Текст книги "Убить и умереть"

Иван оглянулся по сторонам, в надежде, что хоть кто-то из никитинских людей обратит на него внимание – выстрелит, бросится на него, хоть окликнет, в конце концов. Он хотел борьбы, драки, сражения…

Но им никто не интересовался. Какие-то люди бродили уже по берегу только что созданного волей Ивана и пятью сотнями килограммов тротила нового московского озера, но на Ивана они не обращали внимания.

Иван вздохнул, в раздражении плюнул еще раз в строну оврага и, повернувшись к нему спиной, побрел в сторону Варшавского шоссе.

«Кто ты по профессии, Никитин? – бормотал он бездумно. – Я – убийца! А ты – кто?..»

Глава седьмая

У Ивана осталась последняя возможность проиграть состязание с генералом Никитиным и всем ФСБ, которое он возглавляет. Он отдавал себе отчет, что может продолжать убивать милиционеров, фээсбэшников, гопоту или простых обыкновенных московских жителей, но это не даст ему успокоения, не принесет радости.

Убийство само по себе перестало играть для него особую, почти ритуальную роль, хотя и осталось привычным действием, совершаемым почти механически, часто – без участия сознания.

Думает ли человек, как он дышит и нужно ли ему расправлять грудь и набирать в легкие воздуха, когда он делает вдох? Конечно – нет! А вот задерживает дыхание он всегда сознательно.

Так и Иван. Его сознание подключалось к процессу убийства только тогда, когда он хотел удержаться от него, оставить кого-то в живых. Как того крепыша Вову-Стула, которого он взял в качестве «языка». Или тетку, в квартиру к которой затащил его на допрос. Иван чувствовал, что в эти моменты совершает над собой какое-то насилие. Словно заставляет себя быть другим человеком. И он, действительно, не узнавал себя, когда вспоминал, что говорил, как вел себя в эти редкие моменты.

«Но ведь жизнь и есть не прекращающееся насилие над собой! – подумал Иван. – Те, кого я убил, наверное, благодарны мне за то, что я избавил их от этой бессмысленной маеты. И я тоже буду благодарен тому, кто убьет меня. Только вот, у кого спросить, когда это случится, и долго ли мне еще ждать?»

Он вновь подумал о Никитине. Убийство в негласном диалоге Ивана с Никитиным стало своего рода высказыванием, символом, содержащим отношение Ивана к генералу. А может быть, не только отношение – но и вызов, или даже – просьбу. О чем? Этого Иван не то что – сказать не мог, не мог даже сформулировать для самого себя. Но ведь, содержание символа никогда нельзя определить точно, на то он и символ, выражающий невыразимое и неопределенное.

Иван чувствовал, в то же время, что этот диалог перестает его интересовать. У него оставалась последняя надежда, что генерал ответит ему, наконец, взаимностью и даст все же возможность Ивану почувствовать ненадежность и краткость его существования. Иван хотел испытать настоящую опасность для своей жизни, надеясь, что хоть тогда почувствует ее ценность и важность. Так было прежде, в Чечне, во время гладиаторских боев, и в Москве, пока он работал на Крестного, когда смерть проходила рядом, слегка касаясь его своим возбужденным дыханием и задевая его грудь своими набухшими от желания сосками.

Он хотел заставить Никитина перейти к активным действиям. Идя по старым адресам своих прежних убийств и, как бы, совершая второй виток по спирали, Иван не сомневался, что Никитин или его «умник» Герасимов поймут, что следующей его жертвой будет человек, руководящий Восточной зоной подпольного криминального московского мира. Впрочем, после внедрения в этом мир генерала Никитина со своими людьми, уже только наполовину – подпольного.

На руководство Восточной зоной по распоряжению Никитина и рекомендации Герасимова попал один из сотрудников его отдела, умный и энергичный капитан Олейников.

