Текст книги "И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной"

Глава 4-я. К сожаленью – день рожденья…

февраль 1966 г.

Февраль я встречал уже буднично.

Вот обычный мой день. Завтракал я что-то плотное. Любил консервы «Бычки в томате» – дешевые, которых в будущем уже не будет. С отварной картошечкой – оченно даже ничего…

Или – горбуша. Эта рыба привозилась с Дальнего Востока, засоленная в бочках. Стоила она – копейки, но с той же картошечкой – и очень вкусно, и сытно.

Запивал чаем. Чай тогда в магазинах продавался черный грузинский, плиточный – настоянный в заварном чайнике на плите, он был душистым, терпким, красноватого цвета.

Я любил его пить большим бокалом с сахаром. Варенье я как-то не очень, но мне помогал его «уничтожать» Валерка Миута.

К этом времени дыра в потолке была пробита, крюк – пропущен через потолок и закручен гайками, и это была заслуга Миута. Он вообще парень мастеровой, и в этом деле мой номер в сравнении с ним – шестнадцатый.

А вот нитки по-над потолком растянул я сам. На них я подвешивал привязанные к канцелярским скрепкам нитки же, с пластилиновыми шариками на конце.

Свисали они во время тренировки в хаотичном порядке, и заканчивались на разной высоте.

Опишу весь ход моей тренировки подробно, чтобы в дальнейшем уже не возращаться к этому.

Начиналась тренировка со спецзарядки. Я разминал все группы мышц упражнениями вроде поворота туловища, прогибов, приседаний. Затем выполнялись специальные упражнения: растяжки, отжимы на руках и хождение «гусиным шагом».

Растяжки – это упражнения на тренировки суставов и сухожилий ног. Выпрямленную ногу я поднимал и клал внутренней стороной стопы на холодильник, затем прогибался назад и нагибался вперед вниз до пола сначала медленно, потом все быстрее. И так поочередно – левая нога наверху, правая… И снова, и снова.

Это упражнение позволяло затем наносить удары стопой ноги прямо в лицо противнику. Цели тренировки ног служил и «гусиный шаг» – хождение в положении «полного приседа».

Ну, а отжимание на полу на руках имело отличие в одном – отжиматься следовало на плотно сжатых кулаках.

Вот после таких упражнений, которые выполняются минут пятнадцать, я работал сначала с боксерской грушей (отработка частоты и точности удара), а потом с боксерским мешком (тренировка силы удара).

Что касается свисающих с потолка на разной высоте в беспорядке шариков – то это приспособление я использовал в конце тренировки, выполняя к а т а – условные бои с несколькими противниками.

Делается это так.

Сосредоточившись, я начинал бой, состоящий из условного отражения наносимых мне ударов и сразу же – серии ударов на поражение. Важно было при этом каждый раз попадать рукой или ногой по какому-либо шарику.

Единственное, что мне было бы трудно тренировать и я поэтому это сторону каратэ не использовал – это нанесение ударов в прыжке. Высота потолка не позволяла мне этого. Для тренировок таких ударов нужен был спортивный зал.

Излишне говорить, что свои тренировки я держал в тайне (это было особенно трудно осуществить в отношении Валерки). Для всех я просто осваивал боксерские удары. Как одного из видов общефизического развития.

Завершалась тренировка обкупыванием в жестяной ванне, воду для чего я заранее грел на плите.

Но это все – по приходу из школы с занятий. Я теперь был внимателен на уроках, аккуратно выполнял все домашние задания. Впрочем, уже начиная с конца марта, мы изучали в основном экзаменационные билеты.

Я особое внимание постоянно уделял истории и немецкому языку. И по одному, и по другому предмету четверки у меня чередовались с пятерками, но если историю мне Орангутанга по-прежнему занижала, то немецкий язык просто плохо мне давался. И не смотря на усердие, мне было трудно. Но я был уверен, что после того, как станет известно, что я начал борьбу за медаль, ко мне отношение со стороны учительницы немецкого языка изменится – станет полегче. Ведь каждый медалист-выпускник – это как бы медаль и школе тоже – награда за то, что школа воспитала такого ученика.

