Текст книги "Триколе. Позволение вернуться к себе"

Глава 2

Мужчины отнесли Германа на второй этаж в комнату для гостей, положили на кровать. Зинаида укрыла его ярким разноцветным пледом. От этого побелевшее лицо Антохина приобрело ещё более страдальческий вид. Вдруг он слабо улыбнулся, обморок перешёл в сон. Все столпились возле кровати и участливо смотрели на Германа, не зная, что делать.

С первого этажа сержант крикнул:

– Эй там, консилиум собрали, что ли? Идите сюда!

Печально, чтобы не сказать скорбно, гости двинулись назад. Замыкала колонну хозяйка дома, в её испуганных глазах читалось: «Хорошенькое дело! Пока не поздно, не свернуть ли мероприятие?»

Войдя в комнату, Зина обратила внимание на руки Новеева. Они словно жили сами по себе. Правая ловко отстукивала пальцами бодрый марш, а левая сонно покачивала карандаш, следуя ритму другой, более медленной мелодии. Зина решила, что у Новеева крутятся в голове сразу две музыкальные темы, как различные задачи на компьютере.

– Что с ним, Сергей? Это серьёзно? – спросила Мария. – Вызвать скорую?

Улыбаясь, Новеев дождался, когда все вернулись на свои места, и ответил:

– Всё о-очень серьезно! Он впервые почувствовал разницу между собой и собой.

Видя, что объяснений не достаточно, Сергей вздыхая на каждом шаге медленно подошёл к окну.

– Вот смотрите, снизу окно прикрыла белая пелена конденсата. Сейчас я провожу пальцем по стеклу и конденсат стекает струйкой вниз. Неровно, зигзагами, то останавливаясь, то делая рывок. И мы знаем, что вода доберётся до подоконника. Ей потребуется какое-то время, но она стечет. Появится лужица, а на стекле останется чистая полоска, пока не соберётся новый конденсат. Сейчас у Германа стекла слишком большая капля конденсата из иллюзий. Чистая полоска оказалась неподъёмно широкой. Мир через неё выглядит совсем другим, и это не совсем устраивает разум. Он взял передышку. Хочет переждать, пока новый конденсат прикроет полоску. Но это не сработает. Осознанность может только повышаться. Назад дороги нет.

– Моё самое заветное желание – это чтобы с Германом всё хорошо закончилось! – готовая вновь заплакать попросила Зина.

В ответ сержант погрозил пальчиком, упёр руки в бока, и на манер гусляра ответил:

– Ой вы гой еси, люди добрые! Доколе вам быль с небылью путати?! Али вам нужны калики перехожие, среброволосые, с очами-озёрами, кои подымут вас с печи, аки Илюшеньку Муромца, и алатырь-камень в руки вложат?

Люди добрые недоумённо воззрились на Сергея. Хоть бей, хоть шей, но никак не вязался старинный сказ с видом молодого сержанта. Нестыковка больно ударила по сердцебиению каждого. Пошто изгаляется, пережить просветлённая, с панталыку сбивает?!

Оценив эффект, Сергей продолжил уже нормальным тоном:

– Другими словами – я не джин и желания не исполняю. Всё, что могу сделать – столкнуть вас и энергию ваших страстей. Это всего лишь сократит время манифестации и без того идущих изменений или даст ясность по некоторым вопросам. Но только вы можете внести настоящие перемены… А за Германа не беспокойтесь, через несколько минут он присоединится к нам, довольный и отдохнувший.

Посидели немного молча. Мария глубоко вздохнула и спросила:

– Недавно я стала осознавать, что болтаю без умолку в мыслях. Вечно идёт какая-то говорильня. Подозреваю, что и раньше было то же самое, но сейчас это ужас какой-то! Столько сил уходит на борьбу! Я стала вечером дольше засыпать, а когда проснусь, понимаю, что болтовня уже со мной. Голова просто раскалывается иногда. Могу я попросить убрать этот кошмар?

– Вот-вот, у меня такой же туман, – подхватил Андрей. – Вечно чего-то боюсь, какие-то страхи непонятные повылазили вроде: «Просветление – это чушь, жизнь проходит, а ты всё фигнёй занимаешься». Я постоянно себе говорю: «Цыц! Всё нормально!» Но это не уходит. И больше всего раздражает то, что я уже понимаю – концерт подготовлен и оплачен мной. Мне это для чего-то нужно. А для чего и когда финал – непонятно.

