Текст книги "Кого хранит память"

Я поверил ему, что было именно так, – сами члены ПБ звонили и высказывали свое мнение о Генсеке – Горбачеве. Но, скорее прав Н. К. Байбаков, который в книге «От Сталина до Ельцина» пишет: «Сам приход Горбачева к власти не отражал волю ни партии, ни Политбюро. Он превосходно освоил методы закулисной, аппаратной борьбы. Так, Политбюро созвали в полном составе, когда Горбачевым были „обработаны“ по отдельности все, кто колебался, и выборы его были предрешены». И этот разговор наш не был «обработкой», так я воспринял его, ведь мы считались товарищами.

В 11.00 в ЦК под председательством М. С. Горбачева состоялось заседание комиссии по организации похорон К. У. Черненко. Одобрили текст публикации сообщения от ЦК, Верховного Совета и Совета Министров, некролог. Обсудили обращение к народу. Был подробно расписан весь порядок организации похорон.

В 15.00 – Политбюро. До заседания у меня ни с кем из товарищей никаких обсуждений, обмена мнениями о кандидатуре на пост Генсека не было. Заседание проходило спокойно. За торцевым столом сидел М. С. Горбачев, но не по центру стола, а как-то сбоку, вроде готов, если надо, уступить место.

Собственно, никакой дискуссии не было. Первым встал А. А. Громыко и внес предложение о рекомендации Пленуму на пост Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева. Коротко, четко дал характеристику Горбачеву. Один за другим все члены Политбюро поддержали эту кандидатуру. Какого-то обсуждения, альтернативных кандидатур, тем более борьбы, столкновений взглядов на Политбюро не было. Я не знаю, может быть, какие-то закулисные процессы и шли, во всяком случае, мне это не было известно. (Отсутствовал на Политбюро В. В. Щербицкий – он еще не возвратился из США). М. С. Горбачев поблагодарил за доверие, сказал, что окончательное решение за Пленумом ЦК. Заседание продолжалось минут тридцать.

В 17.00 состоялся Пленум ЦК. Открыл его М. С. Горбачев.

А. А. Громыко от имени Политбюро предложил избрать Генеральным секретарем ЦК КПСС М. С. Горбачева. Обосновал это предложение. Никаких вопросов, ни других предложений не было. Пленум единодушно поддержал эту кандидатуру. М. С. Горбачев выступил с короткой речью по самым принципиальным вопросам, в которой уже просвечивались оттенки политики, развернутые позже на апрельском Пленуме. Было ли избрание Горбачева неожиданным? Нет. Участники Пленума были готовы к возможной смене политического руководства, знали о тяжелой болезни К. У. Черненко. Первая же кандидатура, которая естественно встает в такой ситуации, – второй секретарь ЦК, а им и был Горбачев.

13 марта 1985 г. состоялись похороны К. У. Черненко у Кремлевской стены. Будущее показало, что смена партийного лидера в КПСС, на этот раз, привела к непредсказуемым последствиям для партии и страны.

Михаил Андреевич Суслов

Шла подготовка к выборам в Верховный Совет РСФСР. В Куйбышев прибыл М. А. Суслов, он вновь был выдвинут кандидатом в депутаты от Тольяттинского избирательного округа. Вместе с ним два дня находились в Тольятти и мы с В. П. Орловым. Пребывание обычное: посещение предприятий и хозяйств, пустопорожние «беседы» с рабочими, собрание избирателей в Политехническом институте. Мне казалось, что М. А. Суслов – невозмутимый, уверенный в себе человек. Но, побыв с ним рядом, особенно, перед его выступлением на собрании, когда он нервно перебирал листки, уточнял с помощником некоторые факты, оценки, выводы по тексту, я увидел, что это не совсем так. Первые сбивчивые фразы выступления, неуверенный фальцет речи, – я понял: волнуется и этот, представлявшийся мне железным, человек.

