Текст книги "И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной"

Варвара вдруг повернула ко мне лицо и сказала:

– Толя! Я тебе совсем не нравлюсь? Ну, я хочу сказать…

Я взял в руки ее лицо и негромко ответил ей:

– Еще как – нравишься! Ты – ужасно сексапильная девчонка! Но…

– А что это такое – сексапильная?

И я опять засмеялся. На этот раз над собой. Опять полезло из меня будущее.

– Это хорошее слово, ты не думай! Наши люди, живущие за границей, так говорят об очень красивых женщинах, которые постоянно возбуждают в мужчинах физическое желание. Ну, в английском языке есть подобное слово… А что такое физическое желание, знаешь?

– Дурак… – Она, тем не менее, завозилась, усаживаясь на скамейке поудобнее. Уходить, следовательно, не собиралась, тема ей, видите ли, интересна…

– Рукавишникова! – сказал ей я. – Ты не моя жена, и раз ты называешь меня дураком за нормальный разговор, я с тобой вопросы физической близости мужчины и женщины обсуждать не буду. Не хочу.

Тут она положила мне голову на плечо и нащупала мою руку.

– Толя! – тихонько сказала она. – А что с нами дальше будет?

Разговор принимал ненужную остроту – рано, рано было обсуждать нам это…

И я сказал:

– А дальше мы состаримся!

Больше мы в этот вечер не целовались.

На следующий день я прямо с утра переговорил с одноклассниками и убедил их наскоро подготовить несколько концертных выступлений. Когда я объяснил им свою задумку, они хотя и не единогласно, но все же со мной согласились. И тогда на перемене я пошел к Сергею Сергеевичу.

Мне не пришлось долго уговаривать его. Когда я все разложил по полочкам, он согласился и даже сказал, что можно будет привлечь наш школьный хор к выступлению, но это он берет на себя.

И все остальное к 9 мая будет готово – наш школьный зал, в котором была сцена и где мы проводили наши школьные вечера отдыха, будет оформлен, а сидения расставлены.

Приглашения также будут написаны и переданы с учениками адресатам.

Весь вечер я писал тексты песен. И наутро уже был в кабинете Гоши. Я передал ему тексты для утверждения, и попросил, чтобы он пригласил к нам секретаря райкома партии Астраханцева.

– Хотим блеснуть перед Егором Вениаминовичем, – сказал я. – И потом – концерт готовит в основном наш 11 «В» класс, это наш прощальный подарок ветеранам, и ребята просили, чтобы я пригласил обязательно Егора Вениаминовича и вас. Лично!

Гоша заверил меня, что в таком разе Астраханцева он с собой обязательно приведем.

Тем временем наши девочки с копиями текстов песен пришли в военкомат и напросились на прием к военкому.

Подполковник Чернявский, отец нашего одноклассника Вовки, нас либо знал, либо был о нас наслышан.

Он поддержал идею концерта и сказал, что будет звонить Астраханцеву.

– А чего сам Толя не пришел? – спросил он девчонок.

– А он сейчас в райкоме комсомола! – ответила Валя.

– А почему именно вы ко мне пришли?

– Помогите нам, пожалуйста! Нам надо… – и девчонки объяснили суть своей просьбы.

– Хорошо! Я свяжусь с Советом ветеранов войны. Пусть вечером ваш Монасюк позвонит мне домой! Или сами позвоните! Придумаем что-нибудь!

И Вовкин отец лукаво подмигнул девчонкам.

Собственно, из чем-либо значимого до дня концерта следует упомянуть лишь о следующем.

Последующие несколько репетиций осуществлялись с привлечением моей одноклассницы Вали Иванковой, у которой был высокий сильный голос.

Параллельно в нашем 11 «В» тоже шли репетиции, но ими руководила наша Зинаида Петровна.

И вот наступил великий день – 21-я годовщина Великой Победы.

Актовый зал нашей школы был украшен транспарантами, лозунгами, написанными на алых полотнищах, сидения расставлены ровными рядами, сцена также была украшена.

Задолго до двух часов дня начали подходить ветераны, другие приглашенные. В зале рябило от многочисленных наград, которые по случаю праздника фронтовики надели на грудь.

На первом ряду также постепенно места заполнялись. Сюда усадили нашего военкома подполковника Чернявского – среди многочисленных наград на его груди был и орден Александра Невского, сюда же сели наш директор, Зинаида Петровна, Гоша, и несколько ветеранов – кавалеров ордена Славы.

А Егор Вениаминович Астраханцев с женой «Орангутангой» демократично пристроились на краю второго ряда, прямо у прохода.

Концерт вел Вовка Чернявский.

Он начал с того, что сообщил, что их класс по собственной инициативе решил подготовить небольшой концерт для наших фронтовиков.

Начал концерт наш школьный хор, который спел несколько военных песен.

Потом с литературным монтажом по произведениям Твардовского выступили члены нашего школьного литературного кружка.

Затем их сменили наши одноклассники – они разыграли сценку из Василия Теркина. Нужно сказать, что вот за этот номер я боялся больше всего – стихотворные тексты, а времени на подготовку номера и на репетиции было всего несколько дней.

Но ребята постарались! И ни один не сбился и не перепутал слова.

Затем были показаны несколько номеров из школьной художественной самодеятельности, которые уже показывали на вечере отдыха старшеклассников, посвященного 23 февраля и 8 марта.