После перетаскивания Германа Андрею стало жарко. Он снял толстовку, повесил на спинку кресла. Скромно сел, нескромно щеголяя майкой тельняшкой. Тёмные от многолетнего загара плечи, жилистые руки с выгоревшими короткими волосками – степной волк.

– К примеру, стол, – Привалов ткнул пальцем в столешницу. – Откровенно говоря, выглядит не комильфо. Тут же мысль: «Почему бы нам к этому супу не добавить чего-нибудь менее алхимического, тумана ради? Беленькую из холодильника, огурчики, помидорчики». Понимаю, не ко времени мысль, но она мелькнула, а за ней и другие такие же «мудрые» тянуться!

Сергей пригладил волосы на затылке, хитро посмотрел на Андрея.

– Мысли, они по большей части не ваши. Есть схемы наработанные поколениями, от них и летит привет. А поскольку они не ваши, то чувствуются, как песчинка в глазу. Раньше вы не замечали, но сейчас осознанность расширилась, стали замечать. Отсюда дискомфорт, битва, боль. Я бы посоветовал научиться не обращать внимания на внутренний диалог. Да только это всё равно, что сказать «просто выберите просветление». Слова-то будут сказаны, но будут ли исполнены? Всему своё время. А пока я могу предложить вопрос о внутренней болтовне отправить в суп. Согласны?

Мария согласилась, но Андрей запротестовал.

– Нет, есть у меня вопросик более туманный. До смерти хочется узнать, что такого в людях, чего так не хватает развоплощённым сущностям? Конечно, я понимаю: энергии у нас сжаты так, что их можно на ощупь пробовать, добавляет красочку время. Понимаю про полную изоляцию от мира с той стороны завесы. Чего я не понимаю – что это даёт в итоге? В чём соль анекдота с воплощением?

После небольшой паузы Андрей многозначительно добавил:

– Неужели всё дело в желании просто получить новый опыт?

Татарников уважительно посмотрел на Андрея. Сам Бутан никогда не задумывался на эту тему. Действительно, должны быть какие-то очень веские причины, чтобы сознание бога позволило себя так ограничить, да ещё и ядрёно постараться полностью забыть о себе. Было свободное сознание – стало человеком. Любящим, вульгарным, честным и не очень. Разным. Так для чего это? Разве нельзя было как-то более приятно провести время приобретения опыта? И что теперь с ним делать, с опытом? Книги тибетских монахов и прочие, почитаемые среди искателей просветления труды, столько туману напустили, что и ребёнку ясно – не знают авторы ответа. Или времена пришли с абсолютно другими энергиями. Устарели древние тексты. Библия и та устарела. Написана была две тысячи лет назад, для того времени, для людей, готовых на солнцепёке день стоять, чтобы увидеть мучительную смерть другого человека. Нет, сегодня тысячи людей не соберутся у распятий. Они пойдут на концерт очередной поп-звезды и постараются даже не думать о смерти, пока беда не постучится в двери. Мир изменился.

На этот раз Сергей не стал делать эффектных взмахов половником. Чуть задержал взгляд на кастрюльке, улыбнулся. Но Марии показалось – сплющил взглядом железку. Сморгнув, она избавилась от наваждения. Посмотрела на часы и грустно произнесла:

– Уж десять близится, а Германа всё нет.

Тут же со второго этажа послышался бодрый голос Германа:

– У Пушкина были полночь и две буквы эн. Фамилия такая, а у меня – имя с одной эн.

Засмеялся Бутан, остальные подхватили. От души, чисто, легко, как в детстве. Под дружный смех Антохин вошел в комнату. Вид он имел довольно растрёпанный, впрочем, как и всегда. Все заметили насколько он изменился, отдохнул, стал казаться немного выше.

– Я уже давно слушаю вас, – сознался коварный Антохин. – Просто вставать не хотелось. Две ночи не спал толком. Лифты обслуживаем. Днём они всем нужны, и только ночью можно нормально поработать. Вот и срубило меня.

