Текст книги "И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной"

Иногда после обеда к нам приходили Надька и Нелька. Им тоже надоедало «зубрить», и они хотели передохнуть и развеяться. И тогда мы шли купаться вчетвером, а после этого заходили в магазин, покупали конфеты, и шли ко мне или к Валерке пить чай с конфетами.

А потом снова расходились по домам – учить билеты.

На Бродвей мы почти не ходили – некогда было.

А вот Варька Рукавишникова на озеро купаться не приезжала – у них возле Заготзерна были искусственные пруды, там она вместе с поселковой молодежью и купалась.

Омывала, значит, в водах свои красивые ноги. Поскольку летом капроновых чулок не носила.

А лейтенант – ничего, оклемался, на инвалидность не ушел. При встрече со мной и Миутом он отворачивался. А вот с Рукавишниковой он точно больше не встречался – иначе мне бы наши шепнули…

Следующий экзамен – «математика письменно» – я по определению честным путем «на отлично» сдать бы не смог.

Я напрягал память, стараясь вспомнить, как я сдавал этот экзамен тогда, в прошлой жизни? И ничего вспомнить не мог! Ну, ничего не приходило на ум – как отрезало!

И мне пришлось обратиться к маме, потому что я не без оснований подозревал, что за сдачей мною экзаменов наблюдают из райкома – в 1966 году слово первого секретаря райкома партии было законом, а значит, содействие мне в какой-нибудь форме окажут!

Так что утром перед экзаменом мама мне сказала, что мне необходимо в соседнем пустом классе оставить в последней парте задачник по алгебре с листком экзаменационного задания. А потом забрать задачник обратно.

Через час после начала экзамена, как только первый же наш ученик попросился выйти, я следом за ним также получил разрешение, и, зайдя в пустой соседний класс, положил в задачник, который я занес сюда еще утром (чтобы обозначить место!), листок с переписанным мною заданием.

Я забрал из задачника готовое решение на перерыве, когда нас подкармливали родители, ну и желающие могли сбегать в туалет.

Кстати, этот вид «удобств» у нас находился на улице, за школой, недалеко от бывших мастерских, где мы обучались шоферскому делу.

Так что времени на посещение туалета у нас всегда уходило до десяти минут!

Это я к тому, что возможность тихонько войти в пустой соседний класс и забрать готовое решение задания у меня было.

Ну, а дальше – дело техники. И сноровки – нужно было успеть переписать его и в черновик, и на «чистовик».

Оценка «пять» была гарантирована, так как работы проверялись не только Дмитрием Ивановичем, но и членами комиссии.

Однако, кое-кто и кроме меня ухитрялся списывать.

Вечером на Бродвее мы встретили нашего преподавателя автодела Николая Ивановича. Он, как инженер по специальности, был членом экзаменационной комиссии по приему экзамена по математике.

Я и Миут поздоровались с ним и остановились поболтать. Николай Иванович был слегка выпивши, и наверное поэтому разоткровенничался с нами.

И рассказал забавный случай.

В нашем классе учился Соколовский Виталик, он, вместе с нами изучал автодело у Николая Ивановича.

– Какой наглец этот Соколовский! – рассказывал нам Николай Иванович. – Сегодня на экзамене сидит за первой партой, я смотрю, он достал учебник и списывает.

Я говорю ему шепотом:

– Соколовский!

Посмотрел по сторонам, чтобы никто меня не заметил, и спрашиваю:

– Ты чего это делаешь?

А он тоже посмотрел по сторонам, ладони ко рту приложил и говорит мне тоже шепотом:

– Дую!!!

Николай Иванович сделал «большие глаза» и закончил:

– И продолжает! Как ни в чем ни бывало!

Мы смеялись, так как знали – наш Николай Иванович никогда никого из нас, шоферов, «не сдавал», и не сдаст.

Естественно, Соколовский все так и списал…

Вот после сдачи письменных экзаменов (по математике я получил пятерку, ну, не совсем я, а как бы вместо того, кто решал) я мог расслабиться.

Дело в том, что из прошлой жизни я знал, что на всех остальных экзаменах я вытяну билеты с номерами от ПЕРВОГО до ЧЕТВЕРТОГО включительно.

