Текст книги "И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной"

Глава 5-я. И вновь о Варе-Варь…

1982—1992 гг.

После 1982 года я некоторое время работал юрисконсультом небольшого предприятия – канифольно-терпентинного завода. Завод этот перерабатывал живицу – сок хвойных деревьев, получая скипидар, а также сырье для лаков и прочее.

Работы у меня было немного – завод этого профиля был единственным в городе. Проблемы возникали чаще всего в связи со срывами поставок сырья – добывать живицу было непросто.

Но с этим я справлялся.

Зарплата у меня был 140 рублей в месяц, правда, завод почти всегда перевыполнял план и мы получали премии. И тем не менее основную тяжесть по зарабатыванию денег в семью в то время несла на себе Варюша.

Она не только занималась практической работой в психиатрической клинике и преподавала в мединституте (ее, кстати, теперь очень уважал ректор института профессор Вартаган), но и работала над докторской диссертаций. Тему не назову: в медицине вообще терминология сплошь и рядом невразумительная, а уж в психиатрии…

Защищала диссертацию она в Москве, на Ученом Совете 2-го медицинского института, и после защиты прямо на традиционном банкете получила предложение перебраться в Москву и возглавить кафедру «во Втором меде».

Варя обещала подумать. В тот момент нашей Маше было пятнадцать, а Мише – чуть больше пяти лет. И вот с Мишкой сидели по очереди я, Маша, Юлька и тетя Ира – сестра Вариного папы.

Мне все нравилось в то время в нашей семье и в нашей квартире.

У нас было всегда идеально чисто, в доме царила тишина. Наши дети знали общезаведенный порядок и играли между собой тоже тихо.

Нет, но если заявлялась к нам в гости профессор Чудновская – тогда все летело кувырком, начинались визги, возгласы с одной стороны – и сюсюканье с другой. И скажу честно – я пресечь это безобразие сам был не в силах. Ну, а Варя – она это делала с легкостью, и наводила «железной рукой» порядок безжалостно.

Но я начал говорить о нашей квартире.

У нас не было лишних вещей. Ни одной! Варе, конечно, дарилось масса подарков: и больными, и студентами. И единственное, перед чем не могла устоять Рукавишникова – это сладости и косметика.

Все остальное передавалось Юльке, та тут же переправляла предметы в Москву, маме, которая, во-первых, сама любила различные безделушки, во-вторых, круг семьи Чудновских в Москве был настолько широк, что Варины подарки не залеживались – они передаривались, причем очень нравились москвичам – это ведь чаще всего были резные деревянные бочонки с алтайским медом, флаконы с мумие и настойками «золотого корня» и пантокрина, наконец – знаменитое облепиховое масло, до которого москвичи в 80-х годах были очень охочи…

Так что однажды, когда Юлины мама и папа приехали в Барнаул на сорокалетие Юли и мы были также приглашены на юбилей, мы вышли перекурить на балкон с замминистра Чудновским и между нами состоялся такой разговор:

– Анатолий, вы не думаете перебираться в Москву?

Я в то время укоренился на своей должности на канифольно-терпентинном заводе и начал изучать особенности адвокатской практики, причем «из глубин» – читал речи знаменитых адвокатов Плевако, Кони и других. И был пока не готов ехать штурмовать Москву.

– Да пока не задумывался… – ответил я.

– Давайте определяйтесь! Мне лично говорил заведующий жилуправлением Мосгорисполкома Лакшин Василий Сидорович – а чего же ваши барнаульцы не перебираются в Москву? Сейчас, мол, и время подходящее, и я бы помог с квартирами…

– А с чего такое внимание к нам?

– Я его вашими маслами и настойками снабжал – а они очень помогли его старенькой маме… Так что – не тяните!

Да, а Юле я квартиру уже давно бы обеспечил! Но она требует, чтобы ее квартира была рядом с вами. Вот, стараюсь…

И он хлопнул меня по плечу рукой.

Мы выпили в тот вечер, и поздними сумерками шли домой. Мы с Варей – обнявшись, сзади, а впереди вместе с нашими ребятишками бегала вышедшая нас проводить юбилярша Юлька, не дававшая падать карапузу Мишке.

