Текст книги "И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной"

Она до безумия любила наших ребят. И именно поэтому не могла их не портить.

Вопрос задается Мишей:

– Мама, а почему тетя Юля все время покупает мне конфетки, шоколадки, целует все время? Это правильно? Ты же говоришь, что сладкое до обеда нельзя…

Ну, что можно поделать с тетей Юлей?

– Тетя Юля очень любит тебя и Машу. Сладкое нельзя до обеда, но ты ведь можешь брать у тети Юли шоколадку или конфету и не кушать сразу, а спрятать и съесть после обеда!!!

Юлька так старалась помочь нам с воспитанием сначала Маши, а потом Миши! Она запретила отдавать в садик детей. Она подружилась с тетей Вари – Ирой, женщиной бездетной и как раз в то время вышедшей на пенсию.

И теперь все делалось так.

Рано утром к нам домой за Машей (Мишей) забегала Юлька и в зависимости от загруженности своего дня либо отводила детей к тете Ире, которая жила рядом с мединститутом, либо брала к себе на кафедру в Университет.

И вот тут-то, на кафедре, для ребятишек начиналась настоящая жизнь!

Все знали, что это ребенок Монасюков, меня в Университете помнили. Поэтому Машу (Мишу) тискали, кормили в столовой, кто-нибудь из лаборанток читал ей (ему) книжки, кто-то – рисовал с ними.

И наши дети росли здоровыми! Они почти не простывали, потому что, когда они подрастали, Юлька по выходным брала их с собой кататься за городом на лыжах.

А в теплое время они с тетей Юлей посещали бассейн…

Вот только, как я уже упоминал выше, наши дети, пока были маленькими, то и дело спрашивали нас, почему тете Юлю нельзя называть мамой…

Мы с Варей думаем, что ту толику нежной родительской любви, которую мы недодавали из-за нашей системы воспитания ребят, они получали именно от Юли.

И поэтому росли и уважительными, и любящими детьми.

А Юльку перевоспитывать мы с некоторых пор и не пытались. Потому что однажды как-то вдруг поняли, что с одной стороны, она великолепный педагог – не зря ведь работает столько лет именно в педагогическом институте! А во-вторых – запретить любящей женщине, лишенной возможности иметь своих детей, изливать все свою нежность, всю любовь на наших детей – мы не могли!

Не имели права!

Да просто были бы последними мерзавцами, если бы сделали это!

И поэтому нам приходилось нет-нет – да и устранять самим те или иные огрехи в воспитании наших ребят, которые возникали после слишком тесного общения их с «тетей Юлей»…

Впрочем, и я, и Варя сами общались с Юлькой все свободное время…

Глава 7-я. И на этом всё!!!

2003—2007 гг.

В начале 2006 года я был уже известным и в Москве, и во всей России адвокатом и богатым человеком. А Варя – признанным в Москве авторитетом в области психиатрии; она заведовала частной клиникой и параллельно по-прежнему преподавала во Втором Московском мединституте.

Я зарабатывал, представляя и защищая интересы крупных предпринимателей, политиков – в общем, людей и известных, и богатых. Гонорары за отдельные дела превышали 100 000 долларов.

К приближающемуся 2007 году мое состояние превышало 1,5 миллиона долларов, и все они лежали в банках на Варино имя и на имена детей. Что-то подсказывало мне, что так будет правильнее всего.

Ну, действительно, вот на память приходит одна история.

Было это в той, предыдущей моей жизни. Незадолго до событий Нового 2007 года, я как-то встретил на улице бывшую коллегу – учительницу истории нашей школы, которая уже пару лет, как ушла по возрасту на пенсию.

Постояли, поговорили. И она рассказала мне следующее.

Ее родители – люди обеспеченные, в возрасте, их совокупный ежемесячный пенсионный доход у обеих – тысяч пятнадцать-восемнадцать рублей. И вот они задолго до выхода на пенсию своей единственной дочери говорили ей, что все свои сбережения (а это около миллиона рублей) сразу же, как только дочь выйдет на пенсию, они переведут на нее.

– Представляете, Анатолий Васильевич, – говорила мне она, – я ведь и от продолжения работать отказалась – мне предлагали, а я подумала – зачем мне? Пенсия, доход от денег – много ли мне надо?

