Текст книги "И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной"

Глава 3-я. Её прощальный поклон…

весна 1972 г.

Варя забеременела в 1972 году. Она училась на пятом курсе, и мы решили, что это подходящее время, чтобы Варя родила первенца – она могла взять отпуск, завершая учебу в интернатуре. И через год, завершив обучение, работать врачом-ординатором в краевой психиатрической больнице.

Стояла ранняя весна, деревья еще не распустились, но почки уже начали набухать, и первая зеленая травка появилась на свет на прогреваемой днем солнцем черной парящей земле.

Примерно в это же время наша солистка Юлианна Чудновская объявила, что она намерена закончить выступления на эстраде. Работа над диссертацией вступила решающую фазу, Юлька заканчивала аспирантуру, выходила сразу же на защиту, а после этого ее ожидало место на филфаке на кафедре современной советской литературы.

И Юлька, верная себе, решила не просто прекратить петь, она захотела уйти «с помпой». И объявила, что намерена подготовить концерт, с которым и выступит всего один раз – на прощание.

Естественно, мы все должны были участвовать. Собственно, никто и не протестовал – Юльку все любили. Только у меня было дурное предчувствие. Но я сам заканчивал через несколько месяцев университет и меня уже ждало место следователя в Железнодорожном райотделе милиции.

И я не стал спорить с Юлькой – ну пусть уйдет «красиво». Я даже помогал ей с подбором песен для последнего концерта.

Афиши были развешены во всех вузах – приглашались желающие, вход свободный, место проведения концерта – большой актовый зал Университета.

В этот день у Вари был важный зачет именно вечером, и она на концерт не попадала.

К 19 часам зал был забит полностью, в проходах стояли десятки людей, и если бы инспекторы пожарной безопасности случайно поинтересовалась нашим мероприятием, боюсь, «нас бы запретили».

Перед началом концерта выступил я. Дело в том, что состав ансамбля к этому времени сильно обновился. У нас теперь был саксофонист, пианист, а из старичков остался лишь наш руководитель, Олег Ребров, который все никак не мог закончить аспирантуру. По-моему, именно потому, что больше времени отдавал музыке, чем науке.

Так вот, я выступил, объявил начало концерта и дал слово Олегу. Олег рассказал, сколько лет Юля пела в ансамбле, как мы работали, и предоставил слово «нашей солистке Юлианне Чудновской». Но Юлька повела себя странно. Что может что-то случиться, я понял, как только увидел ее – впервые за все эти годы она перекрасила волосы в пепельный седой цвет – до этого она всегда была платиновой блондинкой.

И этот странный цвет волос не мог не привлечь к ней внимания. По-моему, все в зале ждали «чего-то такого…»

Итак, она взяла у Олега микрофон, подождала, пока он сядет на свое место, за клавиатуру «Ионики», и объявив: «Исповедь!», повернулась к нам лицом и подняла вверх руки.

И согласно движениям ее рук сначала Олег тронул клавиши «Ионики», затем соло-гитарист начал перебором струн вступление.

Песня, которую через много лет будет петь исполнительница шансона Тишинская, почти вся исполняется негромким речитативом, и лишь к конце мелодические интонации певицы подчеркивают крик ее души, желание исповедаться и быть понятой окружающим миром.

Этой песней Юлька должна была завершить концерт. Но она все переиграла! Сама, не согласуя с нами!

