Текст книги "Кого хранит память"

А. А. Громыко: «Согласен с замечаниями товарищей. На нынешнем этапе позиция Политбюро чрезвычайно ответственная. Необходим точный, объективный и ответственный документ, с которым идти на Пленум. Мы свидетели и участники основных этапов развития социалистического строительства. Много пропустили через себя, выстрадали, поняли, определили место в перестройке. Достаточно ли отвечает этому проект доклада? Да, в основном, отвечает! Но при условии серьёзной доработки».

Завершался 1987 год. Собственно, это был последний, более или менее позитивный год в ходе перестройки. Если не считать позорного, спровоцированного амбициями Горбачева Пленума ЦК 21 октября 1987 г., превратившегося из торжественного, посвященного 70-летию Октября, в стихийный митинг. Генсек, обидевшись на примитивное, маловразумительное выступление Ельцина, вместо того, чтобы, осадив оратора, внести предложение, – поручить Политбюро разобраться с сутью выдвинутых обвинений и доложить на очередном Пленуме результаты, принудил членов ЦК развернуть атаку на обидчика. В итоге, Горбачев подстегнул активность оппозиции, – шумной, наглой, крикливо захватившей в свои тенета уличные страсти. Поняв позже, что натворил, он попытался успокоить Ельцина, но тот уже «закусил удила», получив поддержку не только «демократов», но и советников с Запада. Чем закончилось это противостояние, – известно.

Не могу не сказать о заседании Политбюро ЦК 5 мая 1988 г.

«О некоторых вопросах советско-германских документов 1939 г., касающихся Польши».

А. А. Громыко. «Имел две беседы с В. М. Молотовым. Он не подтвердил и не отверг наличия секретного протокола (публикации в печати на этот счет были). То же и в беседах с Н. С. Хрущевым – ни да, ни нет. Возникает вопрос, знал ли он или нет? Некоторые считают, что документы были и одобрены двумя сторонами. Должен подтвердить, – я был ответственным за публикацию всех документов, но этих не было, я их не видел. Предлагаю дать публикацию о том, что „копии“ есть. Оригиналы – не ясно, сохранились или нет. Продолжить поиск».

Горбачев вел себя весьма сдержанно. Не стал по обыкновению рассуждать, анализировать все «за» и «против», не вступил в полемику, а заявил так: «Ограничимся обменом мнениями. Если будут документы, – вернемся к обсуждению». (В интервью «Советской России», от 14 марта 1993 г., В. И. Болдин, бывший тогда заведующим Общим отделом ЦК, утверждает, что ещё в 1987 г. «секретный» протокол и карта были положены на стол Генсеку. Он долго изучал карту, потом сказал – «убери подальше». (Следовательно, Горбачев скрыл этот факт от Политбюро и от общества.

В отношениях М. С. Горбачева к А. А. Громыко уже не было той сыновней теплоты, которыми они характеризовались год назад. Андрей Андреевич несколько раз тактично, но недвусмысленно высказывал свое мнение, не укладывающееся в «колею» горбачевской перестройки. Он говорил о том, что СМИ публикуют много негативного, лживого материала в адрес прошлого страны. Его возмущало, что на эти выпады нет должной реакции со стороны власти. Он возражал, что Политбюро берет на себя хозяйственные функции, когда рассматривали проект Совмина Союза о развитии кооперации и предпринимательства. Детали, – это функция Правительства. Политбюро формулирует лишь политическое решение. Иначе, оно, вольно или невольно, берет на себя ответственность за практическую реализацию этой акции. Нельзя, например, согласиться с предлагаемым чрезмерно низким процентом платы за кредит.

А. А. Громыко был не согласен с предложением использовать силу для разрешения конфликта в Нагорном Карабахе. Это не то средство. Нужен объективный разбор на месте.

Окончательный перелом в оценке хода перестройки, её истинной цели, стал, по-моему, ясен ему, и многим из нас, в ходе подготовки и принятия решений XIX Всесоюзной партийной конференции.

