Текст книги "Кастинг. Инициация Персефоны"

Глава 9

Москва, а далее попрашу без пересадки

Но тут и возникает эта самая проблема, которую Номо Сапиенс не может осилить. Как-к?

Правда была так близко уже в Москве – Один, а теперь за этой, давно существовавшей правдой, надо:

– Возвращать-ся-я-я! – Опять туда, в Галилею, но только теперь уже через Петушки.

Ибо что, я не знал, ни говорили мне добрые люди, что:

– Ветра в поле вам хватит позарез в Волге заместо кондиционера. – Нэт, жарко – не мохгу. Душно.

– Воздуху, воздуху! – На те воздух, попался. Ибо нет сил преодолеть это время – девять часов, которые надо бродить по Кой Кого в ожидании первой вечерней туда электрички.

– В кино, может сходить? – Оно идет только полтора часа, и како здесь кино без вразумительного перевода, так только:

– Адын ужасно громкий звук.

И человек, как все сейчас:

– Не понимает смысла движения назад: в Галилею через Десятиградие, хотя ответ есть:

– Только здесь, в Петушках, стало ясно:

– Волга – нам не нужна вместе с ее кондиционером.

И более того, за девять часов до первой электрички, а потом еще и в ней, возможно, удалось бы понять, что:

– И вообще никакая тачка вам сейчас не нужна – вообще!

А то часто говорят, что евреи бродили сорок лет по пустыне, чтобы понять, а точнее, чтобы сдохнуть, а Другие уже сделают это черное дело:

– Опять ничему не поверят. – Ибо дело не в том, чтобы одни ехали из Москвы в Петушки, а другие обратно, а измениться должен Тот же Хомо Сапиенс, он должен стать Двойным, способным путешествовать не только Туда, но и:

– Обратно.

А так:

– Сколько ни думай в Москве: надо ли покупать Волгу в Кой Кого – бесполезно, также бесполезно, как просто так – чтобы только потянуть время – бродить по пустыне:

– Необходимо обязательно перейти это море обратного пути, чтобы понять:

– Жара не вечна, – ибо только в Петушках подует холодный ветерок, вестник существования правды. Осталось только самое трудное:

– Идти на эту, казалось бы, бессмысленную встречу в Галилею, ибо что это за встреча? А это та же самая встреча в Галилее Иисуса Христа с Апостолами, которая:

– Уже БЫЛА. – Это возврат в Прошлое.

Понять это можно только, поняв, что доказательство Веры и Воскресения находится не перед нами, а мы также и:

– У-ча-ст-ву-ем. – Поэтому и:

– Не надо никаких доказательств, – просто:

– В белом плаще с кровавым подбоем, – ибо вы на месте, так сказать, преступления своей собственной персоной.

Поэтому и открывается занавес сразу на первой странице, на Чистых Прудах с теплой апельсиновой газировкой, потому что расправляются складки прошлого, рассеивается пелена, скрывавшая Реальность.

Галилея, как Раньше, перед нами, ибо:

– Мы в ней. – Участники.

Поэтому требование: доказать, заведомо предполагает невозможное:

– Увидеть События Прошлого – Со Стороны. – А надо перейти на Вторую Скрижаль Завета, как перейти непроходимое море, по зову Моисея:

– Кто Господни! – Ко мне.

И именно так написана Бел и Персефона И. П.:

– Читатель может присутствовать при Воскресении, – даже если его там нет напрямую. Ибо:

– Напрямую Воскресение и нельзя увидеть, а только:

– Из событий будущего. – Которое и будет, как возвращение Апостолов в Галилею на Встречу с Иисусом Христом, возвращение в Прошлое, в Воскресение.

– Встречает, значит, Робинзон Крузо Пятницу, ну, и туды-сюды: живут вместе. Приходит корабль, и прежде чем пропустить их, так сказать:

– По трапу на борт, – помощник капитана спрашивает:

– Сколько вас?

– Двое.

– Точно?

– Да, точно, – встряет и Пятница.

– Нет, точно, или совсем точно? – пытается выяснить истину помощник. Может между вами было что-то?

– Да вы что?! – возмутился Робинзон я этим делом не занимаюсь.