 
КАК ДАЛЕКО ДО НЕБА – речитативом проникновенно говорила тем временем Юлька, —
И ГУБЫ ДРОЖАТ ВО МГЛЕ;
БОГ, НЕ СУДИ – ТЫ НЕ БЫЛ
ЖЕНЩИНОЙ НА ЗЕМЛЕ…
УЖ СКОЛЬКО ИХ УПАЛО В ЭТУ БЕЗДНУ,
РАЗВЕРСТУЮ ВДАЛИ,
НАСТАНЕТ ДЕНЬ, КОГДА И Я ИСЧЕЗНУ,
С ПОВЕРХНОСТИ ЗЕМЛИ…
 
 
ЗАСТЫНЕТ ВСЕ, ЧТО ПЕЛА И БОРОЛА;
СИЯЛО И РВАЛОСЬ;
И ЗЕЛЕНЬ ГЛАЗ МОИХ, И НЕЖНОСТЬ ЗОВА,
И ЗОЛОТО ВОЛОС, —
И БУДЕТ ЖИЗНЬ С ЕЕ НАСУЩНЫМ ХЛЕБОМ,
В ЗАБЫВЧИВОСТИ ДНЯ,
И БУДЕТ ВСЕ, КАК БУДТО БЫ ПОД НЕБОМ,
И НЕ БЫЛО МЕНЯ.
 

Голос ее стал набирать силу, один за другим вступали наши инструменты, и вот уже бас-гитара легкими будоражищими аккордами сопровождает глуховатый Юлькин голос…

 
КО ВСЕМ, ЧТО МНЕ, НЕ ЗНАВШЕЙ МЕРЫ,
ЧУЖИЕ ИЛЬ СВОИ,
Я ОБРАЩАЮСЬ С ТРЕБОВАНИЕМ ВЕРЫ,
И ПРОСЬБОЙ О ЛЮБВИ…
ЗА ТО, ЧТО МНЕ ПРЯМАЯ НЕИЗБЕЖНОСТЬ,
ПРОЩЕНИЯ ОБИД, —
ЗА ВСЮ МОЮ БЕЗУДЕРЖНУЮ НЕЖНОСТЬ,
И СЛИШКОМ ГОРДЫЙ ВИД…
 
 
ЗА БЫСТРОТУ СТРЕМИТЕЛЬНЫХ СОБЫТИЙ,
ЗА ПРАВДУ, ЗА ИГРУ; —
ПОСЛУШАЙТЕ! ЕЩЕ – МЕНЯ ЛЮБИТЕ,
ЗА ТО, ЧТО Я – ЛЮБЛЮ…
 

Раздались звуки аккордеона. Это Олег отошел от клавишных и теперь заканчивал Юлькину исповедь завершающими аккордами на аккордеоне.

Мелодия медленно затухала, аплодисменты не прозвучали, а Юлька уже вновь махнула рукой, привлекая наше внимания и запев: «Ты никогда не бывал…» – то есть первую строчку «Лучшего города Земли».

Ансамбль, прекрасно зная эту вещь, тут же подхватил мелодию, и «дело пошло». Но теперь уже совсем не по программе.

Мы ведь сначала должны были спеть специально подготовленную для Юльки песню «Встреча с юностью». Но Юлька перепутала все карты, потому что вслед за песней Бабаджаняна она тут же, объявив название, спела знаменитого «Аиста».

Она «ломала» ритм концерта, она творила черт знает что!

Но все когда-то кончается, и вот после «Аиста» мы, наконец, смогли поздравить ее исполнением нашей песни.

Я подошел к микрофону и объявив ее, сказал следующее:

– Юля! Мы все тебя любим, и понимаем, что ты никогда не ушла бы из ансамбля, в котором столько лет была и главной заводилой, и нашей «примой» – основной сольной певицей ансамбля «Белые крылья», если бы не жизненные обстоятельства.

Прими от нас эту песню.

Соло-гитара исполнила вступление, и я запел, а ребята подпевали припев. Кроме того, основная роль в исполнении отводилась нашему пианисту, который вел сольную партию.

 
В ВОЗДУХЕ МОРОЗНОМ ЗВЕЗДЫ, СЛОВНО ЛЬДИНКИ,
СЛОВНО БЫ ЖИВЫЕ СВЕТОМ КОЛЮТ ГЛАЗ.
БИТЛЗ И МАГОМАЕВ, ГИБКИЕ ПЛАСТИНКИ,
ЗВЕЗДЫ И ГИТАРА, И ДЕВЯТЫЙ КЛАСС.
 