Это был важный, переломный этап, окончательно определивший позицию М. С. Горбачева по реформированию политической системы в СССР. 1988-й год обозначил, я бы сказал, надлом в самом перестроечном процессе, в его направленности, в его восприятии обществом. Надлом, последствия которого оказались драматическими.

В этом году М. С. Горбачевым, и сформировавшимся вокруг него окружении, был сделан упор на политических преобразованиях, реформах в государственных структурах, в партийном строительстве. На первый план вышли идеология, «новое мышление» в делах внутренних и внешних, стали звучать глуше социалистические лозунги.

В партии и обществе появилась обеспокоенность за судьбу провозглашенной в 1985 году перестройки. В высказваниях и вопросах, звучавших на Политбюро, Пленумах ЦК, различных совещаниях, в печати (статья Нины Андреевой в «Советской России») слова о том, не отклоняемся ли мы от выбранного курса, туда ли идем, вызывали резкую, грубую реакцию со стороны Горбачева.

Он настойчиво убеждал нас: путь дальнейшей демократизации, гласности, самоуправления лежит через немедленные политичесие реформы. Тезис, что развитие экономики тормозится консерватизмом политических структур, что необходима политическая реформа, стал во главу угла. И разгорелся «пожар» говорильни. Митинги, съезды, конференции, совещания, собрания и т. п. Все острее стали проходить заседания Политбюро. Именно в 1988 г. Горбачев окончательно встал на путь переориентации перестройки.

Начиная с апреля месяца 1988 г. на заседаниях Политбюро стали обсуждать вопросы подготвки к XIX Всесоюзной партийной конференции, решение о созыве которой было принято ранее. Эта тема не сходила с повестки дня ПБ в мае и июне 1988 г.

18 июня 1988 г. Политбюро «О реконструкции политической системы».

Обсуждали проект доклада М. С. Горбачева на предстоящем Пленуме ЦК.

А. А. Громыко: «О советах и их взаимодействии с партией. Глубокий раздел, – „назад к Ленину и вперед с Лениным“. Некоторые считают надо разделить Советы и Партию. Отодвигать партию от практических дел, ограничить её работу политикой, – грубая ошибка. Советам надлежит очень много поработать, чтобы взвалить и нести на своих плечах тот государственный груз, который возложен нынче на партию. О том, чтобы первый секретарь возглавлял Президиум Советов и Бюро партийного комитета. Согласен.

Раздел о ВОВ, вернее о неподготовленности к войне. Вопрос сложный. Готовились, это бесспорно, но не успели, – это тоже факт.

После окончания войны союзники ожидали нашего разоружения, ликвидации армии, мол, разруха заставит искать выход. Могли ли мы пойти на это? Нет, иначе согнули бы в бараний рог.

О соревновании по вооружению. Шла гонка. Это шло взаимно, при поддержке МО и других. Валить все на руководство – это необъективно. Надо исходить из реальностей времени. А размах, объемы и т. п. – это надо анализировать».

Запомнилось заседание Политбюро ЦК 20 июня, буквально за неделю до конференции. Обсуждали окончательный вариант доклада М. С. Горбачева. Он выразил в нем все чаяния контрперестройщиков.

Вновь те же тезисы. Отделить партию от Советов. Поручив ей только политические функции. Советы наделить всей полнотой власти (ссылаясь при этом на Ленинские тезисы о Советах). Реорганизовать снизу доверху, и возродить полновластие Советов. Учредить, как высший орган, – Съезд Народных депутатов, расширив их число до 2250. Из них формировать Верховный Совет, меньшей, чем сейчас численности. Ввести пост Президента страны, возглавляющего Верховный Совет.

Совет Министров СССР подотчетен Верховному Совету.

Демократизация руководящей деятельности и внутренней жизни партии. Разделить функции партийных и государственных органов.

Обновление идеологии – в один ряд с демократизацией и экономической реформой.

Провозгласил лозуг: «Наши цели – больше демократии, больше социализма, лучше жизнь трудящегося человка». На такой демагогической ноте он завершил изложение доклада.

Обсуждение было активным, высказались все члены Политбюро.