В заключение первой части концерта выступали вновь одноклассники. Они разыграли комедийную сценку из фронтовой жизни под названием «Случай в санбате».

Чернявский-младший объявил перерыв.

Минут десять собравшиеся, выйдя во двор, курили под ласковым майским солнышком. Затем все расселись по местам, и Вовка объявил:

– Специально подготовленный в честь дня Победы маленький концерт вокально-инструментального трио! Солист – учащийся 11 «В» класса Толик Монасюк! Солистка – учащаяся 11 «В» класса Валя Иванкова!

Занавес раздвинули, и перед собравшимися предстали мы.

Мы трое сидели на стульях, Иванкова стояла позади меня, положив руку на спинку стула. Сзади послушались легкие шаги, и зал взорвался аплодисментами. Я обернулся и увидел вышедших из-за обеих кулис девчонок: в черных юбочках, белых колготках, они были в армейских гимнастерках, перепоясаны офицерскими ремнями, а на головах у них были по красному и белому банту, причем у Валюхи красный бант был слева, а у Галки – справа.

Тоненькие, с осиной талией, они производили впечатление чего-то эфемерного, воздушного.

Сблизившись, они остановились и потрясли над головой маракасами, и зал снова зааплодировал.

– Несколько лет назад, – начал я внезапно охрипшим голосом, и откашлялся, – в семье оператора Мосфильма Шевкуненко родился долгожданный ребенок – сынишка, которого родители назвали Сережей. В честь его счастливый отец написал для одного из фильмов всем известную песню.

Бульдозер провел медиатором по струнам, задавая тональность. И я запел под гитарный перебор:

 
В боях над Вислой сонной,
Лежат в земле сырой,
Сережка с Малой Бронной,
И Витька с Моховой…
 

После первого же слова девчонки пошли по сцене вокруг нас вальсом, а Валя включилась в песню, вступив вторым голосом, начиная со второго куплета:

 
А где-то в лунном мире,
Который год подряд,
Одни в пустой квартире,
Их матери не спят…
 

Девочки строго в такт, с шорохом передвигались по сцене. Они остановились лишь, когда мы заканчивали песню в ритме марша:

 
Но помнит мир спасенный,
Мир вечный, мир живой…
Сережку с Малой Бронной,
И Витьку с Моховой!
 

Хлопали нам долго! Гоша, сидевший в первом ряду, показал нам большой палец и обернулся назад, что-то говоря Астраханцеву, но Егор Вениаминович остановил его движением руки.

Тем временем я объявлял следующую песню:

– Сразу после войны многие военнопленные были необоснованно репрессированы и отбывали срок в лагерях. Эта песня написана ими, и мы посвящаем ее всем, воевавшим в годы войны.

Я начал песню, по ходу в нее вплелись звуки гитары и баяна.

При повторе слов вступала Валя – она оттеняла вторым голосом мое исполнение, и эффект был потрясный – мужчина поет первым голосом, а женщина – вторым.

 
ЗДЕСЬ ПОД НЕБОМ ЧУЖИМ, Я КАК ГОСТЬ НЕЖЕЛАННЫЙ,
СЛЫШУ КРИК ЖУРАВЛЕЙ, УЛЕТАЮЩИХ В ДАЛЬ…
МЕЖДУ МНОЙ, МОЛОДЫМ, И МОЕЙ ДОЛГОЖДАННОЙ,
ТОЛЬКО СОПКИ КРУГОМ, ТОЛЬКО ТИШЬ ДА ТАЙГА…
 
 
Я ПИСАТЬ ПЕРЕСТАЛ – МОИ ПИСЬМА СЖИГАЮТ,
ОТ ТЕБЯ НЕ ДОЖДАТЬСЯ ЖЕЛАННЫХ ВЕСТЕЙ.
И ТОГДА, КОГДА ПТИЦЫ НА ЮГ УЛЕТАЮТ,
Я СМОТРЮ НА СЧАСТЛИВЫХ, КАК И ТЫ, ЖУРАВЛЕЙ…
 
 
БУДЕТ ПАХНУТЬ СИРЕНЬ У ТЕБЯ ПОД ОКОШКОМ,
А У НАС ЗА РЕШЕТКОЮ БУДЕТ ЗИМА…
РАССКАЗАЛИ БЫ ПТИЦЫ, НУ ХОТЯ БЫ НЕМНОЖКО,
ЧТО ЕСТЬ В РОССИИ И ЗЕМЛЯ – КОЛЫМА…
 
 
ЗДЕСЬ В МЕТЕЛЬ И В ПУРГУ, В НЕПОГОДУ ИЛЬ СЛЯКОТЬ,
МЫ КОПАЕМ КАНАЛ, ИЗНЫВАЯ ОТ РАН…
АХ, КАК СЕРДЦЕ БОЛИТ, КАК ХОЧЕТСЯ ПЛАКАТЬ,
ПРОЛЕТАЙ ПОСКОРЕЕ, ЖУРАВЛЕЙ КАРАВАН!
 

Причем Моцарт во время слов «так хочется плакать!» ухитрился буквально заплакать своим баяном!

Следующей песней была была знаменитая «Бьется в тесной печурке огонь…»

Ее под баян исполнила Валя Иванкова, девочки опять кружились в вальсе, а мы с Бульдозером шуршали, встряхивая маракасами.