А когда оказались в постели – мы снова шалили, как в молодости.

– Толь, поцелуй меня!

– Не буду, спи!

– Ну, пожалуйста, ну, не хочется спать!

– Тогда я хочу «Варю-Варь»!

Исполняется «Варя», с прыжками и тыканьем пальцами в стороны, а я смотрю – и вижу свою Варюху в возрасте 25 лет…

И я, как прежде, ловлю жену на руки, и целую ее сначала жадно, а после нежно, потом лижу кончиком языка ее соски, и вскоре мы любим друг друга неторопливо и ласково, как встарь…

Ее нельзя было не любить.

Когда меня исключили из партии, Варя не только ободрила меня. Я получил нервное расстройство и Варя полгода выхаживала меня. Она меня лечила, она разработала специальную методику лечения подобных заболеваний и в результате выходила меня.

О болезни я никогда больше не вспоминал.

А вот мой папа, когда узнал о моем исключении, позвонил из Волгограда и долго кричал в трубку, что я не просто подвел его – я его уничтожил, и что теперь будет с ним? Его отправят на пенсию!

Варя же именно в тот момент сказала мне, что мои дети будут гордиться мной. Но в то время у нас была только Маша, и чтобы у нас было двое детей, Варя потребовала немедленно заняться решением этой проблемы, и уже через месяц была беременна Мишкой, а еще через девять месяцев у нас были «два М.» – Машка и Мишка.

Такой вот она и была – моя любимая Рукавишникова!

Дома она была спокойной и никогда не спорила. Она говорила всегда: «В доме должен быть лишь один старший. И его мнение – главное».

Думаете, она и на работе была такой же? Сейчас! Она могла скрутить буйного больного и, держа его одной рукой, ввести ему другой успокоительное.

И в профессиональных вопросах у нее всегда было свое мнение, и при нужде она его могла жестко отстаивать.

Но это – на работе. В клинике.

На лекциях и семинарах в мединституте она была другой – требовательной, но справедливой. Уважительной по отношению к студенткам и студентам, но не терпящей некомпетентности. Даже со стороны студентов.

Но возвращаясь с работы домой, она никогда не несла в дом «негатива» – разных отголосков неприятностей по работе. Когда я открывал ей дверь (или она впускала меня в квартиру) я видел легкую улыбку на милом лице, слышал ласковое: «Привет! Устал сильно?» И отвечал, даже если и устал: «На кое-кого и для кое-чего сил хватит!»

И целовал ее всегда только в нежные губы.

Излишне говорить, что так же вела себя и Варя, если на пороге встречал и задавал тот же вопрос ей я.

Варя никогда не лгала мне, и тем более – не пыталась «крутить» и спорить, пытаясь настоять на своем. В таких случаях она просто говорила мне: «Извини, что-то меня не туда занесло…» Или: «Прости, я, конечно, не права…» И целовала меня в щеку! И возможность ссоры тем самым гасилась в зародыше!

Как я уже говорил, в нашей семье старшим был я. Но это ведь накладывало огромную ответственность – я и сам не мог лгать, я не мог проявлять самодурство, я не мог приносить с работы «негатив» и срывать зло на близких… Мы всегда помнили о своих детях, и они видели наши отношения и тоже росли спокойными, уверенными в себе и любящими нас больше всего на свете… Ну, кроме разве что тети Юли…

Меня страшно умиляло, что при любой возможности Варя любила поваляться с книжкой в руках – она вообще любила читать. Другое дело, что почти всегда ей (по роду работы) приходилось читать толстые умные книги по психиатрии, но если выдавался день, и если я как раз подсовывал ей интересный детектив или новую повесть Стругацких…

Тогда мы втроем (я, Маша и посильно Миша) тихонько убирали квартиру, готовили еду, а Варька лежала на животе на диване и, уткнувшись в книжку, читала взахлеб, пока не заканчивала роман или повесть.

А мы кормили ее, приносили к дивану еду, чай или кофе.

Мы очень любили ее в такие часы – ведь сейчас она была обыкновенной Варюхой и просто мамой, а не строгой профессоршой и требовательной матерью.