Мне даже предстоит поспорить с друзьями, что я буду учить только первые четыре билета и сдам все экзамены на «отлично», потому что все нужные мне билеты буду знать! 1,2,3,4 – а остальные меня не интересуют!

Но тогда, тот Монасюк не собирался получить медаль. Он был талантливым, эрудированным, но абсолютно не умел видеть перспективы и планировать свою жизнь!

Поэтому и «проср…» ее.

Так что я в дальнейшем серьезным образом учил все билеты. Хотя и был уверен, что доставаться мне будут вышеупомянутые номера. Так что можно и поспорить, почему нет, положительные эмоции полезны для здоровья!

В это время мы через день возобновили репетиции нашего вокально-инструментального трио.

Ребята были на каникулах, практика у них была с утра, а после обеда они либо купались, либо донимали меня с предложением: «ну, хоть немножко вечером на Бродвее попеть!».

«Попеть» на Бродвее я так и не выбрался, но репетировать иногда у себя дома согласился. И вот по какой причине.

После математики ко мне подошла наша классная певица Валя Иванкова и попросила помочь ей «сделать репертуар» для выпускного вечера. Ага, не было тогда никаких выпускных балов! Назывались они вечерами, а не балами.

Представляли они из себя следующее.

В актовом зале накрывались столы, на которых в изобилии была еда и с п и р т н ы е напитки. Да-да! Спиртное на таких вечерах появилось после хрущевской реформы, в результате которой мы заканчивали школу с о в е р ш е н н о л е т н и м и! Нам ведь к концу школы было по восемнадцать! И согласно закона, мы имели право и покупать, и у п о т р е б л я т ь спиртные напитки!

Было лишь одно ограничение – на столе для нас стояли крепленые вина и шампанское, а вот водка покупалась для родителей. Ну, и учителей-мужчин, которые садились за столы ближе к утру.

Мы не протестовали – водку в то время почти никто из нас все равно не пил! Мы предпочитали «красненькое»…

Перед тем, как сесть за столы, в каждом классе проводились торжественные собрания, на которых присутствовали все учащиеся и их родители. Вручались аттестаты об образовании, грамоты родителям за воспитание детей, если были «медалисты» – медали.

Затем родители забирали документы и расходились, как и те школьники, которые не собирались на вечер-застолье. От родителей из каждого класса шли по несколько человек, ну, и учителя.

Дело в том, что наша школа была старая, двухэтажная, и актовый зал был в стоящей здесь же во дворе начальной одноэтажной школе, в помещении которой была огромная рекреации с круглыми печами. В конце ее сделали сцену, и это все и стало нашим актовым залом.

И вот в него нужно было усадить четыре класса выпускников! И даже если от класса на вечере захотят быть по тридцать человек, то это уже – минимум 120 взрослых молодых людей! Прибавьте к этому человек тридцать родителей и учителей десятка полтора!

И их нужно было усадить за столы, да еще и место предусмотреть для танцев!

Тесно было у нас… И поэтому среднюю школу номер два, которую построили года за четыре до этого, отдали уже под школу новой формы обучения – там одновременно с нами впервые в этом году выпускались еще четыре класса, но десятых. Это была брежневская школа, школа-десятилетка.

Вот у них, кроме шампанского, и то – по паре фужеров «на брата», спиртного не было. Выпускники здесь были семнадцатилетними…

Знаете, как они завидовали нам? О-о-о!

Но я отвлекся. Так вот, прежде, чем все уже выпьют, во время вечера планировалось со сцены показать несколько номеров самодеятельности, а потом должны были попеть мы с ребятами, ну, а часиков с двух ночи наши лаборанты-физики должны были включить школьный радиоузел и далее под музыку пластинок… танцы-шманцы, объяснения, прощания, обещания грядущих встреч, и все прочее.

Вот Иванкова и захотела повторить свое выступление – она ведь немного с нами пела на концерте для ветеранов войны 9 мая…

Я согласился помочь. Вот так и начались вновь наши репетиции.