Так что педколлектив будет заинтересован помогать мне, а не вставлять мне палки в колеса. И думаю, нашей «немке» Эльзе Ивановне мягко укажут, что надо бы помочь… и так далее.

Мне следовало также укрепить позиции по литературе и русскому языку. Здесь у меня тоже чередовались четверки и пятерки. И я сделал вот что.

В конце января я подошел к нашей учительнице «по русскому» Клавдии Павловне и попросил прочитать и дать свой отзыв о рассказе, написанном мной.

– Это мой первый опыт, – сказал я. – Вот не знаю, куда поступать учиться после школы: то ли на юридический факультет, то ли на журналистику.

Это был безошибочный ход. Если учесть, что рассказ написан 60-летним учителем и герой его – тоже учитель. Он отдает себя всего своим ученикам, но его никто не понимает – у него проблемы с ребятами и родителями, а также дома в семье. Но он по-прежнему весь в работе с детьми.

Чтобы рассказ походил на написанный одиннадцатиклассником, я после его написания специально внес с десяток оборотов, свойственных школьнику и примитизировал текст.

Конечно, рассказ понравился. И последовал вопрос: «А нет ли еще чего-нибудь?»

Я ответил, что нет, но я собираюсь писать, да вот времени все нет – готовлюсь к экзаменам. И случилось то, что и должно было случиться – Клавдия Павловна предложила мне вместо домашних сочинений по литературе писать какой-либо рассказы. Я сказал, что предпочел бы фантастику, и Клавдия Павловна согласилась. Но выдвинула условия – понравившейся ей рассказ я обязался после проверки его учительницей и оценивания на «отлично» переписывать из своей тетради в ее специальный альбом.

Я согласился. Написать рассказ мне ничего не стоило, но теперь я гарантировал себе оценку за полугодие – «пять», так как обеспечил себе минимум пять-шесть лишних пятерок…

А вот история и Орангутанга… За первое полугодие она поставила мне четверку по истории. И если не получится пятерка за второе полугодие – не видать мне медали! По математике у меня обязательно будет четверка… А для получения «серебра» нельзя было иметь больше одной четверки в аттестате…

И как я историю не учил, Орангутанга упорно чередовали против моей фамилии в журнале четверки с пятерками…

Одна надежда была на товарища Астраханцева. Против первого секретаря райкома партии не попрет ни одна учительница, даже собственная жена.

Вот только нужно было, чтобы этот секретарь захотел, чтобы у меня была пятерка…

Ну, а относительно математики скажу одно: я не забыл, как сдам этот предмет на экзаменах – по прошлой жизни помню…

В начале февраля регулярно начал собираться на репетиции и наш маленький оркестр. Я не спеша подобрал песни для репертуара, переписал все их с «Панасоника» на катушки магнитной ленты, и разделил их на три группы:

а) те, что можно исполнять лишь на улице (на Бродвее);

б) предназначенные для запланированного мною концерта для ветеранов войны, и

в) песни для выпускного вечера.

Был также резерв песен, которые можно было исполнять то там, то здесь, но в любом случае они годились для количества.

Две недели я учил тексты и запоминал манеру исполнения и под гитару осваивал мелодии. И затем однажды пригласил к себе свою четверку.

Конечно, когда мы начали регулярно репетировать, скрыть от того же Миута или Нельки с Надькой наши музыкальные занятия было невозможно, и иногда они поначалу тоже приходили к нам. Но скоро им наскучило – изучение песни, манеры и движений в подтанцовке – смотреть на все это не интересно. Вот конечный результат – ну, они-то знали, что, когда придет время, как говорится, «без них не начнут».

Работали так: я включал магнитофон, прокручивал песню, и мы обсуждали особенности исполнения, необходимой оранжировки, адаптации под наши инструменты. Девочки пробовали движения, потряхивали маракасами. А я – я через некоторое время уходил делать уроки – оставлял их одних. Мне предстояло примерно через час прийти и включиться непосредственно в процесс – тут уж мы соединяли исполнение песни с «музыкалкой». Ну, и подтанцовкой.