 
ЗДРАВСТВУЙ, ГОРОД ДЕТСТВА, ВРЕМЯ НЕ ПОМЕХА,
НЕ СТАРЕЕТ ГОРОД, ПАРК И ЦВЕТНИКИ!
МИНУС ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТЬ – В ДЕКАБРЕ ПРИЕХАЛ!
НУ, А В СЕРДЦЕ ЛЕТО, ТАМ ВЕДЬ ДНО РЕКИ…
 
 
Припев:
ДО УТРА НА ЛАВОЧКЕ БИТЛОМАНЫ МЕСТНЫЕ
ПЕЛИ ЧЕСТНЫМ ДЕВОЧКАМ ПЕСНИ НЕИЗВЕСТНЫЕ…
О ЛЮБВИ И О ВОЙНЕ, О СВОБОДЕ И ТЮРЬМЕ,
РУССКИЕ, АНГЛИЙСКИЕ – ЛИШЬ БЫ СЕРДЦУ БЛИЗКИЕ…
 
 
СТРОЙНАЯ ДЕВЧОНКА С ЯСНЫМИ ГЛАЗАМИ,
НЫНЧЕ ГДЕ-ТО НА ГРАНИЦЕ, ЗАМУЖЕМ ДАВНО…
КАК ДУРАК СКАНДАЛИЛ ПЬЯНЫЙ НА ВОКЗАЛЕ
Я ТОГДА. СЕГОДНЯ ВСПОМИНАТЬ СМЕШНО.
 
 
МОЖЕТ, НЕ ТАКОЙ УЖ, Я СОВСЕМ ПРОПАЩИЙ,
РАЗ В ДУШЕ ВОТ ЭТА СВЕТЛАЯ ПЕЧАЛЬ…
МОЖЕТ, СНОВА ВСПОМНЮ, ЧТО Я НАСТОЯЩИЙ,
И СПОЮ ОДНАЖДЫ, ТО, О ЧЕМ МОЛЧАЛ…
 

Нам хлопали, потом Юлька подошла и поцеловала меня, а я поцеловал ей руку.

Потом в течение получаса мы пели свои прежние песни, а после этого был объявлен перерыв.

После перерыва… Сначала все шло как будто нормально… Я объявил «Забытый край», добавил, что песня о наших геологах, и запел:

 
В ДАЛЕКИЙ КРАЙ, ЗАБЫТЫЙ РАЙ,
ПЛЫВУТ ПО НЕБУ ОБЛАКА,
НА ВОРКУТУ, НА МАГАДАН,
И ШЛЮТ ПРИВЕТ ИЗДАЛЕКА.
 
 
А Я ВОЗЬМУ ОСТЫВШИЙ УГОЛЕК,
И НАПИШУ НА БЕЛЫХ ОБЛАКАХ,
ДВЕ ПАРЫ СТРОК, ВСЕГО ДВЕ ПАРЫ СТРОК —
О ТОМ, КАК Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.
 
 
ПОЛГОДА ЗДЕСЬ ИДУТ ДОЖДИ,
ПОЛГОДА СНЕГ – МЕТЕТ ПУРГА,
ЗДЕСЬ КОМАРЫ – ЧТО ВОРОБЬИ,
ОДНА ОТРАДА – ОБЛАКА!
 
 
А Я ВОЗЬМУ… и так далее.
 

Юлька включалась вторым голосом при исполнении припева, и все как будто шло как надо.

«В Кейптаунском порту» знали все, и когда Юлька запела, кое-кто в зале даже стал ей подпевать.

Настала вновь моя очередь. И я спел новую песню «Капельки счастья».