Надо сказать выступления были разными. Отмечу, что Рыжков, Лигачев поддержали многие положения доклада, и, конечно, Шеварднадзе, Яковлев, Медведев одобрили полностью. С серьзными замечаниями выступили: Никонов, Щербицкий, Чебриков, Воротников. Я раскритиковал схему построения Высшей власти, попытку оторвать партию от живого дела. Учитывая многообразие реформ, вносимых на Конференцию, предлагал рассмотреть часть из них позже.

А. А. Громыко выступил с раздумьями, анализируя тот или иной момент доклада. Было видно, что он понял, – в новой структуре ему места нет. Потому он, не делал резких замечаний, дабы не создать впечатления, что борется за должность.

В итоге Горбачев, как обычно, обещал учесть замечания, но предложил одобрить, в основном, тезисы доклада. Так и решили.

Всесоюзная партийная конференция начала работу 28 июня 1988 г.

Предположения оправдались. По остроте обсуждения, накалу страстей среди делегатов, эта конференция могла поспорить с последующими съездами Народных депутатов в 1989—91 годах.

С критикой ситуации, сложившейся тогда в стране, резкими выпадами по поводу программы реформ, высказанных в докладе, выступило немало делегатов. Писатели, – В. Карпов, Ю. Бондарев, Б. Олейник, ученые, – А. Логунов, Л. Абалкин, рабочие, – В. Ярин, Ю. Сурков, директор завода, – Н. Чикирев и другие. Однако большинство ораторов, а приняли участие в прениях около 70 человек, поддержали Горбачева. Члены Политбюро, кроме Е. К. Лигачева, не выступали. Конференция продолжалась четыре дня. Подготовленные документы были приняты.

Не теряя времени, М. С. Горбачев принялся в скоростном режиме проводить решения конференции в жизнь. Провел несколько заседаний Политбюро, а 29 июля состоялся Пленум ЦК, посвященный работе по реализации решений конференции.

А. А. Громыко не показывал виду, что огорчен перспективой близкой отставки, а продолжал участвовать в работе Политбюро, выступал с замечаниями при обсуждении, например, вопросов: «Об обстановке в НКАО», «О проекте доклада Горбачева на Пленум ЦК», намеченный на 29 июля, «Об улучшении экологической обстановки вокруг Аральского моря», «О реорганизации партийного аппарата ЦК КПСС» и другим. Но прежней активности, вдохновения, четкого, логичного изложения своей позиции в его выступлениях уже не чувствовалось.

26 сентября 1988 г. ЦК КПСС. Информировал М. С. Горбачева об итогах поездки в ФРГ: переговорах с Й. Рау, встречах с Г. Колем, X.-Д. Геншером, другими деятелями ФРГ. Рассказал о посещении руководства ГКП во главе с Гербертом Мис в Дюссельдорфе. Об их озабоченности обстановкой у нас в стране и партии.

Горбачев выслушал, не задал ни одного вопроса, а заговорил о другом. «Речь идет о кадровых перестановках в руководстве. В частности, – на пенсию: А. А. Громыко, М. С. Соломенцев, П. Н. Демичев, В. И. Долгих, а также А. Ф. Добрынина, да и Капитонова. Настало время, – как бы сочувствуя, произнес он, – они в основном понимают». (Говорил он с ними или нет, я так и не понял).

«Теперь, ты понимаешь, возрастает роль Советов, и я предлагаю тебе пост Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР. Сохранить за тобой членство в Политбюро. В. П. Орлова на пенсию, – он болен. А в Совмин вместо тебя рекомендовать А. В. Власова. Как считаешь?».

Что я мог ответить? Если надо, то буду работать.

Сказал он и о других перестановках в Политбюро и Правительстве Союза.

30 сентября 1988 г. состоялся Пленум ЦК.

Рассмотрели вопрос «О предложениях в связи с реорганизацией партийного аппарата в свете решений XIX партийной конференции»

Нет смысла повторять, что все предложения по кадрам были приняты.

Скажу только о том, как решался вопрос о А. А. Громыко.