Генка давно уже пытался перевести его на нелегальную работу, но все откладывал, поскольку совать его в подпольные сотрудники ФСБ рядовым и потом годами продвигать на верх криминального мира было и хлопотно, и долго, и даже опасно. А свой человек среди нелегалов, который подчинялся бы больше Герасимову, чем генералу Никитину, Генке очень бы пригодился.

Он долго ждал подходящего случая, а случай этот нашел его сам. Никитин, подбирая кандидатуры на место выбитых Иваном лидеров зон, вдруг, ни с того, ни с сего, обратился за советом к Герасимову. Тот для вида подумал и предложил ему троих, из которых реально мог пройти один Олейников. Никитин лично изучил каждого, и выбрал, конечно, Олейникова, оценив и его хитрость, и настырность, и владение оружием, и умение добиваться своего то исподволь, то идя напролом. Разработать план его внедрения Никитин поручил тому же Герасимову. Генка мгновенно сочинил легенду, посадил Олейникова в Матросскую тишину, устроил ему побег, и через три недели Олень, как окрестил его Герасимов, уже считался одним из наиболее «крутых» в районе Измайловского лесопарка и станции Москва-Сортировочная.

Конечно, его проверяли, слали в Матросскую тишину запросы своим – кто таков, откуда взялся, за что попал и прочие подробности, но все запросы попадали прямо на стол Герасимову, а уж он постарался дать на них очень убедительные для братвы и обстоятельные ответы.

Когда на сходке, где выбирали замену убитому Иваном Марьевым во время его встречи с Никитиным Егору Быковцу, Оленя на лидера Восточной зоны предложили несколько голосов из совершенно разных группировок, его кандидатура прошла даже спокойнее, чем предполагал Герасимов. К тому времени и сам Олень сумел заметно повысить свой рейтинг несколькими делами, в которых проявил себя как расчетливый, но жесткий боевик.

Как только Герасимов узнал о последовавших одна за другой странных смертях Пани и Эдика Полянского, он не на шутку обеспокоился судьбой Олейникова. Генка был почти уверен, что и того, и другого убил все тот же Марьев, который пошел по второму кругу по старым адресам своих убийств. Не было только твердых и убедительных доказательств.

На месте обоих убийств не осталось никаких свидетельств о пребывании там Ивана. Да, собственно, не осталось и самих мест преступления – от шестиэтажки осталась лишь огромная груда строительного мусора, а от блиндажа Пани – вообще – одно воспоминание.

Иван воспылал странной любовью к эффектным взрывам и Генка Герасимов находил этому только одно-единственное объяснение.

«Его женщину Крестный именно взорвал в высотке на площади Восстания, – думал Герасимов. – Иван подсознательно продолжает переживать это и снова и снова возвращается к взрыву, хоть, неверное, и не осознает этого. От его Нади тоже – ничего не осталось. Вот он и переквалифицировался в подрывники…»

Герасимов вздохнул и добавил:

«Надо признаться, все же – эффективно это у него получается».

В том, что теперь настала очередь Оленя, можно было не сомневаться. Генка прибежал к Никитину с предложением усилить охрану своими людьми минимум в пять раз и взять тем самым под абсолютный контроль весь район расположения его штаб-квартиры. Он старался убедить скептически, почему-то, настроенного генерала, что рано или поздно Иван попадется в раскинутую для него сеть.

Никитин выслушал его, долго молчал, а потом покачал головой и сказал:

– Майора Панькова мы тоже охраняли – и что? Новый пруд назвать в его память? Нет! Думай, Герасимов, думай… Иван мне нужен на этот раз. И, желательно, – живым! Вот и думай, как это сделать.

Герасимов ушел от него вконец расстроенным. Этот Иван ломал всю его подготовительную работу к будущей карьере. он едва смирился с потерей Гусятникова, который погиб, в конечном счете – тоже из-за Ивана. Теперь еще и Олейникова ему сдавать? Ну, нет уж!

Думал Герасимов трое суток.