Следом я пустил старинную «В лунном сиянии ночь серебрится». Теперь играли на гитарах мы с Бульдозером (ну, он, конечно, играл, я лишь перебирал пальцами три аккорда). А вот Жека потряхивал маракасами, а девочки стояли по сторонам сцены, слегка изгибаясь вслед за переливами серебристого голоса Вали.

Мне кажется, в зале кое-кто прослезился. Хлопали долго.

И я объявил «Берега».

Солировал я, Валя и Жека время от времени вводили свою голосовую партию, так что припев мы пели то на два, а то и на три голоса.

Девочки опять легкими движениями тела лишь оттеняли красоту мелодического рисунка песни.

 
БЕРЕГА, БЕРЕГА… БЕРЕГ ЭТОТ, И ТОТ,
МЕЖДУ НИМИ РЕКА МОЕЙ ЖИЗНИ.
МЕЖДУ НИМИ РЕКА МОЕЙ ЖИЗНИ ТЕЧЕТ,
ОТ РОЖДЕНИЯ ТЕЧЕТ – И ДО ТРИЗНЫ.
 
 
ТАМ, ЗА БЫСТРОЙ РЕКОЙ,
ЧТО ТЕЧЕТ ПО СУДЬБЕ,
СВОЕ СЕРДЦЕ НАВЕК Я ОСТАВИЛ.
СВОЕ СЕРДЦЕ НАВЕК,
Я ОСТАВИЛ ТЕБЕ,
ТАМ, КУДА НЕ НАЙТИ ПЕРЕПРАВЫ…
 
 
А НА ТОМ БЕРЕГУ НЕЗАБУДКИ ЦВЕТУТ,
А НА ТОМ БЕРЕГУ ЗВЕЗДЫ СИНЬЮ ВСТАЮТ,
А НА ТОМ БЕРЕГУ МОЙ КОСТЕР НЕ ПОГАС,
А НА ТОМ БЕРЕГУ БЫЛО ВСЕ В ПЕРВЫЙ РАЗ…
В ПЕРВЫЙ РАЗ Я ЛЮБИЛ, И ОТ СЧАСТЬЯ БЫЛ ГЛУП,
В ПЕРВЫЙ РАЗ ПРИГУБИЛ ДИКИЙ МЕД ТВОИХ ГУБ.
А НА ТОМ БЕРЕГУ, ДА, НА ТОМ БЕРЕГУ,
БЫЛО ТО, ЧТО ЗАБЫТЬ НИКОГДА НЕ СМОГУ…
 
 
ТАМ, ЗА УЗКОЙ РЕКОЙ,
ГДЕ ЧЕРЕМУХИ ДЫМ,
ТАМ Я В МАЕ С ТОБОЙ,
ЗДЕСЬ Я – МАЮСЬ,
ТАМ Я В МАЕ С ТОБОЙ,
ЗДЕСЬ Я В МАЕ ОДИН,
И ДРУГУЮ НАЙТИ НЕ ПЫТАЮСЬ…
 
 
А НА ТОМ БЕРЕГУ… и так далее.
 

Когда я повторял в конце первый куплет, я не пел его, а выговаривал. И затем мы вдруг громко, на три голоса исполнили припев: «А на том берегу…»

Теперь нам хлопали стоя. Нам хлопали, потом начались овации.

И тогда я объявил: «На старом кладбище»… Посвящается всем, кто отдал свою жизнь, чтобы мы могли жить, жить счастливо…

И в разом наступившей тишине я начал:

 
НА СТАРОМ КЛАДБИЩЕ ЛЕЖАТ СОЛДАТЫ,
УШЛИ НА НЕБО ВСЕ, ОТ НАС, РЕБЯТА!
СЕДЫЕ МАТЕРИ, В ПРОСТЫХ ПЛАТОЧКАХ
ДАВНО ОПЛАКАЛИ СВОИХ СЫНОЧКОВ…
 
 
НА СТАРОМ КЛАДБИЩЕ ЛЕЖАТ ПОЭТЫ,
СЕРДЦА ПОДОРВАНЫ, И ПЕСНЬ НЕ СПЕТА,
И ПТИЦЫ ЧЕРНЫЕ КРИЧАТ НАД СТЕПЬЮ,
ЧТО НИ ОДИН ИЗ НИХ – СВОЕЮ СМЕРТЬЮ…
 
 
Припев
ЧТО Ж ТУТ ДЕЛАТЬ, НАЛИВАЙ,
И УШЕДШИХ ВСПОМИНАЙ,
ВСЕ ГОРЕЛИ В ЭТОМ ПЕКЛЕ,
МОЖЕТ, ТАМ ИМ БУДЕТ РАЙ,
ДЕНЬ ПРОШЕЛ – ЗВЕЗДА ЗАЖГЛАСЬ…
А БЕЗ ПАМЯТИ МЫ – ГРЯЗЬ,
ЕСЛИ ЖИВЫ – БУДЕМ ПОМНИТЬ,
ТЕХ, ЧЬЯ ЖИЗНЬ ОБОРВАЛАСЬ!
 
 
ЛУНА БАЮКАЕТ, И ВЕТЕР СВЕТЕЛ,
СПЯТ НАШИ МАЛЬЧИКИ, РОССИИ ДЕТИ,
НЕ ПЛАЧЬТЕ ДЕВУШКИ – В ПОЛЯХ ЦВЕТЕНЬЕ,
ГУЛЯЙ, КРАСИВАЯ, ПОКА ЕСТЬ ВРЕМЯ…
 
 
Припев
 

Я пел, закрыв глаза. На строчке «Все горели в этом пекле, может там им будет рай!» я уходил на немыслимую высоту, и все боялся, что вот, сейчас, сорву голос…

Но все обходилось…

Последний куплет мы пели на два голоса. Мы старались передать тоску поэта, написавшего стихи.