Все «мероприятия» с Сусловым прошли нормально, без сбоев. Уезжал Михаил Андреевич в Москву поездом. Из Тольятти мы машинами переехали в Сызрань. Там его ожидал спецвагон. Чувствовали себя в его присутствии скованно. Он обрел привычный вид. Сухой, сдержанный, малоконтактный человек. Бесстрастно расспрашивал нас о делах, на наши вопросы отвечал односложно. В Сызрани подъехали к вокзалу и вышли на перрон. Тут М. А. Суслов попросил показать вокзал, это был экспромт, в программе не предусмотренный. Переглянулись с охранником и прошли в здание вокзала. Затем он направился к ресторану, зашли туда. Ну, что это за зрелище, – вокзальный ресторан в вечернее время, – известно. Хотя, на наше счастье, народу там было не очень много. Михаил Андреевич постоял, сощурившись, посмотрел в зал, улыбнулся и, не проходя далеко, вышел. По его просьбе, немного прошли от вокзала по Советской улице (бывшей Большой дворянской). Вернувшись к вагону, он объяснил нам причину своего интереса. В 1920 году юный Миша Суслов пришел пешком в Сызрань из Хвалынского уезда Саратовской губернии, где работал в комитете бедноты. Протолкался здесь на вокзале и в городе несколько дней и уехал в Москву учиться. С тех пор в Сызрани не был. Сейчас, вспоминая об этом, он оживился, говорил быстро, с радостными интонациями. Ему импонировало, что сохранилось здание вокзала, на том же месте ресторан, да и главная улица города мало изменилась. Мы ожидали разноса за вокзальное бескультурье, а ему, наоборот, все понравилось, напомнило юные годы.

В ноябре 1970 г., по моему, 24-го числа в Москве открылось Всероссийское совещание председателей сельских и поселковых Советов. Это было впервые за многие годы. Из Куйбышева на него прибыла большая делегация. Открыл совещание председатель Президиума Верховного Совета РСФСР М. А. Яснов. Докладчик – председатель Совета Министров РСФСР Г. И. Воронов. Проходило совещание в течение трех дней, в торжественно-формальной обстановке и не дало ожидаемого результата. В заключение на нем выступил М. А. Суслов, в своей обычной монотонно-тягучей манере, не поднял ни одного проблемного вопроса, как повысить роль местных Советов, ограничившись общими стандартными призывами. В этот же день мы уехали.

Запомнилось мне и заседание Секретариата ЦК КПСС 3 февраля 1971 г., когда решался вопрос о моем переводе в Воронеж. Вел заседание М. А. Суслов.

Предложение о работе в Воронеже я воспринял с удовлетворением, так как воспоминания о городе детства и юности все эти годы не покидали меня. Хотя и расставание с Куйбышевом (Самарой), которому было отдано почти 30 лет, где я прошел большую школу жизни на заводе, стал специалистом, затем в обкоме партии, облисполкоме было также непросто. Волновал, по житейски, переезд семьи на новое место, – работа жены, учеба детей. Да и с товарищами по работе, с друзьями было тяжело расставаться.

Но Воронеж манил не только прошлыми воспоминаниями, но и, что греха таить, самостоятельной, ответственной работой на высоком уровне. Правда, тревожила мысль, – справлюсь ли с проблемами, которые вышли в Воронеже на первый план. Это серьёзные упущения в сельском хозяйстве и кадровой политике.

Беседа на Секретариате ЦК, как я уже отмечал была доброжелательной, товарищеской, что успокаивало. Когда М. А. Суслов сказал: «Мирошниченко не оправдал доверие ЦК. Допустил много ошибок. Ему пытались помочь, но он не сделал должных выводов из критики. Воронежская область серьезно отстала в развитии сельского хозяйства. Первый секретарь неправильно повел себя в быту. ЦК освободил его от работы и рекомендует Вас, товарищ Воротников. Ваше слово?» Я поблагодарил за доверие, сказал, что буду работать с желанием, но не удержался и высказался в том плане, что, мол, я инженер, сельское хозяйство знаю слабо, справлюсь ли. М. А. Суслов без обиняков заявил: «Не справитесь, то снимем и Вас с работы». Я и умолк. Потом Михаил Андреевич с улыбкой продолжил. «Ну, что. Рекомендуем? Хорошо. Все. До свиданья». И я ушел.

