Текст книги "Убить и умереть"

Коробов занял пост на балконе, забравшись туда с ручным пулеметом. У него с Иваном были свои счеты – двое коробовских друзей погибли страшной смертью. Иван убил их голыми руками.

Вход в театр был открыт для всех желающих, но это была ловушка, простая и соблазнительная, как считал Герасимов, для Ивана. Зная его наглость и самоуверенность, Герасимов не сомневался, что Иван будет идти напролом, это его обычная манера. Переоденется каким-нибудь придурком-интеллигентом, или, еще лучше – женщиной, и попрет в наглую. А если тормознут на входе, откроет стрельбу и вообще – шум.

Всех входящих и вообще, приближавшихся к зданию, Герасимов разглядывал на экране мониторов сам, а затем проверял еще и на компьютере, чтобы установить личность. Иван не должен был проскользнуть внутрь незамеченным.

Расчет Герасимова основывался на самомнении Ивана и его стремлении доказать, что он кое-что значит в той жизни. Кому он вообще что-либо доказывать? Все его контакты с жизнью практически прервались. У него остались только враги в лице генерала Никитина и возглавляемого им ФСБ.

Герасимов пригласил и артистов, которые должны были провести, или по крайней мере начать концерт, который мог в любой момент прерваться перестрелкой. Артистам было заплачено вперед деньгами, добытыми Герасимовым, в тайне от Никитина провернувшим ограбление мелкой оптовой фирмы с тем же Олейниковым на территории его зоны. Ограбление «повисло», налог, установленный Никитиным, никто платить не хотел, Олейников получил выговор от Никитина, но, поскольку на руководстве зоной он был всего-ничего, выговором дело и ограничилось.

Однако на часах было уже девятнадцать сорок, а Иван в театр еще не входил. Герасимов решил начинать концерт. Не может Иван не воспользоваться случаем и не принять «приглашение». Появится. Нам же облегчает работу, думал Герасимов, в толкучке у входа перед началом ему было бы легче проникнуть в театр.

Иван не спешил. Утомленный ожиданием противник делает больше ошибок, считал он. Свернув с площади на Володарского, Иван выехал на Яузский бульвар и дал кружок по Бульварному кольцу. У метро «Кропоткинская» он свернул на Волхонку и по бывшему проспекту Маркса выбрался к Лубянке.

Проезжая мимо управления он усмехнулся.

«Столько народа у тебя там сидит, – сказал про себя он, обращаясь к Никитину, – а не можете справиться с одним человеком! Ты зря тратишь деньги налогоплательщиков, генерал! Тебе пора в отставку. Но ты до нее не доживешь. Сегодня я передам тебе последний привет, и займусь тобой вплотную…»

Иван свернул направо и Солянке выехал опять на мост через Яузу. Он посмотрел на часы. Ровно восемь. Пожалуй, пора, решил он. Хватит кататься по Москве, нужно делом заниматься, дорогой мой!

Попав опять на Таганскую площадь он остановил машину невдалеке от театра, откуда ему хорошо был виден тротуар, идущий вдоль стены театра. Иван ждал подходящего момента. Он следил за прохожими, идущими мимо театра и выбирал себе помощника из их числа. Или помощницу. Женщина даже, пожалуй, больше подойдет для этой роли. Да, решил Иван, это должна быть именно женщина.

Он заметил, наконец, молодую женщину, весьма, как издалека ему показалось, привлекательную, направляющуюся именно туда, куда было нужно ему. Иван прикинул, сколько секунд ему потребуется на разгон машины и небольшой разворот и включил двигатель.

Его машина рванулась с места и, вылетев на площадь, слегка ушла вправо со своей полосы движения. Со стороны казалось, что у «москвича» неожиданно испортилось рулевое управление и отказали тормоза одновременно. Иван летел как раз к той точке, куда через мгновение должна была подойти женщина – рядом с заскучавшим уже постом фээсбэшников, следивших за этой стеной театра.

Легкое движение рулем влево, и «москвич», вылетев на тротуар, слегка задел женщину бампером по ногам. Иван тут же нажал на тормоз. «Москвич» заскрипел, завизжал и остановился метрах в трех от женщины отлетевшей к ногам остолбеневших от неожиданности фээсбэшников.

Иван выскочил из машины и подбежал к лежащей на тротуаре женщине раньше, чем это успели сделать два молодых лейтенанта, уже вытащивших было пистолеты, но, поняв, что это обычное для Москвы дорожно-транспортное происшествие, спрятали их обратно.