Но теперь мы это делали не дома, а у меня на крыльце. Вечерами, когда «зубрить» надоедало, как-то почти одновременно собирались и ребята с инструментами, и мы с Миутом и Иванковой.

И начинали петь. Негромко, однако через пару недель Валя вполне уверенно смогла исполнять свои песни.

На следующем экзамене по истории СССР я вытащил билет номер один. И там был первым вопрос был «Особенности перехода к феодализму в нашей стране», а вот второй… Второй вопрос звучал так: «ХХ съезд партии и разоблачение культа личности И. В. Сталина».

Наша Орангутанга даже с лица переменилась, когда я зачитал содержание билета. И я решил ее порадовать – нет, ну правда, с утра наверняка муж интересовался, как там сдает экзамены будущий медалист Монасюк? И вдруг – мне предстоит освещать нашу «конфликтонесущую» тему о культе личности…

И вот когда я отвечал по второму вопросу, я сделал упор на то, что Н. С. Хрущев культ-то развенчал, но далеко не полностью, так как сам впал в тот же грех, за что и был снят с поста «за волюнтаризм».

Лицо «исторички» сияло, и в награду за мое благородство она прервала меня, не дав досказать билет и предложила, не задавая дополнительных вопросов, поставить мне «отлично».

А когда после экзамена мы с Миутом выходили из дверей школы, нам навстречу попались выбегаюшие из-за угла с хохотом несколько одиннадцатиклассников. Мы заинтересовались и пошли посмотреть. И увидев происходящее, также закатились от смеха.

Как я уже упоминал, наша школа была старым двухэтажным бревенчатым зданием. И чтобы она не раскатилась от старости, по всему периметру стены школы были укреплены стальными рельсами, которые крепились к стенам толстыми железными скобами, пропущенными сквозь стены.

Чтобы резьбовые концы скоб не торчали внутри классов из стен, они были пропущены наружу. И поэтому снаружи стены школы представляли из себя сплошной частокол торчащих железок с резьбой, на которые были навинчены огромные гайки, удерживающие накидные платины, которыми, собственно, и крепились рельсы к стенам, образуя гигантские стяжки.

По стене, таким образом, можно было лазить, ставя ноги на резьбовые концы скоб.

И вот такая картина. На уровне второго этажа, стоя одной ногой на скобе, при этом удерживась правой рукой за другую скобу, висит в воздухе пацан, который второй рукой прижимает открытый учебник истории к стеклу окна класса.

В классе в это время готовится к сдаче экзамена некто, который искоса поглядывая влево, читает учебник и пишет себе на листке ответ на вопрос.

Как вам такой способ сдувания?

Когда мы отсмеялись, нам рассказали, что когда нужно, чтобы страницу перевернули, списывающему достаточно как бы невзначай тюкнуть по стеклу – и снаружи страницу перевернут.

Мы уходили, когда по следующему ряду скоб обезьяной метнулся вверх еще один пацан – кому-то внутри понадобилась помощь…

– Не, ну, блин, народ пошел ушлый… – говорил мне Миут по дороге домой. – В прошлом году такого не было, это кто-то сейчас придумал, на фиг…

На следующий день я пошел, как обычно по воскресеньям, к Жанне. И она, когда мы пообедали, и сидели по обыкновению на диване (она всегда выспрашивала, как у меня дела в школе), вдруг сказал:

– Толя! Как-то не ко времени сейчас говорить – мне так хорошо! Но – что поделаешь…

– Ты говори, Жанна, я слушаю… – мне тоже было хорошо.

– Толь, я выхожу замуж. Дней через десять закончу принимать экзамены, и увольняюсь – возвращаюсь в Барнаул.

– А кто он, Жанна? – спросил я. Честно говоря, я не удивился известию – этого следовало ожидать. У нас с ней была любовь без будущего. Ну, если наши отношения можно было назвать любовью.

– Так кто он?

– Мой однокурсник! У него тоже в семье не сложилось, развелся, и вот мы встретились на конференции, разговорились, и он предложил попробовать. Я ему всегда нравилась раньше…

– Жанна! Ты ведь не обязана мне говорить!..

– Толь, мне было с тобой хорошо. Знаешь, как-то надежно, спокойно, и очень здорово. И может быть, тебя мне не будет хватать какое-то время. Но моему Кольке нужен отец!