– А она?

– Она?

– А вы думали – это мужик?

– Честное слово не знал.

– Вот так и вы, – закончил свою вступительную речь Михаил, – только приехали, а уже телку подходящую себе ищете, а у вас здесь живет, как поется в песне:

– Жена законная-я.

– Вы меня с кем-то спутали.

– Ну, ты Электрик? – спросил Штрассе.

– Не меньше, чем Эдиссон.

– Нет, вы точно Электрик? – спросил Майор.

Они трое с трудом вычислили, куда причалил прилетевший из Амэрикэн Электрик, инкогнито, и оказалось это Берендей, а уж:

– Мы, – сказал Майор, – везде тебя обыскались – и в Метрополе, дали на чай семьдесят пять долларов, и в Балчуге Кемпински сто, хотели еще где-нибудь дать, в Пекин уж намылись, но там сказали:

– Уже несколько десятилетий, как закрыто на ремонт, а работает только небольшой Зайчик.

– Зайчик? – переспросил Штрассе.

– Я сказал Зайчик? – запутался швейцар, ну и из-за своей же ошибки, что надо было просто сказать:

– Зальчик, – тут же почти раскололся, мол, были-с, но отчалили-с из-за недостаточной престижности в Берендея, который из-за своего Невообразимого Чацкого не стареет никогда, ибо и дураков, чтобы не понимать его рождается не меньше.

– Что значит: не меньше? – спросил сурово Германн Майор.

– Ну, в том смысле, что и умные-то тоже рождаются, куда им деваться, – ответил швейцар. И как говорится:

– Не из Масонской Ложи ли он был, как муж-дворецкий Графини, убиенной нечаянно вот таким Германном с немецкими корнями из Золотого Камня с Розой. – К счастию:

– Не Люксембург. – Откуда была та, лучше даже не говорить. – Хотя, скорее всего, позже, но придется. Ибо не было бы и Ле-штрассе, Три, если бы эта Роза Люксембург и ее подруга Клара Цеткин не прислали своих сатрапов строить мост чрез пролив Лаперуза на эту самую Ле-штрассе, 3.

Они выпили, посмотрели в зеркало на стене – как раньше в ресторане Прага – и Маша Маленький понял:

– Вот мы здесь пьем, кушаем котлеты по-Киевски, заказали под Мартельчик в коробке шашлык по-Карски, примерно с голову молодого барана, а бараны-то, оказывается мы! – неожиданно рявкнул Михаил. – Я вот чуть не на коленках перед тобой ползаю, ты:

– Не Рыжий!

Все в ужасе посмотрели на Электрика.

– Как мы могли забыть, что он не рыжий? – спросил с трудом шевеля языком один из них, так как от ужаса почти проглотил салфетку, которой хотел утереть быстро выступивший изо лба пот, но положил нечаянно в рот – не понимаю.

– Скажешь, и я отдам тебе свой Карский, – сказал Ле-штрассе.

– Я подарю тебе велосипед, на котором последний раз, когда ехал мне кричали:

– Крути педали, Майор, крути педали, пока не дали, – и между прочим, не один человек, а дуплетом. – Один хотел даже применить нетабельное оружие.

– Мне хватит своего.

– Хорошо, тогда скажи просто: по-честному:

– Ты кто? – спросил Германн.

– А вы? Я имею в виду, вы не вербовщики в путешествие за НеЗнаю? Может, кто-то из вас Джеймс Кук?

– Я приехал инкогнито, – наконец вынужден был сказать репатриант, – буду снимать фильм Олигарх.

– Снимать или сниматься? – сказал Миша, – только двое Ми Склифосовский и его брат Ан Молчановский, которые недавно получили одну на двоих, но на одну треть Свою:

– Кулинарную Сеть, – где уж не будет ни Зубриков, ни котлет де Воляй, ни раковых шеек, переложенных черно-красной икрой, жульен и то вряд там можно будет найти, чтобы был он специально для вас запечен в кокотнице. Как говорится:

– Быстро можно, – но только, как кошки:

– Сначала долго мяукать придется в очереди, как раньше в Ялте быстро пообедать: очередь 400 человек. – А почему? Потому что, если есть Кулинарная Сеть, то возникает закономерный риторический вопрос:

– Зачем еще одна, Другая? – знак вопроса сотрите.