М. С. Горбачев: «Поступило заявление от А. А. Громыко». Зачитывает его. «Полибюро решило поддержать просьбу Андрея Андреевича». Харатеризует его трудовой путь.

Голосование. Единогласно.

Выступление А. А. Громыко: «Конечно, мне грустно, но возраст, – с ним надо считаться. Все мы прошли по ступеням жизни. Кто больше, кто меньше. Трудился, как мог, ощущал плечо друзей. Хотя времена были разные, порою трудные, даже очень. Сейчас другая обстановка. Спасибо Михаилу Сергеевичу за добрые слова, я тронут его словами. Я решительно поддерживаю всё, что делает КПСС, её ЦК для осуществления решений XXVII съезда партии (замечу, – не партконференции). Благодарю всех за совместную работу и доверие».

Состоявшаяся на следующий день, 1 октября, Сессия Верховного Совета СССР освободила А. А. Громыко от работы.

Отправлен на пенсию Андрей Андреевич Громыко, человек – эпоха в советской дипломатии, которой он посвятил 46 лет, из которых – 28 как министр иностранных дел СССР. По своему характеру, эрудиции, манере поведения, отношению к делу, к людям он заметно выделялся от других. Непререкаемый авторитет среди единомышленников, особенно в делах международных, он пользовался высоким уважением в мире, хотя слыл среди наших зарубежных противников и партнеров, – человеком «нет».

За свою принципиальность, неуступчивость в том, что касалось позиции и авторитета СССР. И в то же время искусному переговорщику, умевшему доказать и убедить собеседника, не прибегая к дипломатическим уловкам, а действуя открыто и принципиально. Его невозможно было сбить с толку двусмысленными заверениями, обещаниями, попытками упростить проблему, а то и уйти от решения обсуждаемого вопроса.

Пост Председателя Верховного Совета СССР, который умело предложил Горбачев Андрею Андреевичу, в обмен на поддержку этого наиболее авторитетного деятеля в Политбюро, для решения своей долгожданной, выношенной мечты, – стать Генеральным секретарем ЦК КПСС, – был воспринят А. А. Громыко, мне кажется, с удовлетворением. В свои 76 лет, когда серьёзно беспокоит здоровье, и нет возможности часто выезжать (вернее, – лететь долгими часами) в другие страны, на различные международные форумы, что необходимо министру иностранных дел; когда достиг высокого авторитета в своей стране, и нет былого интереса к разбору разных, когда серьезных, а порой и незначительных внешнеполитических проблем; все это вместе взятое, да и другие нюансы, за столь долгие годы работы начинает тяготить, – хочется сохранить статус, но уменьшить нагрузку. В этих условиях, предложение Горбачева пришлось, кстати, и А. А. Громыко, хотя и понимал, как и многие из нас, что фигура Горбачева не совсем та, которую желательно видеть во главе КПСС, а, следовательно, и государства, но другой тогда просто не было. И он с удовлетворением идет в Верховный Совет СССР, оставаясь членом Политбюро, высшего, по существу, руководящего органа в стране.

Отдаваясь, в прошлом, без остатка, решению внешнеполитических проблем, защищая умело интересы своей страны и социалистическую идею, А. А. Громыко пользовался поддержкой и уважением со стороны всех бывших лидеров, начиная со Сталина, Хрущева, а затем Брежнева, Андропова и, безусловно, – Черненко.

Хотя вызывает некоторое недоумение, почему Л. И. Брежнев лишь в 1973 г. рекомендовал А. А. Громыко избрать членом Политбюро, видимо были какие то шероховатости в их отношениях. Зато Ю. В. Андропов, сразу после своего избрания Генсеком, в 1983 г. предложил назначить министра иностранных дел ещё и первым заместителем председателя Совета Министров СССР. Думаю, не спроста, – нужен был мудрый и объективный человек рядом с А. Н. Тихоновым.

