Текст книги "Детям до шестнадцати"

2.

Заснуть не удавалось. Мешало сонное дыхание ребят, и чей-то тонкий, заливистый храп (в темноте не разберёшь чей), а ещё шумел за капроновыми стенками палатки ветер, трещало что-то в лесу, пиликала где-то совсем рядом неизвестная ночная птица. И под ковриком было что-то жёсткое – может, бугорок, может, незамеченная при установке палатки шишка.

Хотя на самом деле всё это чепуха, не это мешало. Просто бегали под черепной коробкой разные мысли – то мелкие и юркие, как муравьи, то тяжёлые и основательные, как слоны. Он пробовал этих слонов считать, но с тем же успехом можно было считать муравьёв или сосновые иголки.

А ведь всего полтора часа назад Саня вполне благополучно погрузился в сон, и ничего тогда не мешало – ни суета пацанов-семибэшников, устраивающихся поудобнее, ни птичьи голоса, ни звуки стрелялки из планшета Петьки Репейникова (потом, конечно, пацаны сурово напомнили Петьке, что существует такое достижение прогресса, как наушники). Сон пришёл – огромный, зелёно-жёлтый, прямо как заросшая свежими одуванчиками поляна, где разбили лагерь.

Разбили, правда, не они. «Да кто ж вам такое доверит, – хмыкнула Елеша, когда выходили из автобуса. – Вы ж ничего сами не умеете. Старшие ребята и взрослые для вас постарались. Вот доживёте до десятого класса, тоже будете принимать участие в такой работе, на благо нашей гимназии, из самых альтруистических соображений, как наши старшеклассники!»

Ну, насчёт альтруистических она несколько преувеличила. Всезнающий Илюха Муравьёв («в каждой бочке затычка») сообщил народу, что десятиклассникам, выехавшим на место ещё вчера днём, обещано освобождение от недельной практики после переводных экзаменов. А вот чем соблазнили ребят из одиннадцатого, у которых ЕГЭ на носу, оставалось загадкой. Впрочем, Саня подозревал, что им просто-напросто захотелось потусить на природе, без надоедливого взрослого пригляда.

Пригляд, конечно, был – со старшеклассниками поехали Динамометр, пожилой учитель по технологиям Павел Андреевич, ну и как же без начальства – Антонины Алексеевны? Надо же кому-то приглядывать и за учителями? Правда, по словам всё того же всезнающего Мураша, в таких поездках взрослые и сами будь здоров расслабляются, не до того им, чтобы бдительно пасти толпу старшеклассников.

Толпа-не толпа, а человек пятнадцать стояли поодаль в лесу отдельным лагерем. Сейчас оттуда не доносилось ни звука… ну, то есть обычными ушами не услышать, а вот если подключить волшебство – «длинный слух», как это называл Дима, то вполне можно узнать всё, что там говорят. Только силы осталось совсем на донышке. Надо сберечь на крайний случай…

Он снова вспомнил, как всё началось. Как барахтался он в тёплых волнах жёлто-зелёного сна, и кажется, там было заросшее по берегам тиной лесное озеро (в таких водятся особо крупные караси, это ему дядя Яша Овсянников тем летом предметно доказал), и рядом на оранжевом коврике из пенки сидела Дашка Снегирёва, одетая совсем по-летнему, вернее, по-пляжному, хотя для купания озеро казалось грязноватым. И её, и так же по-пляжному одетого Саню щадили комары – ну то есть совсем не замечали, хотя их в подобных местах должны быть тучи. О чём-то они с Дашей говорили, и хорошо говорили… не вспоминали никаких обид, никаких дурацких картинок во вконтакте, никаких бойкотов, никаких мышей в лапте…

И вот из этого прекрасного, редкостного сна его безжалостно выдрали.

– Санёк, вставай! – долбился в уши чей-то смутно знакомый голос, а чья-то бесцеремонная рука трясла за плечо. Голос был тихий, но настойчивый. Саня попытался отмахнуться, но без толку. Ему не позволили остаться там, с Дашей, на тенистом берегу. Его трясли, дёргали, а после и вовсе применили запрещённый приём – надавили на мочку уха. Он взвыл – и проснулся окончательно.

В темноте ничего, кроме смутной тени, разобрать не удавалось. Чёрное на чёрном.