И вот я выхожу на пенсию, жду – тишина! Никто и не собирается выполнять обещания, даваемые много лет единственной дочери! Я, конечно, переговорила с отцом – а он мне говорит, что они передумали! Мол, мы помогать тебе будем – нужны деньги – приди и скажи. То есть – попроси!

Понимаете, Анатолий Васильевич, им доставляет удовольствие, когда их постоянно п р о с я т! И тогда они могут снисходить ко мне, грешной, и давать – не сомневайтесь, будут давать, что вы, об отказе не может быть и речи! Но это же – унизительно для меня – пенсионерки, ворастом под шестьдесят лет – просить постоянно подачек у собственных родителей!

И самое обидное, что я работу потеряла – отказалась, дура старая… Так что живу скромно, еще скромнее, чем жила, пока работала.»

Я ее понимаю. У бедных людей есть лишь одно, что очень трудно отобрать силой – их достоинство. А родители этой моей знакомой не могут понять, что они попирают его, заставляя дочь постоянно просить их о помощи…

Поэтому я и держу деньги на счетах детей. Ну, и на Варькином тоже. Чтобы они могли в случае нужды просто взять для себя необходимую сумму.

Правда, дети наши так и продолжают жить в Южном полушарии – Маша с семьей – в Австралии, а Миша – в Бразилии. И в помощи нашей не нуждаются…

Было 15 сентября, я как всегда, приготовился встретить этот наш лучший праздник вдвоем – Юлька была на симпозиуме по проблемам современной российской литературы в Екатеринбурге. А так бы – последние лет десять она настолько была близка нашей семье, что такие праздники без нее были просто немыслимы.

Итак, я приготовил ростбиф, завернул фарш в виноградные листья – приготовил все для долмы (голубцы с петрушкой в обертке из виноградных листьев) осталось лишь включить огонь и готовить минут тридцать, наконец, заменил еще раз воду в вазоне с розами.

Теперь я мог позволить себе потратить для любимой женщины солидную сумму, чтобы купить 15 роскошных белых цветков.

Я приготовил «Панасоник», разыскав и «засунув в карман» магнитофона аудиокассету с концертом Игоря Слуцкого.

Как будто все было готово… Вот только Варя что-то задерживалась…

Я прилег на диван. Я думал о том, что через несколько месяцев наступил 2007 год, и временная петля может в очередной раз замкнутся. Чем-то это чревато для всех нас…

Я не мог предполагать, что Варя сидела в этот момент на квартире у Юльки, куда заехала по просьбе Чудновской полить цветы (Юлька забыла это сделать и позвонила по сотовому телефону Варваре с просьбой «заскочить к ней на минутку»).

У Юли было подключено кабельное телевидение, от чего наотрез вот уже какой год отказывался я. Но неизбежное случается неизбежно – полив цветы, Варя включила телевизор, который транслировал кабельный телеканал «Ля-минор» (один из каналов русского шансона) и тут же наткнулась на концерт Стаса Михайлова. И Варя решила полчасика передохнуть – послушать концерт.

Она набрала номер моего сотового – он был занят. Я как раз названивал ей! И тут… тут она услышала, как перед началом выступления Михайлов рассказывает, что песни на стихи Есенина – это его последняя находка, он сам написал музыку, а эти стихи ему посоветовал использовать для песен его друг – поэт.

И он запел «Гори, звезда моя, не падай…», и Варя онемела – она узнала песню и мелодию! На нее вдруг повеяло 1966 годом, и даже голос Стаса был похож чем-то на мой «тогдашний» голос, а уж интонации, манера исполнения…

А следующей песней была «Покраснела рябина, посинела вода…», а затем…

Когда она услышала «Как трамвай последний, не пришедший в полночь…», она заплакала, выключила телевизор и побежала домой. Она не села в троллейбус, не остановила такси – она ничего не осознавала и просто бежала и бежала домой.

Когда я открыл ей дверь, она оттолкнула меня и прошла прямо в спальню.

С недавних пор я открыто держал на углу письменного стола свой верный «Панасоник». Которому было уже чуть ли не полвека.