Но сказать, что Варя была словно бы пасторального облика, я не могу.

Однажды году в восьмидесятом или восемьдесят втором, когда в воскресенье я завез Машу к тете Ире, она спросила меня:

– Ну, как, Варька тебя еще не обижает?

– Да нет! – засмеялся я.

– Ты имей в виду – она это может! Помни об этом!

Но я в общем-то никогда этого не чувствовал…

Далее тетя Ира сказала мне:

– Люся все время звонит. Обижается на Варю – не звонит, не приезжает в гости…

Люся – это Людмила Олеговна Рукавишникова, Варина мама.

Я, конечно, чувствовал, что Варя любит меня и детей больше, чем родителей. Хорошо это, или плохо – я судить не могу, потому что в любом случае нам, членам ее семьи, это не вредило.

Еще бы – со мной она была такой нежной, такой внимательной, что я иногда думал, что она притворяется. И понимал, что такие мысли – отрава из прошлой, первой моей, жизни. И тогда я клал руку ей на грудь, и видел в ее глазах нежность, и эти глаза мне говорили: «Ничего не бойся! Верь себе и мне!! И просто люби!!!»

Говоря о Варе, как о своей супруге, хочу сказать, что она была идеальной женой.

Она, например, не мыслила себе взять – и просто уйти из дома в выходной день без нас.

Если ей предлагали билеты в театр, и она брала их, и вдруг выяснялось, что я просто не хочу идти (устал, перенервничал на работе, да просто не в духе) – она звонила и отдавала билеты кому-нибудь. Чтобы остаться дома и провести вечер вместе со мной…

Если я просил ее что-то не трогать и не передвигать с места, моя просьба выполнялась. Если я просил ее не протирать экран монитора компьютера, она ни за что его не тронет, и вот однажды, когда я работал над своей книжкой, посвященной философским проблемам, я вдруг однажды обратил внимание, что экран покрыт слоем пыли. А когда я спросил Варю – что это, мол, такое, она улыбнулась и напомнила мне мою просьбу – не касаться экрана!

И я засмеялся, встал из-за стола, поцеловал Варюху и пошел в ванную за тряпкой…

Боже, а как я любил, когда в редкие свободные вечера мы могли сидеть рядом перед телевизором и смотреть фильм или какую-нибудь популярную передачу! Мы оба отдыхали при этом!!! У нас никогда не возникало разномнений: если я бросал реплику, Варя всегда поддерживала меня и в свою очередь, говорила что-то, что мог поддержать я. Никто не знает, как тяжело мне было в прошлой жизни из-за такой вот мелочи – я говорю что-нибудь, а моя жена обязательно возражает, говоря что-то вроде: «А может быть, он (она)…»

И я внутренне был готов взорваться, потому что годами, что бы я не сказал, у нее на все свое мнение, которое н и к о г д а не совпадает с моим… Ни в чем! И поэтому мне было душно с ней, иногда – хотелось заорать и убить себя!

Думаете, почему я т о г д а, в той жизни, так сильно захотел изменить жизнь, что Вселенная дала мне эту возможность?

А вот рядом с Варей я отдыхал. И хочу надеяться, что она рядом со мной – тоже.

Когда Варя однажды затеяла ремонт в квартире, они вместе с Юлькой заставили меня переселиться на время на квартиру Чудновской (я ненавижу ремонты!). И обязательно дважды в день – утром и вечером (пока шел ремонт) Варя звонила мне и спрашивала, как дела (а Юлька еще и забегала днем); и мне было приятно от мысли, что даже в это время моя жена всегда помнит обо мне и я по-прежнему у нее на первом месте…

Варя никогда не болтала при мне по телефону. Даже если на той стороне линии была Юлька, при моем появлении она говорила в трубку: «Все-все! Толя пришел. Я перезвоню», и клала трубку.

Для нее семья была всем.

Правда, если «на проводе» была Юлька, Чудновская требовала дать трубку мне и обязательно говорила: «Монасюк! Ты и тут, гад такой, мешаешь мне жить комфортно…» И кидала трубку.