Встречался потом я с М. А. Сусловым редко. Как-то выходило, не знаю, что тому причина, но он не располагал к контактам, мало интересовался обстановкой в области, хотя известно, что информирован о делах был весьма обстоятельно.

Помню, 24 ноября 1972 г. я заходил к М. А. Суслову в памятный день – ему исполнилось 70 лет. Вошел. Он сидел за столом, низко склонив голову над бумагами. Я подошел, поздравил его с юбилеем, вручил какой-то сувенир. Он жестом предложил кресло у стола. Я сел, сказал несколько слов о том, как область завершает год. Он выслушал, задал пару вопросов, затем встал, поблагодарил за поздравление, пожелал успехов. Я тоже поднялся, пожали друг другу руки, и, не ожидая моего движения до двери на выход, опять уткнулся в бумаги.

Заходил к М. А. Суслову в июне 1973 г. Это был удачный по всем показателям год, особенно в сельском хозяйстве. Михаил Андреевич встретил с улыбкой: «Наслышан, что после прошлогодней засухи, в этом году в Воронеже неплохие перспективы?» Я ответил, что прогноз хороший. Виды на урожай зерновых, сахарной свеклы хорошие. Днями начнем уборку. Добавил, что и настроение в народе соответствующее. Он мне: «А помните на Секретариате, когда вас рекомендовали в Воронеж. Вы опасались села? А оказалось, что активная работа дает результаты и в сфере не всегда знакомой». И засмеялся. Я поблагодарил за прием и откланялся.

12 апреля 1979 г. ЦК КПСС, беседа с М. А. Сусловым.

Михаила Андреевича Суслова я знал с 1967 года, встречался с ним в Куйбышевской области. Бывал у него в ЦК КПСС и позже, когда работал в Воронеже. Посещения эти носили характер визита вежливости к секретарю ЦК.

В московский период не имел с М. А. Сусловым контактов по делам РСФСР, бывал лишь, в отсутствие М. С. Соломенцева, на заседаниях Секретариата ЦК, которые вел Михаил Андреевич. Ни разу, ни по одному вопросу он не звонил мне по телефону.

Но сейчас надо было, по протоколу, перед отъездом на Кубу посетить его – второго человека в партии, тем более, я знал, что он только что принимал делегацию из Гаваны.

Когда я вошел в кабинет, поздоровался, Михаил Андреевич поднял голову от стола, за которым он, низко склонясь, читал через сильную лупу какую-то бумагу. Обычно мало контактный, скупой на слова Михаил Андреевич встретил улыбчиво: «Здравствуйте! Значит, настала пора ехать на Кубу?» Я поздоровался и развел руками: «Куда денешься, пора, 18-го вылетаю в Гавану».

Не успел я спросить Михаила Андреевича, что бы он мог пожелать мне в канун отъезда, как он оживленно заговорил сам. Сказал, что недавно принимал кубинскую делегацию во главе с К.-Р. Родригесом: «Разговор шел об экономической поддержке Кубы. И. В. Архипов изложил им наше решение.

Они восприняли его хорошо. Дополнительно просили нас рассмотреть вопрос о кредитах на следующую пятилетку, но не после согласования плана и итогов исполнения текущего пятилетия, а заранее. Вели речь о фрахте наших судов для перевозок в капстраны по клирингу. Мы поручили Минморфлоту рассмотреть этот вопрос и решить конкретно, если суда идут действительно пустыми. Также обсудили их просьбу о возможности дополнительной поставки некоторых товаров в 1980 году».

«Карлос-Рафаель вручил мне письмо от Фиделя Кастро, – продолжал М. А. Суслов. Что там, не знаю, надо его перевести. Но новых вопросов в разговоре Родригес не ставил. Рассказал о готовящейся конференции неприсоединившихся стран, которая пройдет в Гаване в сентябре этого года. У нас есть решение Политбюро, там всё сказано о нашей позиции по отношению к ДН. Разослали его нашим послам, а также руководителям соцстран. Вам следует руководствоваться этим документом.