Я обнял ее. Ее тонкое тело прильнуло ко мне, она словно бы хотела прижаться так тесно, чтобы слиться со мной. И меня охватила такая печаль… Эта женщина была бы таким прекрасным спутником жизни. Но годы, годы… Десять лет разницы! Да и судьбой моей должна была стать другая!

Я глубоко вдохнул запах духов Жанны, и сказал:

– Знаешь… Давай устроим пир плоти на прощание! Следующий выходной! Да, и еще вот что – во дворе ведь у тебя летний душ в сарае? Я на крыше бак видел! Он как, функционирует?

– Конечно! Я каждый день прихожу с работы и обкупываюсь!

– Ты налей воды заранее, чтобы она до обеда в воскресенье нагрелась, ладно?

– Хорошо. А что ты задумал?

– А вот узнаешь!

И я поцеловал ее в нежные губы. А потом она ответила мне. А потом… мы как-то вдруг оказались в спальне и вновь любили друг друга, но на этот раз – как-то яростно, сплетаясь, словно змеи, то и дело переворачиваясь на спину, и тогда другой оказывался сверху.

Но когда я шел домой – на душе у меня было горько. Как бывает всегда, когда предстоит расстаться навсегда с очень хорошим человеком…

Следующий экзамен был по математика «устно». И здесь я был во всеоружии.

Я помнил, что главная моя задача – попасть во время решения практической части билета к доске у двери.

Чтобы могли готовиться к сдаче экзамена одновременно по три человека, перед экзаменом кроме доски на стене посередине, ставились по бокам еще две приставные доски – каждая на два табурета. Одна – в углу у окна, а вторая – прямо у входной двери.

Моей задачей было попасть к доске у двери. Это решало все мои проблемы, и я долго стоял, не заходя на экзамен, чтобы войти именно тогда, когда по всем расчетам для меня освободится именно эта доска из трех.

Когда я вошел, взял билет и громко сказал: «Номер три», за дверью послышался шум – мои одноклассники возбужденно обсуждали странную закономерность – я вытаскивал только первые билеты!

Вы ведь знаете, что первые номера всегда все экзаменуемые знают лучше, чем последние – ну, это закономерность, проистекающая из того, что все всегда начинают-то учить сначала, поэтому первые билеты изучаются на свежую голову, да и времени им уделяется всегда больше!

Все правила и теоремы, которые можно было выучить, я выучил, но вот практическая часть… Уравнения нужно было решать сразу на досках! И я попал именно к той доске, к которой нужно!..

Я заканчивал переписывать на доску примеры, когда дверь класса приоткрылась и чуть слышный шепот Миута потребовал:

– Билет! Поверни билет, чтобы было видно!

Билет, который у меня был в левой руке, я повернул к двери и услышал, как Миут начал диктовать кому-то:

– АБ плюс БС минус 3 икс…

И через некоторое время услышал,

– Все! Жди решения!

Я с умным видом принялся ждать. Что-то черкал на доске, что-то переписывал. Пока дверь класса не приоткрылась и чья-то рука не положила бумажный комок на ближайший к двери табурет, служивший опорой доске.

Оглянувшись, я взял бумажку, развернул и расправил ее, и скоро, бойко постукивая мелом, писал на доске решение уравнения.

Я получил «чятыри!» и вышел с чистой совестью. У дверей класса дежурили Миут и Нелька с бумагой и ручкой наготове – они представляли из себя лишь «передаточный мост», а выполняли задания сидящие в соседнем классе остальные трое наших «математиков» – они первыми с утра сдали экзамен и теперь трудились «на общее благо».

Мы зашли в этот «штаб» как раз перед тем моментом, когда случилось ужасное – наш «Дмитрий» вышел внезапно из класса, где сдавался экзамен, и застукал Нельку. И теперь в ярости проверял все пустые классы подряд, пылая жаждой «изловить и-списывальщиков (Кх-м-м!)»

– Дмитрий идет! – прокричал заскочивший в класс Каминский и, схватив газету с первой парты, споро спрятался за круглую печь в углу, причем прикрылся «от масс» развернутой газетой.