– Так ты иди, ещё полежи, – предложила Зина. – Ты нас слышишь, и мы тебя оттуда услышим.

– Нет уж, спасибо. Курить хочется, аж уши горят. Пойдём, Бутан, дымнём маленько. Это ведь не возбраняется, Сергей?

Новеев махнул рукой.

– Курите на здоровье. Да и недолго вам уже осталось.

– Что такое? – ошарашенно спросил Антохин. – В каком смысле?!

Тишина, распластавшаяся в комнате, чуть не затушила камин. Выдержав злодейскую паузу, Сергей пояснил:

– Ты же собирался бросить с первого января… Нет? А ты что подумал?

Ничего не ответил Антохин на шуточку Мастера. Молча переобулся, накинул куртку, взял пепельницу у дверей и вышел на крыльцо. Вслед за ним вышел Бутан. Закурили, немного помолчали, смакуя дым. Герман поставил пепельницу на перила и спросил:

– Ну, как он тебе?

– Пока не понял. Что-то есть, энергия чувствуется.

– Вот и я не понял. Пробовал внутренним взором на него посмотреть, так мысли сбиваются. Не могу собраться.

– Это ясновидением, что ли? Гера, сердцем надо чувствовать, оно не обманет…

– Ты опять за своё. Не понимаю я тесты сердечной мышцей! А как закрою глаза, вижу дали, моря, леса – и всё такое чёткое, что ни в один бинокль не увидеть. Себя вижу, тебя вижу, а сержанта нет, выскальзывает из фокуса.

Покурили молча, слушая ветер. Бутан вспомнил свои первые ощущения от разговора с сердцем. Внезапно понял, что пришёл наконец момент, когда Герману можно подсказать немного, и он не будет брыкаться.

– Сердце не говорит, его чувствовать надо. И не само сердце, а пространство где-то в его районе, чуть ближе к центру. Всё очень просто, поначалу я из-за этой простоты улетал мимо. Искал супер-пупер ощущения. Теперь достаточно о чём-то подумать, и тут же прислушаться к сердцу. Если почувствуешь хоть тень дискомфорта, значит, не в струю пошёл. Приятное тепло или ободряющий звон в груди говорят о правильности…

– Правильности чего?! – резко прервал друга Антохин.

– Да ты не шуми зря! – Бутан похлопал по плечу Германа. – Всё очень просто: что выбрал, с тем и сверяется правильность. Если ты выбрал завязать с колесом Сансары, то все решения будут соотноситься с этим выбором. Ну а если тебе нужна новая ночная шабашка, то и это будет целью.

Нервно Антохин сделал последнюю большую затяжку, потушил сигарету, истыкав дно пепельницы, словно она в чём-то была виновата.

– А если ничего не появилось?! – запальчиво спросил Герман. – Нет ни дискомфорта, ни тепла?

– Это верный признак, что суёшься вообще не туда. Самое время остановиться, подышать хорошенько и поискать новый вариант или обождать день-другой. Потом опять пробовать.

Герман прокашлялся. Мысли его перешли на практический лад: «Что же это получается у Бутана, в рулетку выигрывать – всё равно, что „два пальца об асфальт“?»

– Тебя послушать – так казино можно каждый день перед ужином «обувать», для аппетита.

– Не-е. С этим как раз проблема, – вяло ответил Бутан, гася сигарету. – Ничего не чувствуется, третий вариант. Похоже, этот инструмент для дела, а не для баловства. Или я умудрился себе блок поставить. Разбираться надо, да мне всё некогда.

«Вот, как до денег доходит, все умники сразу отмазки сочиняют, – усмехнулся мысленно Антохин. – Интересно, как часто он сам пользуется сердечным нюхом?» Словно подслушав вопрос, Татарников понёсся дальше откровенничать:

– Я иногда ловлю себя на том, что очень редко пользуюсь этим чувством. Не потому что берегу для грандиозных дел, а просто из-за того, что вовремя не вспоминаю. Что-то делаю, бегу, суечусь, потом вечером ложусь спать и матерю себя. До того тоскливо становится. Казалось бы, ну чего ты бежишь? Остановись, подыши полминутки, послушай себя, может и бежать никуда не надо. – Бутан с досады бабахнул кулаком по перилам. Пепельница подпрыгнула и улетела в сугроб. – У, чтоб тебя!