Мы рассказали кубинцам о помощи, которую оказывает СССР Вьетнаму, о том, что это потребовало дополнительных ресурсов. Они понимают ситуацию. Родригес жаловался на Корею, видимо, знал, что мы на днях будем принимать делегацию КНДР. Вот такая была встреча», – заключил Суслов. «Главное для вас, – сказал он, – найти хорошие контакты с Фиделем и Раулем. Это важно со всех точек зрения. Ну, а конкретные проблемы, как к ним подходить подскажет сама обстановка. Передайте от меня привет им, а также и товарищу Бласу Рока».

Я поблагодарил Суслова за прием, отметив, что мне было весьма полезно узнать о содержании беседы с делегацией Кубы. Собственно, на этом наша встреча и завершилась. Поднявшись из-за стола, М. А. Суслов сказал, что сейчас занят подготовкой предстоящего Пленума ЦК, там будут решаться организационные вопросы. Попрощались, и уже у двери он, улыбаясь, подал реплику: «Вашего коллегу, товарища Васильева, мы тоже берем у Соломенцева. Он будет назначен министром мелиорации и водного хозяйства СССР». Не знаю, какой реакции ожидал от меня Суслов на эту новость. Я лишь вымолвил: «Да? Хорошо», и вышел из кабинета.

Андрей Андреевич Громыко

15 января 1979 г. в Совмин РСФСР пришло официальное решение Политбюро ЦК КПСС: о назначении меня Чрезвычайным и Полномочным Послом СССР в Республике Куба.

А 14 февраля позвонил секретарю ЦК К. В. Русакову, курирующему отношения с соцстранами, и спросил, что делать, с чего начинать? Он ответил, надо побывать у А. А. Громыко в МИДе и договориться о порядке подготовки к поездке на Кубу. Андрей Андреевич готов встретиться хоть завтра.

До этого я не был с ним знаком. Принял А. А. Громыко меня участливо, сказал, что в МИДе с удовлетворением воспринято мое назначение, что он наслышан обо мне и уверен в успехе. Беседа в его скромном, оборудованном мебелью сталинских времен, довольно уютном кабинете была неспешной и продолжительной.

Андрей Андреевич сидел за большим столом, заваленном бумагами, в шерстяном верблюжьем пуловере. Он не стал перегружать разговор деталями наших межгосударственных отношений, сказав, что я смогу подробно познакомиться с экономической обстановкой на Кубе во время встреч и бесед со специалистами в МИДе и в других министерствах и ведомствах СССР. Главное, что наши и кубинские позиции по всем вопросам внешней деятельности полностью совпадают. В работе посла, отметил он, важно, – это умение и необходимость установить хорошие, доверительные отношения с руководством страны и, прежде всего, с Фиделем и Раулем. Не сужать темы бесед. Надо точно вести политическую линию, а не протокольные формы. Если чего не знаешь, – не отвечай, отложи.

Рассказал об одном из наших послов на Кубе, не называя его фамилии, человеке высокообразованном, карьерном дипломате, работавшем в Великобритании и других капиталистических странах, но малоконтактном, «застегнутом на все пуговицы». Не сложились у него отношения с лидерами страны. Андрей Андреевич рассказывал: «Они говорили мне: „Ведешь с вашим послом беседу, как с мраморным изваянием, ни один мускул не дрогнет на его лице. И думаешь, а что у него на уме? Надо ли раскрывать перед ним душу? В конце встречи скажет, что проинформирует свое руководство, откланяется и уйдет. Месяцами сидит в резиденции, никуда по стране не ездит“. Мы были вынуждены отозвать этого посла. Надо непременно учитывать особенности, характер людей в руководстве, специфику и традиции страны, конкретную ситуацию и т. п. Что приемлемо для англичан, то не подходит для эмоциональных кубинцев».

А. А. Громыко рассказал еще много интересного и поучительного для меня. Просил с первых же дней уделить внимание готовящейся в Гаване конференции глав государств Движения неприсоединения. Это очень важный форум. Затем изложил практические вопросы подготовки: изучить материалы, беседы в отделах МИДа, утрясти семейные дела. О порядке и продолжительности подготовки к отъезду надо условиться с первым заместителем – Г. М. Корниенко и Отделом латиноамериканских стран (ОЛАС). Закончил так: «Опыт у Вас есть. Отзывы положительные. Так что, в путь. А то, что нет особого желания, – оно появится, поверьте».