Я, свою очередь, схватил другую газету и быстро прошмыгнул за последнюю парту. Я сидел, закрыв лицо газетой, в которой продрал дырку, и потому все видел – как трясется слева от меня за газетой Каминский, как наши «решальщики» быстро спрятали все в парты и открыли задачники.

И когда Дмитрий Иванович, пылая жаждой мщения, ворвался в класс и задал сакраментальный вопрос:

– А выйи-чегой-т тут и-делаете? – он натолкнулся на недоуменные лица учеников, сдавших экзамен и теперь отдыхающих за просмотром любимых учебников по математике…

Внимательно осмотрев поверх стекол очков все вокруг и ничего не обнаружив подозрительного (даже Каминского за печкой), Дмитрий Иванович ушел.

Да, неисповедимы пути твои, господи…

Вечером мы гуляли по Бродвею, встречались то и дело с нашими одиннадцатиклассниками и десятиклассниками из «второй» школы, здоровались, болтали.

Было солнечно, безветренно, и мы все были одеты совсем легко – мальчишки в теннисках и брюках, девчонки – в ситцевых платьях.

Но только не Рукавишникова! Она шла нам навстречу, концы яркой косынки раскачивались на груди, а на голове она несла что-то вовсе уж вычурное.

И «босолапки» у нее были одного цвета с косынкой, блин!

Нас она миновала, не здороваясь и высоко задрав нос. Ну и ладно!

Однако Надька и Нелька придерживались другой точки зрения. И они принялись воспитывать меня. Нелька первая заныла:

– Толя, ты бы подошел к ней. Ты ведь виноват! Опозорил ее перед всеми! Это же надо спеть: С кем спит и с кем гуляет…»

– А она меня не опозорила? – отбивался я. – Она целовалась внаглую с этим… Еще и драться за нее пришлось!

– Драться, Толя, это с тебя не убыло, блин, так что нечего… – Это Миут «подсевал», ренегат хренов…

– Не буду я с ней первым разговаривать! – отрезал я.

– Жалко ее… – Надюха была самой доброй из нас. – Ходит, задрав нос, а сама… Толь, ну ты пожалей ее, она же хорошая девчонка. И тебя, поди, любит…

– Не буду! – отрезал я. – Сейчас не буду! Пока экзамены не сдадим…

– Ладно! – Надька ухватила меня за руку и затараторила: – На выпускном вы помиритесь! Обещаешь?

И я уступил. Надьке я отказывать не мог.

– Ладно… – сказал я.

И в этот момент вдали опять показалась идущая нам навстречу Варька.

Как по заказу! А действительно… И я впервые задумался над тем, что вообще-то Рукавишникова как-то уж очень кстати и вовремя появляется на моем пути.

И заподозрил предательство среди своих… А чтобы развлечься (я-то знал все наперед!) я сказал:

– Поспорим, что я на всех экзаменах буду вытаскивать только билеты с первого по четвертый? И учить буду только первые четыре билета!

И поспорили! Ни на что, просто так!

Следующим экзаменом была химия.

Сдавали мы этот экзамен в кабинете химии. Он был сделан когда-то путем отгораживания дощатой перегородкой части коридора. Вверху этой перегородки было застекленное окошко.

Когда в кабинет запустили первых четверых учеников и они сели готовиться, наша «химичка» Элла Арнольдовна (она была родом из Прибалтики) открыла дверь кабинета и спросила:

– Ну, кто пойдет сдавать экзамен без подготовки?

Мы все смущенно улыбались и молчали. Сдавать без подготовки можно было только лишь, если знаешь предмет идеально. Иначе даже отличник не застрахован от провала – мало ли, что окажется в билете…

Я тоже стоял и переминался с ноги на ногу. Сдавать экзамен без подготовки я не собирался.

Но не тут-то было!

– Вот ты, Толик, ты же хорошо химию знаешь! Давай-ка, попробуй!

И я взял – и вошел в кабинет!

Я слышал за тонкой перегородкой возбужденные голоса друзей, потом кто-то что-то притащил (как потом я узнал – стул из учительской). Я же прошел к столу и принялся выпендриваться.