Генерал его не дергал, хотя не было никакой уверенности, что Иван не приступит к очередному своему «подвиге» уже завтра. Генка рисковал потерять расположение генерала и вместе с ним – всякие надежды занять когда-нибудь его место. Никитин просто уберет его куда-нибудь подальше – в погрануправление, например, на российско-китайскую границу, – и все, можно будет считать, что жизнь не сложилась, и прожита зря. Завянет там Герасимов, деградирует, пить начнет, так же, как Никитин, а пить он совсем, в отличие от генерала, не умеет…

Но он не торопился, боясь что-то упустить и подставить своего человека, как прошлый раз подставили Быковца, которого Герасимов же и предложил в качестве «наживки» для Ивана. Ну, да хрен с ним, с Быковцом, тупой был мужик, а вот Олейникова – жалко терять!

Наконец, план был разработан и, оказался оригинальным, даже, скорее, экзотическим. Напоминал он не столько план операции по поимке опасного преступника, сколько сценарий какого-нибудь голливудского шедевра – тот же масштаб и примерно такие же финансовые затраты на производство – на костюмы, декорации и статистов…

Никитин прочитал, почесал пальцем брови и согласился, хотя и посмотрел на Герасимова как-то странно. Так, что у того возникло желание посетить штатного управленческого психоаналитика и провериться – все ли у него в порядке с головой. Единственное, но весьма существенное замечание, которое сделал Никитин к герасимовскому плану, заключалось в том, что на операцию он не выделит ни копейки, поэтому Герасимову придется добывать все, что ему необходимо самому.

– Я что – курсантам платить буду? – спросил он иронически. – Они и бесплатно в твоем шоу поучаствуют. это для них – развлечение… Можешь позвонить от моего имени генералу Ромашову, скажешь я просил выделить ребят. Что-нибудь в районе батальона. Хватит тебе батальона?

Герасимов отозвал усиленную охрану Олейникова, на которую он, в тайне от Никитина, отправил ребят из своего отдела, самого Олейникова выслал на пару дней из Москвы и совершил предварительные оперативные действия. Они заключались прежде всего в том, что он вернул в управление несколько человек, которые прежде приторговывали на сторону разного рода информацией о том, что творится в ФСБ и что представляет собой тот или иной конкретный сотрудник, в том числе и из нелегалов. Ему нужен был надежный канал для внедрения информации, которую Ивану просто необходимо получить, чтобы он сам залез в ловушку, расставленную ему Герасимовым и генералом Никитиным.

Остальное было делом техники – договориться с министерством культуры, со школой милиции, с тремя десятками ателье мужского и женского платья. С этой задачей легко справились сами его работники, засидевшиеся в отделе на своих стульях.

«Геморрой – наша профессиональная болезнь! – шутил над ним и его отделом Никитин. – Проктолог – лучший друг аналитика! А вообще у вас головы крепкие. У вас другое слабое место – жопа!»

Генке вновь слышался в этих словах намек на процветание голубизны в их отделе и он мрачнел и обижался, словно генерал и впрямь обозвал его «пидором».

Через канал утечки информации Герасимов даже и не рассчитывал выйти на Ивана. Слишком умелыми в оперативных делах профессионалами были те, кто занимался в управлении этими делами. Да и до Ивана информация шла, как минимум, через посредника. И сколько таких посредников в этой цепи – неизвестно. Ивана так все равно не схватишь, только спугнешь.

Герасимов решил разыграть комедию в полном смысле этого слова. Комедию с неожиданным для Ивана завершением. Олейников в этой операции был фигурой весьма пассивной, но так и было задумано, чтобы не поощрять его, как всегда, энергичных, хоть и рациональных действий. Всем было готово к разработанной Герасимовым премьере, оставалось только ждать, когда появится исполнитель главной роли в спектакле – Иван Марьев.