14 апреля, вечером, я побывал у А. А. Громыко. Рассказал ему о завершении всех мероприятий, связанных с отъездом. Информировал о беседах с М. А. Сусловым и А. Н. Косыгиным, о короткой встрече с К. У. Черненко, который поручил В. Ф. Мальцеву подготовить проект личного письма Л. И. Брежнева Фиделю Кастро. Андрей Андреевич сказал, что знает об этом и сам просмотрит это письмо, а в понедельник вместе с верительными грамотами я получу его для передачи Фиделю. Что касается встречи с Леонидом Ильичем, то она состоится 17-го числа на Пленуме ЦК, в перерыве между заседаниями.

Должен сказать, что у меня, задолго до работы в МИДе, сложилось почтительное отношение к А. А. Громыко, легендарному дипломату, бывшему на протяжения десятилетий символом твердой, последовательной внешней политики, стоявшему на защите чести и достоинства нашего государства. Человеку, близко знавшему многих выдающихся зарубежных политических деятелей, от Ф. Рузвельта до Мао Дзэдуна. Высок был авторитет А. А. Громыко в нашей стране. Это мое мнение не только не поколебалось, а ещё более укрепилось в дальнейшем, когда я узнал Андрея Андреевича ближе, почувствовал и с его стороны уважительное отношение ко мне. Это был истинно мудрый, высокообразованный, чрезвычайно ответственный, глубоко порядочный, требовательный к себе и людям человек. Да, он был излишне серьезен, даже строг, мало улыбчив (смеющимся я его и не видел). Но это была не маска, а суть его характера. В то же время он был внимательным и заботливым наставником.

На следующий день мы с Ниной вылетели из Москвы в Гавану.

Уже в начале своей работы на Кубе я почувствовал со стороны Фиделя какое-то сдержанное отношение к А. А. Громыко. Например, это проявилось в сентябре 1979 г., когда в США подняли шумиху по поводу советского военного присутствия на Кубе, а у нас было подготовлено решение о переименовании военной бригады в «учебный центр». Информируя его и Рауля об этом, я выслушал неодобрительную реакцию со стороны Фиделя и прямое возмущение Рауля «неоправданной сдачей позиций», «ненужным компромиссом». Мне задали вопрос – «Кто автор такого варианта? Не Громыко?» Отвечал, – не знаю. Я действительно не знал этого точно, но сведения о том, что здесь проявил инициативу Громыко, доходили. Передав в Москву мнение кубинского руководства, высказал поддержку их позиции, однако, пожелание друзей не учли – решение было принято. Кубинцы, по-моему, считали А. А. Громыко чрезмерно осторожным политиком и дипломатом, в некоторой степени связанным своими многолетними контактами с США.

В октябре 1979 г. во время разговора с А. А. Громыко по ВЧ, я напомнил ему, что друзья ожидают ответ из Москвы на их просьбу о координации действий наших стран в отношении обстановки на Юге Африки, в частности речь шла и о Р. Мугабе – лидере ЗАНУ. Андрей Андреевич ответил довольно резко, что «в Москве занимаются этим», дескать, не надо нас подталкивать. Меня же кубинское руководство торопило с ответом. Кто проявлял медлительность, МИД или ЦК, Б. Н. Пономарев, который был весьма щепетилен в части приоритета в международных делах, касающихся национально-патриотических движений в развивающихся странах, – я не мог знать. Но предполагал, – документ находится на согласовании в ЦК, а кубинцы связывают и этот факт с «пассивностью» А. А. Громыко.

И вот 13-го ноября 1979 г. Фидель, вручая свое послание Л. И. Брежневу, в ответ на письмо к нему Леонида Ильича от 30 октября по ряду вопросов международной обстановки, попросил отправить его в ЦК нарочным. И спросил: «Что, ответы из ЦК тоже идут через МИД?» Я ответил утвердительно. Фидель продолжал: «Какова же роль Громыко? Он что, посредник и между генсеком?» Что ответить? Вновь, который раз, стал объяснять ему наш порядок. Фидель, не дослушав, перешел к другой теме. Мне стало понятно – надо как-то снимать эту предубежденность. Конечно, посылать письмо нарочным я не стал, но и не направил его шифр телеграммой в МИД. А так как 16-го вылетал в Москву сам, то 17-го передал письмо специально встретившему меня в аэропорту сотруднику Общего отдела ЦК, что сделал единственный раз.