Пока Бутан доставал из снега пепельницу, мысли Германа рванули в другую сторону. Вспомнил про Новеева, угрюмо пробурчал:

– Когда сержант сказал, что недолго курить осталось, у меня внутри всё похолодело. Думал – кранты мне.

– А я наоборот, – рассмеялся Бутан. – Решил, что скоро уже просветление!

Герман замер на секунду и тоже рассмеялся.

– У тебя стакан наполовину полон! Не то, что у меня. Вот они страхи, всегда рядом. Бросить, что ли, курить, не дожидаясь Нового года? Надоели эти надписи на пачках, кашель. Вот брошу сейчас, и всё!

Уже не в первый раз грозил Антохин табачным магнатам разорением. Но магнаты никого не боятся. Крутят сигареты на фабриках и продают, как ни в чем ни бывало. Поэтому Боря махнул молча рукой и ушёл в дом.

Антохин остался на крыльце. Застегнул молнию на куртке повыше, накинул капюшон и засунул руки в карманы робы. Приятно было стоять, привалившись спиной к двери, и смотреть на падающий снег. В куртке тепло, уютно. Совсем рядом ветер катает снежинки. Волшебный вечер! Мысли завернули на волшебство. Тотчас вспомнился сержант Новеев. Ведь он и есть современный маг. По крайней мере, так воспринимают просветленных Мастеров люди. Читают интересные книги, смотрят фильмы, и в запудренных мозгах оседает сказочный персонаж. Большинство себя не воспринимают даже в роли современника Мастера, не говоря уже о признании возможности собственной реализации. И что там говорить, когда те немногие, кто десятилетиями грезят о просветлении, и те воспринимают этот процесс как нечто волшебное, происходящее не здесь и не с нами: там, где-то, кто-то, когда-то. Не я, не сейчас, не достоин, не готов. Герман вдруг нарвался в мыслях на предложение, от которого не успел отказаться: «А что, если спросить себя через „сердечный нюх“?» Внезапно, не только область сердца, всё тело Германа ответило лёгким звоном – готов! Простая, тихая ясность вплыла в сознание, Антохин отчётливо увидел свободу от прежней жизни. Самое главное, что вроде бы держало – отец, мать. Но и это уже позади. И кто сказал, что близким обязательно будет плохо? Сердце чувствует, что как раз наоборот, легче будет. Уйдут кармические завязки, закончится вековой пинг-понг. Всё изменится к лучшему. На новом уровне понимания настроятся взаимоотношения. Готов, без сомнений. Почему же просветление не приходит? Может, считаю себя недостойным? Не-ет, сомнения в себе уже в прошлом. Эта плесень, произрастающая на чувстве вины, родом из массового сознания. Было время для сомнений, слава богу, прошло. Разве можно быть недостойным возвращения к себе? Тогда, где оно, Просветление? Мысль о нём будоражит и сознание, и тело. Наверное, отвлекаюсь часто. Присутствие осознания себя непостоянно. А ну как для просветления нужно «запальное» время постоянного присутствия? Слово «просветление» не совсем подходит – раскрытие, пробуждение, освобождение. Прощание с миром можно отложить, никуда оно не денется. Хочется пожить преображенным, почувствовать вкус настоящей свободы и радости. Слова просятся парами, не вмещают смысл…

Сзади кто-то толкнул дверь, и размечтавшийся Антохин полетел в сугроб.

– Ой, прости меня, Гера! – испуганно пискнула Зина, выйдя на крыльцо. – Ты в порядке? Я подумала: не случилось ли что с тобой? Бутан давно уже вернулся, а тебя всё нет.

– Всё нормально, – ответил Герман, поднимаясь. – Сейчас приду. Иди в дом, простудишься.

Зина нырнула в дом. Антохин быстро отряхнулся, взглянул на высвеченный фонарём падающий снег, и крикнул: «Я готов!»

Ветер от неожиданности замер, пёс заинтересованно высунул голову из конуры. Но Герман уже это не видел; потирая озябшие руки, он входил в дом.

Глава 3

– Заходи, Гера, скорее, – через открытую дверь зала поторопила Зина. – Письмо Макса читать будем. Уже было начали, но потом решили тебя подождать.