Иван был немало удивлен, когда до него дошли слухи о том, что люди, которых вышвырнули из ФСБ, вновь там пасутся и вновь приторговывают информацией. Хоть Иван и не был начальником аналитического отдела ФСБ, как Гена Герасимов, в его «управлении», весь штат которого состоял из одного человека – его самого, и отделов-то никаких не было, он все же умел анализировать факты и правильно их оценивать. Возвращение наказанных могло быть никак не вязано с предстоящим террактом, а могло быть и специально подстроено Никитиным, чтобы внедрить к Ивану какую-то информацию. Тут полной уверенности не было, но такой вариант нужно было постоянно иметь в виду.

Конечно, Иван вновь обратился за справкой к этим людям. Раз существует возможность, что ФСБ жаждет нагрузить его дезинформацией, значит, нужно обязательно эту «дезу» получить. Во-первых, для того, чтобы Никитин был уверен, что Иван эти сведения получил, а во-вторых, ложные факты, особенно касающиеся планов противника, тоже могут быть весьма информативны, нужно только уметь их прочесть правильно, например – методом от противного.

В России это очень распространенный метод, которым пользуются все, кому не лень, даже Правительство. Если, например, перед Новым годом председатель Центробанка клянется, что никакой деноминации в начале года не будет – значит она, скорее всего, произойдет в первых числах января. А уж если ему вторит с экрана телевизора сам Президент – можно даже не сомневаться, что случится все с точностью до наоборот, и российские «деревянные» обязательно на несколько нулей похудеют.

Буквально через два часа ему принесли ответ, содрав за него очень приличную сумму. Наверное, для полного правдоподобия.

Иван купил небольшое досье на Оленя и очень удивился, что ему буквально навязали сведения о праздновании какого-то юбилея управления безопасности, в котором, как тут же выяснилось, примет нелегальное участие и Олейников. Иван даже рассмеялся, едва прочитав содержимое переданного ему конверта.

Герасимов играл почти в открытую. Ивана заманивали на это мероприятие, поскольку ни в досье, ни а остальных документах ни слова не говорилось о расположении штаб-квартиры Восточной зоны, не было никаких сведений о местопребывании Оленя. Досье подробно отвечало на вопросы, касающиеся личности капитана Олейникова, и содержащиеся в нем факты Иван счел истинными.

Он знал золотое правило составления дезинформации – искаженных сведений должно быть очень мало по сравнению с соответствующими действительности. Ложка лжи должна быть растворена в ведре правдивой информации. В этом случае привкус вранья становится неощутимым.

Его внимание привлекли свидетельства о высокой профессиональной подготовке капитана ФСБ Станислава Олейникова. Тот, несмотря на свою молодость успел побывать в Афганистане и Чечне, где командовал отрядом, освобождавшим группу пленных российских солдат и вообще – был кадровым боевиком по своему опыту. Как его занесло в аналитический отдел к Герасимову, оставалось только гадать, но сведения об этом в досье тоже были.

Ивана это насторожило. Если человек так резко меняет профиль своей профессиональной службы, значит, он обладает недюжинными способностями. Олейникова стоило опасаться самого по себе, даже не учитывая, что его будут теперь пасти всем управлением.

Иван как никто лучше знал, легко ли освободить российского солдата из чеченского плена. Ему пришлось освобождать из этого плена себя самого. Чеченцы легко расставались со своими пленниками, но не отдавали их, если уж складывалась такая ситуация, а попросту – убивали, спасая тем самым свое достоинство и честь....

Освободить пленника живым, особенно из тех районов, где приходилось жить в Чечне в качестве пленника Ивану, было практически невозможно. Упустить из своих рук бойца-гладиатора считалось у чеченцев позором, а ни один чеченский мужчина не рисковал своей честью так же безрассудно, как жизнью.

Если Олейникову удалось освободить хоть одного их таких, как Иван – он был очень опасным противником. О враге, знал Иван, говорит не его вид и даже не его оружие, а его дела, его прошлое.

Напоминание о Чечне, которая и без того постоянно выныривала из памяти неожиданными картинами, заставило его помрачнеть.