– Здесь Куницын, – жарко дохнули ему в ухо. – Быстро за мной.

Полог палатки слегка колыхнулся, стало чуть светлее – самую малость, чтобы сообразить, куда ползти, выбравшись из спальника.

А вот снаружи было не слишком темно. Во-первых, круглая жёлто-рыжая луна поднялась над верхушками сосен. Во-вторых, малиново светились угли костра, у которого вечером они все сидели, поджаривали на прутиках куски хлеба, кипятили чай. Сейчас, оставшись без подкормки, костёр почти угас – но пламя вновь взметнулось, едва Гошка сунул туда несколько сухих еловых веток.

Вверху горели звёзды, не такие яркие, как бывает в августе, но куда более заметные, чем в городе. Слева, на западе, небо казалось светлее – намекая на то, что именно там пару часов назад закатилось солнце. Густо пахло дымом, сосновой хвоей и одуванчиками.

– Что тебе? – мрачно поинтересовался Саня, глядя на Гошу.

Тот, судя по его виду, спать не ложился вовсе. Был он, как и днём, в бежевой водолазке и чёрных адидасовских шортах, точно таких же, как у Димы. Наверное, тоже некому было заставить его надеть джинсы. «Ну и что, что днём двадцать три? Зато ночью одиннадцать! Майские ночи холодные! А тем более, клещи! Энцефалита захотелось? Нет и ещё раз нет!». Или у Гошиной мамы не хватило воли.

Саня тут же вспомнил, что ещё перед ужином, когда ребят распределяли по палаткам, выяснилось: кому-то не хватит места. Мальчишек-семибэшников было девять, а палатка – восьмиместная.

– Можно, конечно, потесниться, – задумчиво сказал Динамометр. – В тесноте, как говорится, да не в обиде. Впрочем, имеется другой вариант: у мальчиков-старшеклассников есть лишнее место, Лагутенко не поехал. Так что можно с комфортом разместиться.

– Не нравится мне этот вариант, Николай Геннадьевич, – тут же встряла Елеша. – Хотелось бы, чтобы мои ребята все были тут рядом, под присмотром. Мало ли…

– А будто там не под присмотром! – ухмыльнулся физкультурник. – Там, Елена Ивановна, концентрация педагогов на детскую единицу повыше, чем здесь. Ну что, есть отважные люди? Или все так боятся десятиклассников?

Особо их никто не боялся, но и вызываться никому не хотелось. Одно дело, когда тебя возьмут и скажут: взял свои вещи и пошёл, и другое – когда ты вроде сам этого захотел. Поэтому народ мялся и жался, пока, наконец, ситуацию не спас Куницын.

– Ну я могу пойти, в чём проблема-то?

И вот сейчас, когда все давно уже улеглись, Гоша почему-то оказался не там, в лесу, в лагере организаторов, а тут, на поляне – какой-то весь нервный и встрёпанный.

– Куртку возьми, – негромко распорядился он. – Замёрзнешь. На, держи!

Саня взял у него маленький светодиодный фонарик, такой же, каким Лиска подсвечивала лестницу, ведущую в штабной подвал. Нырнул в палатку и вылез оттуда со своей защитного цвета ветровкой.

– Ну, в чём дело-то? – хмуро повторил он свой вопрос.

– Проблема у нас, Санёк, – Гоша уселся на бревно возле костра и сделал приглашающий жест. – Короче, помнишь, тогда перед майскими ты сказал, что с теми гопами и сам бы справился, потому что в дзюдо занимаешься?

– Ага, было дело! – непонимающе кивнул Саня, присаживаясь рядом. – А что?

– Короче, такая засада, – хмуро сообщил Гоша. – Какие-то бухие уроды недавно припёрлись к нашему костру, – мотнул он головой в сторону леса. – Трое их, вроде взрослые уже. По ходу, местные. Хотели девчонок наших с собой увести. Ну, видел, наверное, там же не только парни поехали. Там из десятого «а» Ленка Ольховская и Верка Никитина, из «б» Машка Дворнякова, из одиннадцатого «а» Диана Галанина. Прикинь, совсем отморозки какие-то, без башни. Ну, им Динамометр сначала нормально объяснил, на что нарываются, им по фиг. Руками махать начали, там ещё Валерик Белкин из одиннадцатого на них попрыгал, типа каратист… хотя из него каратист как из грязи пуля… так, фильмов насмотрелся. Короче, ему нос разбили, ну, тут Динамометр озверел и надавал им пинков. Он, кстати, классно дерётся, я даже не ожидал. В общем, он им навешал, они ушли. Но я такие дела знаю… приходилось видеть. Короче, сто процентов, они не просто так ушли, а за подмогой. И скоро махач будет. Там взрослые скандалят, типа что делать… А я подумал, что надо собрать тех, кто драться сможет. Ну и вспомнил про тебя.