 
СКАЖИТЕ МНЕ, В ЧЕМ ТУТ МОЯ ВИНА,
ДА ПРОСТО ПОВЕЛА ДОРОГА ВНИЗ,
ПО КАПЕЛЬКЕ ВИНА, ПО КАПЕЛЬКЕ ВИНА,
С ТОБОЮ МЫ, ОДНАКО, НАБРАЛИСЬ…
А НЕБО СЛОВНО ЧЕРНАЯ ДЫРА,
ЦУНАМИ ТАМ, ГДЕ БЫЛ ЛИШЬ ЛЕГКИЙ БРИЗ,
ПО КАПЕЛЬКЕ ДОБРА, ПО КАПЕЛЬКЕ ДОБРА,
ДОБРАЛИСЬ, ИЛИ ВСЕ ЖЕ ДОБРАЛИСЬ…
 
 
Припев:
НЕБО, РАСКОЛОЛОСЬ НЕБО,
ПРОКОЛОЛОСЬ НЕБО, И ДОЖДЕМ ПРОШЛО…
МНЕ БЫ, АХ, ТУДА, ГДЕ НЕ БЫЛ
А ВООБЩЕ-ТО ЛАДНО, И ТАК ХОРОШО!
 
 
А ТЫ МЕНЯ С СОБОЮ ПОЗОВИ,
И МЫ С ТОБОЮ ТИХО ТАК СПОЕМ…
ПО КАПЕЛЬКИ ЛЮБВИ, ПО КАПЕЛЬКИ ЛЮБВИ,
НАПОЛНИМ СЧАСТЬЕМ ОЗЕРО СВОЕ…
НЕТ, ЛУЧШЕ НЕ ЗВОНИ И НЕ ПИШИ,
ЕСТЬ ОПАСЕНЬЕ, ЧТО В РАСЦВЕТЕ ЛЕТ,
ПО КАПЕЛЬКЕ ДУШИ, ПО КАПЕЛЬКЕ ДУШИ —
ЗАДУШИМ МЫ В ОБЪЯТЬЯХ ЦЕЛЫЙ СВЕТ!
 
 
Припев, и —
 
 
СКАЖИТЕ МНЕ, В ЧЕМ ТУТ МОЯ ВИНА, и так далее по тексту.
 

Ребята слаженно играли, подпевали, Юлька как будто тоже была в норме – улыбалась, поблескивала золотым комсомольским значком. И когда она объявила «Окаянный сентябрь», я не придал этому значения – песня была новой, ее вообще-то поет мужчина, но частенько «мужские песни» пели и певицы-женщины.

Но в процессе исполнения ее голос стал как-то неестественное звенеть, и я, вслушиваясь пристальнее, обнаружил, что она переделала песню, приспособив ее под женское исполнение. Ну, например, в оригинале было «Ты взяла, ни капли не любя…», а Юля теперь пела: «Ты забрал, ни капли не любя…» и все в таком духе.

И слова песни получились такими:

 
ЧЕМ СЕБЕ Я НЫНЧЕ СЕРДЦЕ УСПОКОЮ,
В ЭТОМ ОКАЯННОМ СЕНТЯБРЕ, —
ЛАСКОВЫЕ ВОЛНЫ, НЕБО ГОЛУБОЕ —
ВСЕ НАПОМИНАЕТ О ТЕБЕ…
 
 
БЫЛИ МЫ С ТОБОЮ СЧАСТЛИВЫ КОГДА-ТО,
СПОРИЛИ ПО РАЗНЫМ ПУСТЯКАМ…
ТОЛЬКО ВОТ РАССВЕТЫ, МОРЕ И ЗАКАТЫ
МЫ ДЕЛИЛИ РОВНО ПОПОЛАМ.
 
 
ПОЛОВИНУ НЕБА, ПОЛОВИНУ СЧАСТЬЯ,
ТЫ ЗАБРАЛ, НИ КАПЛИ НЕ ЛЮБЯ…
ПОЛОВИНА СОЛНЦА, ПОЛОВИНА СЕРДЦА,
НИЧЕГО НЕ ЗНАЧАТ ДЛЯ ТЕБЯ.
 