Обычно, когда я выходил из своей комнаты, где я сидел за письменным столом и делал уроки, все было готово: девчонки приплясывали от нетерпения, тихо звучали мелодия баяна и перебор гитарных струн.

Гитарой Бульдозер обзавелся действительно классной – звон обычных струн не было нужды усиливать через электросниматель – гитара играла и чисто, и громко.

Я просил задать мне тональность – звучал аккорд баяна и гитары, и мы начинали. Я пел раз, два, три – иногда до десятка раз. Пока наш художественный руководитель не оказывался удовлетворенным.

Ребята оказались и талантливыми, и трудолюбивыми. И поэтому работа ладилась.

За одну репетицию мы изучали одну новую песню, повторяли несколько изученных на предыдущих встречах, если что-то забывали – тут же откладывали в сторону все новое и занимались старым.

Иногда нам все удавалось легко и быстро. И тогда мы садились рядком все вместе на диван, я откладывал гитару, девочки – маракасы, и мы пели хором наиболее нравившиеся всем нам песни. Тихо, вполголоса, что называется – душевно. Под баян и гитару.

У Жени Моцарта оказался приличный баритон, поэтому при необходимости он пел со мной вторым голосом, а также изображал эффект «эха» – в некоторых песнях Михайлова используется этот прием, и мы его позаимствовали.

Очень талантливыми оказались девочки. И мы все вместе собрали деньги, чтобы они могли купить ситец и пошить себе одинаковые платья. И купили себе одинаковые капроновые банты красного и белого цветов.

Всех их, конечно, не могло не интересовать, откуда у меня эти песни? Где я взял записи?

Я удовлетворил общее любопытство, сказав, что это кустарная запись конкурса молодых исполнителей, которую мне прислали родственники из Москвы. А точнее – я и сам не знаю…

Я планировал за февраль-март освоить весь нужный репертуар, и затем до наступления тепла только повторять изученные песни. Чтобы не забылись.

Я предпринял кое-что и для семьи.

Чтобы разгрузить немного маму, которая работала в двух местах, я теперь иногда готовил обеды и ужины. Мяса у нас было много – отец, выезжая в командировки в район, привозил и баранину, и говядину, и свинину.

И я готовил то плов из баранины, то ростбиф из телятины, а то и запеченную в духовке свинину.

Первые блюда готовить я не любил, и это была уже постоянная обязанность мамы.

Делал я это в те дни, когда мы не собирались на репетиции. Но и тут один я оставался редко – девчонки прибегали, как только выполняли домашние задания, и лезли с предложением «помочь».

Ну, помогали, конечно. Но приходилось за это их кормить и поить чаем с вареньем – впрочем, делал я это с удовольствием.

Забегали Миут, иногда – Нелька или Надя. Лишь одна Рукавишникова как пришла еще один раз в начале февраля – так больше и не заходила. Обиделась!

Дело было так.

Я пришел домой после занятий, успел потренироваться, затем – обкупнуться и сидел обедал, когда кто-то открыл дверь сенок (я ее не закрывал зимой – была охота на каждый стук в дверь надевать фуфайку и выходить на мороз!), и затем раздался стук в коридорную дверь.

Я встал, открыл дверь и увидел знакомое до боли лицо, светлые одежды и капроновые ноги. Вот ведь неугомонная – всю зиму в капроне!

– Здорово, Рукавишникова! – сказал я. – Давай заходи, ты как раз к чаю!

Варвара зашла, сняла пальто и я провел ее на кухню. Усадил за стол и быстро убрал свою обеденную посуду. Затем сервировал стол к чаю, поставил розетки с вареньем и чашки. Налил чай, и мы стали пить. Аккуратно прихлебывая и орудуя маленькими ложечками для варенья.

