». Слово – основа ваших богослужений и таинств. Слово – это молитва. Именно благодаря слову ваших проповедников люди обращаются в веру Дзэсусу Кирисито. У нас все по-иному. Вам никто не будет рассказывать о вечном блаженстве, которое ждет приобщившихся к таинствам веры. Зачем? Если есть красивые цветы, то пчелы прилетают сами, если есть прекрасное озеро, то птицы сами садятся на его поверхность.

– Человек по своей природе ленив, глуп и погряз в грехах, – отвечал да Силва. – Наши пастыри просто и доступно объясняют, что такое добро, что такое зло и что такое истина. Для этого и нужно Слово.

– Истина – это слово, придуманное людьми, и оно имеет только тот смысл, который они в него вкладывают. Наша вера не отвечает на вопрос, что такое истина, она отвечает на вопрос, как можно постичь истину. А путей познания истины очень много.

– Цель христианина – спасти свою душу. А в вашей вере главное – достичь какого-то просветления. – Тут португалец поморщился, словно на него пахнуло нечистотами. – Более того – вы вообще считаете, что у человека нет души! С точки зрения нашей веры, это большой грех.

– В вашей вере чересчур большое значение имеет страх человека перед Богом за свои грехи. Но в вечном страхе нельзя быть, это противно человеческой природе. Вы говорили, что человек, который принимает Дзэсусу Кирисито в своем сердце, не боится ничего, даже смерти, ведь все в руках Божьих, даже смерть. Но мы не боимся смерти изначально. Как я могу ее бояться, если знаю, что самое главное во мне не имеет ни начала, ни конца и не может быть разрушено смертью. Именно знаю, а не верю.

– Все это казуистика! – раздраженно ответил да Силва. – Душа в христианской вере тоже вечная.

– Странно…

– Что именно?

– Почему называют вечным то, что имеет начало, но не имеет конца? Получается, что однажды в этом мире появляется душа, которая живет в человеческом теле несколько десятилетий, а затем, уже навечно, уходит в какой-то другой мир, о котором ничего неизвестно. У нас есть другое понятие – ум. Который существует и будет существовать всегда, который не был рожден и поэтому не может умереть.

– А как быть с теми, кто рождается вообще без ума? – насмешливо спросил португалец.

– Все объясняется очень просто. Да, некоторые люди изначально получают все: хорошее здоровье, богатство, прекрасную внешность, добрых и любящих родителей, не прилагая к этому никаких усилий. А у других нет даже шанса выбраться из того болота, в которое они попали при рождении. В том числе и у тех, кто рожден с разными физическими отклонениями. Если все случается по Божьему разумению, то почему люди начинают жизнь в таких неравных условиях? Где справедливость? Вы однажды говорили, что не нужно об этом думать, ведь все в руках Бога. А вот по нашей вере человек сам создает свою жизнь прошлыми мыслями, словами и делами. Так говорил Будда. А еще он сказал: «Если вы хотите знать, что вы делали в вашей прошлой жизни, посмотрите на свое теперешнее состояние, если вы хотите знать свое будущее состояние, посмотрите на свои сегодняшние действия». Человек – творец своей судьбы.

– Получается, что ваша вера отвергает существование верховного существа – Бога?

– Отнюдь. У нас есть много разных божеств.

– Но кто-то же ими управляет! Как я понимаю, ваш Будда – это не совсем Бог. Представляю, что будет с кораблем, на котором нет ни капитана, ни штурмана… Первый же скалистый риф во время шторма – и команда окажется на дне.

Гоэмон слушал эти разговоры, и в голове у него царил сумбур. Он мало что понимал в этих теологических спорах. Юный синоби больше любил, когда португалец начинал рассказывать о морских сражениях, в частности, с японскими пиратами вако, в которых он участвовал. И не только участвовал, но и совершал эпические подвиги. При этом да Силва весьма пренебрежительно отзывался о вако. Мало того, он вообще был невысокого мнения о воинских способностях китайцев и жителей Чипангу. Тогда ямабуси, хитро улыбаясь, однажды сказал:

– Я так понимаю, вы большой мастер меча…

– Ха! – воскликнул да Силва. – Моим учителем фехтования был сам непревзойденный Ахилле Мароццо из Болоньи! Смею заверить вас, я был одним из лучших его учеников.