Поэтому иногда я, зная любовь женщин к телефону как средству снять напряжение, да просто почувствовать себя вольной девой, специально уходил из дому на полчаса под надуманным предлогом (ну, нужно мне что-то купить в киоске!), чтобы дать возможность Варе вволю поболтать по телефону. С мамой, детьми, Юлькой…

Варя никогда не «выбивала из меня» чего-то, что я не хотел ей говорить. В нашей семье исключались ситуации вроде: «Немедленно расскажи мне, что происходит? Я места не двинусь, пока не узнаю!». Ну, а если она делала что-то не так, как мне нравилось, или просто невольно обижала меня, она никогда не пыталась искупить вину как бы м е ж д у п р о ч и м – подлизаться, что-то купив мне, или еще как-то т а к, нет, она просто подходила ко мне, садилась рядом, и говорила: «Ну, прости меня! Помнишь, тогда, в начале, какая я была дура? Ну, вот снова сглупила! Не обижайся на меня, я сделала ошибку». И брала мою руку в свою, и клала голову мне на плечо, и я просто не мог больше на нее сердиться…

Так же поступал и я. То есть не доводил наши мелкие проблемы до накала, до состояния, когда выход лишь один – в бурной ссоре. Нет, до подобного накала проблемы я домашние коллизии никогда не доводил. Да если бы и… – уверен, Варя никогда не пошла бы на обострение – для нее (впрочем, как и для меня) покой в семье был дороже всего.

Наконец, ни она, ни я никогда не выходили из дома, не объяснив друг другу, куда и зачем уходим. А в необходимых случаях мы советовались друг с другим, и не только по этому поводу.

Ну, и если говорить о физической близости, то Варюха никогда не отказывала мне в ней. С годами она стала холодноватой, и тем не менее мы по-прежнему любили друг друга.

И в смысле физической близости – тоже.

Как я уже говорил, именно в это время я готовился стать адвокатом. Со временем я надеялся оказаться в пятерке известнейших российских адвокатов, которую позже возглавят Падва и Резник.

Перед тем, как вплотную заняться своей переквалификацией, я посоветовался с Варей. Она ответила – чем бы ты ни занялся – ты все равно будешь лучшим!

Я знал, что через несколько лет грядут перемены, да они уже и начались – с экранов телевизора вовсю вешал проникновенным голосом человек с каиновым пятном на лбу…

Но к этим переменам я был уже в достаточной степени подготовлен. Я являлся членом краевой коллегии адвокатов, защищал в суде в основном первых кооператоров, и неплохо зарабатывал. Но я знал, что все основное вот-вот переместится в Москву, да там и останется. Это – с одной стороны.

А с другой – все настойчивее убеждал не тянуть с переездом в Москву отец Юли.

Наконец, в этом году заканчивала школу Маша, и хотелось бы, чтобы она училась в Москве… И Мише предстояло в сентябре идти в школу.

И я собрал военный совет из пяти человек, где лишь один человек – шестилетний Миша – имел совещательный голос. Равноправным членом совета была Юля.

Она уже давно была доктором наук и профессором, защитила докторскую диссертацию, как я уже упоминал, и Варя.

Консультантом нашего совета выступил вызванный на телефонную связь и не отключающийся от нас более получаса Юлин папа.

Первый его вопрос, последовавший нам – государственные ли квартиры мы занимаем?

Да, ответили мы, и он облегченно вздохнул. И сказал, что мы должны немедленно уволиться и сдать наши квартиры местным органам власти и тогда по приезде в Москву он гарантирует получение нами с Варей четырехкомнатной, а Юлей – двухкомнатной, квартир.

Ведь согласно действующим в СССР правилам доктора наук имели право на дополнительную комнату для использования ее в качестве кабинета для научной работы.

– Папа! – говорила в трубку Юля. – Узнай, пожалуйста, остается ли в силе предложения мне и Варе – мне на кафедре филологии пединститута имени Крупской, а Варе – на кафедре психиатрии Второго Московского госмедиститута.

И если эти места еще есть – скажи там, что мы выезжаем.

Далее все понеслось вскачь.