– Спасибо, – мрачно ухмыльнулся Саня. – Главное, такой сон был хороший…

– Ну а что делать-то? – перебил его Гоша. – Я кроме тебя, из наших никому не доверяю. Князев, правда, боксом занимался, или и сейчас занимается. Но он гнилой, на него положиться нельзя. Короче, ты идёшь?

– Короче, иду! – кивнул Саня, поднимаясь с бревна.

– Отлично! – Куницын тоже поднялся и хлопнул его по плечу. – Фиг его знает, как там получится, а лишний человек не помешает. – Пошли, по дороге расскажу подробнее.

– Айн момент, – сообразил Саня и метнулся к палатке, застегнул молнию полога. – А то комары набьются, загрызут пацанов…

– Ага, гуманизм детектед, – хмыкнул Гоша.

– Тебя-то самого не заедят? – Саня указал взглядом на его голые ноги.

– Я ядовитый, – в лунном свете Гошина улыбка выглядела совсем как в фильмах про вампиров. – Комары мной не интересуются.

– А не холодно? – Саня лишний раз порадовался, что полез в спальник не раздеваясь: иначе пришлось бы сперва вылезать в одних трусах наружу, потом с Гошкиным фонариком копошиться внутри, вытаскивая свои вещи и рискуя разбудить остальных, а после ещё и одеваться тут… среди оживившихся насекомых, которые и так уже звенят над ухом, почуяв тёплую кровь.

– Не, я закалённый, – на ходу ответил Гоша. – Не отставай. Тренер требует закаляться, так что я привычный.

– А тренер по чему? – из чистого интереса уточнил Саня, шагая вслед за Куницыным в сторону опушки.

– Окинавское каратэ, – сообщил тот. – Занимаюсь с пятого класса, кое-что получается.

По крайней мере, стало понятным, какие были у него аргументы в разговоре с Лысым и Жжённым.

– Слушай, – внезапно осенило Саню, – тут же с некоторыми, особенно с мелкими, родители приехали. И не только мамы. Может, их тоже поднять?

– Отлично придумал! – восхитился Гоша. – Идейка просто класс! Ну сам прикинь, что будет! Во-первых, паника. Во-вторых, паника. И даже в-третьих – тоже паника. И как ты их, этих приехавших пап, будешь сейчас искать? В каждую палатку заглядывать, всех будить? Алё, герои есть?

Саня промолчал. Нечего было отвечать. В самом деле, тут только конец света получился бы. А если мстительные местные не придут? Тогда все над ним с Гошей прикалываться будут… Да и не так уж много этих родителей, и не производили эти очкастые бородатые папы впечатление крутых бойцов. Наверное, программисты или менеджеры…

И тут Саня догадался спросить то, с чего, наверное, и надо было начинать:

– А если в полицию позвонить? Они что, не звонили? Антонина, Динамометр?

– Звонили, – вздохнул Гоша. – Сперва там трубку не брали, потом оказалось, что теперь это телефон полиции не того района, и надо звонить по другому номеру, а когда туда дозвонились, там спросили: что, хулиганы в данную минуту хулиганят? А, ушли, говорите? Значит, нарушения закона не происходит? Ну и чего вы от нас хотите? Чтобы сорвать наряд и послать фиг знает куда и фиг знает зачем? Говорите, а вдруг хулиганы вернутся? А какие у вас основания так считать? Вот если вернутся, тогда и звоните… Это Динамометр звонил и потом Антонине пересказывал, а я в палатке лежал и всё слушал. Ну и потом, ты прикинь, даже если менты приедут, это ж когда будет! Тут до шоссе километра три, они что, по ночному лесу ломиться станут? Не, Санёк, тут такая хрень, что надеяться надо только на свои силы.