«Где ты был, Олейников, когда я убивал на поляне в кругу костров своих друзей? Я ждал тебя тогда. Тебя или еще кого-нибудь, кто окажет мне помощь. Но очень скоро понял, что надеяться можно только на себя, и помощи ждать – только от себя. Остальное – ложь и пустота…»

Теперь надеяться на самого себя должен был уже Олейников. Иван уверен был, что и на этот раз сумеет обмануть Никитина с его охраной, хотя его и возбуждала мысль померяться силами с ФСБ.

– «Будет буря, мы поспорим и померимся мы с ней…» – бормотал он рассматривая купленные бумаги. – «Вы лучше лес рубите на гробы…» потому, что – «…мы поспорим и померимся мы с ней!» Где будет-то этот ваш мифический юбилей? О! Размахнулись, ребята! В театре на Таганке? Отлично! Давненько не бывал я в театре, я все больше – в цирке! В роли клоуна, развлекающего публику. Так что – не откажусь от серьезной драматической роли. Только боюсь, ребята, и на этот раз вся ваша затея обернется фарсом!

Иван посмотрел на число, на которое назначено празднование юбилея. Так, в запасе – три дня. Ну, что ж, Никитин, спасибо, что оставил время на подготовку… Готовиться придется серьезно.

Едва Иван представил, сколько фээсбэшного народа соберется на этот карнавал, устроенный в его честь, как тут же возникла привычная уже мысль о тротиле.

Взорвать все это сборище, да еще при этом развалить на хрен один из самых популярных московских театров было очень даже соблазнительно. Это будет шум не только на всю Москву, – на всю Россию! Иван представлял уже обломки красных стен театрального здания, которые останутся торчать на Таганской площади памятником ему, Ивану, победившему в соревновании с Никитиным. Можно арендовать самолет в одном из московских аэроклубов, хотя бы – в Тушино, загрузить его поплотнее взрывчаткой, хорошо бы – тонны полторы! – и назначенный час спикировать на это здание из красного кирпича, в котором соберутся фээсбэшники, поджидая Ивана. Он и нагрянет на этот праздничек!

Иван представил все это очень живо, почти реально увидя стремительно надвигающийся на него район Таганки, вырастающее перед глазами здание театра, и самое последнее – круглые глаза и выражение ужаса на лице случайного прохожего, не имеющего к ФСБ никакого отношения. Потом яркая вспышка перед глазами и – ощущение собственного небытия, если, конечно, такое ощущение возможно!

Но, посверкав перед глазами Ивана заманчивыми красками, эта картина стала постепенно меркнуть и скоро потеряла всю свою привлекательность. Людей, которые будут в это время находиться в здании театра, он не представлял себе, да и не хотел о них думать, но этот случайный прохожий, влезший в картину планируемой им катастрофы, мешал Ивану ощутить полное удовлетворение от той картины, что он только что представил…

«Опять какие-то случайные люди, которые смотрят на меня глазами кроликов, когда их убиваешь! – подумал с досадой Иван. – Их, оказывается, большинство в этом проклятом городе! Шагу ступить нельзя, чтобы кого-нибудь не зацепить! Да не хочу я вас убивать! Оставьте меня в покое! Я не с Москвой воюю, а только с генералом Никитиным!»

Мысль о взрыве была безнадежно испорчена. Случайные жертвы, да к тому же – силы ПВО, ведь полеты над Москвой запрещены, всякие там зенитки, истребители-перехватчики, которые могут расстрелять Ивана прямо в небе вместе с его тротилом – такая получается суета! Нет, нужно придумать что-нибудь попроще, без такого размаха, оставляющего на теле Москвы неизгладимые шрамы.

Иван и любил и ненавидел этот город в одно и то же время. Москва отняла у него все – и Надю, и ощущение собственной значимости в этой жизни, и всякие надежды на будущее. Но Иван знал, что в этом городе он мог бы жить спокойно и счастливо, если бы…

Если бы его жизнь сложилась по-другому. Или сам он был другим человеком.