Когда мы закончили чаепитие, Варвара изъявила желание помыть посуду. И вот когда она собирала чашки, и наклонилась надо мной, я руками поймал ее сзади и притянул к себе, прижав ее грудь к своей голове.

– Ага, попалась! – сказал я. – Давай, целуй меня, Рукавишникова, шесть часов уже не только исполнилось, но и офигенно умножилось!

Она вырвалась, выскочила в коридор и стала быстро одеваться. Потом, не глядя на меня и не говоря ни слова, хлопнула одной дверью, другой – и ушла.

И потом три недели не давала о себе знать, а при встрече со мной в школе надменно задирала нос и молча проходила мимо.

Ну, и ладно!

Из общественно-политических событий районного масштаба можно отметить районную комсомольскую конференцию учреждений образования. Делегация от нашей школы была небольшой, человек восемь, но мы с Миутом в нее попали: я – как интеллектуал, а Миута – как один из лучших школьных спортсменов.

Говорили о многом, упор делали на новые формы воспитания и обучения. Нас с Миутом заинтересовал, в частности, опыт одной из школы по внедрению систему школьного самоуправления.

При этом функции администрации школы значительно сужались, а школьный комитет распоряжался организацией учебного и воспитательного процесса чуть ли не единогласно.

– Слушай, – шепнул мне мой неугомонный друг. – На тебя глаз положила Томка Грунская из КСК.

КСК – Кучукский сульфатный комбинат. Он находился в семи километрах от Боговещенки и был крупным поселком городского типа. Комбинат подчинялся непосредственно Москве, и поэтому и внешне (кирпичные жилые пятиэтажки) и снабжением был на райцентр непохож.

Здесь была своя средняя школа – крупная, современная.

Я посмотрел в сторону, куда показывал Валерка – на меня, почти не скрываясь, смотрели дерзкие (я бы даже сказал – наглые!) черные глаза. Они принадлежали жгучей брюнетке, судя по сидящей фигуре – девушке высокой и, что называется, крепенькой.

– Кто она? – спросил я. Мои мысли все последнее время занимала лишь одна женщина, и это не была какая-то там Грунская.

– Одиннадцатиклассница из КСК. Она там молодежный вожак. Секретарь школьного комитета комсомола, между прочим – перворазрядница по гимнастике.

– Юношеский первый? – уточнил я.

– Ты чо! Взрослый первый разряд!

– Здорово… – не проявил интереса я. – Правда, здорово!

– Подойдем? – предложил Валерка во время перерыва, когда молодежь гуляла по танцзалу. Играл ансамбль РДК, Берик как всегда, подмигивал нам с эстрады. А Грунская в этот момент оказалась рядом.

– Да ну… – протянул я. – Ну чо ты, Валер, меня в новую авантюру втягиваешь? В КСК этот ездить… Нет, на фиг!

– Ну как хочешь… – Миут откровенно рассматривал Тамару, глаза его масляно блестели, и он по-моему, мысленно спортсменку раздевал. Вот ведь паразит, она же не на него, а на меня посматривает?

После перерыва вместо концерта нам показали спектакль. Что-то о проблемах школьной жизни. И тут случился конфуз.

– Но кто сможет разобраться во всем этом? – раздавалось со сцены. – Кто сможет помочь нам?

И вот в наступившей на несколько секунд тишине в зале кто-то громко прошептал:

– Пе-лютя!

Это было прозвище одиннадцатикласника из паралленльного класса по фамилии Пелютин.

«Пе-лю-тя!!!» разнеслось по залу, и вдруг зал разразился гомерическим хохотом. Выходит, этим, на сцене, мог помочь только лишь наш Пелютя…

Ну, и до конца спектакля то там, то здесь в зале раздавались приглушенные взрывы хохота.

Но главное, о чем я постоянно думал всю первую половину февраля – это как мне познакомиться с Жанной Игоревной. Я знал, как можно понравиться симпатичной мне врачице-преподавательнице, но не знал, как познакомиться с ней. Наши жизненные орбиты не то, что не касались друг друга – они проходили совершенно в разных плоскостях. Трудность была также в том, что я никого не мог привлечь себе на помощь – возможные в дальнейшем свидания должны были осуществляться при режиме строжайшей секретности.