Там он наготове стоял и сейчас…

Она медленно вышла из спальни с магнитофоном в руках. Потом поставила его на стол, снова ушла в спальню и вскоре вернулась с грудой кассет.

Она ссыпала кассета на диван и принялась копаться в них, рассматривая надписи на коробочках. И нашла концерт Стаса Михайлова.

Затем включила магнитофон в сеть, вставила аудиокассету и нажала клавишу «Воспроизведение». И из динамиков зазвучало: «Как трамвай последний…»

– Как это понимать, Толя? – спросила она меня.

А я все это время молчал. Когда-то это должно было случиться, но я почему-то все не решался сказать ей и зачем-то ожидал, чтобы наступил 2007 год. Что-то я, наверное, предчувствовал инстинктивно.

– Так как это понимать, Толя? – спросила она. – Только что Михайлов сказал в передаче по кабельному телевидению, что это песня – новая, он написал музыку совсем недавно. И то же самое – касается «Гори, звезда моя», и «Покраснела рябина…» – Что ты молчишь, Толя?

А что я мог сказать? Только одно:

– Варь, ты помнишь, какое сегодня число?

– Какое число? О чем ты? Кстати, о числе…

Она повернула магнитофон обратной стороной к себе и принялась рассматривать маркировочный штамп.

– Толя! Его же изготовили в 1988 году! А тогда, в 1966, ты мне сказал, что его недавно сделали в Японии, и твои родственники купили магнитофон в «Березке» … Объясни, что все это значит?

– Варь! – я подошел к ней и попытался обнять ее. – Варя, сегодня ведь 15 сентября!

– Причем здесь 15 сентября? О чем ты говоришь?

Я прикрыл глаза. Сорок лет этот день был для нас больше, чем день рождения… Это был лишь наш с ней день, и мы ни разу не пропустили его.

Я понял, что хочешь – не хочешь, но лучшее попытаться все объяснить ей. Хотя заранее был уверен – ничего хорошего из этого выйти не могло. Мужчина может попытаться проанализировать такую вот ситуацию, и все понять. Женщина поймет лишь то, что первым бросается ей в глаза, то есть то, что понять хочет.

– Варя, 15 сентября 1965 года ты впервые подошла к Толе Монасюку. Потом, в Новогоднюю ночь, он проводил тебя и ушел домой.

Ты помнишь, что ты делала после этого? Ну, после того, как Монасюк ушел домой?

– Ты что, издеваешься надо мной? Немедленно объясни, как этот магнитофон оказался в 1966 году вместе с записями песен, которые тогда еще никто не сочинил! Их просто не-бы-ло!!!

– Ты не позволяешь мне ничего сказать… Если ты хочешь получить ответы на свои вопросы, изволь успокоиться и сядь на диван!

– Я…

Я вышел на кухню. У меня внутри все клокотало. Я смотрел на горящие свечи, пышные розы, багровое вино, искрящееся в двух хрустальных бокалах. И вдруг словно молния меня ударила: больше никогда ничего этого не будет… Вообще ничего не будет! Да гори оно все ясным огнем!

И я движением руки смел все это великолепие на пол. Зазвенели, разбиваясь фужеры, бутылки, вазон, по всей кухне разнесло длинные шипастые стебли роз.

– Что ты наделал? – Варя заскочила на кухню и замерла на пороге.

– А это должен был быть наш праздник! И теперь он не нужен! Разлетелся на куски, как вот эти бокалы и бутылки!

Я открыл холодильник, нашел початую бутылку водки, достал из навесного шкафчика два тонкостенных стакана и держа все это в руках, сказал:

– Пошли! Хочешь узнать правду – ну, так узнай ее!

В гостиной я налил по полстакана водки, и не чокаясь выпил свою порцию, не чувствуя вкуса.

– Не перебивай меня! – сказал я. – Тогда, утром первого января Монасюк шел домой и думал о своей Разиной. О тебе он не думал! Ясно?

И потом в дальнейшем он так и не посмотрел бы на тебя. Но через 42 года, ночью Нового, 2007, года он вдруг вспомнит тебя и поймет, что его жизнь не удалась, потому что он не сумел разглядеть в экстравагантной, эпатажной и смелой Варьке Рукавишниковой свою судьбу, и тем самым прошел мимо своего счастья.