 
ПРИДУ НА КЛАДБИЩЕ, МОЛЧАТЬ И СЛУШАТЬ,
БЕРЕЗКИ БЕЛЫЕ, КАК ЧЬИ-ТО ДУШИ…
ШУМЯТ, БАЮКАЮТ, МЕНЯ—БРОДЯГУ,
НЕ ПЛАЧЬТЕ, МИЛЫЕ, И Я ЗДЕСЬ ЛЯГУ…
 
 
Припев.
 

Во время исполнения припева Борька встал и повел первую партию немыслимым перебором гитарных струн.

А с последними аккордами девочки выбежали вперед и, встал на одно колено, склонили головы, далеко вперед вытянув руки.

И их белые и красные банты напоминали четыре цветка, которые кладут на могилы.

Когда мы закончили, в зале стояла тишина. Я видел, как вытирал слезы Вовкин отец, как шмыгали носами пожилые дядьки с орденами и медалями на груди. Видел я также, как Орангутанга что-то принялась яростно шептать мужу, но Егор Вениаминович отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи, встал и первым захлопал.

И тогда зал взорвался.

Стояли зрители, стояли мы. И мы тоже хлопали, потому что это была наша предпоследняя песня.

– А почему вы пели: «лежат солдаты, лежат поэты?» Почему именно поэты? – спросил Астраханцев, подходя к сцене.

– Ну, это аллегория, Егор Вениаминович! Молодые солдаты ведь умерли, а могли стать поэтами, композиторами, инженерами. Здесь имеются в виду нереализованные возможности погибших воинов.

В зале загомонили.

Астраханцев поднял вверх руку.

– Значит, они погибли, чтобы вы могли счастливо жить, петь, сочинять стихи… А что это за жуткую песню о кладбище вы еще поете? – спросил он меня. – Мне тут докладывали…

– Это на стихи Есенина. Я могу прочитать…

– Ну, прочитайте!

Я прочитал стихи, и сказал:

– Есенин очень хотел жить. И понимал, что вот-вот умрет. Поэтому он и писал такое – раздрай у него был в душе, и если вдуматься, то мороз по коже идет – как было плохо ему…

– Это что, действительно Есенин? – спросил Астраханцев, обращаясь к нашим учителям.

Клавдия Павловна подтвердила, что да, из позднего, неопубликованного…

– Ну что ж, Толя, так тебе зовут, кажется? Спасибо тебе от наших фронтовиков, от районного комитета партии… Может быть, ты еще как-нибудь выступишь, на конференции, например…

– Мы бы рады, Егор Вениаминович, но до экзаменов две недели… Это мы просто в основном – силами нашего класса, подготовили поздравление нашим фронтовикам, ну, как бы наш последний поклон. Всем вам, товарищи… За все, что вы для нас делали и делаете…

– И тебе спасибо! – Астраханцев пошел к своему месту, но потом остановился и повернулся к нам. – Ты, кажется, на медаль идешь по итогам учебы?

– Если получится, Егор Вениаминович…

– Получится. Поможем… А вы, ребята, – это он уже к «моей команде», – вы ведь еще остаетесь? Так что по любому вопросу – всегда пожалуйста, в районный комитет, а можете прямо ко мне…

– Да! – Он резко повернулся. – Девочки! А почему у вас разные банты?

Девчонки повернули головы ко мне – мы предусмотрели этот вопрос. Я кивнул, и…

– Для сим-мет-рии! – Хором сказали они. – И для кра-со-ты!

Зал захохотал, и в этот момент мне стало стыдно. Я добился своего – нейтрализовал «историчку», но каким способом…

А потом я подумал, что, если бы эти люди узнали, что спустя 40 лет в песне, которая им так понравилась, слово солдаты заменят на «бандиты» и именно в таком виде будут петь…

И мне в который раз вдруг стало ясно, почему я не захотел жить в том, новом, времени…

И я объявил:

В заключение концерта мы хотим исполнить песню московского поэта Окуджавы «Во дворе, где каждый вечер все играла радиола…»

Глава 8-я. Был месяц май (II)…

10—31 мая 1966 г.

На следующий день, в воскресенье, я впервые, никого не опасаясь – в открытую, шел к дому Жанны, причем не один, а вместе с девочками.

– Вы где гимнастерки взяли? – спросил я их. Для меня появление девчонок в военной форме на сцене было не меньшей неожиданностью, чем для всех остальных.

– Вовкин отец помог – договорился, и нам дали у ветеранов.

Имелись в виду, очевидно, военком Чернявский и Совет ветеранов войны.

– Так вы в военкомат ходили? – я шел быстро, поэтому девочки, держа меня за руки, поспешали за мной чуть ли не вприпрыжку.

– Ага! – сказала Валюха, а Галка добавила:

– Ты же нам тексты песен давал, мы их взяли и пошли, показали ему, и он договорился про форму…

– А перешивал ее кто вам?

– Сами! – как почти всегда, в один голос, ответили девчонки.

Жанна была и на этот раз в образе пионерки, с девочками она сошлась как-то сразу, словно были они знакомы давно.