Выход подсказала мне мама.

Она как-то пожаловалась, что зарплата выдается одновременно всем педагогам райцентра – и учителям, и всем другим, и ей приходится бежать, чтобы успеть получить деньги, с одного конца поселка – на другой. Ну, то есть из нашей школы – в ПТУ.

– А что, и медучилище получает вместе с вами? – небрежно спросил я.

– Я же говорю – все педагоги!

«Ага! – сказал я себе. – Вот как мы поступим…»

16 февраля, в день выдачи аванса, я прямо из школы вышел на тропу слежения. Я зашел в универмаг, который находился рядом со зданием училища, и через стекла огромных окон некоторое время наблюдал за всеми выходящими из него.

Я ждал, когда Жанна Игоревна выйдет с деньгами и зайдет в дежурный продмаг за покупками.

Темнело все еще рано, и часов в шесть я вышел из универмага и вынужден был стоять на морозе; иначе я мог пропустить свой объект!

Жанна Игоревна вышла из училища около восьми часов и, как я и думал, зашла в продмаг.

Я оставался снаружи. И дождался того, чего ждал.

Она вышла с сумками, полными продуктов, и тут мне повезло. Спускаясь по скользким ступеням, она поскользнулась, но я был рядом и подхватил ее за локоть, не давая упасть.

– Что же вы! – сказал я, помогая ей спуститься по ступеням. От нее приятно пахло какими-то незнакомыми духами. – Ну-ка, давайте-ка сюда сумки!

Я забрал из рук оторопевшей от такой настойчивой галантности женщины обе сумки и сказал:

– Пойдемте, таким женщинам не пристало самим носить тяжести! С ними рядом должен быть паж!

Она сказала, искоса глядя на меня:

– Это вы в смысле моего возраста? Мол, самой не донести?

– Это я в смысле своего возраста! Мол, не тяну ни на что более, как быть вашим пажом!

Она улыбнулась. Мы уже шли, свернув с площади, по улице Ленина. Фонари еще не горели, и мы не видели лиц друг друга.

– Ну, коли так, давайте знакомиться. Меня зовут…

– Жанна Игоревна! – закончил за нее я. – Кто же не знает такую симпатичную и молодую женщину! А я – Анатолий!

– Ну, тогда и вы называйте меня просто Жанной, – судя по голосу, она улыбалась. – А то я буду думать, что вы и вправду считаете меня старушкой.

– Только наедине, Жанна! Я все-таки пока еще школьник, и не могу компрометировать преподавателя. Хотя восемнадцать мне уже исполнилось, точнее – исполнится ровно через пять дней.

– Так вы родились 21 февраля?

– Да.

– Неудачный день рождения, верно? Как бы сводит «на нет» мужской день – 23 февраля…

Мы шли не торопясь, потому что только что вспыхнули фонари, белый-пребелый снег искрился под ногами и так приятно похрустывал под нашими подошвами. И мне казалось, что я давным-давно знаком с этой женщиной…

Так мы и подошли к ее дому. Он оказался не очень далеко – на пересечении Чапаевского переулка и улицы Ленина.

– Давайте сумки, – сказал Жанна, открывая калитку. – Спасибо за помощь.

– Не за что! – Я передал ей одну сумку, потом взял в свою ее свободную руку и, сняв варежку, легким поцелуем прикоснулся к тыльной стороне маленькой ладошки. – Думаю, еще увидимся!

И, отдав вторую сумку, я пошел домой. Не оглядываясь.

Во мне все ликовало! Свой следующий шаг я уже давно знал.

Слежка и стояние на морозе не прошли для меня даром – я простыл, и три дня пил таблетки от кашля «кодеин». Никто в то время не знал, что это – опиат, легчайшая фракция опия. Сначала из опия-сырца получают кодеин, потом морфин, и затем – героин.