Итак, в Боговещенке, невдалеке от тебя маялся в тут ночь и 17-летний Монасюк. Из-за неразделенной любви к Разиной. И он говорил себе: «Лучше так не жить! Лучше умереть! Я не хочу так жить!»

А я как раз в этот момент, но в 2007 году, думал: «Если бы я мог перенестись в тот далекий 1966 год, я любил бы Рукавишникову, я сделал бы ее счастливой и был бы счастлив сам»!

А ты… Помнишь, ты мне сказала в новогоднюю ночь 1967 года, о чем ты думала ночью прошлого нового года? Вот в тот момент, когда ты загадала желание: «Хоть бы Толик любил меня и был со мной!» все и случилось. Желание всех троих исполнилось – Толик переменил жизнь, другой Толик, старше на 42 года, перенесся в тело 17-летнего Монасюка, а ты получила возможность стать через какое-то время Варварой Монасюк и прожить счастливую жизнь.

А магнитофон и кассеты были у меня в руках в тот момент, и почему-то перенеслись в прошлое вместе с моей личностью.

Вот и все! Ты хотела получить объяснение – ты его получила. Песни Михайлова действительно в 1966 году еще не были написаны, да и сам Стас, скорее всего, еще не родился.

Варвара медленно поднесла стакан с водкой ко рту и так же, как я недавно, выпила содержимое, по-моему, даже не почувствовав вкуса.

– Значит, тот Толя Монасюк, с которым я разговаривала на скамейке 15 сентября, был не ты…

– Почему же не я? Я! Просто…

– Просто через несколько месяцев ты убил моего Толю, и занял его тело…

– Варя, но ведь ты сама…

Я встал и попытался взять ее за плечи. А она ударила меня по лицу.

Второй раз за всю жизнь. И оба раза – незаслуженно.

И я замолчал. Варя ракетой носилась по квартире – она собирала вещи.

Лишь у двери я попытался сказать ей, что:

– …Варя, сейчас не это важно. Новогодняя ночь должна…

– Будь ты проклят! Убийца! – Она побежала вниз по лестнице.

И я крикнул ей вслед:

– Держись Юльки! Может быть, только она и поможет тебе!

В этот вечер я уже ни о чем не думал. Я допил водку из той, начатой, бутылки, потом, чтобы напиться и опьянеть, аккуратно поднял с пола бутылки с вином, так, чтобы не вылить из них на пол остатки. И выпив в итоге еще два стакана вина, включил магнитофон и под очередную песню Михайлова буквально через минуту «вырубился».

Когда через несколько дней ко мне в квартиру ворвалась Юлька, я уже приготовился ко всему.

Юлька, в отличие от нас, почти не изменилась. Мы с Варей слегка располнели, а она осталась все такой же тоненькой, такой же хрупкой и утонченной, вот только теперь она не была больше платиновой блондинкой, а постоянно красила волосы в пепельный цвет.

– Что у вас происходит? – с порога спросила она. – Мне позвонила Варька, она у матери в Боговещенке, и говорит, что будет встречать Новый год именно там! В своем отчем доме! Вы что, с ума сошли?

Я взял ее за руку и подвел к дивану.

– Сядь! – сказал я. – Юля, все что я скажу тебе – очень серьезно. И ты сейчас же дашь мне слово, что все выполнишь в точности!

– Не дам я никакого слова, пока ты не объяснишь мне, что у вас происходит!

– Жаль! – сказал я.

Потом встал, поднял Юлю за плечи с дивана (если помните, она всегда была легкой, как пушинка) и повел ее к выходу.

– Сейчас я тебя выпровожу и больше не впущу. И телефоны все отключу!

– Постой, постой! – Она принялась вырываться из моих рук, – хорошо, я даю слово!

Я подумал несколько секунд, и решился!

– Юленька! – сказал я. – Сейчас ты услышишь то, что я никогда тебе не говорил. Юль, я всегда любил тебя, и любил сильно. И вот ради этого я хочу, чтобы ты не беспокоила меня до самого Нового года. А в Новогоднюю ночь я тебе позвоню, и все скажу.

Юлек, ради нашей любви! Ты терпела 35 лет, потерпи три месяца!