 
ЧТО БЫ МНЕ НАДЕЛАТЬ, КАК БЫ МНЕ ВЛЮБИТЬСЯ,
НАДО ЛИ ОБ ЭТОМ ГОВОРИТЬ?
МНЕ Б УЙТИ К ПОДРУГЕ, ВМЕСТЕ С НЕЙ НАПИТЬСЯ,
ЧТОБЫ Я МОГЛА ТЕБЯ ЗАБЫТЬ…
 

Когда она исполняла во второй раз припев, и наш саксофонист Женя принялся мастерски подчеркивать окончание каждой строки, я вдруг почему-то подумал – а с кем это Юлька затеяла прощание? С ансамблем, зрителями, или со мной?

Но я как будто никуда исчезать не собирался? А собирался вместе с ней покинуть ансамбль – у меня подходило время госэкзаменов…

Чтобы как-то сбить с Юльки напряжение – а она закончила «Окаянный сентябрь» как-то уж слишком эмоционально (песня-то вообще-то спокойная, меланхоличная по духу), я объявил к исполнению новую тогда песню из телевизионного цикла «Следствие ведут ЗнаТоКи».

– Посвящается работникам милиции! – объявил я и сам на гитаре начал «рубить» вступление, и меня тут же поддержала наша гитарная группа.

Олег с «Ионикой» включился с началом исполнения песни, а пианист и саксофонист отдыхали.

«Наша служба и опасна, и трудна,

И на первый взгляд, как будто, не видна»… – пел я, и Юлька поддержала – вступила вторым голосом, начиная со слов: «Если где-то человек попал в беду»…

И мы опять исполняли по очереди с Юлькой песни, и Юлька спела еще несколько новых песенок…

Казалось, теперь ничто не предвещало каких-либо неожиданностей, но не тут-то было!

Все случилось, когда я объявил последнюю Юлькину песню «Волчица».

Она давно выманивала у меня слова этой песни и магнитофонную запись для того, чтобы наш руководитель Олег заблаговременно мог расписать партитуры для ребят. Но я все время отбивался – слишком уж текст песни отражал реалии Юлькиной жизни.

Но когда она стала готовить свой последний концерт, и снова попросила текст и музыку «Волчицы», я подумал – ну пускай, ну последнее ведь выступление!

Я ведь по-своему очень любил Чудновскую…

Но после того, как Юлька явилась на концерт, перекрасив волосы в седой цвет, я понял – что-то произойдет.

А когда после объявления песни она вдруг добавила в микрофон сразу после меня: «Всем одиноким женщинам, ищущим счастья, и не находящим его, посвящается…»

Короткую дробь барабанов сменило чистое печальное звучание саксофона, играющего вступление. И затем Юлька начала сначала негромко, почти речитативом:

 
ЕЕ НЕ ВСЕГДА СРЕДИ ЖЕНЩИН ЗЕМНЫХ УГАДАЕШЬ,
НО ЕСЛИ УВИДИШЬ – ТО ГЛАЗ УЖЕ НЕ ОТОРВАТЬ,
И ДРОГНЕТ ДУША, ПОТОМУ ЧТО ТЫ ДАЖЕ НЕ ЗНАЕШЬ,
ЧЕГО И КОГДА МОЖЕШЬ ТЫ ОТ НЕЕ ОЖИДАТЬ…
 

Ну, что, скажете, это все – не о Юльке?

Начиная со второго куплета голос ее стал набирать силу, саксофон сопровождал ее, подчеркивая строфы и отделяя их одну от другой коротким проигрышем:

 
В ЗЕЛЕНЫХ ГЛАЗАХ УТОПАЮТ БЛИЖАЙШИЕ ЗВЕЗДЫ,
И ЛУЧШЕ, ПОВЕРЬ, НА ПУТИ У НЕЕ НЕ СТОЯТЬ,
А ЕСЛИ ВНЕЗАПНО УЙДЕТ – ЭТО ЗНАЧИТ СЕРЬЕЗНО, —
ПОДАРИТ УЛЫБКУ И СТАНЕТ ЗАГАДОЧНО ЖДАТЬ…
 

Припев Юлька выделила своим сильным голосом, постепенно «забирая вверх» и затем также постепенно опустившись до первоначального звучания.