Я нагибался перед столом и как бы заглядывал под билеты, я обходил стол с трех сторон. Члены комиссии улыбались, и они, и я понимали прекрасно, что это – игра, и они подыгрывали мне.

– Бери, бери билет, Толя! – сказал мне Элла, и я медленно взял билет и, повернувшись к перегородке мигом обнаружил вверху чуть ниже застекленного окошка в дырке от выпавшего сучка Миутин глаз. И глядя прямо в этот глаз, я громко сказал:

– Билет номер четыре!

И услышал грохот свалившегося в коридоре от изумления с верхотуры на пол Миута…

Глава 10-я. Школьный бал (II)

Между физикой (я вытащил билет номер три) и немецким языком, на котором мне достался билет номер 17, мы репетировали, по-прежнему ежедневно по несколько раз купались. На Бродвей мы почти не ходили. А на танцы все собирались, да как-то не получалось.

Немецкого языка я не боялся – я уже упоминал, что особое внимание уделял этому предмету в течение года, так как язык мне не давался. И вот это скрупулезное изучение тем в течение года дало мне возможность слегка расслабиться. И я решил посвятить все силы Жанне – после 20 числа она могла уехать в любой день, а было уже 23-е…

Через знакомого нам обоим юного фельдъегеря-соседа мы обменялись записками и мне подтвердили согласие на свидание в обычные время. И там была приписка: «В Б. ВОДЫ НАНОСИЛА!»

Итак, 23 июня я вышел из дома пораньше. Я взял с собой свой нож-секатор, так как объектом моего внимания стали опять яблони, но на этот раз – те, что росли в школьном саду-питомнике. Мне нужны были розовые лепестки, но везде яблони уже отцвели, а вот в школьном саду – некоторые только-только распустили цветки, и они-то мне были и нужны!

Поскольку день был воскресный, в саду никого не было. И я порадовался, что два каких-то дерева буквально усыпаны розовыми цветками. А может быть, это были и не яблони вовсе – ну, да мне какая разница?

Скоро я уже вовсю работал – я обирал лепестки с цветков и ссыпал их в кулек из газеты. Я старался очень уж не вредить деревьям – поэтому цветки обирал в тех соцветиях, где их было много. И скоро набрал стакана три лепестков – не меньше!

Я аккуратно закрыл загнутыми краями кулек и уходя, срезал одну цветущую ветку ножом.

Зайдя во двор Жанниного дома, я перед тем, как подняться по ступенькам, ведущим в сенки, заглянул в сарай и рукой потрогал бак. Он был теплым.

Отлично!

Зайдя в дом, я поцеловал Жанну и вручил ей цветущую ветку, потом мы как обычно, посидели на диване и я рассказал ей, как сдавал последние экзамены. Она очень хохотала над тем, как Миута рухнул на пол в момент зачтения мною номера билета по химии.

– Ладно! – сказал я. – Традиционная прелюдия отменяется!

Я взял ее за руку и повел в спальню.

– Что ты задумал? – тихонько говорила она. – Толь, что ты делаешь?

– Мед у тебя на кухне на столе? Как обычно?

– Да-а-а… – Глаза Жанны широко открылись, и я легкими прикосновениями губ поцеловал их – сначала один, потом второй.

– Подожди меня!

Я принес из кухни банку меда, из коридора – свой закрытый газетный кулек.

– Помнишь, я говорил тебе, что мы устроим на прощанье праздник плоти? Так что не спрашивай меня ни о чем, а только слушайся и выполняй!

Я пошел в гостиную и включил радиолу. Поставил пластинку с медленной музыкой, убавил громкость до едва слышимой. И вернулся в спальню.

Жанна так и стояла возле кровати.

Я подошел к ней, взял в руки ее лицо и нежно поцеловал в губы. Потом снял с шеи косынку и завязал ей глаза.

– Просто слушайся меня!.. – шептал я ей на ушко. И начал медленно ее раздевать.

Я снял кофточку, потом расстегнул молнию на юбке и снял ее. Жанна стояла передо мной в бюстгальтере и трусиках, и я быстро разделся до плавок, потом подхватил ее на руки и аккуратно положил на кровать на спину.