Но был именно тем, кто он есть – бывшим киллером, убийцей, своими руками вырвавшим себя из Чечни, а затем – этими же руками разрушившим свою жизнь в Москве.

«Причем здесь Крестный? – горько подумал Иван. – Он лишь платил мне деньги за то, что я делал бы и сам! Сейчас никакого Крестного нет, а чем я занимаюсь? Убиваю по-прежнему…»

Но тут он снова вспомнил о Никитине и все сомнения вылетели из его головы. Нет, он обязательно убьет этого молодого выскочку Олейникова и тем – сначала унизит Никитина, а затем убьет и его. Может быть тогда ему удастся остановиться…

Иван принялся за рекогносцировку местности и изучение здания театра…

Раздобыть план внутренних помещений театра оказалось не столь сложно, стоило только обратиться в окружное архитектурное управление и представиться директором фирмы, собирающийся по договору с театром производить капитальный ремонт и реконструкцию здания. Едва он преподнес пожилой грустной женщине, инженеру-смотрителю, изящный, сделанный в форме улыбки флакончик духов «Сальвадор Дали» от имени фирмы с надеждой на тесное сотрудничество в оформлении всевозможных разрешений и согласований, как получил доступ к инженерно-эксплутационной документации по зданию театра на Таганке. Сделав ксерокопии нужных ему листов Иван тепло расстался со вновь почувствовавшей себя женщиной инженером-смотрителем и отправился разрабатывать операцию.

Задача была очень сложной, но – тем более интересной.

– Клюнуло, Никитин! Еще как клюнуло! – фамильярно ввалился в кабинет к генералу Герасимов с сообщением, что по данным оперативной службы, дезинформация до Ивана Марьева доведена.

Герасимов знал, когда можно фамильярничать с генералом, а когда делать это противопоказано для карьеры. Сейчас, идя к нему с сообщением об удачном начале операции, Генка чувствовал, что можно немного понаглеть, Никитин стерпит. Герасимов хорошо знал перепады настроения своего начальника и как хороший синоптик, мог дать прогноз на ближайшие часы и объяснить, от чего это зависит.

– Почему ты думаешь, что он не разгадает твоего плана? – спросил его Никитин, искренне надеясь, что Герасимов не разрушит его надежды на успешное завершение только что начавшейся операции. – Он далеко не дурак. Я иногда даже думаю, что он вполне управился бы с твоими, например, обязанностями, Гена.

Герасимов задохнулся от возмущения. Додумался генерал! Сравнить какого-то убийцу с заместителем директора ФСБ, начальником аналитического отдела, самого важного, как считал Герасимов, во всем управлении.

Никитин улыбнулся о сделал рукой останавливающий жест, как судья на ринге, притормаживающий слишком рьяно рвущегося в бой боксера.

– Ну-ну, Гена! Не кипятись! Думаю, что Ивану Марьеву и все наше управление можно было бы доверить! Справился бы, наверняка!

– Вот поймаем его – и сажайте на свое место! – обиделся Герасимов, который не представлял себе кого-то на месте генерала, кроме себя, даже шутки на эту тему его раздражали.

Никитин засмеялся.

– Нет, Гена! Я свои обещания помню! – сказал он. – Как только возьмем Ивана Марьева, уступлю свое место тебе, а не ему.

Герасимов посмотрел на генерала Никитина очень внимательно и несколько раз подергал подбородком из стороны в сторону, словно его шею душил слишком тугой воротничок форменной рубашки.

«Посмотрим, сдержишь ли ты слово, генерал… – буркнул он про себя и вспомнил, зачем он пришел к Никитину. – Слово генерала – слишком не надежно. Надежен приказ о твоей отставке.»