Это был мой первый приезд в Москву из Кубы. 17-го декабря состоялась обстоятельная беседа с А. А. Громыко. Поговорили о многом. Затронули и отношения с Фиделем. Он отметил, что я учел его рекомендации и установил неплохие контакты (по имеющейся у него информации) с Фиделем и Раулем. Это хорошо. Со своей стороны я сказал, что и в Москве стоит больше уделять внимания специфике отношений с кубинскими лидерами. Андрей Андреевич согласился. Спросил, может, надо пригласить Фиделя в Москву? Было бы хорошо, ответил я. Тогда не стоял еще вопрос о визите на Кубу А. А. Громыко. В начале 1980 г. было направлено приглашение Фиделю Кастро провести отдых в Союзе и встретиться с Л. И. Брежневым. Но обстоятельства не позволили ему отлучиться из Гаваны.

В августе 1980 г., будучи в Москве, я в беседе с К. В. Русаковым поднял вопрос о желательности визита А. А. Громыко на Кубу. Рассказал о некоторых нюансах отношения к нему кубинского руководства. В тот же день, более дипломатично, высказал эту идею Г. М. Корниенко. Оба, конечно, не дали мне никакого ответа. А 10-го сентября, накануне отъезда из Москвы, побывал у А. А. Громыко. Была хорошая беседа, и он сообщил мне, что принято решение: при его поездке на сессию ГА ООН в Нью-Йорк нанести и официальный визит на Кубу. Срок: с 15 по 18 сентября. Не думаю, что это можно приписать моей инициативе, скорее – совпадение мнений о важности встречи с Ф. Кастро.

12-го сентября я вылетел в Гавану, а 15-го встречал А. А. Громыко в аэропорту им. Х. Марти.

На другой день я, как условились накануне, пришел в резиденцию А. А. Громыко к 9 часам. Вместе позавтракали и поговорили о ситуации на Кубе, о темах, которые могут быть затронуты во время переговоров с руководством страны. Андрей Андреевич и Г. М. Корниенко дотошно расспрашивали меня, уточняя детали, интересовались позицией Фиделя по тем или иным вопросам. Я объяснял, не сглаживая проблем.

Вопреки предварительным наметкам, Фидель изменил состав участников переговоров. Он предложил встретиться с А. А. Громыко один на один с переводчиком О. Т. Дарусенковым. Думаю, что это, может, и не озадачило Андрея Андреевича, внешне он был невозмутим, но настроила на определенный лад. Я же, прямо скажу, был несколько обеспокоен.

Беседа Ф. Кастро с А. А. Громыко продолжалась почти четыре часа. Содержание её мне неизвестно, но, как стало ясно позже, она прошла более чем успешно. Были сняты недомолвки и подозрительность. Это особенно чувствовалось в поведении Фиделя, его отношении к А. А. Громыко.

Вечером в резиденции посла состоялся ужин, устроенный А. А. Громыко в честь Ф. Кастро. Фидель и Андрей Андреевич вели себя свободно, раскованно. Звучали тосты, разговор носил общий характер. Темы далекие от политики. Здесь я удостоился похвалы. А. А. Громыко выразился так: «Виталий Иванович, советский посол, – это ваш искренний друг, друг Кубы, он пользуется большим уважением в нашей стране, так что имейте это в виду. Мы полностью ему доверяем». Фидель откликнулся на реплику: «Мы знаем Воротникова давно, ещё с 1972 года, когда познакомились с ним в Воронеже. Кубинцы разделяют Ваше мнение о нем. Нам импонирует его открытость, эрудиция, скромность. Он много ездит по стране, чем заслужил уважение в провинциях». И предложил тост за мое здоровье.

Мы засиделись допоздна. Проводив Фиделя и гостей, Андрей Андреевич высказал сердечную благодарность за высокую организацию и качество приема.