Ибо в фундамент заложена идея:

– Будет хорошо, тока не надо конкуренции.

Нереально уже потому, что и в Макдональдсе ничего хорошего не было, 80 – когда еще это было! – рублей за какую-то пушистенькую котлетку из непонятно какого пюре. Сто пятьдесят граммов Одесской колбасы, как раньше на обед – намного лучше. Из какого смысла создается эта сеть – непонятно. Ибо можно, но только:

– Принудительно. – А как? Давать гостям Этой Сети бесплатные билеты на Вишневый Сад Чехова? Хрен редьки не слаще. Такие вишни уже ког-г-да-а! надоели. Возить даже не возами, а простыми лукошками не имеет смысла. Есть, да, но только:

– Одни воспоминания.

– Нет, нет, конечно не снимать, так как третий лишний, без меня снимут, кого надо, а:

– Сниматься.

– У кого?

– Так-к…

– Вот тебе и так-ак, ибо снимать сейчас некому – все ушли в Сеть.

– Говори правду!

– И будешь есть и пить, как все: шашлык по-Карски и вот это.

– Что это? Это Наполеон, я его не люблю.

Впрочем, ладно, я вас сам сниму, – сказал Миша Маленький. – Если согласитесь сыграть Нотхауса, но талантливого, как Варлам Шаламов писателя.

– Может лучше поэта? – сказал Электрик, и потянул к себе Карского.

– Вижу, вы согласны, – сказал Миша.

– Нет еще, – сказал Электрик-Олигарх, – но я на правильном пути.

– А что у вас камень с тремя надписями появился на распутье? – участливо спросил Штрассе.

– Они считают, что не пройдут фейс-контроль, или как это у них, Электриков, это называется: кастинг-г.

– И вот вы, – приезжий кивнул на последнее высказывание Германна, – совершенно правы. Посмотрите сначала мой Кастинг.

И вынул кирпич, как говорят некоторые писатели и не семь на девять, а буквально натюрлих огромную пачку фото в формате А4. Как фотограф-оператор и писатель-самиздатель в одном лице. Можно сказать: человек из будущего:

– Что хочу – то и делаю.

– Вот из ит? Кто это делал? – рявкнул Михаил.

– Итс ми, – как говорит Мэрилин Монро.

– Всё еще говорит? – спросил Германн удивленно, – а я думал она замуж вышла.

– У нас да, при муже болтать особенно не будешь, – поддержал товарища Ле-Штрассе.

– А что он сделает, если я скажу ему всю правду: да, было и более того: много, много раз. Оставит без наследства? У меня его и так нет. Впрочем, извольте, я скажу всю правду, – Электрик отодвинул съеденного Карского прямо перед нос Штрассе, – это Скриншоты.

– Вы сами снимали, но как?!

– Новая технология, придуманная Стивеном Спилб, но я ее украл, так как знаю сошлют меня на Поселение, точнее соглашусь сам добровольно, пока не послали принудительно, а там режиссеров нет, снимать некому, операторы тоже – не из того ведомства. А здесь всё сам. – И этот Электрик-Олигарх продемонстрировал своё умение для здесь в Грибе.

– Мил человек, – ляпнул он прошмыгнувшему было мимо официанту с большим пивным, как футбольная игра для детей среднего школьного возраста, подносом зеленого цвета:

– Огромного краба и бочонок пива с золотым краном, как было раньше у Чаушеску, три, нет, четыре кружки пива, ибо.

Ибо и я, наконец, вступаю в ряды мушкетеров, хотя и не знаю пока точного, кого:

– Его преосвященства или Его величества.

Официант остановил свой стремительный бег, как Луна, заинтересовавшись незнакомым Облаком, всё записал, но не сделал никакого резюме, кроме гримасничанья, что, мол, я думаю:

– Вам ясно и так, что это будет стоить-ь-ь.

Разумеется, не как для Чаушеску, но тоже:

– Не кончилось бы плохо.