 
ПРОСТО ОДИНОКАЯ ВОЛЧИЦА
НЕ ЛЮБОГО МОЖЕТ ПОЛЮБИТЬ,
СЛОВНО НЕПРИСТУПНАЯ ЦАРИЦА,
НИ СЛОМАТЬ ЕЕ НЕЛЬЗЯ, НИ ПРИРУЧИТЬ.
 

Я было заволновался, но она вновь перешла к доверительному разговору с сидящими в зале, правда, голос ее был как-то уж очень напряжен.

 
КОГДА ЕЕ ЛЕД ПЕРЕД СЕРДЦЕМ ГОРЯЧИМ РАСТАЕТ,
ЗАБУДЕТ ОНА СВОЕГО ОДИНОЧЕСТВА БОЛЬ…
 

(Она внезапно повернулась в нашу сторону)

 
ЗАБУДЕТ ЗНАКОМУЮ РОЛЬ, ЧТО ТАК ДОЛГО ИГРАЕТ…
КАК БУДТО ВОСКРЕСНЕТ, И СНОВА ПОВЕРИТ В ЛЮБОВЬ…
 

И тут меня будто кольнуло что-то! Нельзя было давать ей эти слова, слишком близка ей эта волчица, слишком напоминает ей ее саму… Ту далекую трагедию и все последующее…

Между тем Юля уже пела:

 
В ЗЕЛЕНЫХ ГЛАЗАХ УТОПАЮТ БЛИЖАЙШИЕ ЗВЕЗДЫ,
И ЛУЧШЕ, ПОВЕРЬ, НА ПУТИ У НЕЕ НЕ СТОЯТЬ,
А ЕСЛИ ВНЕЗАПНО УЙДЕТ, ЗНАЧИТ ЭТО СЕРЬЕЗНО.
ПОДАРИТ УЛЫБКУ И СТАНЕТ ЗАГАДОЧНО ЖДАТЬ…
 

И вот на следующем куплете все и произошло…

 
КТО ХОТЕЛ ВЗАИМНОСТИ ДОБИТЬСЯ
ТОТ НАХОДИТ ТЫСЯЧИ ПРИЧИН…
 

Она вдруг вскинула голову вверх, поднесла микрофон прямо к губам и даже не пропела – прокричала:

 
ПРОСТО ОДИНОКАЯ ВОЛЧИЦА
ИЩЕТ СВОЕГО СРЕДИ МУЖЧИН…
 

Из глаза у нее текли слезы, и «среди мужчин» она выкрикивала уже сквозь рыдания.

Я встал, махнул саксофонисту Женьке, пианисту Вовику, выкрикнул «соло саксофон!» и под рыдающие звуки инструмента и фортепьянный перебор подбежал к Юльке и, выхватив одной рукой микрофон, другой подхватил ее и прижал к себе.

Она билась в беззвучных рыданиях, она не могла петь, но – мы были на сцене, и пьеса должна была быть сыграна до конца!

Я ведь знал импульсивный Юлькин характер и мне вдруг стало так ее жалко, что я сам чуть не заплакал, как девчонка, но песню нужно было допеть…

И я сам сделал это, прижимая к груди Юлю и пытаясь при исполнении повтора припева сохранить Юлины интонации:

 
ПРОСТО ОДИНОКАЯ ВОЛЧИЦА
НЕ ЛЮБОГО МОЖЕТ ПОЛЮБИТЬ,
СЛОВНО НЕПРИСТУПНАЯ ЦАРИЦА,
НИ СЛОМАТЬ ЕЕ НЕЛЬЗЯ, НИ ПРИРУЧИТЬ,
 
 
НИ СЛОМАТЬ ЕЕ НЕЛЬЗЯ, НИ ПРИРУЧИТЬ…
 

И наш ударник закончил песню короткой барабанной дробью.