– Вот, черт! – громко и возбужденно сказал Иван. – Рулевая колонка вылетела! Как же это? Я хотел свернуть в правый ряд, а меня потащило влево! Ребята! Эй! Посмотрите, что с ней? У меня руки трясутся. Нужен врач! Вызовите врача, ради бога! Господи, надеюсь, не насмерть! Вот черт! Теперь все кувырком полетело! Но у меня колонка вылетела! Я неделю назад техосмотр проходил. Да вызовите врача, черт вас подери! Что вы стоите!

Столь бурный напор со стороны сбившего женщину водителя, вывел лейтенантов из оцепенения и подвигнул к активным действиям. Да они, честно говоря и рады уже были, что случилось хоть что-нибудь! Они приготовились скучать у театральной стены, когда другие веселились внутри. А тут целая история и прямо у их ног. Лейтенанты посмотрели друг на друга и разом подбежали к Ивану и неподвижно лежащей на тротуаре женщине.

– Да, друг! – сказал один из них. – Хорошо ты ее приложил. Как минимум – перелом ноги. И, наверняка, сотрясение мозга.

– Ты что врач? – заорал на него Иван. – Пошел ты со своими диагнозами! Лучше ГАИ вызови.

– А ты на меня не ори! – ответил лейтенант. – Ездить сначала научись, водила хренов!

– У меня рулевое отказало! – возмутился Иван. – Я пятнадцать лет за рулем! Ездить научись! Я десяток таких как ты научу! Что ты на нее уставился, ее в сознание надо привести! Я не могу, давай сам. У меня трясется все внутри. Надо же такой хреновине случится именно со мной!

Лейтенант занялся поисками пульса, который он искал, почему-то, не на запястье, не на шее, а под левой грудью лежащей без чувств женщины. Иван на то и рассчитывал. Недаром выбирал женщину попривлекательнее.

Второй лейтенант побежал ко входу в театр, где дежурила машина ГАИ. Вокруг Ивана, женщины и склонившегося над ней лейтенанта собралась уже небольшая кучка праздных любопытствующих, которых всегда немало в Москве. Что бы в ней не случилось, обязательно собирается небольшая толпа и начинается обсуждение происшествия, которое неизбежно сворачивает на одну и ту же излюбленную тему, которая в обобщенном виде могла бы звучать так: «Кому страну доверили! Сплошные аферисты в правительстве!»

Иван спокойно и незаметно отодвинулся в задний ряд собравшегося народа. Он видел, что второй лейтенант пробежал уже полпути до входа. Сейчас он вызовет гаишников, потом они подъедут, потом поймут что к чему, потом лейтенанты доложат о происшествии начальству, Герасимов минуту подумает, тоже поймет, что к чему… Короче у него есть минут пять, решил Иван. Времени навалом, но действовать нужно быстро и не тратить его попусту.

Не замеченный никем, он сделал несколько шагов в направлении стены театра. Тень от дерева закрывала его от света фонаря и как бы прятала его от случайных взглядов. Иван сбросил плащ и, нацепив на руки и ноги скалолазские «когти», не торопясь пополз по стене вверх.

Самыми опасными были первые пять-шесть метров, когда его могли легко заметить с земли. Потом он выбрался на менее освещенный участок, куда уже не попадал даже рассеянный свет ближнего фонаря, и совершенно слился в своем красном комбинезоне с красной кирпичной стеной. Кирпичная кладка очень помогала ему забираться на стену быстро, что было очень важно для успеха его мероприятия.

На всю стену ему понадобилось три минуты. Внизу поднялся легкий шум. Иван понял, что лейтенанты обнаружили его исчезновение и решив, что он попросту слинял с места происшествия, бросились его искать по ближайшим улицам. Он мысленно пожелал им удачи. Как и большинство людей, они мыслили весьма стандартно, на чем и играл всегда Иван, твердо усвоивший, что обычный среднестатистический москвич часто просто не видит чего-то необычного и не укладывающегося в рамки его представления о жизни, даже если смотрит на это в упор. Обманывать таких людей легко, но скучно.

Поднявшись на крышу, Иван бросился не к двери, ведущей на крышу с верхних колосников, где наверняка стоял пост ментов, а к стене внутреннего дворика, в котором не должно было быть слишком уж плотной охраны, не имело смысла ставить там больше одного-двух человек.