– Толя, ты почитай журнал, посиди на диване…

Я листал журнал «Вокруг света» и лениво наблюдал, как три девчонки (Жанна в своей косынке-галстуке в какой-то миг показалась мне такой же девочкой, как Валя и Галя) делали «па» ногами, прогибались, водили руками над головой, потом останавливались и что-то вполголоса обсуждали. Потом снова двигались порознь и вместе, и невооруженным глазом было видно, что движения эти все чаще делались упорядоченнее, целенаправленнее и функциональнее – мои девчонки уже через час, двигаясь вместе с Жанной, синхронно, под музыку включенной радиолы, выполняли новые для них движения…

В конце концов я забыл о журнале и во все глаза следил на рождением д е й с т в а – профессиональной работы руками, ногами и всем телом.

– Ну, вот примерно так, девочки. А вы молодцы! Жаль, что у нас в поселке нет кружка бального танца…

Жанна села рядом со мной на диван, девчонки тут же примостились возле нас.

– Ну, а чего сидим? – спросил я. – Шагом марш, мне нужно поговорить с Жанной Игоревной!

– То-оль! – протянули они в голос.

– Не может быть и речи! Идите-идите! Я же говорю, нам поговорить надо.

– Не обидятся? – спросила Жанна, когда, загремев запорами, захлопнулась дверь сенок.

– Еще чего! – Я встал и подошел к тумбочке – выключить радиолу.

– Поцелуй меня! – сказала, подходя ко мне сзади, Жанна.

Я крепко поцеловал ее, потом подхватил на руки и закружил вокруг себя.

– Самая приятная жизненная ноша этой весны! – сказал я.

Она крепко обняла меня и уткнулась лицом в мою шею. И я с наслаждением вдохнул уже почти ставший родным запах сладковатых французских духов.

Когда я вышел, то обнаружил сидящих на лавочке дома напротив своих девчонок! Они весело что-то болтали, но при виде меня затихли – знает кошка, чье мясо съела…

– Ну, и чего сидим? – притворно строжась, спросил, подходя к ним, я.

– Тебя ждем! – сказала Валюха недовольно, а Галка добавила:

– Знаешь, как есть хочется?

Мне стало стыдно. Сам я – только что из-за стола, меня накормили настоящим украинским борщом и жареной курицей, а мои девчонки в это время сидели голодные и ждали меня…

– Ладно! – сказал я им. – Пошли ко мне, накормлю вас! Ну, понравилось?

Я имел в виду урок танцев, который им преподала Жанна.

– Здорово, Толь, – щебетали они, – как она танцует!

Они опять держали меня с обеих сторон за руки, и со стороны мы, наверное, производили странное впечатление: вроде бы папа идет с дочками, только и папа, и дочки почти одного возраста…

– А от тебя духами пахнет! – ехидно сказал Валюха.

– Этой, Жанны Игоревны! – еще ехиднее добавила Галка.

– Цыть! – заявил им я. – Маленькие еще про духи знать!

И потянулись будни, перемежаемые редкими вечерами на Бродвее. Я учил билеты по автоделу, правила дорожного движения. В конце мая мы, одиннадцатиклассники, сдавали первый экзамен – на получение рабочего разряда по своей профессии. Мы, учащиеся группы шоферов, должны были получить права шофера-профессионала 3-го класса.

Я попросил отца во время ближайшей командировки зайти в Барнауле в Университет и узнать все о правилах поступления медалистов на юрфак: сроки приема документов, предмет, по которому придется сдавать экзамен.

Теперь я был уверен, что медаль получу.

Тренировки по каратэ я не прекращал, как и обещал – весь спортинвентарь разместил теперь на веранде. Дыру в потолке мы с Миутом замазали, крюк на веранде прикрепили к кронштейну, который привернули к одной из потолочных балок.

А вот нитки в гостиной я снимать не торопился – большое пространство комнаты позволяло более энергично выполнять ката, и с каждым днем я радовался за себя – удары моих рук и ног во время выполнения этого упражнения были почти всегда точны – пластилиновые шарики едва успевали метаться в воздухе, когда я вихрем носился по комнате, целя в них…

А вот репетиции мы почти не проводили – репертуар наш был в достаточной степени освоен, но попеть время от времени мы выходили, потому что ребята наседали на меня и требовали – пойдем, Толь, пойдем!

Я их понимал – они вошли во вкус, они получили известность, с мальчишками на улице уважительно здоровались за руку и сверстники, и старшеклассники, а на девчонок подруги смотрели с нескрываемой завистью.

Бремя славы, знаете ли!

И я решил, начав готовиться в экзаменам, все же посвятить своим ребятам хотя бы недельку. Тем более, что май стоял жарким, почти, как обычно – июнь.

После того, как мы вышли на Бродвей 12 мая, и увидели, что нас уже ждали, мы, воодушевленные популярностью, пели от души. Мы «выложились».

Мы впервые исполнили «Строку на облаках». Я хотел также спеть написанный мною числа 10—11 мая как-то вечером текст песни, которую я выучил, придумал мелодию, и вот планировал исполнить под гитару сам, один. Но до нее не дошло.

«Строка на облаках» очень понравилась слушателям, и после нее они почему-то потребовали спеть им «В деревеньке маленькой». А следом… в общем, получился концерт по заявкам.