– Но может быть, я могла бы…

– Нет, Юленька. Ничего ты не можешь – ни понять, ни помочь, ни изменить… И скорее всего, никто не может…

И я наклонился и поцеловал ее в губы – так, как целовал когда-то первый раз. Тогда, ночью в палатке – нежно и по-родственному.

– Иди, Юля!

– Но если вдруг…

– Я позвоню, если что! Иди, пожалуйста! У меня действительно масса проблем и мало времени.

– Но если позвонит Варя и спросит о тебе…

И вот тут я улыбнулся.

– Не спросит, Юля!!! Варя уже обо мне не спросит.

Начиная со следующего дня, я валялся на диване и думал, думал, думал…

Сначала я писал свои мысли на листочках бумаги, бросал их на пол, потом поднимал, некоторые перечеркивал, комкал и швырял в угол. Другие, наоборот, расправлял, и дополнял несколькими фразами. И такие листочки я складывал стопками на столе.

Скоро стопок было уже несколько, и листочков набралось столько, что я стал запутываться. И тогда я решил вспомнить свой опыт работы над текстами в другой, предыдущей, жизни. И открыл ноутбук и написал название романа «И НА ЭТОМ ВСЕ…»

Да-да, я решил, чтобы убить время, оставшееся до Нового года, который должен был все решить и расставить по своим местам, изложить все, что произошло, в виде романа.

Я работал целыми днями, иногда прерываясь, чтобы вспомнить события давно прошедших лет, или обдумать дальнейший план работы над книгой.

Я заставлял себя работать и работать, чтобы не вспоминать о Варваре.

А сама Рукавишникова – что ж, наверное, она имела право вычеркнуть меня из своей жизни, и из памяти – тоже…

Параллельно я размышлял и над сутью того, что со всеми нами произошло в ту далекую Новогоднюю ночь. И постепенно мне все становилось понятным.

Одновременно три человека захотели изменить жизнь: 17-летний Толя Монасюк; затем он же, но спустя 41 год, то есть в возрасте 58 лет, и Варя Рукавишникова. И вот именно Рукавишникова, которая, собственно, хотела поменять не свою, а жизнь Монасюка (она очень сильно желала, чтобы Монасюк полюбил ее и был всегда вместе с ней), и сыграла роль основного фактора. Она настолько сильно любила своего Толю, что какие-то силы Вселенной пошли ей навстречу – они создала нового Монасюка, который мечтал (и хотел) полюбить Рукавишникову (и только Рукавишникову!) так же сильно, как и она его.

Но для этого нужно было, чтобы Толя Монасюк осознал свою ошибку, заключающуюся в том, что он не обратил в 1966 году внимания на Варю.

Он ее и осознал, причем так сильно, что возжелал, если бы такая возможность ему представилась, ошибку исправить. Ему для понимания своей ошибки потребовалось более сорока лет… Зато теперь…

Итак, суть происшествия была понятна. Но что сталось с двумя личностными сущностями, перенесенными через 41 год? Погибла ли одна из них, или они просто поменялись местами?

И я снова стал вспоминать раннее утро 1 января 1966 года, когда я проснулся и увидел на столе «Панасоник», и…

И ведь я все помнил из своего прошлого, 17-летнего прошлого! А следовательно, как минимум, какая-то часть юного Монасюка оставалась на прежнем месте, а другая часть…

Значит, скорее всего, не полностью личностные сущности были перенесены в новые места обитания, а какие-то их части. И как часть 17-летнего Толи оставалась на прежнем месте, так и моя часть, частица 58-летнего Монасюка осталась т о г д а в 2007 году…

И поскольку сущности 58-летнего мужчины, конечно же, обладают и большей силой, и более мощной энергетикой (влияние жизненного опыта), то в обоих новых Монасюках доминировал не юный, а пожилой Анатолий Васильевич Монасюк…

А юный Монасюк вовсе не погиб – он просто стал составной частью двух новых личностей.

Но что произойдет через некоторое время, когда вновь наступит здесь – 2007 год, а т а м – 1966-ой? Образуется новая временная петля? А старая? Петля ведь всегда замыкается…

Но тогда для меня это может означать… что же, новый перенос части сознания назад?