В голове Антохина вихрем взвились мысли о Максе: «Сколько знаю его, он всегда найдёт, чем удивить. Что там опять на него нашло?» Быстро скинул куртку, ботинки, надел тапочки и прошёл в комнату. Перед Зинаидой стоял открытый ноутбук. Видно, не очень хорошее письмо было. Слёзы опять собрались в глазах Зинули.

Почувствовав напряжённость, Герман молча сел на своё место. Зина начала читать.

– «Я не поехал на встречу с Мастером, потому что мне всё надоело. Достали уже все эти гуру и просветленные. Который год тыкаюсь-мыкаюсь, и ничего не происходит. Все говорят, что ничего искать не надо, всё уже есть и всегда было. Но где? Даже намёка никакого нет. Другие живут себе припеваючи, и в гробу они видели это просветление. Может быть, они правы, а мы динаму сами себе крутим? Каждое утро просыпаюсь и чувствую, как обида заползает в душу. Годы коту под хвост… Мне нужен передых. Не могу больше каждую минуту, каждое мгновение, чувствовать себя дураком. Возможно, потом, когда поостыну, вернусь к теме. А пока… тошно, братцы. Мозги кипят. Вот написал, и немного легче стало. Всё, нафиг всё. Нафиг-нафигулечки. Зачетное варенье Мария варит. Это всё, что запомнилось хорошего из возни с просветлением… Всё, пиво уже купил. Буду праздновать свободу. А вы, как хотите».

Последние слова письма упали в тягостную тишину. Зинуля скоренько смахнула платочком слёзы, посмотрела на Сергея. Он задумчиво вертел в руках карандаш.

– Вы, наверное, ждёте от меня каких-то особых комментариев. Раскрытия тонкостей человеческой натуры. А я ничего такого не знаю. Это его выбор. Тут рассусоливать нечего. Вам всем с самого начала говорили, что назад дороги нет. И если он думает, что сможет вот так просто, дёрнув пивка, покончить с просветлением, то будет удивлён. Нет у вас в этом свободы воли. Осознанность нельзя уменьшить по желанию. Но есть и хорошая новость. Кое-кто реализовал себя именно так – махнув на всё рукой.

– Если честно, то я уже на грани, – отозвался мрачный Татарников. – Сыт по горло духовным поиском. Но бросить все, как сделал Макс, не могу. Волей-неволей мысли опять возвращаются. Хватаюсь за любую возможность что-то узнать, что-то прочувствовать. Вот и сегодня пришёл с одной только мыслью: «Вдруг поможет?!» Надежда всё никак не умрёт. Тлеет внутри, выжигает по-тихому. Наверное, без надежды легче было бы. Отмахнулся бы и зажил счастливо.

Мария сморщила носик и капризным тоном произнесла:

– Бутан решил сдаться? После того, что было, просветление вовсе не обязано на тебе жениться.

Под общий смех Сергей спросил:

– Ты это серьёзно, насчет надежды? Кидать в суп?

Немного помедлив, Бутан ответил:

– Не знаю… Есть в ней что-то тоскливо-тёплое. Иногда я понимаю, что она не чужая, и без неё – никак, а иногда кажется, что она – причина всей пробуксовки. Пока есть надежда, всё спрятано в будущем. А когда надежда умрёт, то всё уже будет сделано… или не сделано совсем, окончательно. Вот бы почувствовать освобождение от надежды! Р-раз – и нет её, но чтобы обязательно появилась определённость. Если так, то да, можно кидать в суп…

– Золотые слова, сеньор Татарников! – радостно подхватил Новеев. – С удовольствием отправляю этот зловонный комок в суп. Вы все тут надежнутые. Хватит надеяться, пора быть!

В глазах Марии возник испуг. Она смотрела на Сергея и хотела крикнуть: «Что может быть страшнее, чем потерять надежду?!» Но не смогла. Из глубины сознания всплыло новое понимание роли надежды, ещё не облачившееся в платье из слов, но уже влияющее на выбор. Мария промолчала, стала слушать дальше.