Мои девочки срочно вылетели в Москву – им еще предстояло выиграть свои должности по конкурсу, а также – получить квартиры.

А мне – оставаясь с детьми, собрать вещи из двух квартир и отправить контейнеры в Москву.

Затем сдать ЖЭУ наши квартиры (как только мне позвонят девчонки из Москвы) и выезжать поездом лишь с носильными вещами, навсегда оставляя родной Алтайский край.

К 1992 году мы уже несколько лет, как жили в Москве. У нас с Варей была квартира в доме на Ленинском проспекте неподалеку от универмага «Московский», а у Юли чуть выше по проспекту, у магазина «Ванда». Она добиралась до нас либо троллейбусом в течение 10 минут, а когда хотела «подышать воздухом» – то шла пешком минут 25—30.

У девочек все получилось – Юля заведовала кафедрой филологии в педагогическим, а Варя – была профессором кафедры психиатрии (конкурс на заведование кафедрой она провалила, но не переживала по этому поводу) и параллельно вела отделение тяжелых больных в одной из первых частных психиатрических клиник Москвы.

Юлин папа к 1992 году приватизировал (и ваучеризировал) несколько крупных предприятий Москвы и Московской области, и сумел дать мне нужный толчок для «врастания» в адвокатскую среду Москвы. Для этого он сразу по переезду сначала взял меня своим личным адвокатом, потом рекомендовал меня одному-другому крупным предпринимателям, оказавшихся в сложных ситуациях, а после того как я успешно выиграл все дела, я быстро пошел вверх.

Наш годовой доход к 1992 году превышал 200 тысяч долларов, мы работали много и поэтому теперь у нас дома были няня и гувернантка – Юлька не справлялась с нашими детьми, да она и не вылезала из-за границы – Шукшин оказался к этому времени очень интересен не только ученым кругам России, но и всего мира, и профессор Чудновская путешествовала с одной международной конференции на другую.

Так что, хоть СССР и рухнул, мы все к этому времени были «в полном порядке».

Глава 6-я. …И наши дети…

1992—2002 гг.

Не нужно думать, что все это давалось легко. На самом деле были у нас трудности и с получением квартир, и с оформлением прописки. Как раз сразу после переезда мы попали в период, когда в Москве были введены личные карточки москвичей (чтобы оградить вывоз продуктов питания и других товаров широкого потребления из Москвы), и эта система учета коренных москвичей, имеющих постоянную прописку, вызвала более пристальное внимание ко всем переселяющимся в тот момент в Москву гражданам.

Однако я заранее запасся и облепиховым маслом, и настойками мумие и пантокрина, а кроме того, Варя узнала через Юлю и ее отца точный диагноз заболевания мамы Василия Сидоровича Лакшина – заведующего управлением по жилью Москвы, и по своим медицинским каналам достала два редких швейцарских препарата, которые должны были значительно облегчить страдания пожилого человека.

Все это мы и вручили Василию Сидоровичу при встрече. А дальнейшим занимался уже папа Юли.

Не знаю, очень быстро это – получить в Москве квартиру через два месяца после приезда, или нет, но сначала Юля, а через пару недель и мы, вселились в квартиры, и принялись обживать их.

Маша поступила в МГУ на факультет прикладной математики, Миша пошел в 1-й класс, а я – я начал работать у Юлькиного отца. Ну, а в дальнейшем я специализировался на защите юридических интересов представителей слоя имущих, в чем и достиг успеха.

Но я собирался посвятить эту главу наших детями.

С началом следующего тысячелетия мы однажды сели с Варей, достали альбомы с фотографиями и стали вспоминать. Как росли наши Маша и Миша.

Теперь они – Мария Анатольевна Ольгердт и Михаил Анатольевич Монасюк.

Маша уже давно вышла замуж за Рамуальдиса Ольгердта – своего сокурсника, и теперь они вместе что-то там строят очень сложное и важное аж в Австралии. Работают системными программистами в крупной проектной компании, и по несколько лет даже не приезжают в отпуск. Недавно они получили австралийское гражданство.