На заседаниях Политбюро А. А. Громыко занимал активную позицию, часто выступал по вопросам повестки дня, всегда неторопливо, как бы рассуждая, но четко формулировал свои предложения и замечания. С 1985 г. мы сидели за столом Политбюро рядом, с левой стороны от Генсека: Н. И. Рыжков, А. А. Громыко, В. И. Воротников и далее. Я мог наблюдать, как Андрей Андреевич готовился к выступлениям. Никакого заранее подготовленного текста у него не было. Во время обсуждения того или иного вопроса, он сидел молча, казалось безучастно. Затем брал небольшой чистый листок бумаги, и синим толстым карандашом (как и в МИДе) крупно писал краткие, в 3–4 слова тезисы, столбиком 5–6 строк. Говорил, всегда вставая. Лишь редкие реплики позволял себе высказывать сидя. Иногда мы обменивались несколькими словами по поводу обсуждения, или неточно воспринятой фразы выступающего.

После избрания 1 июля 1985 г. А. А. Громыко председателем Президиума Верховного Совета СССР, и тем более, когда МИД возглавил Э. А. Шеварднадзе, тематика интересов Андрея Андреевича на заседаниях Политбюро явно превалировала в сторону работы Советов. Особенно после посещения им ряда областей России, ознакомления с жизнью провинциальных городов и сел, наибольший крен приобрели социальные проблемы. Но, как и прежде, он активно выступал по вопросам партийного строительства, экономического развития страны. Однако и по важным международным проблемам он непременно высказывал свою позицию.

Пребывание А. А. Громыко в отставке, на пенсии было недолгим. В начале 1989 г. его стали одолевать болезни. Контактов с ним в этот период не было.

3 июля 1989 г. утром, я пришел на совместное заседание Палат ВС. В комнате Политбюро был М. С. Горбачев. Он сказал: «Вчера скончался Андрей Андреевич Громыко. Тебе решено поручить возглавить комиссию по организации похорон. Подготовь предложения по составу комиссии и приступай к делу. Я, к сожалению, не смогу принять участие в похоронах, так как завтра с Яковлевым и Шеварднадзе вылетаем с официальным визитом во Францию, а 6-го на ПКК в Бухарест».

Я незамедлительно связался по телефону с Н. И. Рыжковым, другими руководителями, и за пару часов сформировали комиссию в составе: Председатель – В. И. Воротников, члены – А. П. Бирюкова – заместитель председателя Правительства СССР, Г. П. Разумовский – секретарь ЦК КПСС, М. С. Шкабардня – управляющий Делами СМ СССР, Ю. Прокофьев – секретарь МГК, А. А. Бессмертных – првый зам. министра иностранных дел, В. М. Никифоров – зам. заведующего орготделом ЦК КПСС.

В 18.00 провели заседание комиссии, с приглашением представителей МВД, Минобороны, Моссовета, начальника ЦДСА.

Определили порядок траурных мероприятий и организации похорон. Каждому члену комиссии – ответственность за конкретный участок работы.

На следующий день, в 12.30 с А. П. Бирюковой посетили семью АА. Громыко на даче. Выразили глубокое соболезнование, рассказали о принятых решениях на комиссии. Лидия Андреевна и другие родственники согласились, что гроб с телом А. А. Громыко будет завтра, 5-го июня, с утра установлен в Большом зале ЦДСА для прощания. Похороны на Новодевичьем кладбище в 16.00 этого же дня. Там будет митинг, и отданы полагающиеся при этом воинские почести. Немного ещё побеседовали с Лидией Дмитриевной, Анатолием Андреевичем, Эмилией Андреевной, и уехали.

Все траурные мероприятия прошли без проблем.

Митинг на Новодевичьем кладбище открыл прощальным словом я, затем выступили Ю. Прокофьев, А. Бессмертных и земляк Андрея Андреевича, – Л. Савельев.

Похоронили А. А. Громыко, выдающегося деятеля своего времени, активного участника крупнейших политических, государственных и военных событий ХХ-го века. Память о нем сохранится в сердцах многих людей.

Дмитрий Федорович Устинов

Я познакомился с Д. Ф. Устиновым в конце 1957 г., будучи секретарем парткома авиационного завода № 18 в Куйбышеве.