Вечером 17-го сентября Ф. Кастро устроил товарищеский ужин для А. А. Громыко в «Ранчито», на воздухе. Было жарко и Андрей Андреевич, которому мы сказали, что строго соблюдать протокол необязательно, приехал в легкой куртке, без галстука. Мы же все в летних сорочках или гуайяберах. Фидель в своей обычной робе.

Фидель пригласил гостя осмотреть территорию. Прошли к бармену, расположившемуся под пальмовой кровлей, взяли себе кто виски, кто ром, кто сок. Подошли к открытой жаровне, где на углях жарился поросенок. Фидель стал объяснять преимущества такого способа приготовления мяса. Обращал внимание на редкостные тропические растения.

Потом разместились за двумя столами. За одним с Фиделем и Андреем Андреевичем члены Политбюро КПК, мы с Г. М. Корниенко и О. Т. Дарусенков. За другим члены Секретариата ЦК КП Кубы и советские товарищи, в том числе Казимиров, Макаров, Гончаренко, Качанов, Бурмистров, Кривоплясов, Монахов, Михайлов.

Обстановка теплая, непринужденная. Собственно, это была неторопливая беседа (за исключением двух официальных тостов, произнесенных Ф. Кастро и А. АГромыко). Фидель был в отличном настроении. Никаких текущих политических тем не касались. На этот раз в центре внимания был А. А. Громыко. Он охотно и подробно отвечал на вопросы Фиделя. Все слушали с интересом. Громыко много рассказывал о памятных и забавных моментах, связанных со Сталиным и Молотовым. Вспоминал различные, часто острые ситуации во взаимоотношениях с У. Черчиллем, Г. Трумэном. Тепло отзывался о Ф. Рузвельте.

О Сталине он говорил взвешенно. Касался в основном роли Сталина во внешней политике. Рассказал о первой встрече, когда его в 1939 г., после нескольких месяцев работы в НКИД, пригласили в Кремль. И Сталин объявил о решении направить А. А. Громыко советником-посланником в посольство СССР в США. Присутствовал при этом и В. М. Молотов. «Можно понять мои тогдашние ощущения!» Сталин спросил его о степени языковой подготовки. «Я ответил скромно о своих познаниях английского. Он посоветовал мне чаще бывать в американской церкви, слушать проповедников, чья речь особенно правильная в произношении. Сославшись при этом на опыт революционеров, оказавшихся в эмиграции». «Так, – продолжал Андрей Андреевич, – тридцатилетним молодым человеком я стал вторым лицом в советском посольстве в США». Фидель спросил его: «Почему выбор пал на вас?» Ответил: «Трудно сказать точно, но, видимо, тогдашний наш посол Уманский не полностью удовлетворял требованиям. Нужны были в посольстве свежие кадры. Он пробыл еще немного и в 1941 г. был заменен на М. М. Литвинова, тоже не задержавшегося в США. А в 1943 г. послом назначили меня».

Стал вспоминать о конференциях «Большой тройки» в Тегеране, Ялте, Потсдаме. О том, что «Сталин на них держался уверенно, с достоинством, в то же время активно участвовал в переговорах, во многом владел инициативой, умел слушать собеседников, вежливо отвечал на вопросы. Он с уважением относился к Рузвельту. Американский президент уже был тогда болен. Однажды, когда болезнь обострилась, Сталин пригласил В. М. Молотова и меня. Мы втроем посетили Рузвельта. Это был хороший поступок. Рузвельт был обрадован нашим визитом. Сталин ценил в Рузвельте „умение вести дело“. Так, например, выразился Сталин, получив письмо Рузвельта о согласии на передачу СССР южной части острова Сахалин и Курил. Понятно, что американский президент рассчитывал на нашу поддержку в завершении войны с Японией».

«Трудно шли дискуссии об открытии второго фронта. Черчилль уходил от ответа, не называя даты высадки десанта. Тогда Сталин встал и, обращаясь к Молотову, сказал, что у нас слишком много дел дома, чтобы терять здесь время. Черчилль понял, что уже нельзя больше оттягивать и быстро отреагировал, сказав, что его не так поняли: второй фронт готовимся открыть в мае 1944-го».