В ткань зимнего вечера вплыли слова о прекрасной силе надежды. Сергей говорил о её способности поддерживать и направлять. У Зины глаза подернулись слёзной пеленой. Она отлично помнила, сколько боли может таить в себе надежда. Пока она жива, боли почти не видно, в хрустальном ларце танцуют на маскараде варианты будущего. А когда надежда умирает, то хрусталь разбивается и маски срываются – боль выходит на волю. Зина слышала Новеева «…когда вы берёте ответственность за свою жизнь в свои руки, надежда перерождается в доверие к себе…» и понимала, о чем он говорит, чувствовала и знала. Новое понимание вплыло незаметно и предъявило свои права на реальность. Примерно то же самое говорил Дима, и он очень сердился на себя, когда ловил отблеск надежды в своих поступках. Он не хотел надеяться, хотел быть уверенным в своей силе творца. И куда делась эта сила? Почему произошла авария? У Зины не было ответов раньше и не прибавилось сейчас. Вместо ответов нагрянуло предчувствие изменений в жизни. Бояться или радоваться? Зина пока не поняла. Неопределённость чёрной тучей вторглась в мысли. Это оказалось слишком большим переживанием. Не в силах сдержаться, Зина убежала успокаиваться на второй этаж. Друзья проводили её непонимающими взглядами, и только Сергей улыбнулся вслед.

Едва затихли шлепки тапок Зины на ступеньках лестницы, как Антохину почудилось, что улица и дом поменялись ролями. В комнате стало холодно, а за окном – жара. Картина происходящего немного расфокусировалась. Герман видел, как в тумане: сержант встал и пошёл в обход личного состава посиделки. Что-то говорил на ходу по поводу надежды, похлопывал по плечам, шептал на ухо и громко вопрошал. «Спектакль, – подумал Антохин. – Никакие слова извне не помогут. Нужны свои решения. А какие?» Ответа не было. Ни в одной книге, ни на одном семинаре он не получил ни одного ответа, который мог бы применить в своей жизни и быть уверенным в приближении просветления. Так что же, продолжать совершенствовать себя в духовных практиках в надежде на… Опять надежда?! Сердце Антохина заныло. Вместе с болью вернулось четкость восприятия. Сержант уже на второй круг пошёл. Герману стало интересно: «Он всё это время говорил только о надежде или я пропустил что-то?» Боль отлегла от сердца, растеклась тревогой по телу. Что же это за Мастер такой, от слов которого не радость приходит, а боль и тревога? Им вроде полагается быть сбалансированными, излучающими покой и помогающими страждущим. «Тебе шашечки нужны или доехать? – язвительно отозвалось что-то неуловимое в сознании Антохина. – Ты же сам видишь – парень дело говорит. Куда ни ткни – везде надежда. Не надоело?» Изнутри сердца потянуло жаром в ответ. Точно, надоело. Надо принимать решение: дальше заниматься практиками и надеяться или плюнуть на всё, и будь, что будет.

Сергей остановился за Германом, возложил ладони ему на плечи, наклонился к затылку и тихо сказал:

– Да понять его, надёжа-царь, не мудрено. Они «будь, что будет» требуют.

У Германа глаза застыли, а когда он обернулся, то сержант уже плыл в сторону берегов Марии. Он перебирал руками по спинкам стульев и кресел, как вёслами по морю, и всё смотрел на Германа. Слова выпускал мягко, с оттенком театральности. После первых двух фраз проявился стихотворный талант Мастера:

 
Ах, «будь, что будет» – это лишь слова,
Но свет, их породивший, интересен.
Его я видел, помню, как вчера.
Надеюсь, будет мой рассказ полезен.
 
 
Лес браконьеры подожгли. О, негодяи!
Солдаты оказались в западне.
В дыму устал я мыслить о спасении,
Позволил смерти заглянуть ко мне.
 
 
Страх тут же отвернулся от меня,
Как говорится, бросил, поматросив.
Впервые ясно осознав себя,
И жизнь, и смерть, я лишнее отбросил.
 

Про жизнь и смерть Новеев говорил уже стоя за спиной Марии. Она чувствовала его дыхание прядками волос. Ожидала ещё какой-нибудь выходки: плечики поднялись, бровки нахмурились и, когда раздались аплодисменты Германа, не сразу поняла, в чём дело.