После успешного запуска спутника Земли на ракете «Р-7» КБ С. П. Королева, в авиационных кругах, в том числе и у нас на заводе, стали говорить о том, что в ЦК и Правительстве решено существенно укрепить производственную базу ракетостроения за счет передачи в эту отрасль ряда авиационных заводов. В частности, авиационный завод № 1 («Прогресс»), на котором будет свернут выпуск самолетов, а ему поручат изготовление трех ступеней носителя этой ракеты. Имеется в виду загрузить ракетной тематикой и ряд других заводов. Это известие подтвердилось, после посещения завода самим С. П. Королевым. Для окончательного решения вопроса организации производства ракеты «Р-7» на заводах Куйбышева, не припомню точно, в октябре или ноябре в город прибыл министр обороной промышленности Дмитрий Федорович Устинов, с большой группой специалистов. В основном они работали на 1-м заводе. Но осмотрели так же моторостроительный завод № 24, а затем Д. Ф. Устинов с К. Н. Рудневым приехали и к нам, на завод № 18. Цель – разместить у нас производство некоторых агрегатов ракеты «Р-7», или как её стали называть, «семерки». Прошлись по основным цехам, гости посмотрели их загрузку. Затем обстоятельный разговор у директора М. А. Ельшина. Он раскрыл пакет заказов по боевым и пассажирским самолетам КБ А. Н. Туполева, а также беспилотному самолету КБ С. А. Лавочкина, другим заказам Минобороны. И пришел к выводу, что пока завод № 18 не трогать.

Отпустив сопровождающих, был уже поздний вечер, по предложению директора поужинать перед отлетом в Москву, Дмитрий Федорович вместе с К. Н. Рудневым (тогда начальником ракетного Главка Миноборонпрома) остались. Мы расположились в комнатке рядом с кабинетом директора впятером: Устинов, Руднев, Ельшин, Данилов и я. За ужином была раскованная, дружеская обстановка. Много говорили об успехах ракетостроения, перспективе развития отрасли. О встрече с Н. С. Хрущевым, и его восторженных отзывах о ракете, планах на будущее. Руднев вел себя активно, независимо, начал говорить о приоритете развития ракетостроения перед авиацией. Устинов держался просто, без присущего другим, начальственного тона. Говорил доверительно, как бы рассуждая вслух, и убеждал собеседника. На горячность Руднева реагировал спокойно, улыбался и мягко отводил его доводы.

Вступились в спор и мы, – за свое, родное. Особенно горячился Б. М. Данилов, заявляя, что без опыта авиационной техники, никаких ракет было б не создать. Разговор, несмотря на важность темы, носил взаимно деликатный, сдержанный характер. К концу встречи, разгоряченные застольем собеседники, от споров перешли к взаимным похвалам. Устинову понравился наш завод, да и весь Куйбышевский узел. Рассказал он о хорошей беседе в обкоме у М. Т. Ефремова. На этой ноте к ночи мы завершили ужин посошком, проводили гостей до самолета, который стоял на заводском аэродроме, и Устинов с товарищами улетели в Москву.

Мы еще немного постояли, обсуждая итоги встречи. Все были удовлетворены тем, что завод не загрузили дополнительно, и знакомством с Д. Ф. Устиновым. Мы много слышали о нем, как ещё Сталинском наркоме, и были приятно поражены его скромностью, профессиональными знаниями, объективной оценкой и т. п. Короче, он произвел хорошее впечатление.

В 1958 г. Д. Ф. Устинов вновь побывал на заводе. Тогда машину ТУ-95 переоборудовали в ракетоноситель. При оформлении сдачи самолета, или по результатам первых испытаний военным экипажем (не помню точно), но возникли проблемы увязки бортового оборудования с самолетными системами. Мы обратились с просьбой в ВПК Совмина СССР, чтобы провести разбор ситуации на месте с участием КБ Туполева, НИИ разработчиков некоторых станций бортового оборудования и ВВС. Вот и прибыла на завод большая группа работников КБ, НИИ, Минавиапрома, представителей заказчика – ВВС, во главе с Д. Ф. Устиновым (он недавно был утвержден заместителем председателя Совмина СССР – председателем ВПК).