Я-то это знал – в моей прошлой жизни кодеина в продаже давным-давно не было. А это было просто волшебное средство – уже на третий день я почти не кашлял и смог пойти в школу.

Нужно было решать вопрос о дне рождения.

Договорились так – день рождения я отпраздную в два этапа.

Первый – 21 февраля, дома, с близкими друзьями. Сюда я отнес (и пригласил) Миута, Чернявского, Боброва, Нельку, Надьку, и свою эстрадно-инструментальную группу: Женьку, Борьку и девчонок.

Родители обещали приготовить все и уйти, так что мы могли веселиться как хотели.

А в ближайший выходной у Миута была свободной квартира – его родители уезжали на сутки в Патриотово (если помните, там у Миутов жили родственники, и мы с Валеркой именно у них останавливались, когда дебютировали в тамошнем ДК в бабочках на танцах).

Валерка пригласил желающих из нашего 11 «В» устроить складчину и отпраздновать мой день рождения. Теперь уже – классом.

Так и порешили! И никто не был обижен! Ну, не мог я разместить человек тридцать у себя за столом!

Итак, мой день рождения наступил.

И 21 февраля вечером, я откупорил бочонок с настоящим азербайджанским красным виноградным вином, сделанным моим дедом и привезенным специально для празднования моего восемнадцатилетия еще осенью. Когда деды переехали жить к нам.

Стол был накрыт, горели 18 свечей – гигантский шандал сделал Валерка.

Мне преподнесли коллективный подарок – сверхплоские часы «Слава».

А Миута отвел меня в коридор и сказал, доставая из внутреннего кармана своей «Москвички» длинный сверток.

– Тебе Любаня из медучилища велела передать!

Я развернул бумагу, Внутри был футляр и открытка в виде удлиненной полосы. На ней были рисунок – цветы, и надпись:

С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ! ЛЮБВИ, СЧАСТЬЯ, УСПЕШНОГО ОКОНЧАНИЯ ШКОЛЫ!

21 февраля 1966 г ЖАННА

А в футляре оказалась авторучка с золотым пером.

– Это от кого? – спросил любопытный Миут.

– Потом! – я махнул рукой. – Давай-ка к столу!

Так что мы пили виноградное вино, кушали приготовленное мною и девчонками печеное мясо (кстати, наша несовершеннолетняя «четверка» пила лимонад), и танцевали.

А потом наш оркестрик и я спели несколько песен. Причем девочки вместе с нами танцевали, работали маракасами, и было так здорово! Нам хлопали, как бешенные. А Миута даже засвистел, сунув пальцы в рот.

Часов в девять к нам домой зашли мои родители – проверить, как обстоят у нас дела – нет ли каких-нибудь безобразий?

– Нет! – заверил их Миут.

– А что же вы держите на улице гостей? – спросил меня папа. Он налил себе стакан вина и с удовольствием потягивал его. – Подходим к дому – у калитки стоит девочка, замерзла вся. Увидела нас – и пошла направо, в сторону вокзала…

Мы все переглянулись. Но самыми сообразительными и быстрыми оказалась наша четверка.

– Мы щас! – пробасил Саня Гемаюн и кивнул остальным: – Пошли!

Их не было минут пять. И когда в сенках раздался шум, голоса, мы все замолчали. Кто это мог быть, думали все. Кроме меня.

Дверь открылась и наша четверка буквально затащила упирающуюся всю заснеженную фигуру.

Ну конечно, Рукавишникова, блин!

Я медленно встал.

– Ребята, танцуйте, я сам! Мама, папа, садитесь за стол!

Я вышел и закрыл за собой дверь, отделяющую гостиную от коридора.

– Спасибо, ребята, – сказал я.

– Она не хотела идти, ну, мы притащили ее! Толь, она совсем замерзла, блин!

Я взял за ледяные руки Варвару. Ресницы ее были в инее, который быстро таял в тепле. И я молча принялся ее раздевать.

А потом затащил даже не упирающуюся Рукавишникову и посадил на кровать. Снял с уже не красных, а почти багрового цвета ног (в капроне ведь опять, а на ногах – даже не бурки, а меховые боты) и взялся за ногу, чтобы растереть ее, но она тут же проявила характер – схватила мои руки.