– Браво, Мастер! – воскликнул Герман. Мастер ответил сдержанным кивком.

– Движение начинается на тонком плане. Решение, появившееся в мыслях, на самом деле не так уж важно. Оно лишь иллюстрация свершившихся изменений в сознании. Из ниток-слов вышивается гобелен под громким названием Решение. А дело-то давным-давно сделано. Осталось только отразить в реальности. А как вы думаете, иллюстрацией чего могут быть мысли-надежды?..

Интуитивно Мария приняла вопрос на свой адрес. Тряхнула кудряшками волос, сдержанно ответила:

– Отсутствия изменений?

– Вот именно! – воскликнул Новеев, склонившись к уху Марии. Она дёрнулась в сторону, сержант вдохнул запах шампуня. – Какой знакомый запах… из детства…

– Очень интересно! Что там было, в детстве Мастера? – быстро спросила Мария, чтобы отвлечь от себя внимание.

Новеев выпрямился, мечтательно закрыл глаза и ответил:

– О, это была весьма занимательная история. Запах шампуня напомнил мне дельфинарий на Чёрном море. Всех желающих поплавать с дельфинами заставляли обмыться в душе, и там стоял шампунь с похожим запахом. Я тщательно вымылся, не хотел хоть чем-то навредить дельфинам. Потом вышел к бассейну. Два дельфина плескались внизу, тренер ласково гладил их по носам. По знаку тренера я прыгнул в бассейн, а когда вынырнул, то увидел прямо перед собой огромную зубастую пасть. В первое мгновение страх сжал сердце. Эти красивые животные такие же хищники, как львы, и лучше об этом не забывать. Но тренер был рядом, дельфины вели себя мило, и страх улетучился. Потом я обнял спинной плавник дельфина, и мы поплыли. Я чувствовал его упругое сильное тело, его спокойную уверенность и доброжелательность. Это было прикосновение к чуду. Выходя из воды, я обернулся и обратил внимание на то, что из огромного зрительного зала поплавать с дельфином захотели всего несколько человек. Я спросил об этом у мамы, и она объяснила, что людям просто не интересно. В то лето самым большим потрясением для меня был не заплыв с дельфином и не горки аквапарка. Я был на несколько дней оглушен сознанием того, что бывают люди, которым чудо не интересно…

Открыв глаза, сержант усмехнулся, похлопал ладошкой по спинке кресла Марии.

– Впрочем, сейчас я о другом. Сейчас я о том, что если мы… вы или я, или ещё кто-то из людей, действительно что-то хотим, то это появляется. Такова уж наша суть. Мы создаём грандиозные надежды, умопомрачительные отговорки и безупречные ограничения.

Вдохнув ещё раз аромат шампуня Марии, сержант двинулся к дивану. Со вздохом облегчения Мария вновь тряхнула кудряшками. Спокойствие тут же вернулась к ней. По-видимому, душевное равновесие Маша приобретала от турбулентности, возникающей вокруг головы при кудретрясении. Ничего удивительного: кто-то курит, кто-то считает до двадцати, а кто-то трясёт кудряшками.

Бесстыжие снежинки на окнах чуть не трескались от смеха. Их смешили открытые рты некоторых любителей мудрых слов. Ветер скоренько глянул в окно и взвыл от обиды. Такой момент! Можно свободно выстудить гланды и засыпать глаза снегом, но окна не дают войти. Ветер стал кусать стёкла, рвать ручку двери и нырять в трубу. Единственное, чего он добился – это оживление в комнате. Люди опомнились, завертели головами, пытаясь сообразить, что за жуть творится за окном.

Нить монолога Мастера оборвалась. Новеев сел на диван, расстегнул ещё одну пуговицу сверху на рубашке и откинулся на спинку.

Вернулась к гостям Зина. Глаза красные, но смотрела без грусти. Окинула взглядом стол и сказала:

– Что-то есть захотелось. Как насчет чайковского с бутербродами?

– Правильно! – поддержал Сергей и добавил: – Война войной, а кушать хочется всегда. Тут некоторые про беленькую вспоминали. Почему бы не уважить проходимца, простите, заядлого туриста?

– Заядлый проходимец за рулём. Ему не положено, – возразила Мария. – Да и остальные тоже.