«Ещё одна черта. Сталин не чурался контактов с другими членами нашей делегации. Всегда накануне заседания спрашивал мнение товарищей, внимательно выслушивая их. Никогда не носил с собой никаких папок, блокнотов, бумаг. Во время переговоров ничего не писал».

«Это был очень требовательный, жесткий человек. Окончательное решение всегда было за ним. Ошибался он редко, но всё же ошибался. Что касается других качеств. Например, неторопливость в походке. Он никогда не ускорял шаг в ходьбе, движениях. Часто у себя в кабинете прохаживался по ковру, слушая споры. Лицо, особенно глаза, были выразительными. Говоря с собеседником, он всматривался в него, долго не отводя глаз. Такой вот „сеанс магнетизма“. Приходилось участвовать и в застольях. Сталин был гостеприимным хозяином, вел себя радушно, но сдержанно. Ел мало, пил только сухие грузинские вина и хвалил их.

Оценивать личность Сталина, его характер сложно. В общении он бывал разным: резким, вспыльчивым и нетерпимым, или приветливым, доброжелательным, даже уступчивым. Он редко упоминал ЦК, а чаще – Правительство. Говорил: „Правительство считает, Правительство требует, Правительство не может согласиться“. (Я, при этом, вспомнил телеграмму И. В. Сталина, направленную на авиационный завод № 18 в Куйбышев в начале 1942 г. Он возмущен тем, что завод медленно наращивает выпуск самолетов ИЛ-2 на новой площадке. Там были такие слова: „Илы нужны Красной Армии как хлеб, как воздух. Шенкману не удастся отбрехнуться, давая в сутки по одному-двум самолетам. Не выводите Правительство из терпения“ и т. д.).

Конечно, неправильно видеть у Сталина одни положительные черты. Это была личность сложная, противоречивая. На его совести немало ошибок и трагических моментов, как в делах внутренних, так и внешних».

Про В. М. Молотова Андрей Андреевич говорил, что он при Сталине был фактически вторым человеком в стране. «Один из немногих, кто имел влияние на Сталина. Был с ним ближе, чем кто-либо другой из руководителей. Правда, в последние годы Сталин относился к Молотову с предубеждением. Как политик, Молотов был сторонником „твердой линии“ по отношению к США и Западу. Могу отметить его высокую самоорганизованность и большое трудолюбие. Временами он бывал чрезмерно консервативен, даже в малом. Иногда срывался, бывал резок и груб. При всем этом я во многом признателен ему за школу».

А. А. Громыко нелестно отзывался о Г. Трумэне. Вспоминал встречу «Большой тройки» в Потсдаме, детали поведения Сталина, когда он по существу беспристрастно выслушал Трумэна, сообщившего «оглушительную новость» о взрыве атомной бомбы, и лишь поблагодарил за информацию. Чем несказанно огорчил американца. «Ещё стоит вспомнить, – подчеркнул Андрей Андреевич, – как резко изменилось отношение Г. Трумена к нам после Победы. Из внимательного, льстиво-услужливого на первых порах, он стал сухим, безразличным, а порою даже наглым».

Разговор касался и некоторых моментов жизни самого А. А. Громыко. По-моему, К.-Р. Родригес спросил его о впечатлении о Кубе, когда тот впервые посетил Гавану. Андрей Андреевич ответил, что это было в декабре 1943 года. Он прибыл на Кубу как посланник по совместительству. Поездка носила чисто протокольный характер. «Я пробыл всего два дня только в Гаване, поэтому не мог тогда составить впечатление о стране. Потом, известно, какова тогда была обстановка».

Ф. Кастро спросил о происхождении фамилии Громыко: «Это редкая фамилия. По-русски она звучит, как производное от „грома“, и наводит страх на ваших соперников». Андрей Андреевич улыбнулся: «Нет, в фамилии отсутствует такой подтекст. Есть в Гомельской области Белорусской ССР село Старые Громыки, это недалеко от Брянской области РСФСР, я из этого села. В нем больше половины жителей Громыки. Есть и Новые Громыки, там Громык уже поменьше», – под общий смех закончил он.