Текст книги "И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной"

А потом мы шли гулять на набережную. Мы часами стояли у цветомузыкального фонтана, у парапета, глядя на прибой. Волны шумели, накатывая на песок, и вызывали у нас чувство покоя и какой-то вселенской расслабленности.

И я заметил, что Варя все чаще старается прикоснутся ко мне, прижаться к плечу. Она уже давно не говорила мне: «Дурак!», она старалась быть ласковой и покорной.

И я понял – Варя взрослеет… Наносное кокетство, эпатаж и упрямство сходили с нее, как шелуха. Инстинктивно она старалась быть именно такой женщиной, которую я хотел видеть рядом с собой. А какой именно – она чувствовала своим женским инстинктом, и старалась следовать его велению.

И когда однажды я понял это, я неожиданно остановил ее и поцеловал крепко в губы. Прямо на улице, при всех!

Через год моего отца перевели в Волгоград на должность председателя областного суда, и они с мамой уехали.

С помощью Варшавнина я организовал соответствующие ходатайства администрации Университета и крайкома комсомола, и нам с Варей оставили квартиру моих родителей.

Крайком комсомола обратился в крайком партии, и в Волгоград ушло ходатайство с просьбой выделить моим родителям квартиру из фондов Волгоградского областного комитета партии.

И папа с мамой получили в центре Волгограда двухкомнатную квартиру.

А мы с Варей – мы были так счастливы вместе!

А в оплаченную еще на два года вперед квартиру на Папанинцев мы запустили Юльку.

Чтобы она, значит, следила за порядком…

И начались наши студенческие будни…

Часть 3-я. Как молоды мы были, как верили в себя…

В тексте романа использованы тексты произведений исполнителей русского шансона:

А. Шапиро;

В. Медяника;

В. Кураса;

А. Церпяты;

А. Добронравова и др.

Глава 1-я. Период становленья и побед

1968—1972 гг.

После отъезда моих родителей наша жизнь с Варей наладилась быстро. Но это и понятно – мы любили друг друга, и она, и я – учились в вузах и жили в молодежной студенческой среде, наконец, мы не нуждались материально.

Нет-нет, мы не «купались» в деньгах – просто нам хватало их т а к, что можно было каждый день не считать. Потребности у нас были минимальными – мы хорошо питались, мы одевались в добротную одежду – но не гонялись за дефицитом и не стремились к излишествам. Даже Варя, по-моему, как-то охладела к тряпкам, и если бы не Юлька…

Юлька часто бывала у нас, и когда она приходил, Варя откладывала в сторону свои заумные книжки и они, закрывшись в комнате, могли часами о чем-то болтать, причем при этом время от времени противно хихикали.

Так вот Юлька одевалась изысканно. Ее родители были из кругов, близких к крупному руководству (папа, к примеру, – был тогда директором большого завода), и поэтому она одевалась соответственно, то есть – весьма изысканно. И периодически под влиянием Юли и мою Варьку вдруг охватывала тяга к тряпкам, но я никогда не жалел на это денег – знал, что у Варьки это ненадолго.

Чтобы закончить с материальной стороной, скажу, что рублей по 120—150 родители Вари, как и обещали, ежемесячно высылали нам, а с наступлением холодов ежегодно Петр Петрович приезжал к нам на машине и приводил полный багажник мяса.

Мы размешали все это на балконе и до весны о мясопродуктах не думали – нам хватало этого и на себя, и на Юльку – она обожала либо в воскресенье прибежать к нам к завтраку, либо среди недели – на ужин.

Кроме того, Варюха получала обычную стипендию, после первой же сессию – как отличница, повышенную, а мне при поддержке Варшавнина начиная с третьего курса определили «ленинскую стипендию» – 75 рублей. И вот только после этого я бросил работать на товарной станции – перед увольнением купил водки, закуски, и «проставился» ребятам. Константиныч очень жалел – ему очень нравилась моя н а д е ж н о с т ь – он знал, что если я выходил на смену, то вкалывал на совесть. А кроме того, наш бригадир приспособился ставить меня на работы, когда через нас проходил особо ценный груз, который ни в коем случае нельзя было «трогать» – а при мне другие грузчики никогда не «шалили». И он взял с меня слово, что в особых случаях будет обращаться ко мне, ну, а я сам буду решать – помочь ли мне ему и выйти на смену, либо отказаться.

Повторяю – мы относились к деньгам легко. Но они были нужны – я старался баловать Варю: я часто покупал ей цветы, я дарил ей французские духи, и она ходила зимой только в финских меховых сапожках.