А смысл? Ну, опять т о т Монасюк захочет изменить жизнь, Варя также будет просить Вселенную послать ей любовь Монасюка… Но мне-то теперь вовсе незачем возжелать вновь сделать счастливой Рукавишникову… За что, в сущности? За то, что она меня бросила сейчас и возможно, обрекла на уничтожение?

Значит… значит, сработает фактор форс-мажорных обстоятельств, и юный Монасюк и Варвара Рукавишникова так и останутся «при своих». И там, в 1966 году, ничего не изменится.

Но это – если я опять не напьюсь и во хмелю очень сильно не пожелаю переместиться… Как в прошлый раз! Тогда петля замкнется путем нового перемещения. Личность перенесется назад, а вот тело… Наверное, тело исчезнет – не сможет оно вместить еще одного молодого Монасюка… Но если я не буду ничего хотеть – что тогда?..

То тогда здесь, в этом времени… а я ведь все равно исчезну! Ведь это они т а м – точь в точь, какими были уже один раз в 1966 году. А я-то на этот раз – другой!

Но стать как по волшебству, прежним 58-летним Монасюком я просто не смогу. А значит здесь, в 2007 году, пространство-время вышвырнет меня из нынешней Сущности. Проще говоря, я физически исчезну…

А в случае нового перемещения – в 1966 году должна исчезнуть большая часть личности 17-летнего Анатолия… На этот раз – умереть! Но скорее всего – просто переместиться еще куда-то…

Определенно произойдет лишь одно – мое физическое тело исчезнет в ночь на 2007 год! Потому что привязала это преобразовавшееся в 1966 году тело к этому миру любовь Рукавишниковой, но теперь нет рядом ни Варвары, ни ее любви – она ненавидит меня!

Но все это – не факт! Это догадки. Нужны доказательства, хотя бы прошлого моего перемещения.

И я стал продолжать рассуждать, и исчерканных бумажек вокруг меня становилось все больше.

А что произошло со мной в том 2007 году? Здесь, ну, когда я утром проснулся и обнаружил, что пропали магнитофон, наушники и несколько десятков аудиокассет?

Я наверняка опохмелился, а потом начал ломать голову – что же произошло? Где «Панасоник»? И наверняка вспомнил, о чем мечтал в новогоднюю ночь. И если в это время во мне проявил себя каким-то образом юный Монасюк, который вдруг оказался в 2007 году в моем теле, теле пожилого дядьки, то…

То Анатолий Васильевич Монасюк все поймет! И наверняка он захотел как-то связаться со мной!

Я вскочил с места. Я бросился… и остановился. Нужно было понять, каким образом может дать знать о себе Прошлое.

Письмо! Ну, конечно, письмо! И храниться оно будет в том месте, которое наверняка и новый Монасюк будет использовать так же, как и ранешний – ну, в силу особенностей характера!

Мне не потребовалось много времени, чтобы догадаться, где может быть письмо. И скоро я держал в руках потертую папку с семейными документами – паспортами, свидетельствами о рождении, дипломами, сертификатами и всем прочим, что накапливается за долгие десятилетия, потому что чисто механически в течение многих лет засовывается в эту папку…

Такая папка была у меня в прошлой жизни. И если бы я решил оставить послание потомкам…

Но я решил заняться поисками письма не раньше, чем закончу роман. Если бы я ничего не нашел, разочарование могло оказаться слишком сильным.

И поэтому только 25 декабря я развязал серенькие матерчатые завязки папки и теперь внимательно перекладывал документы, рассматривая их, раскрывая твердые «корочки». Я вынимал из конвертов счета и напоминания налоговой инспекции, извещения из пенсионного фонда. И скоро держал в руках толстенький конверт.

Таких теперь не изготавливали. Это был конверт «из тех времен».

Он лежал между старым письмом от моих родителей и сообщением райкома партии о моем исключении из рядов КПСС.

Я разорвал конверт, на котором было написано слегка выцветшими чернилами «А. Монасюку от А. Монасюка».

Внутри было три письма.

Одно – даже не письмо, а коротенькая записка на листе бумаги:

Письмо для проведения экспертизы.

«Я пишу это лишь для того, чтобы вернуть счастье двум любящим друг друга людям, если они вдруг поссорятся.