– Что ж, у вас есть возможность продемонстрировать ваше высокое мастерство. Конечно, мечи будут учебные, деревянные, но это не помеха для настоящего мастера.

– Вы хотите сказать, что мне придется сражаться с вами?! – удивился да Силва.

– Нет, что вы, я слишком стар для таких дел… – (При этих словах Гоэмон едва сдержался, чтобы не рассмеяться.) – А вот мой мальчик, – ямабуси указал на юного синоби, – может составить вам компанию.

– Ваш слуга умеет обращаться с оружием?

Жуан да Силва почему-то утвердился во мнении, что Гоэмон не только находится в ранге ученика, но еще и прислуживает старику. Собственно говоря, почти так оно и было. Обязанностей у подростка и впрямь хватало. Он носил воду, заготавливал дрова, разжигал костер, готовил заварку, долго и тщательно перетирая сухие листики зеленого чая, убирал в пещере, чинил ветхое рубище горного отшельника и при этом постоянно низко (как казалось португальцу – униженно) кланялся старику.

– Немного, – снова улыбнулся старец, словно не заметив, что идзин оскорбил Гоэмона, назвав его слугой. – Надеюсь, вы сможете научить его некоторым приемам.

«Скорее проучить…», – надменно подумал да Силва; он действительно хорошо владел холодным оружием, что не раз доказывал в сражениях.

У ямабуси имелись боккены разных размеров; на этот раз он вручил португальцу и Гоэмону деревянные мечи, в точности повторяющие размеры и очертания самурайской катаны.

– Ну-ка, ну-ка… – Португалец несколько раз с видимым удовольствием махнул деревяшкой, разминая предплечье. – Годится.

Он нависал над Гоэмоном, который принял низкую стойку, как гора.

– Начнем? – спросил да Силва.

– Да, господин, – с подчеркнутым уважением ответил подросток.

Едва он это сказал, как португалец обрушил на него вихрь ударов. Казалось, что против такого напора никто не может устоять, тем более щуплый подросток. Жуан да Силва и впрямь владел мечом весьма недурно, отметил про себя Гоэмон. Но разве мог европеец, тем более не сухопутный ратник, а моряк, для которого упражнения с мечом – не насущная необходимость, а в больше мере забава, сражаться наравне с ниндзя, которого приучали владеть разнообразным оружием едва ли не с колыбели?

Выдержав первый натиск в защите, в основном уклоняясь и отбивая лихие наскоки португальца, Гоэмон неожиданно изменил стойку, и, каким-то хитрым маневром оказавшись сбоку от своего противника, врубил ему боккеном по ребрам, не придерживая руку. Все-таки его уязвили слова идзина, который назвал Гоэмона слугой.

Португалец отскочил, охнул и покривился от боли; а затем удивился. Он никак не ожидал от мальчишки такой прыти. Нужно быть осторожней и изменить ритм, решил да Силва. Этот чертенок и впрямь неплохо машет свой палкой. Однако Гоэмон не дал ему времени построить ход поединка по-новому. В него словно вселился демон. Теперь уже португальцу приходилось отражать невероятно точные и частые удары Гоэмона, с которыми он справлялся до поры до времени, притом с большими трудами.

Финал наступил быстро: подросток вдруг выпрыгнул едва ли не выше головы португальца и с диким криком нанес удар боккеном по горлу. Впрочем, он не ударил, а всего лишь погладил шею да Силвы, но бывалый вояка низко ему поклонился и сказал:

– Достаточно. Я побежден. Поздравляю. Должен признаться, лучшего мастера, чем вы, юноша, мне еще не доводилось встречать.

Ответив поклоном на поклон, Гоэмон скромно удалился готовить чай. Он был доволен собой. Ему очень хотелось сказать португальцу, что во время схватки он мог убить его несколько раз, но юный синоби сдержался.

Ямабуси сидел на камне с непроницаемым лицом и глядел на дальние горы. Но в его глазах плясали веселые искорки. Он был доволен не меньше, чем его ученик.