Но Иван и не собирался спускаться до самого низа и вступать с ними в драку. Его интересовало окно под крышей, до которого он благополучно и добрался, легко и бесшумно открыв незапертую на шпингалеты раму. Что, ж, решил он, немного повезло и мне. Если бы окно оказалось запертым, пришлось бы слегка пошуметь, но это была бы лишь мелкая задержка на его пути.

Снизу его было практически не видно за выступом стены прямо под окном, выстрелов он не боялся. Охранники подняли бы тревогу и вообще – шум, но Иван от носился к этому философски. Шум так или иначе поднимется обязательно – рано или поздно. Какая же тогда разница – минутой раньше, минутой позже?

Забравшись внутрь здания, Иван на ходу избавился от мешавших нормально ходить по ровному месту «когтей» и сунул их в какой-то попавшийся по дороге ящик. Он знал, что попал в склад декорационного цеха, где хранилось оформление гастрольных спектаклей. Времени у него оставалось, по его расчетам – минуты полторы. Потом действовать придется с учетом того, что Герасимов догадается, что Иван уже сумел проникнуть в театр.

Узким коридором Иван пробежал к колосникам и спустился на нижний ряд, к которому крепились канаты и тросы поддерживающие декорации. На верхнем ряду были закреплены три занавеса. Выбрав трос, проходящий мимо собранного складками занавеса в левой стороне сцены, Иван надел на руки специальные перчатки с очень плотным слоем на ладонях, состоящим из нескольких слоев грудой кожи и взявшись за тонкий натянутый трос, скользнул по нему вниз…

На все это у него ушло ровно пять минут. В тот момент, когда Герасимов, по его расчетам, уяснил для себя, что Иван проник в театр, он уже стоял на сцене и смотрел на беременную женщину, влюбленно смотрящую в зал и придерживающую микрофон рукой. «Что ты один и я одна узнали мы только что…» – пела женщина. Ей вторил мужской голос, но самого мужчину Ивану из его укрытия видно не было.

Иван, честно говоря удивился увиденному, беременных певиц ему прежде видеть не приходилось. Фамилию певицы он вспомнил, хотя имя так и не всплыло в его памяти. Фамилия была какая-то непонятная.

– Варум, – пробормотал он. – Странная фамилия… Почему? Варум? Интересно, это псевдоним или ее настоящая фамилия?

«Пока февраль, как господин, снимает белое пальто…» – пела беременная. Иван сообразил вдруг, что теряет время и с сожаление отвернулся от сцены. За кулисами стояли участники концерта, которым вот-вот нужно было уже выходить на сцену.

– Нет, но это кошмар какой-то! Что они себе позволяют? – возмущалась Лолита из «Академии», которая высокой казалась только рядом со своим партнером. – У нас с Сашей через полчаса выступление на другой площадке, а они перекрыли выход из театра и сказали, что без разрешения генерала не выйдет никто. «И сколько ногам здесь сидеть?» – спрашиваю я его. «Не знаю!» – отвечает. Представляете? «Не знаю!» Он не знает! А я знаю, что если мы не появимся сегодня на финале «Золотого граммофона» на «Русском радио», это в итоге влетит нам в копеечку! Кто будет платить? Он? Этот солдафон в костюме интеллигента?

«О ком это она? – подумал Иван. – О Герасимове, что ли? Да может быть, и о нем, мне-то какая разница? Факт тот, что Герасимов уже понял, что я свой ход сделал, иначе бы он выходы не перекрыл. Теперь его очередь. А потом – посмотрим…»

Он вытащил из своей сумки черный халат, быстро сбросил с себя комбинезон и надел халат, став похожим на рабочего сцены. Достав из сумки белый мешок из грубой капроновой ткани, он сунул сумку с оружием в мешок т взял его под мышку так, чтобы прежде всего в глаза бросалась надпись «Реквизит», которую он сам вывел вчера на мешке фломастером печатными буквами.

Вспомнив, где должен находиться служебный туалет для артистов, Иван выскользнул из складок занавеса и уверенно направился туда. Он поджидал кого-нибудь из артистов, все равно кого, лишь бы был не очень известен, чтобы не бросалось мгновенно в глаза, например, разница между именем Филипп Киркоров и скромной внешностью Ивана. Не говоря уже о том, что он был совершенно не похож на этого самовлюбленного мужа великой жены…

Однако долго ждать было нельзя. Герасимов уже начал, наверняка, обход театра и сейчас прочесывает одно зам другим помещения, которых в театре чертова уйма и все они соединены запутанными коридорами.