Вот после этого выступления начались звонки по телефону. Мне звонили с утра до вечера и спрашивали, когда мы будем выступать следующий раз. Люди так и говорили «выступать», правда, иногда – «когда будете петь».

Чаще звонили девочки. А вот Рукавишникова так ни разу и не позвонила, а у нее ведь дома был телефон. Я даже знал номер – 5—93.

Зато на день раз по пять звонил Миут – он, как и я, готовился сдавать правила дорожного движения и устройство автомобиля. Например:

– Толь, привет! Ты устройство карбюратора уже «прошел»?

– Нет, я систему охлаждения читаю…

– Ладно! Пока! – гудки «отбоя» в трубке.

Через полчаса опять:

– Толь, привет! Ну, ты карбюратор «читал»?

– Да нет же! Никак с охлаждением не справлюсь…

– На Бродвей сегодня идем?

– Отстань! Вечером позвонишь!

– Ладно! – гудки разъединенной линии.

15 мая вечером было солнечно, воздух был неподвижен, и часам к восьми вечера на Бродвее было не протолкнуться.

И когда мы расчехляли инструменты, я увидел Рукавишникову – она впервые открыто проявила свой интерес, стояла в первом ряду вместе со всеми «моими»: Вовкой Чернявским, Бобровым, Карасевой, Нелькой, Надькой, Сашкой, Гриней Каминским. Возле Варвары тут же оказался Миута, он стоял между ней и своей Нелькой и успевал что-то нашептывать и одной, и второй…

Я ударил по струнам, и «пошел» по ним «восьмеркой», Моцарт подхватил, девчонки встряхнули маракасы.

«Жил в Одессе славный паренек,

Ездил он в Херсон за голубями», – пел я.

«И вдали мелькал его челнок,

– Его челнок! – хором изобразили эхо Моцарт и Бульдозер, и я повел мелодию дальше.

«С белыми, как чайка, парусами…»

Паренек оказался вором, прокурор – негодяем, ну, и так далее.

Песню хорошо знали боговещенские пацаны и подпевали хором.

Размявшись таким образом, я объявил: Сергей Есенин! «Гори звезда моя, не падай!»

Это была серьезная и сложная вещь, поэтому девочки отложили маракасы и стали перед скамейкой, подняв над головой руки.

Моцарт задал тональность, Борька провел медиатором по струнам, и без остановки начал вступление.

Когда я запел, я смотрел в голубые широко открытые глаза Варьки и думал – как же я тебя люблю!

Ведь Рукавишникова, как обычно, была так хороша! В легком коротком платьице, подчеркиващем все достоинства ее фигуры и красоту стройных ног, с косой на плече, и, конечно, яркой косынкой на шее.

Впрочем, сегодня и другие наши девочки были одеты по-летнему и ни в чем не уступали Варваре.

 
ГОРИ ЗВЕЗДА МОЯ, НЕ ПАДАЙ,
РОНЯЙ ХОЛОДНЫЕ ЛУЧИ…
ВЕДЬ ЗА КЛАДБИЩЕНСКОЙ ОГРАДОЙ
ЖИВОЕ СЕРДЦЕ НЕ СТУЧИТ…
 
 
ТЫ СВЕТИШЬ АВГУСТОМ И РОЖЬЮ
ТЫ НАПОЛНЯЕШЬ ТИШЬ ПОЛЕЙ,
ТАКОЮ ЗАЛИВИСТОЮ ДРОЖЬЮ
НЕ ОТЛЕТЕВШИХ ЖУРАВЛЕЙ…
 

Со слова «журавлей» мой голос пошел вверх, пока не набрал силу на строчках: «Погаснет ласковое пламя и сердце превратится в прах…»

 
Я ЗНАЮ, ЗНАЮ – СКОРО, СКОРО,
НЕ ПО МОЕЙ – НИЧЬЕЙ, ВИНЕ,
ПОД НИЗКИМ ТРАУРНЫМ ЗАБОРОМ,
ЛЕЖАТЬ ПРИДЕТСЯ ТАКЖЕ МНЕ.
 
 
ПОГАСНЕТ ЛАСКОВОЕ ПЛАМЯ
И СЕРДЦЕ ПРЕВРАТИТСЯ В ПРАХ!
ДРУЗЬЯ ПОСТАВЯТ СЕРЫЙ КАМЕНЬ,
С ВЕСЕЛОЙ НАДПИСЬЮ В СТИХАХ.
 

Я пел «на пределе», высоко «задирая» вверх, а две последние строки второй раз мы спели с эффектом «эха», причем девочки не меняли последовательность движений, плавно изгибаясь в такт печальной мелодии и водили руками над головой…

 
НО ПОГРЕБАЛЬНОЙ ПЕСНЕ ВНЕМЛЯ,
Я ДЛЯ СЕБЯ СЛОЖИЛ БЫ ТАК:
«ЛЮБИЛ ОН РОДИНУ И ЗЕМЛЮ,
КАК ЛЮБИТ ПЬЯНИЦА КАБАК!»
 

«Как любит пьяница кабак» я почти выкрикивал, а вот при повторе мы спели завершающие строфы с теплом, и не очень громко.

Завершил песню длинным протяженным аккордом баяна Моцарт.