– Финал операции назначен на послезавтра, – сказал он. – У меня есть к вам большая и, можно сказать, личная просьба. Останьтесь послезавтра здесь, в управлении. Я сам буду в театре и этого будет вполне достаточно. Вы не должны подвергать свою жизнь риску. Несмотря на ваши разговоры о возможной отставке, я надеюсь на не один еще год работы под вашим руководством. Вы нужны управлению и не должны рисковать столь безрассудно, как прошлый раз, когда лично встретились с этим отпетым убийцей.

«Э, Геночка, —думал Никитин, слушая эту тираду Герасимова, – а вкус-то тебе порой изменяет. Что-то слишком грубо ты мне льстишь. Что у тебя там в головенке-то копошится? Какие такие тайные мысли? Сам хочешь Марьева взять, чтобы потом о тебе все управление говорило? А если я там буду так скажут – Никитин Марьева взял. А ты – побоку! Так что ль?»

– Нет, Геннадий! – резанул его непривычным обращением по ушам Никитин, пусть знает насколько заметна неискренность в разговоре. – Ты не прав! Позволь уж мне, старику напоследок размяться. Ведь если я здесь останусь, я ж совсем заскучаю. Вы будете там перестрелки устраивать, а я – здесь отсиживаться? Нет, Геннадий, я так не умею! Мой опыт, как ты говоришь, он и при захвате пригодиться может. И стреляю я не на много хуже самого Марьева!

– Но, это же безрассудство, Никитин! – воскликнул Герасимов. – Там нужны молодые ловкие профессионалы! А люди опытные, мудрые нужны именно здесь, чтобы направлять молодых…

– Знаешь что, молодой и ловкий! – оборвал его Никитин. – Я дела тебе еще не передал! И продолжаю здесь командовать. Я приказываю, слышишь, приказываю! Включить в список объединенной группы захвата генерала Никитина. Сделаешь! Я лично проверю. Если не сделаешь, завтра пиши рапорт о своей отставке. Прежде чем ты успеешь занять мое кресло, я успею тебя уволить.

Герасимов присмирел.

«Прав, Никитин, —подумал он. – Нужно быть повнимательней в разговорах с ним. И вправду, ведь, уволит, чего доброго. Начнет Серегу Коробова дрессировать, чтобы на свое место посадить».

– Возьмем с собой «Белую стрелу», – сказал генерал, словно прочитал мысли Герасимова. – Остальные —твои статисты. Теперь слушай внимательно! Я чтобы никого из твоего отдела я театре не видел – узнаю, что кто-то по твоему указанию присоединился к статистам – расстреляю мерзавца вместе с тобой!

Генерал отвернулся от Герасимова и сказал ему напоследок:

– Все! Можешь идти! И скажи Верочке, чтобы Коробова мне вызвала, срочно!

Герасимов выскочил из кабинета, едва не плача от обиды. Он так рассчитывал, что ему удастся одному руководить операцией по захвату Марьева.

Это было ключевое звено в его плане дискредитации генерала Никитина, который он разработал, не веря обещаниям Никитина уйти в отставку. Ему нужно было как-то отстранить Генерала от этой операции, которая должна была закончиться успехом.

Никитин не совсем угадал, когда говорил, что Герасимов собирается присвоить себе все лавры по поимке Ивана Марьева. Не менее важным был и тот факт, что в этой операции не участвовал сам Никитин. Это давало бы Герасимову повод распускать в управлении всевозможные слухи о его немощности, о том, что он резко сдал и скоро, наверное, в отставку пойдет, пора уж, судя по всему…

Не сам, конечно, Герасимов этим занимался бы, верных людей у него на Лубянке хватало. Через пару месяцев в управлении создалась бы такая плотная атмосфера ироничного и снисходительного отношения к Никитину, что он сам не выдержал бы. Попросился бы. Если не в отставку, так куда-нибудь еще – например, банно-прачечным хозяйством Москвы руководить…

А место освободилось бы для Генки!

Он зло усмехнулся своим мечтам, но тут же вспомнил, что Никитин не оставил камня на камне от его прожекта, словно чувствовал, что не должен соглашаться на уговоры Герасимова. Теперь сам Герасимов находится в совершенно дурацком положении.