Конечно, звонят по телефону постоянно. А недавно наша дочь порадовала нас известием, что они наконец-то решили обрадовать нас внуком (или внучкой!).

Миша – очень увлеченный молодой человек. На него Юлька подействовала сильнее, и он вырос романтиком. И это сказалось на выборе им профессии – он учится в Оксфорде, в Англии, изучает археологию, и тоже не балует нас посещениями, потому что каждые каникулы проводит в экспедициях в Бразилии. Наш мальчик забрал себе в голову странную идею – он считает, что именно он сможет отыскать в южноамериканской сельве следы полковника Фосетта – личности легендарной, пропавшего более пятидесяти лет назад вместе со старшим сыном где-то на территории то ли Бразилии, то ли где-то по соседству. Наш Мишка верит в существование «белых индейцев» – именно их и пытался разыскать Фосетт.

Думаю, мы не сможем видеться и с этим нашим ребенком – ему уже намекнули, что в университете Рио-де-Жанейро на кафедре археологии его будут рады видеть постоянно сразу после окончания Мишей Оксфордского университета.

Мы рассматривали фотографии, и вспоминали, как воспитывали своих ребят, какими и как они росли.

У нас – хорошие дети. Внимательные, умные, честные, и здесь главное – наше отношение к ним.

Я уже упоминал, как проявлялось уважение Вари по отношению ко мне, например, при пользовании телефоном. Если я заходил в комнату в момент, когда моя жена говорила по телефону, она тут же прерывала разговор и интересовалась, не нужно ли чего мне.

В привитии подобного же уважения к родителям воспитывали мы и детей.

Припоминаю такой вот разговор Вари и нашего сына, Миши.

Миша пытается взять с моего стола лист бумаги и карандаш, Варя его останавливает.

– Мишенька, – тихим ровным голосом говорит она, – это нельзя брать, это папины вещи.

Мы всегда между собой, и с детьми, говорили только тихим спокойным голосом.

– А почему это нельзя брать? – допытывается наш ребенок (ему было тогда года четыре). – Я потом положу карандаш назад.

– Нельзя потому, что это не твоя, а папина вещь. А вот это – моя вещь (показывает калькулятор). И ее тоже нельзя брать. А вот – твоя машина, твои кубики, твои оловянные солдатики – их ты можешь брать, играть, но после того, как закончишь ими пользоваться – обязательно все собери и положи на место.

– Но мне нужен карандаш!

– Значит, найди свой или спроси разрешения у папы. И только если он разрешит, ты можешь взять его вещь. А если захочешь взять мою, спроси разрешения – у кого?

– У тебя, мама!

– Ну, вот видишь! Ты все теперь понял…

Однако ребенок, как выясняется, не понял. И продолжает «дуть в свою дуду»:

– А если я возьму папину вещь?

– Значит, ты не уважаешь папу. Ты не любишь папу… А ты должен любить и уважать папу и маму. А когда ты вырастешь и у тебя будут дочка и сынок, то тогда они будут уважать тебя, и никогда не тронут твои вещи.

– А вы с папой меня уважаете?

Варя смеется.

– Мы тебя любим и уважаем. Вот скажи, папа хоть раз играл твоей машинкой?

– Не-ет…

– А может быть, он раскрашивает твои книжки-раскраски?

– Нет!

– Ну, вот видишь? Он уважает тебя!

Но и на этом разговор не кончается. Наш ребенок продолжает «изучать вопрос»!

– Мама, а почему нужно уважать папу?

– Потому, что он лучший в мире папа! И поэтому его нельзя расстраивать. Вот ты возьмешь без спроса его карандаш, а ему он понадобится. Папа захочет взять карандаш, и не найдет его на месте. И расстроится. Разве это хорошо, Мишенька?

– Плохо… Мама, а кого ты больше любишь – меня или папу?

Варя задумывается лишь на секунду:

– Мишенька, скажи, ты мой родненький, миленький? Ты мой любимый?

– Да-а!

– А папа?

– И папа-а!

– Значит, я люблю вас одинаково. И одинаково о вас забочусь. Но пока ты маленький – больше внимания я уделяю тебе, а не папе. Ведь папа – большой, а ты еще маленький!