Саня молча кивнул. Очень правильно Гошка его выдернул: потому что есть на что надеяться! И не на дзюдо, конечно, это Куницын, наверное, совсем уж с отчаяния – а на белый шарик! Плёвое же дело! Послать волну ужаса – и разбегутся эти сельские гопники, как ошпаренные тараканы! Проблема будет решена раз и навсегда. А можно и покруче, можно волшебных пинков навешать… заодно и повод поупражняться… мало ли когда и зачем понадобится. Одно дело семибэшников за подлость наказать, а другое – если вдруг когда-нибудь придётся драться с настоящим бойцом, типа Брюса Ли. Причём по каким-то причинам (Саня ещё не придумал, по каким) победить его надо будет так, чтобы всё казалось естественным. Без волн ужаса, завес невидимости, левитаций и телепортаций… Просто руками и ногами. И вот если к своим видимым рукам-ногам добавить волшебные невидимые… Со стороны никто не заметит, все подумают, что просто он, Саня, лучше дерётся. Кстати, ещё неизвестно, не добавил ли тогда Дима к своему Вин Чун волшебства? Уж больно красиво смотрелось усмирение Лысого и Жжённого…

Лиска, разумеется, не одобрила бы. Но Лиска не увидит – она тихо-мирно спит себе дома, под одеялом. Ни на какой турслёт Лягушкина, разумеется, не поехала: её железное освобождение от физры избавляло и от таких дел.

– Зря! – сказал ей Саня. – Тебя ж никто там не заставит бегать-прыгать, а прикольно просто у костра посидеть, песни попеть…

– Комаров покормить… – в тон ему подхватила Лиска. – На самом деле, если бы мне так приспичило на весенний лес посмотреть, у нас с мамой вообще-то есть дача в Хотьково, и свободно можем туда на выходные смотаться. Оставим котам еды… а ещё лучше тётю Клаву попросить, чтобы зверьё наше покормила.

Саня поморщился. Какая же противная это старуха, тётя Клава! Он тогда еле удержался, чтобы не бросить в неё волну ужаса. Тощая, серая, злющая… будто огромная крыса-мутант.

Тогда они так увлеклись спором о Филиппе Филипповиче, волшебных пинках и Ромкином отчиме, что Саня едва не опоздал в сад за Мишкой. Лиска решила его проводить, вышла вместе с ним на лестничную площадку.

Но ровно в тот момент, когда они прощались, с гадким скрежетом распахнулись двери лифта. Из него шагнула высокая старуха с двумя клетчатыми хозяйственными сумками. Окинула их колючим взглядом.

– Здрасте, тётя Клава! – очень вежливо произнесла Лиска.

Старуха вдруг как-то вся напряглась, закаменела – а потом набросилась на Лягушкину. Спасибо хоть, что не физически.

– Ты что это себе позволяешь, Елизавета! – холоду в старухином голосе позавидовала бы, наверное, и Снежная Королева. – Мальчиков, значит, стала к себе водить? Выросла, значит? Личной жизни захотелось? Да ты глаза-то не прячь! Нашкодила – умей отвечать! Думаешь, я слепая? Думаешь, тётя Клава не понимает, что мальчикам от тебя нужно? А через девять месяцев в подоле принесёшь – посиди, мол, тётя Клава, с ребёночком, пока я уроки делать буду? Мать за тобой совсем не смотрит, так ты притон из квартиры устроила? Пацаны валом валят, я-то всё вижу! И я уж получше прочих знаю, что им от девочек надо! Небось, этот твой кавалер тебя на наркотики подсадил! Или чего ещё похуже! Сразу видно, рожа-то бандитская! Думаешь, я молчать буду? Да я в твою школу напишу, я в милицию напишу, что здесь у нас под боком такие развраты!

Всё это она говорила одним и тем же тоном, и лицо её оставалось всё таким же закаменевшим. Будто манекен из магазина одежды вдруг ожил… но и, ожив, стал не человеком, а кем-то чужим.

Саня всеми нервами ощутил эту чуждость… это чувство было даже сильнее, чем возмущение. Да что эта бабка несёт? Совсем спятила? Да как она вообще могла вообразить про них с Лиской такое?

А Лиска стояла бледная, растерянная, и серые глаза её, похоже, стали наполняться слезами.