Кто он, в конце-то концов? Мальчик, которым генерал может помыкать, как хочет? То ему разработай, это… План ему давай! Да еще и шуточки про Генку отпускает, насчет голубизны! Это Герасимова особенно бесило. Он давно уже не мальчик! Рано или поздно, но генерал Никитин узнает об этом! В этом Генка клянется самому себе всем, что только можно придумать!

Да чтоб ему голубым стать, если он этого Никитина в один прекрасный день…

Эту мысль Генка в целях конспирации даже додумывать до конца не стал…

Он давно не был в техническом отделе. Кто их знает, этих монстров высоколобых, может быть уже есть у них какие-то экспериментальные разработки по чтению мыслей. Если есть, то испытывать их будут прежде всего в управлении и все полученные результаты, не беда, что экспериментальные – сразу на стол Никитину попадут.

Если бы Генка руководил ФСБ, он именно так и поступил бы! Мысли подчиненных нужно знать! Иначе додумаются они до чего-нибудь, до чего не следует! До чего Генка, например, сейчас додумался.

У Ивана все уже было готово: черный фрак аккуратно упакован в целлофан, в сумке с плечевым ремнем удобно уложен целый арсенал, прочный комбинезон из ткани красного цвета плотно облегал его тело. Многочисленные карманы комбинезона были заполнены самыми различными приспособлениями для скалолазания.

Иван спокойно покурил в последний раз на дорожку у себя на кухне и накинул, широкий легкий плащ, полностью закрывший комбинезон. Прогрев мотор приготовленного заранее «Москвича», Иван выехал из гаража и через десять минут уже гнал по Садовому кольцу против часовой стрелки.

Для разведки он решил раза три проехать мимо театра. С таким интервалом, который необходим для того, чтобы сделать круг по Садовому кольцу, это не вызовет никаких подозрений, да его «москвичонка» и не заметит никто! Но вовремя сообразил, что Садовое ныряет под Таганку и проехать мимо театра ему не удастся, разве что под театром. А это его не интересовало.

Иван свернул с Житной на Добрынинской площади и по Жукову щипку попал на Дербеневскую улицу. По мосту через Москву-реку он выехал в район Крутицких переулков и вскоре попал на Больших Каменщиков. Поднажав на газ он помчался с ветерком и вскоре вырулил на Таганскую площадь.

Еще издалека он заметил наружную охрану, выставленную около театра. Герасимов решил охранять не только входы и выходы, но, помня, что Иван предпочитает варианты бездорожья, как в случае с убийством Пани, возле каждой стены выставил еще по два человека.

«Вот здесь-то ты дружок, и ошибся!» – подумал Иван о Герасимове.

Он ехал теперь не спеша, чтобы можно было разглядеть обстановку подробно. «празднование» было назначено на девятнадцать тридцать.

Раньше генерал Ромашов не соглашался отпускать курсантов ни на какие мероприятия, и Герасимову пришлось соглашаться на вечер, когда заканчиваются занятия в военном училище. Курсанты должны были создать видимость юбилейной массы народа. Их частично переодели в костюмы, позаимствованные на вечер из всевозможных ателье, частично в форму ФСБ. Курсанты были уже в зале и сидели достаточно тихо, если учесть, что командиры взводов ходили между рядов и показывали кулаки прилично одетым молодым людям в гражданской одежде. Те мгновенно замолкали и поворачивались к сцене.

Олейникова с его охраной поместили рядом с дверью и отработали его эвакуацию в случае стрельбы: его стул опрокидывался и мгновенно исчезал вместе с ним за дверью из зрительного зала.

«Белая стрела» рассредоточилась по зрительному залу, придерживая свое орудие под широкими накидками из черного материала, чтобы не привлекать лишнего внимания курсантов. Они и так не понимали, что происходит и интересовались тем, куда им совать носы бывло не нужно…