Подобные проблемы об отношениях родителей и детей волновали и Машу. Случай, о котором мне вдруг вспомнилось сейчас, произошел задолго до нынешних времен.

Это было обычное воскресенье 1975 или 1976 года. Маше тогда было чуть больше четырех лет. А Миша у нас еще не родился.

Итак, я встаю рано, делаю зарядку в гостиной, Машенька спит в своей комнате, Варька, как обычно по воскресеньям, тоже дрыхнет без задних ног.

Я готовлю жене завтрак в постель, и поставив на плиту греть воду для машкиной каши, несу поднос в спальню.

Я целую жену в ушко, глажу ее по голове, наконец, лезу рукой под одеяло. Желание ласкать Рукавишникову никогда не пропадает у меня.

Визг, одномоментный поцелуй, начало завтрака.

Пока завтрак уничтожается, я варю на кухне кашу для Машки. Потом возвращаюсь за подносом. И вижу жену со страдальческим видом, и слышу от нее следующее:

– Толинька, я, кажется, умираю…

– Почему и от чего?

– Думаю, это от недостатка внимания ко мне любимого человека…

– Варь, мне Машку выгуливать! Я ее вчера обещал утром сводить в кинотеатр «Пионер» на сборник мультфильмов. Там сегодня показывают все выпуски «Ну, погоди»!

– Но я ведь умираю…

– А давай так! Я тебе еще чашечку кофе в постель по быстрому, а потом мы с Машкой…

– Толик, а нельзя ли со мной по быстрому…

– Нет! – отрезаю я. – Ты – величайшая ценность моей жизни, с тобой нельзя по быстрому, э т о с тобой можно делать только долго, основательно и очень ласково…

– Права Юлька, когда говорит, какой же ты гад… – печально изрекает моя жена.

– Значит, так! Ты – покормлена, почитай книжку, поваляйся и потерпи. Мы с Машкой сходим в кино, потом я ее свожу в кафе-мороженое и покормлю мороженным и пирожным и сразу заведу ее к тете Ире.

А ты тем временем готовишь обед, а как только я приду – мы по быстрому обедаем, и заваливаемся в койку! На весь день!

– Это так долго и так – мучительно, ждать… Что мне за это будет?

– Я искупаю тебя в ванной!

– Всего один раз?

Я смеюсь:

– Ну, сколько потребуется – столько раз и искупаю!

– Тогда согласно! А за Машкой к тете Ире потом сходим вместе, и погуляем втроем. Ладно?

– Конечно! – Я быстро целую ее и успеваю уклониться от ее рук.

А потом, сразу после киносеанса, мы сидим с Машей в кафе и едим пирожные, мороженое, и разговариваем.

– Папуля, а почему в воскресенье меня в кино, в кафе водишь ты, а не мама?

– Ну, ведь всю неделю, Машунь, кто с тобой возится по вечерам?

– Ты и мама! И тете Юля!

– Ну, а больше и чаще всего – кто? Кто кормит тебя, укладывает спать?

– Мама!

– Ну, вот видишь! Поэтому по воскресеньям мы с тобой даем маме отдохнуть! Она ведь устает за неделю!

– А ты? Ты, папуля, не устаешь?

– А я отдыхаю всю неделю. И потом, Машунь, ты ведь даешь мне отдыхать тем, что не берешь без спроса мои вещи, поддерживаешь дома порядок… Я прихожу с работы – у нас все хорошо, чистенько, тихо, и я отдыхаю…

Через несколько минут:

– Папа, а мне нужно называть тетю Юлю мамой?

– Почему? – удивляюсь я.

– Она же называет меня доченькой!

Я задумываюсь. Потом говорю:

– Наверное, нет. Ведь у каждого только одна мама, так ведь?

– Так!

– Вот и у тебя есть наша мама. А тетя Юля называет тебя доченькой, потому что очень любит тебя, а своей доченьки у нее нет.

– А почему?

– Ну, это ты уже у тети Юли сама спроси! – отвечаю я. Разговор заворачивает в нежелательном направлении!

– Папа! А ты любишь сильно и меня, и маму?