И еще я постоянно покупал ей капроновые чулки, и мы вместе смеялись, вспоминая школьные годы и «ее великолепные капроновые ноги»…

Смех – смехом, а от капрона даже зимой она так и не отказалась…

Что касается меня – мне вообще не было нужды обращать внимание на одежду, я ведь был солистом лучшего студенческого ансамбля города – «Белые крылья» теперь работали вполне профессионально. Так что среди молодежи города был популярен, девочкам по-прежнему нравился, так что – зачем мне думать о тряпках? Тем более, что поклонницы после женитьбы меня вообще не интересовали?

Мы по-прежнему дружили между собой – ребята из ансамбля. И почти каждую осень выезжали на гастроли по краю – наши летние студенческие строительные бригады, студенты, направленные в сентябре на картошку – любили нас, и когда мы приезжали, по вечерам, на танцах, на Юлькины выкрики «Давай-давай!» отвечали таким ревом и свистом, что по всей деревне начинали лаять собаки…

Почти всегда, если каникулы позволяли, с нами ездила Варя, а потом и жены ребят. Так что наш автобус ПАЗик носился по дорогам края, полный под завязку. А ночью, когда мы разбивали семейные палатки, вокруг него образовывался целый палаточный городок. И одна Юлька по-прежнему спала в автобусе, и каждый раз забираясь в него, бормотала перед сном (так, что мы слышали и хихикали в палатках): «Гады! Ни один не согреет одинокую девочку…»

А вообще друзей в студенческий период у нас было немного – просто почти всегда не хватало времени.

Я по-прежнему старался учиться хорошо, и мне это удавалось. Варя, начиная со второго курса, уже определила для себя цель в жизни: она хотела заниматься психиатрией, причем серьезно. И буквально с первого курса стала активным членом НСО – научного студенческого общества. Она частенько вечерами что-то читала, писала, усевшись по обыкновению на ногу в кресле (она любила сидеть именно так: подогнет под себя одну ногу, сядет на нее и замрет – ну прямо буддийский божок)…

Ну, а если мы смотрели телевизор, то у нас никогда не возникало споров, какую программу смотреть. К тому времени их было на нашем телевидении две, и Варя всегда легко соглашалась со мной. Она любила меня и поэтому вообще во всем со мной была согласна. Когда приезжал Петр Петрович и мы с ним вечерком устраивали посиделки с бутылочкой, он частенько говорил о дочери:

– Ну, Варька, ну ты смотри, какая жена из нее получилась… Повезло тебе, Толик…

А после этого непременно выпивал рюмку, закуривал и добавлял:

– А может быть, это ей повезло, дурочке влюбленной…

И мы, улыбаясь, смотрели друг на друга и тут же наливали по новой.

Тренировки я сократил до минимума – я делал ежедневную зарядку с растяжками ног и рук, отжимался на кулаках и делал упрощенный вариант ката – нитки с шариками я использовал по-прежнему. То есть теперь я лишь поддерживал форму – не более.

А готовили еду и занимались делами по дому мы строго по очереди, через день.

Но частенько Варюха ловчила. Пользовалась тем, что я любил ее трепетно, до боли в зубах, и не стеснялась пользоваться этим.

Например, так.

Раннее утро. Я просыпаюсь внезапно, потому что рядом что-то не то… Варька лежит с закрытыми глазами, но легонько постанывает. Я присматриваюсь и вижу – веки подрагивают, так любимые мною губы тоже выдают ее притворство.

– Варюша, что случилось? – шепчу я, целуя ее.

– Ой, что-то мне плохо… – слышу шепот в ответ.

– Так! – говорю я вслух. – Сегодня среда, у тебя заседание НСО. И ты должна дежурить по камбузу, то есть готовить борщ и жаркое…

– О-о-о-ой, как мне плохо! – слышу я в ответ. И отвечаю:

– Щас будет хорошо! – визг, мелькание рук и ног (это моя жена сопротивляется), потом шепот: «Толенька, любимый, еще, пожалуйста!»

Минутами пятнадцатью после сексотерапии – я делаю зарядку, Варька сидит в купальнике, подложив под попу ногу и клянчит:

– Толюсик, подежурь за меня сегодня! А я потом отработаю!

– Что мне за это будет? – отжимаясь на руках, сквозь вдохи-выдохи спрашиваю я.

– А хочешь, я тебя после зарядки в душе вымою? А?

– Хочу! – говорю я, – Но тереть меня будешь не мочалкой, а…

– Не хами! – строго говорит она, а у самой губы дрожат от смеха, а в глазах – бесенята.