– Ай-яй-яй! Какая драма! Но ведь бог создал такси, чтобы вы имели шанс принимать решения чуть в стороне от привычной напряжённости. Немного вина совсем не помешает. Вы хотя бы расслабитесь, сойдёте с колеи. Впрочем, это не обязательно.

Женщины принялись сервировать стол. Поднялась суета. Герман опять побежал курить, Бутан с кем-то договаривался по телефону о ремонте машины. Привалов сунулся было помогать женщинам, но был изгнан с кухни. Довольно быстро на столе появились конфеты, печенье, розеточки с фирменным вареньем Марии.

Над каминной полкой висел большой календарь с красочным оформлением страниц. Все листы с него были сорваны, остался только декабрь, оформленный под картину в бело-голубых тонах: бревенчатый дом, основательно укрытый снегом, дымок из трубы, в полосках света от окон стоят мальчик и собака. Картинка привлекла внимание Сергея. Он подошёл поближе, разгладил завернувшийся уголок календаря, потом задумчиво посмотрел в окно.

В дверь кто-то постучал. Все насторожились. Кто бы это мог быть?

Зина открыла дверь. Оказалось, пришел соседский пацанёнок Санька. Лет двенадцати, румяный, говорливый.

– Здрасьте, тёть Зин. Телефон-то у вас не работает. Мамка отправила предупредить: ночью будут дорогу чистить, сейчас уже в город не попасть. Снегу намело на дороге – жуть! Возле моста вообще мне по пояс. Городские автобусы на той стороне разворачиваются. Так вы машины переставьте, чтобы трактор не задел. В прошлом году кому-то помяли, много шума было. А тракторист в чём виноват? Нечего оставлять на дороге.

Говорил парнишка быстро и обстановку оценил тоже быстро. Выпалив все новости, сразу же нахлобучил шапку и собрался уходить. Зина остановила, взяла на кухне шоколадку и сунула ему в карман. Санька радостно заулыбался, деловито заявил напоследок:

– Ну, всё, пойду домой. Будьте здоровы. С наступающим!

– Подожди немного! – крикнул Новеев. Вышел в прихожую, всмотрелся в лицо мальчишки, словно знал отца и теперь ищет схожие черты. Санька засмущался, стал переминаться с ноги на ногу:

– Чего вам?

Улыбнулся в ответ Новеев, подал руку для приветствия со словами:

– Здравствуй, Александр. Вот ты какой… пришёл людям помочь?

– Здрасьте, – ответил мальчуган, пожимая предложенную руку. – Чем можем – поможем. А вы и сами должны понимать – зима на дворе, не до шуток.

Собравшиеся в зале затихли, никто не хотел пропустить ни слова из разговора. Новеев присел на корточки, спросил Саньку:

– Тебе ничего не говорит слово «Астра»?

Мальчуган подумал, шмыгнул носом и ответил:

– Это красивые большие цветы. У нас на клумбах растут. Мне они нравятся больше всех.

– А почему?

– Потому что они без колючек, большие и радостные! Ладно, я пойду, мамка ждёт.

Не дожидаясь дальнейших расспросов странного солдатика, Санька быстро развернулся и утёк. Осталась на коврике возле двери снежная кучка, облетевшая с ботинок. Вернувшись в зал, Зина спросила Новеева о причине расспросов. Он отмахнулся, сказал, что потом объяснит. Зине показалось это очень подозрительным, но, раз не хочет говорить, то ничего не поделать. Не приставать же с ножом к горлу Мастера из-за такого пустяка. Придёт время, сам расколется, обещал же.

– Похоже, и такси не приедет, – уныло произнесла Мария.

– Калитка не заперта? И почему собака не лаяла? – обеспокоенно спросил Бутан Зину.

– Возле забора намело так, что переступить можно, – ответила хозяйка дома, вглядываясь в окно. – А пёс ещё щенком привык к Саньке. Он ему и сосисок, и котлетки из дома таскал. Друзья не разлей вода.

Вид из окна не понравился Зине. Снег присыпал стёкла, толком ничего не разглядеть.

– Я вас предупреждала, что встреча может затянуться до утра. Так и вышло. Пойдёмте машины переставлять. Андрей, помоги лопаты из сарая принести.