И пока ребята еще не раскрыли рты, Эл предложил им это сделать, а именно:

Ребята, действительно, только что под стол не полезли:

– В розданных А4 снимках во всех цветах радуги пред ним был омарище и золотой бочок с надписью:

– Парт, Ато и Арам – мушкетерам Ди.

Ужаснулись, правда, не все, Германн поднял скатерть, высунул оттель взлохмаченную башку, и резюмировал:

– Ты это сделал заранее по сговору, возможно, не только с официантом, но и директором Гриба.

– Я приезжий, и никого здесь не знаю, – ответил, как пришлось его назвать – Американец.

Поверили и вылезли.

– Пока еще бочонок с золотым краном не принесли, можно я попробую? – попросил Штрассе.

– Что значит, попробую? – спросил Американец.

– Ну-у, тоже, так сказать, сделаю Скриншот своих мыслей.

– Не получится, и знаете почему?

– Надо сначала шарики вот здесь заменить, – Миша потрогал Кота за ухо.

– И ролики вот здесь, – сказал Германн, обняв Мишу, – дайте мне, я сыграю Лапшина или Лопахина в Вишневом саде, как эта ключница Аннушка приходит ко мне иногда на ночь, и не понимает, почему мы никогда не женимся:

– Ан и в девяносто девять лет ее не отпустит.

Не отпустит, несмотря на то, что она прикидывается готовой на всё Сетью Кулинарной. Примерно, как Лютик Обыкновенный, живущий на Рублевке – правда не один – но правда и то, что на участке в семь га, что Поз никогда его не запугает своими скриншотами, что здесь будут когда-нибудь расти только:

– Вишни. – Подделывает все фотографии, ибо ни к каким скриншотам, кроме американско-английских его голова не аппаратирует.

Несмотря на то, что сам немец, и живет в Германии. Ибо:

– Был бы француз – снимал бы картины Ван Гога, Пикассо и Тулуз Лотрека, когда они еще не были написаны – вот бы прославился, ибо так и назвал бы свою новую на 30 авторских листов книгу:

– Я там был еще до перестройки. – Или даже лучше:

– Я всё знал еще до поворота опять назад к 17-му году.

Длинно? Пожалуйста, коротко:

– Я Там Был. – Где?

Везде. Как говорится:

– И более того, вместе с Кантом. – Ванюшка У за Канта не пройдет, ибо совершенно не знает субъективного материализма.

– Я думаю, это не он, – сказал Германн, когда принесли омара и десяти-ведерную – думали будет пяти – бочку с натуральным золотым краном. Хотя проверить? Пилить? При всех неудобно.

– Не выпьем, – сказал Кот-Штрассе.

– Действительно, может поспорим? – сказал Германн.

– На что?

– Что я один ее выпью.

– Это невозможно проверить, – сказал Михаил, и знаешь почему?

– Остальным будет нечего делать, – сказал Олигарх. Как решили его звать, потому что, во-первых, стало ясно, что это не Электрик, так как Артист, ибо такие вещи может откалывать только Раскольников, или только в:

– Кино. – А еще точнее:

– Раскольников и откалывал свои номера В кино. – Почему?

– Просто потому, – ответил на этот замысловатый вопрос Ле-Штрассе, – Артист, которого вообще лучше звать:

– Мистер Голливуд, – а здесь только по командировкам, – разъяснил нам сейчас, как написал на воде вилами:

– Всё кино!

После завершения половины бочонка – наливали всем официантам, которых по сигналу Штрассе брал в свои руки такой смех, что метр не мог остановить, а чем больше старался – тем больше начинал сам смеяться. Хотя был натуральным гусаком, которому в кино если играть, то обязательно предводителя племени людоедов – ну. если это Робинзон Крузо, где они всегда существовали, а так вообще:

– Кто их видел? – Никто. Вот только эти официанты и официантки, если.