А потом были несколько секунд тишины, и аплодисменты, и девчонок все теребили, а они смеялись и отбивались, а Надька из-за глубины чувств подскочила и поцеловала меня в щеку, а Рукавишникова – нет, она на Надьку обиделась…

И мы запели на два голоса «Черного ворона»:

 
ОКРЕСТИЛА МАМА МАЛЕНЬКИМ КРЕСТОЧКОМ,
ПОМОГАЮТ НАМ ВЕЛИКИЕ «КРЕСТЫ»…
МОЖЕТ, СЫНУ ТВОЕМУ, А МОЖЕТ – ДОЧКЕ
НАЧНУТ ВЕСТИ ОТСЧЕТ КАЗЕННЫЕ ЧАСЫ…
 
 
ТЫ ВОРОНОЧКОМ ПОЛЕТИШЬ, ДА В КОРИДОРЧИК,
И ПЕРВЫМ НОМЕРОМ ОКАЖЕШЬСЯ В СТРОЮ.
ЧЕРВОНЧИК СТОИТ ЗАДУШЕВНЫЙ РАЗГОВОРЧИК,
И САМ СЕБЕ Я ТИХО ПЕСЕНКУ ПОЮ:
 
 
Припев:
 
 
А НУ-КА, ПАРЕНЬ, ПОДНИМИ ПОВЫШЕ ВОРОТ,
ПОДНИМИ ПОВЫШЕ ВОРОТ – И ДЕРЖИСЬ!
ЧЕРНЫЙ ВОРОН, ЧЕРНЫЙ ВОРОН, ЧЕРНЫЙ ВОРОН —
ПЕРЕЕХАЛ МОЮ МАЛЕНЬКУЮ ЖИЗНЬ!
 

Припев я исполнял один, а далее в дело вновь включался Моцарт.

Мы спели еще несколько песен, а потом я объявил:

– «Дорогая женщина»! Стихи написаны вчера, песня посвящается одной из тех, кто сейчас стоит здесь, перед нами!

Мои партнеры запереглядывались в недоумении, девчонки на всякий случай взяли маракасы.

И не ошиблись – я на гитаре «забил восьмерку», и Галка с с Валей, стоя на месте, стали в такт потряхивать маракасами:

 
ЗДРАВСТВУЙ, ЗДРАВСТВУЙ, ДОБРЫЙ ДЕНЬ,
ОБЪЯСНИ СОН ВЕЩИЙ НАМ,
ГДЕ-ТО ТАМ ЛЮБОВЬ МОЯ,
ДОРОГАЯ ЖЕНЩИНА!
 
 
ГДЕ-ТО В СОЛНЕЧНЫХ ЛУЧАХ,
СКРЫТ БЫЛ НОЧЬЮ ОБРАЗ ТВОЙ…
ДОРОГАЯ ЖЕНЩИНА —
ОБЪЯВИСЬ И БУДЬ СО МНОЙ.
 
 
Припев:
ЛЬЕТСЯ СТРУЙКАМИ ВОДА
ЛУННЫЙ ПОЛОСОЮ СВЕТ, —
НЕТ ТЕБЯ, И В ТОМ БЕДА,
ЧТО ТЕБЯ СО МНОЮ НЕТ.
 

Тут сзади вдруг в гитарный бой вплелся чистый звук кларнета – как потом я понял, к нам присоединился Берик – он принес кларнет с собой, достал его из футляра и немедля ни минуты, включился в дело.

 
ЗДРАВСТВУЙ, ЗДРАВСТВУЙ, МИЛЫЙ ДЕНЬ,
ТЫ ОТКРЫЛ МНЕ НАКОНЕЦ,
ТАЙНУ ГЛАВНУЮ СВОЮ,
ЧТО ХРАНИЛ В СЕБЕ ЛАРЕЦ.
ТЫ И Я – СОЮЗ СЕРДЕЦ,
КРИКНУ Я: «ВОТ СЕРДЦЕ – НА!»
ЗАБЕРИ, И БУДЬ СО МНОЙ,
ДОРОГАЯ ЖЕНЩИНА»!
 
 
Припев:
ЛЬЕТСЯ СТРУЙКОЙ ЯРКИЙ СВЕТ,
ПЕРЕМЕНЧИВА ВОДА,
НО Я СЧАСТЛИВ, МИЛЫЙ ДРУГ,
ЧТО СО МНОЙ ТЫ НАВСЕГДА.
 

Хлопали мне сдержанно, но это и понятно – песенка была так себе, исполнена под примитивный гитарный бой, и даже девочки и Берик не могли сделать высокохудожественным то, что им не было изначально.

А Нелька подошла и шепнула:

– Монасюк, ты что, стихи писать начал?

А Надька опять хотела чмокнуть меня, но Миута поймал ее за руку и помешал.

А Рукавишникова, услышав, что ей посвятили песню, вздернула нос кверху и фыркнула.

И в этот момент со стороны Центральной свернула и пошла в нашу сторону группа молодежи из КСК – во главе ее шла Тамара Грунская.

Когда они подошли, на некоторое время в толпе зашумели. Ребята здоровались друг с другом, девчонки обнимались – мы ведь хорошо знали друг друга – «райцентровские» и «кэсэкавские».

А наш ВИА в это время пел «Сиреневый туман».

И тут я объявил «гвоздь» сегодняшнего вечера – романс «Почти устал». Мы не пели его до этого.

Негромким перебором струн начал вступление Бульдозер. Только после второй строфы романса мелодию протяженными баянными аккордами «повел» Моцарт.

Трудность исполнения была в том, что нужно было переходить от октавы – на следующую, причем то вверх, то, наоборот, спускаться на октаву вниз.