– Уведи меня, Толик, пожалуйста, уведи… – и шепот этот услышали все в зале, потому что я держал слишком близко к ней микрофон.

И тогда я сказал (обращаясь к залу):

– Простите нас! На этом концерт окончен! Простите нас, пожалуйста!

И вдруг сначала несколько человек встали в зале и ударили в ладоши. Нет, они не хлопали – их ладони лишь слегка касались друг друга… В зале начали вставать, все хлопали так же тихо, и это напоминало не аплодисменты, а скорее, походило на звук шуршащих по асфальту под дуновеньем ветра высыхающих осенних листьев… Кто-то хлопнул громче – на него цыкнули.

Я быстро вел Юлю по проходу между рядами, передо мной все расступались; – и нас по-прежнему провожали печальные звуки легких, словно шелест, аплодисментов…

И у меня мелькнула мысль: «Юля, Юля… Ты и здесь не могла без своего любимого эпатажа… Ушла ты не как все…»

Нас догнал Олег и сунул мне в руку мой плащ и Юлькины плащ и сумочку.

– Монасюк! Увези меня домой, пожалуйста, – шептала Юлька, и я молча набросил на нее плащ, довел ее до обочины, «поймал» такси и вот мы уже сидели на заднем сидении, и я прижимал ее к себе, а Юля, обхватив меня обеими руками, прижималась ко мне и все шептала, шептала…

– Толик, не оставляй меня одну сегодня! Я прошу тебя, не оставляй меня, Толенька, милый…

Я спросил у водителя, нет ли у него бутылки водки. Он остро глянул на нас, о чем-то догадался и молча кивнул.

Когда машина остановилась у подъезда Юлиного дома, я подал водителю 11 рублей, он молчком вышел из машины, открыл нам дверцу, а затем – крышку багажника, откуда достал бутылку «Московской».

Я сунул ее в карман плаща – Юлька не могла стоять на ногах, и мне пришлось подхватить ее на руки. Водитель по-прежнему ни говоря ни слова, открыл мне дверь подъезда, я сказал ему: «Спасибо, отец!» и быстро понес Юльку вверх по ступеням.

Она была легкой, как пушинка.

Перед ее дверью я поставил Чудновскую на ноги, достал из ее сумочки ключи и открыл дверь. И повел ее на кухню.

Я посадил ее за стол, быстро сорвал пробку с бутылки и налил в стоящую на столе чашку граммов 150 водки.

– Выпей, – сказал я, поднося чашку к ее губам. – Тебе надо, выпей, Юля!

Она проглотила водку, как воду. И я здесь же стал ее раздевать.

Снял с ног сапожки, потом с плеч – плащ, и снова взяв ее на руки, отнес в спальню.

Я посадил ее на край кровати и стал сначала разбирать постель, потом раздевать до конца Юлю.

Когда я взялся за пуговички кофточки, она вдруг схватила меня за руки и стала быстро шептать, глядя мне в лицо умоляющими глазами:

– Не уходи, Толь, только не уходи! Мне так плохо, мне холодно, Толик! Боже, как же мне плохо!

– Да не уйду, Юленька, не уйду! – Я раздел ее до конца и уложил в постель. Она продолжала цепляться за меня руками, она шептала, шептала, шептала…

– Пожалуйста, Толенька, пожалуйста… Иди ко мне, пожалуйста.

Я не жалел о том, что делаю. Когда мне было так же плохо однажды, Юлька приняла на себя мою боль, забрала ее, а потом привезла ко мне Варю. Теперь плохо было ей – и неизвестно еще, кому из нас было хуже: мне тогда, или ей сейчас – ведь я не мог привезти никого… А мог лишь дать ей немного собственной любви…

И я разделся и лег рядом. А она сразу прильнула ко мне, обняла, обхватила меня всем своим телом.