И снова легким движением прикоснулся к ее губам и шепнул на ушко:

– Вообще-то нужно бы привязать твои руки к спинке кровати, но без этих буржуазных извращений мы обойдемся…

Я увидел, что у Жанны дрожат губы от сдерживаемого смеха, и подумал: Ах, так? Ну держись!

Я открыл банку с медом, сел на ее бедра и одной рукой стал медленно снимать бюстгальтер.

Грудь Жанны всегда меня возбуждала – у нее были небольшие, упругие с маленькими розовыми сосками, груди.

И вот, макая палец в мед, я стал рисовать вокруг каждой груди по кругу, потом – круг вокруг каждого соска, а затем легкими движениями нанес по капле на кончики сосков.

Я почувствовал, как она напряглась – бедра под моими ягодицами сжались и расслабились, и она задышала глубже и чаще.

Я встал, слез с постели и несколькими движениями, сильно макая палец в мед, провел липкую сладкую линию от ложбинки на грудине, между грудями вниз, к лобку.

И сделал завершающие штрихи, накрест разделив вертикальную линию поперечными медяными линиями на несколько частей.

– Сними повязку! – сказал я. И когда Жанна сняла повязку, добавил: – А теперь заложи руки за голову! Пожалуйста!

И полюбовавшись совершенством, лежавшим передо мной, я открыл свой кулек и, доставая из него горьковато пахнувшие лепестки, стал сыпать ими на тело Жанны. Часть лепестков падала, сползая с тела, но большая часть прилипала, и когда я закончил, Жанна напоминала какую-то индийскую богиню.

А я вновь сел на ее бедра и принялся кончиком языка слизывать мед, а губами – ловить лепестки цветков, двигаясь при этом снизу вверх.

И Жанна задрожала. Она закрыла глаза и скоро уже не контролировала себя, Она медленно выгибалась и постанывала, а я в это время уже облизывал ее груди. И когда я коснулся языком сначала одного соска, потом другого, она вдруг выгнулась и схватив меня, сильно прижала к себе.

И я, как лежал, аккуратно снял с нее трусики. И хотя она порывалась двигаться энергично, по ее телу пробегали судороги, «партию вел» все-таки я. И подстраивался под нее, проникая глубже и заставляя ее стонать еще сильнее. А я продолжал облизывать мед, снимать губами лепестки с ее тела, я целовал ее лицо липким от меда ртом, а она, не открывая глаз, старалась нащупать и поймать своими губами мое лицо…

Мы закончили одновременно – Жанна сильно застонала, а я сжал зубы, чтобы не зареветь.

Кажется, я никогда не испытывал такого острого и сильного наслаждения.

Я лежал на ней. И мы молчали. А потом она открыла глаза и сказал:

– Спасибо тебе, волшебник мой… Толька, Толька, ну зачем ты это придумал? Ну, как я теперь уеду от тебя?

– Это не все… – говорить мне не хотелось. – А теперь – душ!

Жанна шевельнулась и я одним движением скатился с нее.

– Как – душ? – спросила она. – Как мы попадем туда?

– Просто! – ответил я.

Я поднял ее за руку, потом набросил на голову простыню и укутал всю.

– Сейчас я выгляну и если никого нет – выведу тебя на крыльцо. А там уж ты сама…

– Ладно, я доберусь. А ты? – Я слышал, что она под простыней фыркает от смеха.

Как я и знал, полуденный зной загнал всех с улиц под крыши, я вывел Жанну на крыльцо. Убедившись, что она быстренько добежала до сарая с душем, я вернулся в дом, снял с постели вторую простыню и, захватив в одну руку ее кофточку и юбку, закутался в белую ткань и мигом оказался в сарае.

Там я повесил на гвоздик ее одежду, сбросил простыню и приоткрыл кран душа. И обнял ее. И мы в буквальном смысле слова прилипли друг к другу, и теперь уже Жанна стала легкими касанием язычка слизывать с меня мед.