Прилетели они уже к вечеру. Коротко прошли по корпусу агрегатных цехов, затем в цех окончательной сборки самолета и в кабинет директора М. А. Ельшина. Главный инженер Б. М. Данилов доложил суть вопроса, и началось обсуждение. Д. Ф. Устинов вел разбор строго, четко, не давал тратить время на эмоции, а репликами уточнял позицию того или иного работника, или прерывал тех, кто уклонялся от сути вопроса.

Обсуждение было непростым, каждая сторона отстаивала свой вариант решения. Дмитрий Федорович слушал внимательно, уточняя детали предложений, иначе добирался до сути. Было уже поздно, к ночи, когда, укрупненно, определилась единая позиция. Теперь нужно было точно сформулировать согласованное решение, оформить протокол и другие документы для подписи. Сформировали для этого рабочую группу.

Б. М. Данилов тогда сказал: «Хорошо. Давайте поедем отдохнуть, ведь уже 2 часа ночи. Мы с товарищами в 8 утра соберемся и к 10 представим Вам, Дмитрий Федорович, все материалы». Устинов переспросил: «Вам хватит 2 часа?» «Хватит», – ответил Данилов. «Отлично, идите в кабинет Главного инженера, работайте, а мы с директором и парторгом пройдем по цехам, посмотрим как идут дела в 3-й смене. В 5.00 ждем вас здесь». Все только рты раскрыли. Но что делать, разошлись. Все документы Б. М. Данилов доложил в 6 часов утра. Вот такие были темпы в ВПК. Материалы рассмотрели, внесли небольшие поправки и в 8.30 москвичи улетели.

В середине 1964 г., когда Д. Ф. Устинов исполнял обязанности председателя Высшего Совета народного хозяйства страны, я с группой товарищей был приглашен на заседание Совета, на котором обсуждались вопросы выполнения плана 1964 г. Это был период спада активности в деятельности совнархозов. В сознании многих уже зрели планы необходимости изменений в управлении страной. Видимо, понимал это и Д. Ф. Устинов. Обычно он четко и напористо проводил заседания или совещания по конкретным вопросам деятельности промышленности, особенно её оборонных отраслей. На этом же заседании царила атмосфера вольного обсуждения. Докладчика часто перебивали репликами с мест и, более того, с ходу выступали оппоненты. Шум и неразбериха царили в зале. Дмитрий Федорович снисходительно взирал на это, изредка пытался успокоить наиболее активных ораторов. Нам было непривычно лицезреть такую картину в высоком органе исполнительной власти страны. Ни мне, ни моим товарищам из Куйбышева выступить не удалось. Да мы и поняли бесперспективность обсуждать в такой обстановке наши проблемы. Помниться, что никакого решения по существу принято не было, а дано поручение внести этот вопрос на повторное рассмотрение, с учетом высказанных замечаний и предложений.

Совсем иной характер носила следующая встреча с Д. Ф. Устиновым, уже секретарем ЦК КПСС.

Предыстория такова. В 1964 г. на трех заводах СК в г. Волжске Волгоградской области, г. Ефремове, Тульской и у нас в г. Тольятти впервые в промышленном производстве сооружались цеха по выпуску изопренового каучука, по своим характеристикам соответствующего натуральному каучуку. Дело шло тяжело, технология «не давалась в руки». Объяснялось это во многом тем, что не было даже опытно-промышленной установки, а в проекте заложили сооружение сразу крупнотоннажного выпуска продукции (первая очередь – 40 тыс. тонн) на основе лишь лабораторных установок. Из Москвы настойчиво теребили заводы, совнархозы, доставалось и обкомам партии, требовали скорейшего выпуска каучука, так нужного шинной промышленности.

Шло время, середина 1965 г., а положительного результата нет. Наши коллеги в Волгограде и Туле доложили в ЦК КПСС, что проект, мол сырой, требует серьёзной доработки и посему работу на заводах надо приостановить.