И мы идем в душ…

Но Варька всегда была очень честной, даже в мелочах – она обязательно «отрабатывала» свои долги по дому – могла на каникулах все дни возиться в квартире, готовить, ходить на рынок и по магазинам…

У нее, как у любимой женщины ее мужа, была одна привилегия. В воскресенье она всегда отдыхала.

Варька была по натуре лежебокой. Нет, она была человеком волевым – могла неделями работать, как заведенная, но коли была возможность… А у нее она была.

Если по графику мне выпадало дежурить по дому в субботу и понедельник, я работал «дежурным по камбузу» два дня подряд, а Рукавишникова (впрочем, давно уже «Монасюк», но иногда я называл ее по-прежнему, и ей это страшно нравилось), так вот Варька позволяла себе в воскресенье расслабиться.

Она нежилась в постели чуть ли не до обеда, потому что я с утра вставал и готовил ей «завтрак в постель». Потом будил ее часов в девять, кормил и давал ей в руки книжку, или включал маленький телевизор, стоявший на полочке прямо напротив изголовья кровати.

И Варька валялась, иногда выходя из спальни: сексуально потягивалась, кося в мою сторону глазом. Высшее удовольствие по воскресеньям – если я, включив воду в ванной, любил ее в постели, а потом относил на руках в наполненную ванну и мыл ее, как ребенка.

Так что она где-то все еще была ребенком… Как, наверное, все женщины.

Кстати, о ребенке…

Не реже раза в месяц в одно из воскресений все вдруг шло кувырком! Это происходило, когда часиков эдак в половине десятого к нам врывалась Юлька.

В воскресенье она никогда предварительно не звонила по телефону!

Тихонько постучав воскресным утром в дверь, которую открывал, естественно, я, она отодвигала меня рукой и походкой пантеры, на цыпочках, подбиралась к двери спальни.

Затем открывала ее и врывалась внутрь.

Слышались визг и крики – это Юлька, сорвав с Варьки одеяло, кричала: «Сколько можно валяться без дела? Вы когда будете ребенка делать, паразиты?», после чего начинался бой подушками, а потом обе, раскрасневшиеся и довольные собой, приходили в кухню, садились за стол и требовали накормить «бедных обессилевших от непосильного труда женщин…»

Ну, я кормил: доставал все самое вкусное, варил свежий кофе или заваривал хороший чай, и они сидели за столом, пили ароматный напиток и болтали…

А потом Юлька заявляла – у меня три билета в театр (кино, концерт заезжей эстрадной знаменитости), так что – чтобы «мы были», встречаемся там-то и во столько-то…

Таким образом, в подобный день ничего уже от нас не зависело – Юлька все брала в свои руки… Мы посмеивались и терпели – кроме нас, ну, и может быть – ребят из «Белых крыльев», у Юльки никого не было. Даже ее родители вскоре уехали из Барнаула в Москву – папу Юли перевели чуть ли не на должность заместителя министра… Впрочем, через некоторое время он и стал замминистра тяжелой промышленности!

И она тут же сменяла свою квартиру в центре города на квартиру в районе возле нас… Она на полном серьезе готовилась воспитывать наших детей… Ну, а мы – мы решили подумать о нашем первенце не раньше, чем Варя будет учиться на четвертом курсе…

Вот только каким именно образом Юлька собиралась заниматься воспитанием? Она уже училась в аспирантуре, и вовсю работала над диссертацией…

Впрочем, она приходила к нам и по вечерам в будние дни. Но тут уж она звонила по телефону и спрашивала Варю, не занята ли та. И если приходила – они могли часами сидеть в гостиной перед телевизором, причем по-моему, они смотрели на экран, но ничего не видели…

Варя при этом сидела в любимой позе – усевшись на свою ногу в кресле. Юля – полулежала на диване, наоборот – далеко вперед вытянув ноги. И вот эти позы, в которой обе находились в состоянии расслабленности, как нельзя точно, передавали особенности их характера. Варя – всегда собранная, лишь иногда позволяющая себе расслабиться, и Юля – всегда расслабленная, вальяжная, но в отдельные моменты способная быть энергичной и активной…

И я в такие минуты смотрел на них и думал – они ведь очень разные… Почему им нравится один и тот же человек?

А вообще я старался, чтобы у Вари было побольше праздников. А к таковым я относил 15 сентября (мы вместе определили этот день как наше знакомство – в 1965 году Рукавишникова подсела ко мне в парке на скамейку и заговорила со мной). Затем 7 июля – наша неофициальная первая брачная ночь, и, естественно, день регистрации брака 25 августа, Новый год и дни рождения.

К этим дням я обязательно готовил стол, покупал цветы и какой-нибудь подарок Варе, а утром обязательно подавал ей кофе в постель.