– Конечно! Но ты ведь маленькая, и мы тебя любим сильнее всего на свете!

– А ты любишь тетю Юлю?

– Тебя и маму я люблю сильнее!

И тем самым обрезаю разговор. А то он почему-то уходит все больше в сторону Юльки.

А вообще мы воспитывали сначала Машу, потом вместе с ней и Мишу в атмосфере абсолютной чистоты и полной тишины в квартире.

У нас всегда была идеальная чистота, разглажены все покрывала на мебели, не было ни единого лишнего предмета ни в комнатах, ни на балконе, ни на антресолях, ни на столах.

Все нужное лежало каждое на своем месте. Все ненужное безжалостно выбрасывалось. В комнате детей было то же самое. Игрушки ребят – на полках, в ящиках, и никогда нигде ничего не валяется.

Я ведь из прошлой жизни хорошо помнил эти новомодные теории воспитания детей как свободных развивающихся личностях, с детства обладающих правами. Слава богу, теории эти появились лишь в последнем десятилетии 20 века, и мы с Варей их дружно отвергали.

У детей, пока они находятся на воспитании и иждивении родителей, есть лишь одно единое право и обязанность – слушаться родителей и уважать их.

У родителей есть лишь одно право и обязанность – вырастить своих детей здоровыми, умными и уважающими своих родителей. И, поскольку они в отличие от детей – взрослые, у них есть другая основная обязанность – воспитывать детей! Заботиться о них! Защищать их от невзгод!

В с е!!!

Добиваться от ребятишек именно такого отношения к родителям, к себе, друг к другу непросто, но у нас это получилось.

Мы с детства с момента, как они научились говорить, приучали их к порядку. Сначала приходилось даже наказывать. Для этого не обязательно бить, есть и другие методы, но если и шлепать – то не столь больно, сколько обидно.

Но нам не приходилось наказывать слишком часто и много – у нас были хорошие дети.

И поэтому, как я уже говорил, в квартире у нас всегда было чисто и тихо.

Я понимаю, наши отношения с детьми не были обычными. Но у нас с Рукавишниковой ведь и отношения между нами не назовешь «как у всех».

Помните, что сказала Варя, когда меня исключили из партии? И когда я сказал, что беспокоюсь, не отразится ли это на детях?

Она сказала, что наши дети будут городиться своим отцом, а если нет – значит, мы плохо их воспитали.

– И вот что, милый! – сказал Варя. – Я хочу именно сейчас второго ребенка! Пусть они все не думают, что сломали нас! Иди ко мне!

Вот этот дух семейного братства, семейной любви, глубокого взаимного уважения мы и старались привить детям.

И многое нам удавалось.

Наши ребятишки были очень организованными, в доме была нужная атмосфера, они никогда не ссорились. Если играли на компьютере – то по очереди, и выключали его по первому требованию. Они много читали – ну, это уже заслуга Юльки. Маша, кроме того, посещала студию бального танца, Саша – детскую спортивную школу. И еще та же Юлька сумела провести ребят через какие-то сверхэффективные курсы изучения английского языка, которые были у нее в пединституте при кафедре иностранных языков.

Что это была за методика обучения, я не знаю, но, как бы то ни было, английский язык ребята теперь знали.

Они были послушными. Главное, о чем мы с Варей всегда помнили, это о необходимости обосновывать любое наше требование. И говорить только спокойно, стараясь никогда не повышать на ребят голоса.

Например, Варя говорит:

– Маша, пожалуйста, убери свой альбом и карандаши со стола на место!

– Мам, я сейчас покушаю, потом погуляю и снова буду рисовать!

– Машенька, а если, пока ты не будешь рисовать, стол потребуется мне или папе? И твой альбом и карандаши будут нам мешать? Убери, пожалуйста, все на место, а когда снова захочешь рисовать – достанешь еще раз! Это ведь не трудно, правда?

И вот так во всем. Потому что ребенок должен осознавать обоснованность любого требования родителей. И не слышать от них ни единого грубого, либо просто высказанного раздраженным тоном слова.

Конечно, в наш выверенный единый воспитательный процесс вносила диссонанс Юлька.