Мне в обком позвонил В. М. Бушуев – заведующий Отделом химии ЦК, рассказал об этом, и сообщил, что у секретаря ЦК Д. Ф. Устинова назначено совещание. Приглашаются директора трех заводов, секретари обкомов партии, курирующие промышленность, руководство Миннефтехимпрома, проектных институтов и Госплана СССР.

Я известил об этом директора завода СК О. Г. Мурадьяна и попросил ещё и ещё раз обсудить ситуацию со специалистами завода, оценить фактическое положение и подготовить предложение для доклада в ЦК. Накануне отъезда в Москву О. Г. Мурадьян приехал в обком и доложил, что сейчас процесс освоения находится на решающей стадии, удалось «ухватить ниточку» в технологии, которая вселяет уверенность в успехе. С таким настроением мы и приехали в Москву.

Совещание в ЦК КПСС проходило в кабинете Д. Ф. Устинова, недавно на Пленуме ЦК утвержденного секретарем ЦК КПСС и избранного кандидатом в члены Политбюро ЦК. Ему было поручено курировать оборонные отрасли промышленности (ВПУ) и химию, которой после декабрьского (1963 г.) Пленума ЦК уделялось особое внимание.

В работе совещания участвовали: секретарь Волгоградского обкома партии К. К. Чередниченко, секретарь Тульского обкома О. А. Чуканов, директоры Волжского и Ефремовского заводов СК, мы с Мурадьяном, министр В. С. Федоров и несколько товарищей из Отдела химии ЦК, Госплана и проектных институтов.

Д. Ф. Устинов, в обычной своей манере, открывая совещание, строго предупредил всех о важности, значимости вопроса, поставленного на обсуждение, и об ответственности за правильное, принципиальное его решение. После довольно сдержанной позитивной оценки состояния дел министром В. С. Федоровым, выразившим уверенность, что нужно время и производство изопренового каучука будет налажено.

Стали говорить Волгоградские товарищи, за ними Туляки, и в один голос (одни мягче, другие – резче) заявили, что «эксперименты» надо прекратить и поручить доработать проект.

Особо обличительно выступил К. К. Чередниченко. Неодобрительные реплики в адрес министерства подавали и товарищи из Госплана СССР. Обстановка накалялась. В. С. Федоров выглядел хмурым, угнетенным, – дело шло о его личном престиже и ответственности.

Д. Ф. Устинов спросил: «Кто будет говорить от Куйбышева?» Я представил О. Г. Мурадьяна – директора завода СК и попросил дать слово ему. В своей обычной манере, спокойно, без заумной химической терминологии, которой грешили его коллеги, Ованес Георгиевич отмел их доводы, кратко изложил состояние с освоением новой продукции на заводе и заявил, что Тольяттинский завод СК выдаст в этом 1965 году изопреновый каучук. Сказал, что это мнение коллектива, оно поддерживается в обкоме партии. Попросил только не торопить завод, и закончил так: «Свои проблемы мы решим сами». Мне оставалось только подтвердить слова директора и обратить внимание некоторых выступающих на некорректность выпадов в адрес министерства и заверить, что Куйбышевский обком партии окажет необходимую поддержку заводу в решении этой важной для страны задачи.

После меня высказались ещё несколько товарищей. В заключение, на удивление спокойно и рассудительно завершил разговор Д. Ф. Устинов. Он не стал критиковать Волгоградцев и Туляков за упаднические настроения, а заявил: «По мнению отдела ЦК, и на основании позиции куйбышевских товарищей, работу следует продолжить, а министерству, – товарищу Федорову, и проектному институту оказать Тольяттинскому заводу СК необходимую помощь. Волжскому и Ефремовскому заводам СК изучить опыт работы Тольяттинского завода. Все. До свиданья». Мы облегченно вздохнули, ожидаемого всеми разноса не было. Это был один из примеров тактики Д. Ф. Устинова.

Совещание завершилось. В. С. Федоров товарищески благодарил нас за поддержку. Через пару дней он приехал на завод и мне пришлось с ним и заводчанами провести в Тольятти не одни сутки. Изопреновый каучук, как и обещали, был освоен в срок, и налажен серийный выпуск продукции как в Тольятти, так затем и на других заводах СК.