Из сортира, возле которого стоял Иван со своим мешком, вышел Леонид Агутин, скользнул по Ивану невидящим взглядом и скрылся за поворотом коридора.

Со сцены доносилось что-то хорошо знакомое Ивану, но фамилию артиста он тоже не мог вспомнить. «Ян… Ян… – вертелось на языке.

– Вот ты, мужик, свистеть умеешь? А? Умеешь свистеть, я тебе спрашиваю? Ну-ка, свисни! Ну, ты, мужик, молодец! Хорошо свистишь! Громко! Будешь свистком от чайника! Понял? ну-ка свисни еще раз… Во! Отличено! Хороший из тебя свисток получился…

В холл перед туалетом вошел какой-то артист, фамилии которого Иван не знал и на вид он был не очень-то примечателен… Помоложе Ивана года на три, а так – самое рядовое лицо…

«Подойдет!» – решил Иван.

Он мог бы переодеться в свой фрак, который принес с собой, но это был запасной вариант, на тот случай, если бы не прошел первый. Иван должен был добыть чужой костюм, чтобы иметь возможность несколько мгновений находиться на сцене, не будучи узнанным ни за кулисами, ни из зрительного зала… Герасимов сейчас уже весь издергался, нервы его – на пределе. Он может открыть огонь в самый неподходящий момент, может вообще опередить Ивана. Тогда – прощай успех всей операции!

«Можно будет считать, что мой дебют на сцене провалился – подумал Иван, – если я допущу, чтобы меня убили или хотя бы вывели из строя, и мне остается только сдаться на милость и волю победителя…»

Иван вошел в туалет и увидел, что артист стоит спиной к нему у писсуара. Одет он был в зеленый костюм и черную шляпу с небольшими полями. Очень заметная одежда при самой рядовой внешности. Как раз то, что нужно.

Натягивать на себя мокрые штаны Ивану не хотелось, он дал артисту спокойно довести начатый процесс до конца и только потом легонько похлопал его по плечу. Мужчина вздрогнул.

– Тебе чего? – спросил он, обернувшись и недоуменно глядя на Ивана.

– Извини, – ответил Иван, – костюмчик твой понравился.

И ударил его сначала в солнечное сплетение, чтобы тот не смог закричать, а потом просто вырубил ударом кулака в висок. Вряд ли Иван его убил. он и не собирался этого делать, но заботиться о состоянии этого человека ему было сейчас некогда, и так слишком много времени ушло впустую. Иван подхватил обмякшего артиста подмышки, затащил в кабинку, усадил на унитаз и быстро его раздел. Затем натянул на себя его одежду, а свой черный халат сунул в мешок, где лежала сумка с оружием.

Выглянув наружу и убедившись, что никого в туалете нет, Иван вытащил из мешка сумку, задел его на артиста и завязал мешок крепким надежным узлом. Вытащив мешок в коридор. он оставил его в первом попавшемся темном углу, пристроив так, чтобы не было заметно с первого взгляда, что в мешке лежит человек. Надпись «Реквизит» оказалась, естественно, наверху и первой бросалась в глаза.

С полчаса должен полежать спокойно, решил Иван, а больше и не потребуется.

Наступил самый ответственный момент. Иван вышел за кулисы, где толпились возбужденные артисты. Особенно нервничали те, кто уже выступил – выход из театра все еще был закрыт. Лолита с Сашей скандалили где-то с начальством, остальные ругали дружно ментовский менталитет и вспоминали времена Берии и Ежова. Кто-то припомнил и Дзержинского.

«Ну да, – подумал Иван. – А чтобы вам еще и Марка Крысобоя не вспомнить? Он, кажется, был начальником конвоя у Понтия Пилата?»

За сцену заглянули трое в штатском и принялись пересчитывать артистов. Иван повернулся к ним боком, чтобы они не подумали, что он прячет от них лицо, но голову повернул так, что им видны были лишь его ухо и, пожалуй кончик носа. Этого штатским не хватило, чтобы узнать Ивана Марьева в человеке, носящем зеленый костюм приглашенного на концерт артиста. А мешок с надписью «Реквизит», судя по всему, еще никого не заинтересовал. Искали-то Ивана. Не мог же он сидеть в мешке, да еще завязанном!

Поверяющие ушли ни с чем.