Это было другое тело – не Варькино. Но я любил его также сильно. Я целовал Юлькино лицо, я снял бюстгальтер и целовал ее маленькие груди. Я соединялся с ней воедино, я любил ее истово, и одновременно нежно… Я чувствовал, чего она хочет и старался дать ей именно это.

Я раз за разом выводил ее на пик наслаждения, но она сразу после этого прижимала меня к себе руками и шептала: «Нет, нет! Не уходи, я хочу чувствовать тебя!»

И я соединялся с ней снова и снова, а она прижималась ко мне, словно стараясь слиться со мной воедино, совсем и навсегда, и шептала: «Монасюк, что же ты делаешь со мной… Как я буду без тебя, Толенька, любимый мной, радость ты моя единственная…»

А я давил в себе рыдания, потому что вот этого – быть ее единственным, и именно «ее», я не мог…

Ну, за что мне это? В прошлой жизни мне попадались «не те» женщины, а в этой – наоборот, «те», и неизвестно, что тяжелее…

– Вот и закончилась наша вторая и последняя любовная встреча, Монасюк! – сказала утром Юлька. – Спасибо тебе, Толь. Теперь можно жить дальше…

Я смотрел на нее с сочувствием.

– Юленька, как помочь тебе? – спросил ее я. – Как тебя вылечить от этой любви? Она же тебя просто-напросто сжигает!

– Эх, ты! Тебе, мужчине, этого не понять. Любовь это дар, он от бога, Толя… А дар бывает приятной, а бывает – непосильной ношей. Но он тем не менее – дар, и от него нельзя отказаться. Я счастлива и горда, Толя, что люблю тебя. А ни какого-то пьяницу… Иди давай… Тебя Варька заждалась!

Это была наша последняя интимная встреча.

Уходя, я сунул в карман початую бутылку, и пока шел домой, пил водку прямо из горлышка. А когда пришел, я сказал Варе сразу, прямо на пороге – с Юлей было плохо.

И рассказал ей почти все. То и дело сбиваясь, бессвязно, но рассказал. И закончил словами:

– Прости меня, Рукавишникова! Ну, не мог я уйти и бросить ее одну!

А Варя вздохнула, подошла и обняла меня. И сказала:

– Бедный ты мой! От тебя Юлькиными духами несет! Иди в ванную, мойся – и спать! На тебе ведь лица нет…

И вот в этот миг я понял, что вижу высшее проявление женской любви. Особой сердечности, особого понимания, особого проявления дружбы и супружества…

И я ушел спать, и никогда после этого ни она, ни я, ни сама Чудновская не вспоминали Юлькин «прощальный поклон»…

Через два дня я зашел в комитет комсомола Университета и сказал Варшавнину:

– Все, Боря! Ищи новых солистов для «Белых крыльев»!

Варшавнин глубоко затянулся дымом сигареты и сказал, затушивая ее в пепельнице:

– Да уж понял вчера! Давно вас надо было гнать! Репертуарчик у вас еще тот!

И тут же добавил:

– Как она?

– Да ничего, уже отошла…

Борис с любопытством уставился на меня. И спросил:

– Слушай, Монасюк, а за что тебя такие бабы любят?

– Да не «за что», а «вопреки»! Вопреки моему сучьему характеру!

– Почему именно сучьему?

– Да потому, что все отдаю одной женщине, а мучаю другую…

– Думаешь, нужно и второй часть себя отдавать? Это ты ошибаешься – тогда первая догадается, и будет мучиться уже она…

Я лишь махнул рукой. А потом сказал:

– Жизнь вообще штука мерзкая. Помнишь Есенина?

– Ты о его трамвае? «Как трамвай последний»? Да, бывает…

И когда я уже выходил, он окликнул меня:

– Ты вот что, Толь, ты заходи ко мне. Не теряйся! Понял? Всегда, по любой нужде!

Я молча кивнул. И он махнул мне рукой:

– Давай, будь!

Вспоминая то время, не забыть бы упомянуть и о том, что случилось однажды с Варей. Но об это, наверное, все же лучше рассказать чуть позже.