Но со стороны это слушалось потрясающе. Вообще русские романсы 19-го века все были полны грусти, души и какой-то прямо-таки неземной либо любви, либо любовной боли…

 
ПОЧТИ УСТАЛ, ПЕЧАЛЬ ПО ВЕНАМ ВЬЕТСЯ,
МЕРЦАНЬЕ ЗВЕЗД ИГРАЕТ С ТИШИНОЙ.
МОЛЧИТ РОЯЛЬ, И СЕРДЦУ НЕ ПОЕТСЯ,
КАК ТРУДНО ЖИТЬ С ПОТЕРЯННОЙ ДУШОЙ.
 
 
ОБРЫВКИ СНОВ ПЕЧАЛЬНОГО ПАДЕНЬЯ,
НЕСУТ МЕНЯ ИЗ МИРА СУЕТЫ,
НА ВЕЧНЫЙ БАЛ БЛАЖЕННОГО СПАСЕНЬЯ,
ГДЕ Я ЛЮБИЛ, НО НЕ ЛЮБИЛА ТЫ…
 
 
НАЧЕРЧЕН ПУТЬ, ЕГО Я НЕ НАРУШУ,
ЛЕТЯ К ТЕБЕ, Я ПАДАЛ И ВСТАВАЛ.
КАК ТЫ МОГЛА! ТЫ БИЛА МОЮ ДУШУ,
ТЫ ЗНАЛА МОЙ ПРЕДЕЛ, А Я ЕГО НЕ ЗНАЛ…
 

С этого куплета я запел в полный голос. А ребята вплетались в мелодический рисунок, вовсю используя голосовой эффект «эха».

 
И ЯРКИЙ СВЕТ (Свет-Свет) НЕБЕСНОГО УБРАНСТВА,
ВЛЕЧЕТ МЕНЯ ИЗ ГРЕШНОЙ ПУСТОТЫ,
ГДЕ ДВУМ СЕРДЦАМ (Сердцам)
НЕ ВСТРЕТИТЬ ПОСТОЯНСТВА,
ПОКА ОДИН ЖИВЕТ, ДРУГОЙ ОКОНЧИЛ ДНИ.
 

И вновь я пою негромким, усталым голосом, подчеркивая тем самым смысл текста, неизбывную тоску и безысходность положения героя.

 
ПОЧТИ УСТАЛ, ПЕЧАЛЬ ПО ВЕНАМ ВЬЕТСЯ,
И НОВЫЙ ДЕНЬ РАЗБАВИЛ ТЕМНОТУ.
ОКОНЧЕН СОН, В ВИСКАХ ЛИШЬ ОТДАЕТСЯ,
ПРОСТИ МЕНЯ, МОЙ БОГ, ЗА ВСЕ, ЧТО Я ТВОРЮ!
 

После завершающих романс звуков баяна и гитары наступила тишина.

Я видел удивленные лица друзей, слушателей, радость в улыбке Варвары и широко открытые глаза Грунской.

И объявил завершающую сегодняшний концерт песню: «Трамвай последний…», на стихи Сергея Есенина.

Ну, а чего? Даже товарищ Астраханцев в курсе, что это из наследия великого поэта, так что…

Когда мы собирались, были лишь поздние сумерки и до ночи – далеко, и поэтому расходиться никто не спешил. Одноклассники обступили нас, пошли разговоры об экзаменах, а я взглядом пытался найти Рукавишникову, но не находил.

«Опять взбрыкнула! – подумал я. – Хочет, чтобы за ней побегали!». И тут услышал негромкое:

– Толя! Можно с тобой поговорить?

Я повернул голову. Это была Грунская.

– Давай поговорим, – ответил я.

– Пройдемся? Не в толпе же!

– Пошли.

Мы неторопливо шли среди других в сторону Центральной. Гитару я оставил Гемаюну, так что шел налегке, засунув руки в карманы брюк.

– Толь, меня зовут Тамара! Тамара…

– Том, твоя фамилия Грунская. И ты из КСК, командирша комбинатских! И чуть ли не Мастер спорта…

Она засмеялась.

– Так уж и командирша… Кстати, тебе подарок мой на 23 февраля понравился?

Я промолчал. Она тоже помолчала немного и продолжала:

– Толик, я хотела попросить тебя выступить у нас в школе с твоими ребятами. Ты не думай, мы привезем вас туда и домой отвезем, все будет в порядке!

Я покачал головой.

– Не получится, Тамар! У нас – уличный репертуар, для выступления в официальных заведениях он не подходит. А у меня первые экзамены – по шоферскому делу – в конце месяца. Так что мы вообще, наверное, пока выходить петь не будем. Нет времени, Том! Я хочу медаль получить, так что, ты понимаешь… А за подарок спасибо!

Мы шли по освещенной включившимися только что фонарями Центральной, впереди и сзади нас шли редкие парочки, время было позднее, наверное, уже часов десять…

Некоторое время мы молчали. Но я чувствовал, что Тома искоса поглядывает на меня, и что-то как бы прикидывает.

– Толь! – сказал она. – Ладно, приехать к нам вы не можете. Но можно попросить тебя? Ты не проводишь меня сегодня домой?

– Тома, сейчас к вам пойдет последний автобус, и он в КСК меня ждать не будет! А пешком обратно идти семь километров…

Она вдруг остановилась, схватила мою руку своими, и мы оказались с ней лицом к лицу.