Глава 10

Вербовка и транспортное средство

– Меня хотят съесть? – спросил наконец захмелевший от своего пива мистер Голливуд. – Ибо точно: это людоеды, – он обвел лапой ликующий в страшной пляске зал. Хотя ничего особенного не было. Только все смеялись, периодически изгибаясь в разные стороны. То вперед, то назад, то в бок. Все думали, сейчас скажет:

– Над кем смеетесь? Надо собой смеетесь! – Но только промяукал, как Леон Иль на представлении Вишневого Сада с участием в главной роли соблазнителя не Домика, который в сей пиесе работал простым энд-директором Хреческим, а Михаилом Маленьким, присутствующим здесь собственной персоной:

– Это всё по-настоящему?

– Где мой СкриПшот? – спросил Артист Голливуда, которого Электрик, похоже, нарочно прислал вместо себя. Проверить, как там иво Мотя:

– Кино-то про новую электрификацию, сымает?

И да, пусть знает, я не сбежал ишшо в Америку, а так только:

– Задержался по нужде.

– Нет, ты точно не Электрик? – неожиданно спросил Ле-Штрассе.

– Прежде чем ответить на этот закономерный вопрос, дайте скажу просто:

– Почему они смеются? – и он мысленно, в Скриншоте, сгреб всех этим работников подноса и бабла в один круг, но связать и бросить в море – не было сил.

– Ты накормил и напоил всех, а значит, что не сможешь расплатиться, – сказал Германн.

– Хотят продать тебя в публичный дом, – сказал Миша.

– Я похож на Сильвестра Сталлоне?

– Да, в принципе, да, такой же, как он принципиальный простой мужик, можно сказать:

– Ма-ши-ни-ст, – провел, как отрезал, резюме Штрассе.

Парень нашел свой Скриншот, сделал его, и сказал, что:

– Такого конца не заслуживает.

– Плохо? – ласково спросил Миша.

– Нет, немка хорошая породистая лошадь. Но я краем уха заметил, что вы в итоге выводите меня на Нотхауса.

– В этом нет ничего плохого, – сказал Штрассе, – Данте тоже не только мучился от этого, но и До Этого побывал в аду, а там было интересн-но.

– Пушкин умер, и только царь смог заплатить за него символический долг: 144 000 тысячи, – сказал Германн.

– У вас только деньги на уме, которые вы проиграли Чаплицкому в девятку, несмотря на то, что сами приехали к нему в гости во Францию. Поэтому не надо, хотя бы нули лишние не ставьте, все рано не найдется тот Дядя Степа с мешком Норникеля за спиной, который вас купит, как биатлон. Получите, в лучшем случае новый рабочий костюм, в котором, между прочим:

– Моно хадит в гости. – К бабушке, на кладбище, чтобы убирать там опавшие листья.

– Не надо паники, – сказал Миша, – когда мы уедем ты займешь четырехэтажный особняк на Рублевке, ибо Электрик, вряд ли вернется. Возьмешь себе Мотю.

– После Края я буду уже слишком стар для этого дела?

– Сейчас в Мексике продают новые трехуровневые – купишь. Ты же не собираешься в полицейские, а только им там запрещено, не продают, если есть такое удостоверение: палис.

– Это понятно, и так-то затрахали всех, а тогда уж совсем нельзя будет заниматься никакой деятельностью, как только с ними вместе.

– На что? Тогда еще и денег, практически не существовало, обменивались или натурой в бане, пока не сгорела, или просто шишками, так как будто в долг дают.

– Так женишься – деньги будут. У Бальзака так все делали, между прочим, в Сценах Парижской Жизни:

– Всегда спрашивали, когда были еще маленькие:

– Зачем жениться?

– Чтоб деньги были, – был сакральный ответ. – Ну, и понятно сразу:

– Остальное приложится.

Вот почему, например, члены Политбюро никогда не женятся на артистах – если не считать Копейку?

– Им запрещено деньги иметь?

– Да, как Шолох, находятся на гос-обеспечении, иначе бы не вынес такой нагрузки бюджет. – Так бы каждый мог:

– Дай мне сегодня одну машину, завтра другую, послезавтра подумал, не хочу дом на Рублевке – взял по ошибке – смените, как всем на Рижское, там пробок меньше и песни поют на четвертом этаже в ванной, куда и птицы небесные:

– Не-до-ле-та-ют-т-т. – Хочу Роллс Ройс, хочу теперь Лексус, как любит Тётя, тоже буду писать свой роман:

– Брысь под поезд, да нет, не как Анна Каренина, а:

– Его же ж ре-мон-ти-ро-вать надо. – Ты хоть залазил туда когда-нибудь? – И тут же правый боковой ему.