А. Монасюк»

Письмо,

найденное Анатолием Монасюком в папке с документами

после ухода Вари.

«Дорогой Толя!

Наверное, нужно бы обращаться к тебе, как к себе самому, да вот форму такого обращения пока никто не придумал, не стоит и нам с тобой ломать над этим голову.

Факт есть факт: ты – это я. Так что «дорогой Толя» – и никак не иначе!

Я пишу тебе 15 января (год ты знаешь и сам), поэтому я его не указываю – чтобы не дразнить случайного читателя.

Нет, я, конечно, понял все только, когда обнаружил исчезновение «Панасоника» с наушниками и полным набором кассет.

Дело было так.

Утром 1 января я, конечно, не хватился магнитофона. Ты ведь помнишь, какими мы с тобой были ночью – пьянющими в умат! Так что я повалялся на диване, покрутил DVD-диски с шансоном, потом принялся просматривать записанные за новогоднюю ночь телепередачи. Но почему-то мне в голову все время лезли воспоминания о другой Новогодней ночи – 1966 года. Ну, той, когда мы были в бабочках, перчатках и темных очках. И когда мне пришлось провожать Рукавишникову.

Я значение этому не придал, списал все на похмелье, и лишь 2-го…

Да, вот утром 2-го я пошел за книжкой кулинарных рецептов, а она, как ты знаешь, стоит за «Панасоником» на полке. И не обнаружил магнитофона и кассет к нему. Только пыльный след на полке.

Я сел и восстановил в памяти все, что было два дня назад. А когда дошел до Новогодней ночи – все понял. Потому что именно в этот момент во мне проявился Монасюк-младший – назовем его для ясности именно так!

Для проверки я попытался восстановить 1965 год, предыдущие годы – все было в памяти, как если бы случилось вчера, а не сорок лет назад! Я, оказывается, помнил все, как если бы мне было 18 лет!

Пришлось здорово напрячь память, прежде, чем я вспомнил свои ночные новогодние пьяные мысли о том, как можно было бы изменить свою жизнь, если бы появилась возможность перенестись в себя самого на много лет назад!

Мои новогодние мысли резко обрывались на моменте, когда я уже под утро понес в комнату магнитофон и кассеты. Ну, и наушники.

Я, конечно, не знаю, в какой именно момент себя осознал ты в 1966 году, а я проснулся утром 1-го в своей постели и с какими-то дурацкими, как я тогда думал, мыслями о Новом годе и Рукавишниковой.

Толя! Значит, все получилось? И в этот момент ты – Толя Монасюк, которому осталось полгода учиться в школе, а потом… А вот потом ты сможешь изменить свою жизнь…

Не беспокойся, мою ты жизнь не изменишь. Просто теперь в моем времени нас в одном теле двое – личностная сущность 17-летнего Толи Монасюка слилась со мной, и поскольку я и есть он – ничего не изменилось! Я лишь ярко и четко помню себя до 1966 года.

И в тебе, скорее всего, доминировать будет моя личностная сущность – потому что она имеет и опыт жизни, и силу 60-летнего человека.

Я имею в виду – духовную силу.

Толя! Я пишу тебе потому, что уверен – ты либо с Ларисой-китаянкой из Азербайджана, либо будешь вместе с Варварой Рукавишникой – ведь наши с тобой деды уже уехали из Азербайджана, и даже просто встретиться вновь с Ларисой тебе будет невозможно. Так что, Варя, и только – Варя.

Но тогда очень велика вероятность, что она (лет эдак через 35—40) узнает песни, которые ты будешь ей проигрывать на магнитофоне и петь все годы вашей совместной жизни. Услышав из уст певцов шансона исполнение их собственных песен, она обязательно начнет задавать тебе вопросы. И думаю, году эдак в 2005—2007 у вас может произойти разлад.

Все ведь дело в магнитофоне.

Если она узнает о нем, если будет слушать записи, то неизбежно наступит момент, когда вы с Варварой «войдете» во временной период, в котором создавались песни, содержащиеся на унесенных тобой пленках. И лишь тогда появятся в нашей стране подобные унесенному тобой аппарату, магнитофоны.