«Ну, ребятки! – скептически подумал Иван. – С таким отношением к своей работе, вы ни хрена никого не поймаете! Всегда вас лупить будут. Халтура! И здесь, как и везде – халтура! Что за идиотская страна – эта Россия!» Ивану стало обидно за державу.

«Сейчас я покажу вам, ребята, как нужно работать, чтобы добиваться успеха!» – подумал он.

Иван давно уже разглядел сидящего у двери Олейникова, которого узнал по фотографии. Да и не трудно было узнать этого высокого блондина с резко очерченными мужскими чертами лица среди молодых и бестолковых рож курсантов, в восторге от халявного развлечения не сводили глаз со сцены. Взгляд Олейникова, напротив, больше бегал по залу. Роль у него, надо сказать, была сегодня самая хреновая. Сидеть в качестве приманки и каждую секунду ждать выстрела.

«Ничего, родной, – потерпи! – мысленно утешил его Иван. – Скоро я избавлю тебя от этого томительного ожидания!»

Иван мог бы точным выстрелом убрать его и сейчас, из-за занавеса, но это было против его правил. Противник должен видеть, кто его убивает. Для Ивана это была своего рода подпись автора, какую делают, например, художники на своих картинах. Нет он должен выйти на сцену и сделать это на глазах у всего зала.

«Иначе, какой же из меня артист? – сыронизировал Иван. – Голос за сценой? Ну, нет! Извините! Это – для статистов!»

– Емельянов, ну где вы ходите? – вцепился в его зеленый рукав какой-то суетливый мужчина. – После Малинина ваш выход!

Иван мгновенно сдвинул шляпу на глаза и пожал плечами, словно говоря: «Ну что ж так волноваться-то? Знаю я, что мой выход!». На сцене в это время Малинин довывал что-то такое о волчьей стае.

«Придурок! – подумал о нем Иван. – Что ты знаешь о волках?»

Аплодисменты зала в адрес Малинина привели его в состояние готовности к своему «выходу».

– Этого артиста я объявляю впервые в своей жизни, – сказал ведущий концерта – очень и очень интеллигентского вида улыбчивый мужчина лет сорока с небольшой бородкой – кажется Иван видел его как-то по телевизору, он вел программу о туризме, что ли… – И, такое уж совпадение, что и вы его сегодня увидите впервые в жизни. Потому что и он сам выступает впервые на столь большой аудитории. В нашем концерте состоится его дебют. Встречайте – юморист-пародист Сергей Емельянов!

Курсанты, изредка разбавленные случайной публикой, забредший на «юбилей» ФСБ, который нигде не рекламировался и вообще объявлен был лишь за сутки до его начала, дружно зааплодировали.

«А ведь про меня сказал, собака! – подумал Иван даже развеселившись от такого совпадения. – Все правильно – мой дебют!»

Иван глубоко надвинул шляпу на глаза и вышел на сцену развязной походкой человека привыкшего делать свою работу публично. Остановившись на расстоянии одной трети от левого края сцены почти у самой рампы, Иван неожиданно для зала сдернул с себя шляпу и резко швырнул ее высоко под потолок в направлении зрительного зала. Головы курсантов мгновенно взметнулись вверх. Раздалось негромкое ржание в зрительном зале. Начало курсантов заинтересовало и они уже настроены были на столь же интересное и оригинальное продолжение. И Иван их не разочаровал.

Закинув в зал шляпу, он натренированным движением расстегнул молнию на сумке и выхватил из нее автомат «Агран-2000». В зале кто-то ахнул, кто-то засмеялся, но все эти звуки Иван перебил грохотом автоматной очереди, прямо по тому ряду у самой двери, где сидел Олейников. Он стрелял не целясь, от бедра, руки сами взяли точный прицел – на уровне голов.

Иван видел, как перевернулось кресло, на котором сидел Олейников и мгновенно исчезло из зала в раскрытой двери. Но он не сомневался, что убил Оленя. Он видел, как пуля вошла тому в голову. Сбоку над ухом, потому, что Олейников в этот момент повернулся к залу. Он не следил за шляпой, он следил за залом, откуда ждал нападения. О том, что Иван может появиться на сцене, Олень не предполагал.

У Ивана теперь было не больше двух секунд, чтобы исчезнуть со сцены, открытой для стрельбы. В два скачка он оказался у люка, рванул его на себя и буквально провалился под сцену. уже падая вниз с поднятыми кверху руками, он почувствовал как его правую ладонь пробила пуля.