– Таперь понял. – Вот жизнь какая будет без денег-то, только морду кому бы набить, а за что? Он же ж не Фишман, чтобы давать 100 атмосфер, и 75 не даст. Дрянь машина.

– Нет, ты не понял, – сказал Штрассе, – у тебя к тому времени уже будет трехуровневый.

– Не надо меня путать, где я на него деньги возьму, сначала надо на Рижское, а только потом удастся приобрести такой Фишко-Мэн. Мексиканские полицейские почему рвутся? Им – это точно – скидку там делают. Сделали бы, но кинули. Всем да, но не им. Здесь так не бывает, им бы здесь дали даже за счет бюджета. Хотя с другой стороны, может и нет, кто тогда будет мышей ловить? Некому. Все только и будут:

– Раз-вле-кать-ся-я.

Так и надо написать:

– Триста тысяч на книжку, как дают в Америке бывшим местным староверам, и трехуровневый за счет специальной статьи бюджета.

– Всем?

– Триста тысяч? Да, конечно, всем только по прописке, а этот, разумеется, не всем нужен, ибо некоторые Люди Добрые, и никого поэтому трахать не будут. Если только по умолчанию:

– Сами напросятся.

Машина чуть было не сломался уже, но вовремя вспомнил, что:

– Но я не буду Лиозом, куда вы меня толкаете, как Анну Каренина под иво колеса.

– Прости, но придется, – сказал Миша, – у нас просто больше нет никого, чтобы Их было больше, как:

– Два бойца.

– Ты можешь найти еще кого-нибудь?

– Щас поищу, – сказал Машина, – только в бизнес-класс схожу.

И отвалил в туалет.

– Как бы не сбежал, – сказал через минуту Штрассе, – в туалете окно не заложили кирпичом? А надо было. Уйдет.

Они побежали в бизнес-класс, окно было заперто, но в это время рядом в SW разбилось окно, и было ясно:

– Как его могли пустить в СВ, если на нем не было даже галстука, тем более, швейцар там берет на чай:

– В-пе-ре-д-д!

– У нас деньги с собой были? – спросил Маша-Миша.

– Не думаю, – сказал Германн. – И действительно, кто расплачиваться будет в этом дорогущем кабаке для лауреатов премий и орденоносцев.

– Надо самим бежать через это окно, – сказал Штрассе.

Но тут их взяли, а на столе ребята нашли записку следующего содержания:

– Дайте мне знать, когда найдете второго. Я Лиозом не буду, язык не подвешен отрицать существование романа, как закона природы и небес.

– Я здесь лягу, а ты меня разрежешь, хорошо?

– Хорошо, а как? Чисто пополам, или только нохги?

– Голову.

– Голову, – повторила Тетя, и так как Мотя пригласила ее, на как она сказала:

– Наиважнейшую роль вагоновожатой с красной, как у Розы Люксембург, косынкой на голове. И тут же познакомила с актером, который будет играть роль Лиоза, несмотря на то, что в этом фильме он уже снимался в качестве:

– Энддиректора Греческого.

А тут, значится, летит-бежит неизвестно кто, в том смысле, что несмотря на свои 155 с головой хочет быть Лиозом.

Она ничего не сказала, думая:

– Замена, – а предупредить, как будто не надо, и видим сакральное:

– Могу задавить и не того.

Хотя это не имеет значения, т.к. в последний момент поезд-трамвай всё равно остановили, и подложили похожее чучело. Но этот так и остался лежать на рельсах, как будто специально изображал не Лиоза, а Анну Каренину:

– Чтоб по-настоящему и до самого конца!

Так и вышло:

– Голова тогда свалилась в решетку мусоропровода, а тело само запрыгало и село на скамейку у автобусной остановки, как Форрест Га, чтобы рассказать всем свою эпопею.

– Как это было. На самом деле.