И я понял, какое это наслаждение, – я включил душ «на полную», и мы нежились под теплыми струями, облизывали друг друга, смеялись и одновременно – любили друг друга. Теперь уже не торопясь, медленно и нежно…

А потом одевшаяся Жанна принесла мне из дома одежду, я оделся и мы долго сидели за столом. И впервые (не считая самой первой нашей встречи у нее дома) мы пили вино, ели жареное мясо, и иногда касались рук друг друга, и в эти моменты нам становилось горько от предстоящей разлуки.

Когда я уже уходил, то не выдержал и сказал:

– Жанна! Если с мужем не заладится, найди меня в университете на юрфаке. Но только, если тебе будет плохо! Я никогда не унижу тебя, склоняя к измене мужу.

А потом я шел по улице, а она впервые открыто стояла на крыльце и провожала меня…

А после экзамена по немецкому языку вечером мама спекла пирог и поздравила меня с медалью – я выполнил свой план на время учебы в школе! У меня должна была быть лишь одна четверка в аттестате – как я и думал, по математике, так что родители могли меня поздравить.

Ну, и чтобы завершить достойно день, я позвонил Миуту и предложил:

– Пошли на танцы!

– Щас! – обрадовался он. Валерка получил четверку по немецкому, не ожидал и этого, и был рад. – Оденусь и приду!

На танцах было очень много молодежи. Но все откровенно скучали – медленные танцы поднадоели, а твист по-прежнему танцевать не разрешали. В парке на этот случай дежурили несколько милиционеров.

Я поболтал немного с нашими, потанцевал пару танцев. Было уже поздно, и никто новый на площадку не приходил, но только не… Конечно же, Рукавишникова!

Она была на этот раз не столь утонченно одета, да и прическа на голове была самая обычная, и я нашел глазами Миута.

– Ты? – спросил я его взглядом, и он отвел глаза.

Так вот кто по телефону осведомляет Варьку!

Но какого черта! Про обиду я давно забыл, милиционер получил свое… И я двинул сквозь толпу танцующих в сторону Варвары.

И тут меня придержали за руку несколько наших местных ребят.

– Толь! – сказал один из них, Петька Могилов по кличке Могила. – Тут двое новосибирских ребят, могут показать твист, но одни, без местных, не хотят. Станцуй с ними, ну давай!

У меня был хороший день! И меня понесло. Станцую, а потом помирюсь с Варькой, решил я.

Могила подошел к оркестрантам и что-то им сказал, и ребята «вдарили» «Лучший город Земли» Бабаджаняна.

Ко мне подвели двоих ребят, мы поздоровались за руку, и затем я начал. Я вращал корпусом, время от времени нагибая его то вперед, то назад, выгибаясь чуть ли не параллельно деревянному настилу. Ребята не оставали, и скоро вокруг нас начали хлопать в такт мелодии, и постепенно нас окружили все, кто был здесь, и они хлопали, и этим, наверное, и привлекли внимание милиции.

Наклоняясь назад в очередной раз, я увидел в фотографическом ракурсе (то есть вверх ногами) знакомое лицо – к нам, хищно улыбаясь и одним движением раскрывая резиновую дубинку с шариком на конце, приближался мой недруг-лейтенант.

Он был в форме и судя по всему – на этот раз «при исполнении».

Я не мог поставить под удар наших гостей, и поэтому сначала прикрыл их, став лицом к лейтенанту, а потом повернулся к нему спиной я руками отправил новосибирцев в толпу.

Вот по спине-то он меня и ударил – с размаху, от души.

Я выгнулся от боли, и последнее, что я помню – это рев разъяренной молодежи, фигуру лейтенанта, которого на руках передавали друг другу наши парни к выходу, и вышвырнутую вслед за ним милицейская фуражка.

А потом меня быстренько вывели за пределы парка и Миута привел меня домой.

Генеральную репетицию нашего ВИА на этот раз – при участии Иванковой, мы провели 29 июня.

А на следующий день вечером начался наш выпускной вечер.

Родители Миута и мои были на вечере. От класса «А» на вечере были в числе других родители Рукавишниковой.

Ребята были в темных костюмах. Девчонки… какими красивыми были девчонки! Но лучше всех были наши – они все пришли в парадной школьной форме – в белых фартуках.