Только после этого до него донеслись звуки выстрелов, словно кто-то включил звук. Грохот над сценой стоял как в хорошем кассовом голливудском боевике.

«Идиоты! – подумал Иван. – Что они стреляют? Ведь меня же там нет!»

Однако отдыхать время еще не пришло. Так же как и зализывать раны. Ладонь болела, но Ивану на это было наплевать, как и вообще на физическую боль. Чечня отобрала у него человеческую способность бояться боли. Иван рванул по подвальному проходу под сценой, ведущему в фойе театра. Ему нужно было выбраться. Он убил Олейникова и сдержал свое слово, данное самому себе. Но если его сейчас убьют, он у мрет в разочаровании. Ведь, если генерал Никитин останется жив и, значит, Иван не выполнит другое свое же обещание – убить Никитина.

Открыв ногой дверь из подвального коридора в фойе, он длинной очередью снят троих охранников, стоявших за ней и тут же принялся стрелять по огромным стеклам фойе, выходящим на улицу. На мечущихся по фойе курсантов обрушился водопад стекла. Они бросились врассыпную.

А Иван, еще не дав долететь до пола всем осколкам оконного стекла с разбегу прыгнул в окно. он выкатился на улицу и еже лежа на асфальте в зеленом костюме, сбил фонарь у входа в театр одним выстрелом. Стало значительно темнее. Выбив у кого-то из рук наставленный на него автомат, Иван серой в семерках тенью мелькнул на Таганскую и скрылся во втором от угла дворе.

Он пробежал через двор, перемахнул через ограду небольшого сквера, нырнул в дыру в заборе, которую сам накануне и проделал, и через минуту уже спокойным шагом вышел в Фанельный переулок, где стояла его «девятка». Сев за руль, он закурил, подождал еще пару минут, давая никитинским людям шанс его разыскать и сесть ему на хвост и, так их и не дождавшись, включил мотор.

«Это становится скучным, в конце концов, – подумал Иван. – Что я маньяк какой-нибудь, что ли, – убивать всех этих людей? Нет, Никитин, теперь я буду разговаривать только с тобой!»

Иван тронул машину, выехал на Андроньевскую, потом на Таганскую и поехал к театру. Он знал, что это нелогично с точки зрения его преследователей, именно потому так и поступал.

В районе Товарищеского переулка дорогу ему преградили гаишники.

– Проезд закрыт! – лениво сообщил Ивану толстяк-автоинспектор. – Поворачивай обратно…

– А в чем дело? – возмутился Иван.

– Вали отсюда! – поменял тон гаишник. – Тебе не все равно? Говорят – поворачивай!

Иван не стал спорить, тем более, что он-то хорошо знал, почему закрыт проезд. Гораздо лучше гаишника, которому задавал этот вопрос.

Развернувшись. он по Абельмановской и Крутицкому валу спустился к Москве-реке, переехал на замоскворецкую сторону и не спеша покатил к станции Москва-Товарная, где у него была тихая квартирка в трехэтажном доме старой постройки. Там можно было отдохнуть, расслабиться и подумать, как быть с генералом Никитиным.

А сам Никитин в это время сидел в кабине осветителя, где он провел весь концерт до «выступления» Ивана и мрачно смотрел на пустую сцену. Герасимов нарезал круги по кварталам вокруг театра в поисках Ивана и боялся попадаться генералу на глаза.

Никитин тяжело поднялся, наконец, и пошел к выходу. В фойе, засыпанном осколками стекла, он увидел бегущего ему навстречу Герасимова.

– Ну? – спросил Никитин.

– Ушел! – ответил тот, понимая, что спрашивает Никитин про Ивана.

– Мы оцепили весь район через три минуты после того, как он выскочил из театра, – зачастил Герасимов в свое оправдание, но Никитин резко перебил его:

– Знаете, Герасимов, чем отличается профессионал от таких как вы? – сказал ему Никитин. – Профессионалу всегда требуется на одну минуту меньше, чтобы уйти, чем вам, чтобы его взять.

– Но товарищ генерал… – залепетал Герасимов.

– Пошел вон! – процедил Никитин сквозь зубы. – Сопляк!

Он отвернулся от Герасимова и не говоря больше ничего вышел из театра. Генка видел, как генерал направился к своей машине.

«Напрасно ты так со мной, Никитин! – билась в голове Герасимова злая мысль. – Очень даже напрасно…»