Между прочим, сообразил вдруг Саня, а ведь она – ребёнок в беде. Точь-в-точь как тот третьеклассник Степаненко, на которого орал охранник в самый первый школьный день. Тогда Лиска его защитила, а сейчас её саму нужно защитить.

Он коснулся белого шарика, пробудил из спячки, дотронулся мысленным пальцем до мысленного спускового крючка… сейчас будет бабке волна ужаса… или лучше ей кишечник пощекотать? Саня видел, как это сделать… ничего сложного. Вот тут сдавить, тут потянуть… и бабке неудержимо захочется по-большому.

Оставалось только надавить крючок, выстрелить волшебством. Но он опоздал. Старуха вдруг дёрнулось, лицо её разгладилось и стало почти человеческим.

– Ой, что это я несу… Ты прости, Лизонька, это у меня что-то опять… – забормотала она и, вынув связку ключей, быстро открыла дверь напротив лягушкинской. Подхватила свои сумки – и нырнула в тёмные бездны своей квартиры.

– Что это было? – Саня обнаружил вдруг, что чуть ли не до крови впился ногтями в свои ладони.

– Ты извини, что так вышло, – виновато произнесла Лиска. – Это соседка наша, тётя Клава. Понимаешь, она психически больная, шизофрения у неё, она и в психбольнице время от времени лежит. Так-то, когда её отпускает, она бабка ничего, даже добрая. И мама моя к ней очень хорошо относится, она же с детства тётю Клаву знает, всегда тут жили. И мамина мама, то есть бабушка Наташа, с тётей Клавой дружила, и пирогами тётя Клава всегда нас угощает… у неё восхитительные пироги! И раньше она вообще почти нормальная была, а обострения пошли, когда её муж умер, дядя Вова, я тогда в четвёртом классе была. Мы с мамой в том году её даже в больнице навещали, еды ей всякой приносили. А вот сейчас, видишь, у неё опять обострилось, опять бред понесла. Ты не обижайся, на больных не обижаются.

– Да я и не обижаюсь! – честно соврал Саня. – А что она вдруг с полоборота выключилась и к себе смылась?

– Моя работа, – призналась Лиска. – Мозги ей погладила, она на короткое время стала как раньше… ну, то есть, как в лучшие свои моменты. К сожалению, волшебством её вылечить нельзя, ты ж знаешь, тебе говорили. Но по крайней мере, хоть сейчас чтоб не орала.

– А как же правило номер два? – Саня не хотел подкалывать Лиску, просто само вырвалось. – Получается, что ты для себя силу применила.

– Вот же дурак! – возмутилась Лягушкина. – Не для себя, а для тебя! Ты бы в зеркало посмотрелся, когда она орала! Щёки красные, глаза страдающие! То есть ты у нас получаешься несчастный страдающий ребёнок, тебя защищать нужно! Всё в порядке с правилами!

Саня совсем уж было собрался обидеться: какой он ей ребёночек? Сама, между прочим, на полтора месяца младше! Но всё-таки решил не обижаться – ей и без того сейчас неловко.

Нет, конечно, теперь он понимал: с бабкой и впрямь не стоило применять жёсткие средства. Бабкам, даже злым и психованным, волшебных пинков не дают… их жалко всё-таки. Но вот пьяные отморозки – другое дело, они вполне заслуживают. И Дима, кстати, полностью бы с ним согласился.

На сей раз его одиночество кончилось – вернулась с дачи бабушка и делала в кухне три дела сразу: варила борщ, смотрела сериал (тот самый, на который подсела Санина мама, про богатую и столь же несчастную девушку Анну) и разговаривала по телефону с подругой. Поэтому Дима, оценив обстановку, решил, что можно и без чая обойтись.

В комнате он указал Сане на диван, а сам устроился в компьютерном кресле – в нём можно было крутиться, как в парке на аттракционе.

– Вот ты как думаешь? – начал Саня. – Волшебные пинки это хорошо или плохо? Мы вчера с Лиской поспорили.

– А с чего вдруг? – тут же вскинулся Дима. – Ты решил с каким-то уродом разобраться и побежал к ней советоваться? Почему не сразу ко мне?