А после него от меня требовали плотских утех, и каждый раз, погружаясь в душистое беспамятство, соединяясь с роскошным Варькиным телом, я думал лишь об одном – доставить ей как можно больше наслаждения…

Об последующем обязательном обкупывании мною жены в ванной, думаю, говорить не стоит – это подразумевается!

О наших праздниках знала Юлька, ребята, и иногда вечером в такой день мы встречались.

И это правильно – своей радостью нужно делиться с друзьями – а иначе зачем вообще нужны друзья?

Примерно в конце первого года нашей самостоятельной жизни к нам переехали из Казахстана пожить некоторое время мои деды.

Варя активно принялась их оздоравливать. Она проконсультировалась в своем НСО, потом у преподавателя-геронтолога и после обследования была намечена программа лечения.

Варвара доставала какие-то особые препараты, сама делала уколы, разработала режим питания и следила за неукоснительным его выполнением.

И деды почувствовали себя лучше! И, наверное, задержались бы у нас, но тут заболела тетя Галя, а у них с мужем было хозяйство (корова, куры-утки-гуси), и мои деды срочно засобирались в дорогу. А перед отъездом они подарили Варьке 1000 рублей (деньги по тем временам огромные – около 5 тысяч стоил тогда автомобиль «Волга» – лучшая автомашина в СССР).

Когда Варька открыла было рот, чтобы отказаться, я просто загримасничал – нельзя, обидятся! И Рукавишникова деньги взяла, дедов расцеловала, и мы вскоре купили ей беличью шубку – теперь Варька смотрелась, как какая-то сибирская королевна…

По-прежнему, конечно, мы собирались дважды в неделю на репетиции. Любила прийти на репетицию и Варя – она сидела в первом ряду (примерно на Юлькином месте), и они с Юлькой во время репетиции ухитрялись перебрасываться шутейными фразами и тем самым мешали нам. Но мы – терпели, а постепенно стали приходить на репетиции и другие жены, и вот после этого наши «спевки» опять стали более организованными.

В общем, мы учились, дружили, любили, и не смотря на отдельные проблемы, были счастливы.

А проблемы мы решали, а как же!

Ну, а на ночные разгрузки на товарной станции я ходил – когда звонил Константиныч и очень уж упрашивал меня прийти…

С друзьями нужно не только радостью делиться, но и помогать им решать их проблемы.

Глава 2-я. И службу Родине нести…

Я уже упоминал, что еженедельно, кроме юриспруденции нас обучали также профессии военного юриста.

Причем мы изучали не только особенности военного законодательства, статьи УК РСФСР, касающиеся воинских преступлений, но и подзаконные акты, регламентирующие все наши действия.

Мы изучали и Уставы, Положения о прохождении службы и прочее.

И вот в июле 1971 года, когда я закончил пятый курс, нас призвали на сборы в Новосибирск, три недели мы жили в одной из войсковых частей, и постепенно в процессе сборов сдавали экзамены.

У нас проверили и знание Уставов Вооруженных сил СССР, и строевую подготовку, и наконец – знание основ прохождения службы в качестве офицера-дознавателя.

По итогам нам объявили, что документы на присвоение нам звания «лейтенант юридической службы» запаса отправлены в Министерство Обороны СССР, и военные билеты нам вручат в военных комиссариатах по месту жительства.

На этом и закончилась моя служба в рядах Советской Армии. Потому что после окончания Университета я через год пошел не в прокуратуру, а в милицию. И менял звездочки на погонах не армейских, а милицейских.

Конечно, когда я вечером зашел в нашу квартиру с цветами в руках, и Варька увидела меня в военной форме, она завизжала от радости и бросилась мне на шею.

Потом она рассказывала мне все взахлеб, вперемешку, потом я купался в ванной, и мы поужинали. И я взял ее, сразу присмиревшую и сделавшуюся покорной, на руки и отнес в нашу спальню.

Я так соскучился по ней! По ее красивому телу, с нежной, пахнувшей тонкими французскими духами кожей, по мягким нежным губам, по этим прекрасным голубым глазам и копне золотых волос, разметавшихся сейчас на подушке… Я так любил ее, настолько сильно, что сжал зубы и застонал, а она это поняла, почувствовала, и, улыбнувшись, нежно поцеловала меня и взяла инициативу на себя…

А потом мы, обессилев, лежали рядом, я гладил тело моей любимой женщины, и был абсолютно счастлив! Ну, если может быть мужчина абсолютно счастливым…

И вот тут Варя вдруг удивила меня. Она повернулась ко мне, обняла и прошептала мне на ухо:

– Толюся, пообещай мне выполнить мою просьбу!