– Ты что ли дура, Рукавишникова? – спросил ее я, но она лишь молча пыталась оторвать мои руки от свой ноги.

– Девчонки! – крикнул я.

Галка и Валюха тут же выросли на пороге.

– Закройтесь, и растирайте ей ноги, пока она не заорет от боли! А будет сопротивляться – разрешаю скрутить и тереть насильно! Прямо вот отсюда начинайте! – я ткнул себя пальцем в низ живота в то место, откуда, по-моему, ноги растут.

Одна из них моментально вытолкнула меня за порог, щелкнула задвижка и тут же за дверью раздалось азартное сопенье и почти сразу за этим – мычание.

Это Рукавишникова, надо полагать, приходила в себя. А может быть, девчонки ее скручивали… Эти – могут!

Я вернулся в гостиную, предложил налить всем стаканы. Мама встала и поздравила меня, мы выпили, и тут меня за плечо тронула Галка.

– Пойдем, она уходить хочет!

Я налил вина в чистый стакан и сказал Галке:

– Сходи на кухню и принеси в мою комнату чашку крепкого и горячего чая! Я сейчас, ребята!

Ребята, улыбаясь, начали переглядываться. А мама спросила:

– Кто это, Толик?

– Потом, мам! – ответил я и вышел со стаканом вина в руке.

В дверях моей комнаты стояла Валюха, и упираясь в стороны проема руками, не выпускала Варвару.

– Все-все, девчонки, – я принял из рук Галки блюдце с чашкой чая, – идите. Теперь я сам!

И я закрыл за ними двери на защелку.

– Сядь, Рукавишникова, ты в доме у друзей! – И я насильно посадил ее за письменный стол на свой стул. – На вот, выпей!

– Не буду! – она замотала головой.

Я присел возле ее коленей на корточки, коснулся пальцами ноги – жарко! Девочки мои все всегда делали от душа – то есть качественно!

– Варь, – сказал я. – Ну ты показала уже характер, не дала опять мне до себя дотронуться, ну, и хватит! Выпей вина и пей чай – это тебе нужно! Ну, давай! За мое здоровье!

Она как-то неуверенно поднесла стакан ко рту.

– Пей! – я своей рукой помог ей постепенно до конца опрокинуть стакан и выпить содержимое до дна. – Это хорошее вино!

– Да-а! – сказал она.

– А теперь пей чай. Ты думаешь, я буду считать свой день рождения удачным, если ты в результате заболеешь? Ну почему ты не зашла сразу? Ведь на день рождения не приглашают!

– Ты меня и не пригласил… – Она пила чай и одновременно всхлипывала и дрожала всем телом. – С днем рождения…

– Но ведь ты мне как бы и не друг? – ответил я. – Вон, по школе бегаешь задрав нос, даже не поздороваешься…

– Да, не друг… – она опять всхлипнула.

И я не выдержал. Я взял в свои руки ее лицо, повернул к себе и…

– Ну что? – дверь распахнулась – видно, впопыхах я не задвинул щеколду как следует. – Оттаяла мерзлянка?

В дверях стояла моя мама.

Ей не потребовалось много времени, чтобы кое о чем догадаться.

– Ей нельзя сейчас на мороз! Пусть, если что, ночует здесь!

– Нет-нет, я домой! – Варвара попыталась встать.

– Ну, пойдем к ребятам, поешь, отогреешься до конца… – попытался я привести ситуацию к компромиссной.

– Нет, мне надо идти!.. – Рукавишникова настойчиво пыталась встать.

– Ладно, – сказал я. – Мам, вы уходите? Дай мне, пожалуйста, трешку. Я ее провожу.

Моя мама, не говоря ни слова, вытащила из сумочки три рубля и дала мне.

Я заглянул в гостиную – веселье было в разгаре! Играла радиола, четыре пары медленно двигались в середине комнаты. Галя и Валя сегодня выступали как взрослые девы, и были нарасхват!