– Нет, – отмахнулся Саня, – просто так болтали. Ну, я рассказал, как мы Ромку от отчима защищали, а она меня Булгаковым бить стала… в смысле, книжкой… то есть не самой книжкой, конечно, а цитатой оттуда, про то, что никого нельзя бить.

И он пересказал Диме весь их с Лиской разговор… ну, конечно, не весь, а только то, что можно. То есть – без отправленных в озеро лягушек, наказанных волшебными пинками семибэшников и тех обещаний, что взяла с него Лиза.

Дима слушал его молча, сидел в кресле, поджав ноги по-турецки, и более всего напоминал бронзовую статуэтку, работу неизвестного мастера. Такие на недавних каникулах Саня видел в Пушкинском музее, куда его решительно затащила мама. «Безобразие! – внушала она. – Переехать в Москву, в центр русской культуры, и киснуть в окраинном районе! Нет уж, родной, придётся тебе наращивать интеллигентность!»

– Знаешь, как это всё называется? – изрёк Дима, дослушав до конца. – Это называется «непротивление злу силой». Учение Льва Толстого. Мне отец рассказывал, он когда студентом был, как-то сильно проникся… потом уже понял что к чему. Ну и я в инете почитал немного про это. Короче, профессор Преображенский из «Собачьего сердца» – типичный такой толстовец. Типа мы такие добрые, такие гуманные, мы мухи не обидим… и волка тоже не обидим, даже если он жрать нас будет. Зато все увидят, какие мы героические герои! А что волк не только нас сожрёт, но и кучу всякого народа, это плевать. Вот как оно на самом деле, Санёк!

– Но ведь Толстой – он же, наверное, не совсем дурак был, – возразил Саня. – Столько книжек, великий писатель, в школе проходят… Наверное, он тоже был в чём-то прав. Вот гляди, – вспомнил он Лискины слова, – ты этого Александра Григорьевича придушил ремнём, а он что, разве понял, за что его душат? Он просто испугался очень, но ему ведь всё равно Ромку жалко не стало, и как только у него страх пройдёт, он опять его лупить будет. Может, лучше бы ты ему мозги погладил?

– Не лучше! – повернулся к нему Дима. – Чего там гладить, у него все мозги пропиты давно! Такие гориллы только страх понимают. И вовсе не обязательно ему умом понимать, что Ромку не надо ремнём. Пускай просто у него возникнет условный рефлекс. Взял ремень – стало страшно. Замахнулся – стало больно. Ударил – стало совсем больно. Дрессировка такая, как в цирке, понимаешь? Я сколько надо раз туда буду приходить и его пугать. Да особо много и не придётся, раза с пятого-шестого у него в голове шарики сцепятся с роликами, будет бояться и близко подходить к Ромке. Понимаешь, с людьми нужно по-человечески, им можно и мозги погладить… а с уродами нечего гуманизмом баловаться. И вообще, знаешь, есть такая пословица – «Волкодав – прав, людоед – нет». Вот мы с тобой волкодавы, а он людоед. И поэтому нам можно его ремнём, а ему – нельзя.

– А почему же тогда у нас есть правило номер раз? – уставился на него Саня. – Про то, что нельзя волшебством убивать и калечить? Если мы такие волкодавы, а эти отчимы и всякие там Русланы – людоеды, то тогда их надо сразу того… чтобы больше никаких проблем.

– Ну, это ты уже слишком, – сбавил тон Дима. – Убивать и калечить действительно не надо, а то во вкус можно войти. И ещё, вот мы ж хоть и волшебники, а мозги у нас обычные, человеческие, мы можем ошибаться, можем глупостей наделать… с кем не бывает? И если убил или искалечил, то это уже всё, уже назад не вернуть. А так, пенделей волшебных надавать, ремнём придушить, мордой в лужу сунуть… это же всё допустимые мелочи. Морда обсохнет, боль пройдёт. Зато польза. И потом, мы же не по пустякам волшебство применяем. Раз применяем, значит, дела хреновые, значит, по-другому никак нельзя. Поэтому не бери в голову, что Лиска говорила. Она ж девчонка всё-таки, и вообще на жалости ко всем повёрнутая. Кошек жалеет, птичек жалеет…

«Сумасшедших бабок жалеет», хотел добавить Саня, но постеснялся рассказывать про соседку тётю Клаву. А вдруг Лиске не понравится, что он растрепал? Всё-таки дела личные…