А значит, Варя либо заподозрит что-то, либо узнает обо всем. И кто знает, как она воспримет известия о давно прошедших событиях…

Поэтому я пишу отдельное письмо Варваре Рукавишникой, а ты передай ей. Может быть, этим я смогу сохранить тебе счастье (точнее, себе самому – но в другом времени и в другой сущности)? И, скорее всего, одновременно со счастьем и жизнь?

Ну, а если в этом письме не будет нужды – уничтожь его! По прошествии времени.

Обо мне не беспокойся – я чувствую, что вот-вот произойдет нечто, что коренным образом изменит и мою жизнь. Нет-нет, не спрашивай, что это может быть – я не знаю! Просто чувствую – что-то произойдет.

И не мучай себя мыслью, что ты навредил (а тем более убил!!!) самого себя в юности, перенесясь в прошлое. Вы просто поменялись с предшественником личностными сущностями. И если я прав – кто знает, может быть он вместе со мной еще увидит небо в алмазах! И будет тоже счастлив, как ты, а возможно – и более.

Итак, прощай, мой единотелесный и единосущностный близнец!

Черт, как хочется оказаться хоть на несколько минут рядом с тобой, обняться, перекинуться словом, узнать, сумел ли ты переделать нашу с тобой жизнь? И испытать с нашей любимой женщиной то, что испытываешь ты…

Удачи тебе! Счастье тебе с женщиной, которую ты выбрал, и долгих счастливых лет жизни!

Обнимаю тебя!

Твой А. Монасюк.

Что ж, кажется, все исчерпывающе ясно?

Роман закончен, доказательства получены, временная петля вот-вот замкнется, а мне предстоит сделать еще многое.

Если я хочу попытаться хотя бы просто сохранить себя в данном пространственно-временном континууме.

Я сел и написал письмо Варе. Я писал его долго, тщательно обдумывая каждое слово.

Потом отпечатал письмо на принтере. И набрал номер домашнего телефона Рукавишниковых в Боговещенке, на Алтае.

– Анатолий, Варя не хочет с вами говорить, – сказала мне теща.

– Людмила Олеговна, это очень важно! Мне необходимо переговорить с Варей!

– Толичка, да я понимаю! Это же глупость – прожить столько лет вместе, и так прожить, и вдруг обидеться на такую ерунду! Подумаешь, муж забыл о дате – 15 сентября! Ну, отмечали 40 лет, ну, один раз забыли – что ж такого?

– Варя сказала, что она обиделась на меня за то, что я забыл о дате нашего знакомства?

– Ну да! А разве не так?

– Да вовсе наоборот! Я слишком много и часто думал о нашем знакомстве последнее время… Людмила Олеговна, вы не будете возражать, если я прилечу к вам?

– Да конечно, Толенька, я буду рада! Только Варя сейчас в Барнауле, у подружек-одногруппниц. Из мединститута! И к Новому году она приедет!

– Ну, тогда я заказываю билет!

– Конечно, Толя, я буду вам так рада!

А Петр Петрович, отец Вари, умер за несколько лет до этого.

И я заказал по телефону билеты туда – и обратно. Я знал теперь, что должен находиться в Новогоднюю ночь дома, в Москве. И знал, по какой причине…

Я взял третье письмо из прошлого, перечитал его и напечатал в конце своего романа.

ВАРВАРЕ РУКАВИШНИКОВОЙ/МОНАСЮК

Дорогая Варя!

Вы не знаете меня (точнее, должны бы знать – ведь я тот, кто когда-то понравился вам в 1965 году). Но я-то хорошо представляю вас.

Именно потому, что частично я – из 1965 года.

Пишу я вам вот по какой причине.

Если вы сейчас читаете это письмо – значит, думаете, что я погиб, что ваш муж – не я, а убийца-самозванец, что он не пощадил себя самого в далеком 1966 году.

Варя, спешу успокоить вас – я жив-здоров, просто прожил другую жизнь. И личного счастья, которое есть у вас с Толей, у меня не было и в помине!

Поэтому, Варя, дорожите им, этим счастьем. Уверен, что оно – уникально, неповторимо и ослепительно – уж я-то представляю, как я мог бы любить вас и какой счастливой мог бы вас сделать!