Я был так счастлив, что лишь молча кивнул головой.

– Толя, пообещай, если вдруг что-то со мной случится, ты женишься на Юльке!

Тут я чуть не подпрыгнул на месте – настолько неожиданной была эта ее просьба.

– О чем ты? – спросил я. – Рукавишникова, ты в своем уме?

То, что она рассказал мне, объяснило все.

Конечно, пока меня не было, они не расставались с Юлькой – то сидели у нас дома, а то – и у Юльки. И болтали обо всем.

И вот однажды, в воскресенье у нас дома, Юлька, по обыкновению, полулежала на диване и лениво наблюдала, как Варя гладила здесь же в комнате свежевыстиранное белье.

Что толкнуло Юльку на очередную выходку – сказать трудно. Но… В общем, все происходило так.

Лежа на диване, Юлька принялась вдруг обозревать собственные грудь и живот, и внимательно рассмотрев себя, заявила:

– Это же какая красота невостребованна, не обласкана, не обцелована… Варь, а Варь!

Варвара оторвалась от утюга с гладильной доской и обратила внимание на подругу. Лицо ее было красным от жары, и она губами дунула себе вверх на лоб, разметывая челку.

– Счастливая ты, Варька! – продолжала Юлька. – Однажды лежу я вот так, у вас на диване, тебя дома не было… И я говорю твоему Монасюку – ой, что-то плохо мне, Толя!

Он подошел, подсел ко мне, а я говорю – дай мне твою руку! Беру его ладошку, кладу себе на грудь, и говорю – Монасюк! Пожми грудочку, поздоровайся!

Варвара из красной становится бледной, как мел, и Юлька хохочет:

– Ну, Варь, ну, успокойся! Шучу я, конечно, шучу! Не было ничего этого…

И, увидев, что Варя, чтобы успокоиться, вновь принялась энергично водить утюгом по белью, вновь обращает внимание на свою грудь и говорит тихонечко (но так, чтобы Варька обязательно услышала):

– Да если бы и так, ведь он бы, гад, наверняка просто пожал бы грудочку и сказал: «Привет!» – и все! Нет, ну ты посмотри, какая красота…

Тут «грудочки» полностью обнажаются и предъявляются Варваре для оценки «степени красоты».

– Может быть, они даже красивее твоих…

Возмущенная Варвара немедленно задирает кофточку и, в свою очередь, начинает изучать свою грудь. Они смотрят друг на друга, и вдруг, заверещав, эти две дурочки бросаются в ванную к зеркалу, теснятся возле него, выясняя недостатки и достоинства груди каждой…

А потом хохочут и обнимаются. А после этого идут снова в комнату, и вот уже Юлька вновь на диване, ноги вытянуты, и она вдруг говорит:

– Ты своего Монасюка никогда не ревнуй, не мучь его. Ты ведь ему богом послана, он только тебя любит…

– Я – богом? Ну, а тогда друзья кем?

– Друзей, подруга, сводит и разводит жизнь. а любимых – бог. Слушай, пойдем, выпьем, а? Что-то тошно на душе…

Варвара выключает утюг, они идут на кухню, пьют вино и скоро уже разговор продолжается, но – с поправкой на хмель:

– Гад твой Монасюк! Хоть бы раз на меня посмотрел…

На что Варвара отвечает:

– Ну Юль, он же не виноват, он же не может…

И они плачут – вместе, взахлеб… Обнимая друг друга…

Вот это и послужило причиной нашего диалога о моей возможной женитьбе на Юле Чудновской…

Юля же в своей аспирантуре, заканчивая писать диссертацию (что-то о литературном творчестве нашего алтайского писателя Василия Макаровича Шукшина), не отставала от нас и требовала «родить ребеночка» – она всерьез собиралась заниматься нашими детьми!

Вообще она все чаще грустила – приближался день, когда ей предстояло закончить свои выступления в нашем ансамбле «Белые крылья» – ансамбль ведь студенческий, так что аспиранты еще могли в нем играть и петь, а преподаватели…

Не принято это было как-то…

Но она отгоняла все дурные мысли и то писала диссертацию, то вела занятия со студентками, замещая заболевших преподавателей, а то болталась у нас по квартире и ныла, чтобы, мы, гады, «не работали вхолостую, а сделали бы ребеночка – холесенького, красивенького…»

– Пусть даже на тебя будет похож, Монасюк! – говорила она. – Хотя бы такого!

И скорее всего она и подтолкнула нас к мыслям, что вообще-то пора и подумать о ребенке. Так сказать, вплотную…