Я сказал, что выйду минут на сорок, и пошел одеваться сам и одевать Рукавишникову.

– Ты хоть отогрелась, горе мое? – спросил я Варвару, помогая ей надеть пальто.

Она кивнула, не поднимая головы. Моя мама все еще стояла рядом и смотрела на нас.

У автовокзала, как обычно в это время, стояло несколько легковых автомашин. Мне не составило труда договориться, чтобы нас отвезли в Заготзерно и тут же – меня обратно.

За три рубля.

Мы сидели в полутьме салона на заднем сидении. Я смотрел в окно, и вдруг почувствовал, как маленькая горячая ладошка нащупала мою руку и сжала ее. И так и держала до конца, пока мы не доехали до ее дома. И все это время я боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть ее. И был так благодарен ей за это робкое проявление нежности ко мне!

Машина остановилась.

– Я сейчас! – сказал я, выходя и подавая руку Варваре.

Я так и держал ее за руку. Подвел к крыльцу. Потом повернул ее к себе и легонько коснулся губами ее теплых и нежных губ.

– Спасибо, что пришла! – шепнул я.

И побежал к машине.

Когда я вернулся, то увидел, что ничего как бы и не изменилось. Ребята также танцевали, но лишь две пары – девчонки шустро уносили посуду и сервировали стол к чаю.

Я сел в сторонке, на диван и вытянул далеко вперед ноги. Они гудели.

– Ну, как она? – спросила, подсаживаясь ко мне, Надя.

– Да ничего… – я прикрыл глаза. – Довез ее до дома, может быть, и обойдется – не простынет…

– Капризная она, – сказал Надюха. – И гордая слишком – это же надо, готова замерзнуть – а не зашла! Намаешься ты с ней, Толька!..

– Не боись, обломаем! – буркнул я.

Тут на столе появился торт с горящими свечками, все закричали – давай, туши! И я встал с дивана.

Я налил всем вина, и поднял свой стакан со словами:

– Этот тост – за вас, моих друзей! Спасибо, что пришли!

Я выпил стакан до донышка, поставил на стол и сказал:

– Тушу свечи! – набрал воздуха и принялся дуть.

– Ну давайте есть торт! – сказал я, задув свечи и садясь на место.

Миута ловко разрезал торт, и вскоре все забыли о происшествии с Рукавишниковой.

А через несколько дней мы с неменьшим энтузиазмом отметили мой день рождения еще раз, вместе с моими одноклассниками.

И суетился теперь – Миута, а я был на положении гостя. Хорошо, блин!

Ну, а 23 февраля – день, как известно, не красный – обычный, рабочий. Ну, а у нас – учебный. И, конечно, день, когда пацанов поздравляют девушки.

Скромно, но трогательно – хотя и по стандартной схеме. Утром мы, мальчишки, пришли в школы и зайдя в свой класс, каждый обнаружил в парте книжку с надписью.

Но не все. В смысле – книжку. Я обнаружил две книжки.

Одна была скромной, как у всех. А вот вторая…

Это был богато иллюстрированный том «Путешествия. Экваториальная Африка».

Я такие книги листал в библиотеке, а покупать – нет! Она стоила около 10 рублей.

Необычный подарок! И надпись была сделана не нашими девами.

ДОРОГОЙ ТОЛИК!

ПОЗДРАВЛЯЮ ТЕБЯ С ДНЕМ ЗАЩИТНИКА

ОТЕЧЕСТВА! СЧАСТЬЯ И ЛЮБВИ ТЕБЕ!

23.02.66 ВСЕГДА ТВОЯ…

И – размашистая подпись, из которой невозможно понять ни имени, ни фамилии дарительницы.

Я было открыл рот, чтобы начать открытое расследование – ведь книгу положил мне кто-то из наших, от кого бы ни был подарок. А потом подумал – не стоит.

Одно точно – почерк был не Жанны. А тогда – чей? Ну, прям тайны индийской гробницы, блин!