Тетя в обморок три раза один за другим, и голова ее мягко, и можно подумать сознательно и добровольно, как голова Марии-Антуанетты, после покушения на свои рыжую Елизавету, – легла на штурвал.

И заснула прямо за рулем трамвая, с последней мыслью:

– Чтобы откупиться придется продать весь тираж Третьей Части Брысь под Лексус – 6.

На этой скамейке сидела Мотя, как режиссер, наблюдая за своим действием, но она только сказала, чуть отодвинувшись:

– Зачем было портить это чучело? – А так:

– Хоть бы хны.

О времена! О нравы! – только и успел подумать Ле-Штрассе, когда взаправду понял, что теряет не только голову, но и сознание вообще, чего, в общем-то, не должно было случиться.

Пока они бегали за ей-ней, в том смысле, что:

– Ушел, скотобаза, как Никита, через забитое специально для него кирпичом окно, а как, так ведь и непонятно, – сказал Миша, и плюхнулся на свой стул из импортного желтого велюра, как был у меня диван, купленный в последний раз перед окончательным и бесповоротным повышением цен, в качестве желанной, как не подлежащая даже мечте мечта:

– Жилая комната.

Примерно, как можно сказать, что люди, живущие здесь, как советские, а:

– Всё равно не привыкли к тому, чтобы не:

– Всё было по-честному. – А почему?

– Так ведь очен-но ст-раш-но. – Как говорится:

– Вдруг опять нечаянно откроют не те кингстоны, а:

– Тока нижние.

Ибо сказано:

– Никто не знает, когда это произойдет. – Но и надеяться на обратное, смысла вроде нет.

Так примерно и вышло, подходят они огорченные к своему столу – еще должно быть – полному пива и раков – если их количество представить в виде остававшегося еще приличного омара – и видят почти самих себя, если бы было их на одного больше, а так только двое.

Но оказалось, что их только двое:

– Куда делся Штрассе? – спросил Михаил.

– Был здесь, но куда-то делся, – ответил Германн.

– Присаживайтесь, джентльмены, – сказал сидящий за столом – один из двоих – высокий – мне бы так-то – парень, но со скрипящей головой, точнее ее шеей. Он то и дело брал себя ладонью за нее сзади, и ворочал в разные стороны, как будто разрабатывал перед последним и решающим боем, а скорее всего:

– Просто лечился аутотренингом.

– Вы кто? – спросил угрюмо Германн, незаметно приглядываясь к остаткам раков из омара, и пытаясь на глаз проинтуичить: сколько пива они уже успели выпить, так сказать:

– Без нас.

– Прошу прощенья, – хотел приподняться парень, – Энддиректор Греческий.

– А голова чего не так делает на шее? – спросил Михаил тоже, в общем-то, не совсем дружелюбно.

– Подрабатывал на съемке фильма Ленин-Штрассе Три.

– Вы каскадер?

– Больше просто артист.

– Артист-финансист, – резюмировал Германн.

– Кто додумался Энддиректора пригласить на роль самоубийцы Раскольникова?

– Не знаю, но даже восхищались некоторые.

– Кто, например?

– Например? Именно, на пример, хорошо, скажу, как-то: Ан Молчановский.

– Кого вы играли? – Германн демон-стративно вынул пачку Севера, и постучал ей по дну, предлагая этим видом семисоткилометровой тайги задуматься над своей дальнейшей судьбой.

Но Энддиректор не растерялся:

– Что, в Ялту больше не закидываете, сразу на Север Дальний идут поезда? – и спел кстати под нолитые уже всем кружки золотого:

– Идут на Север стада огромные, кого ни спросишь – у Всех Указ-з! Прости-прощай, любимая-хорошая-я, прощай, быть может, в последний раз.

– Прости-прощай, любимая-хорошая-я, прощай, быть может, в последний раз-з.

– Ар-тист-т, – констатировал его сосед, которого, правда, пока никто не спрашивал его личного мнения.

– Дай подумаю, кого он играл у Ана Молчановского, – сказал Германн.

– Я и так уже знаю, – сказал Михаил, – шоу-мэна в Его Сети, пока гости обедали быстрыми закусками и Лососем в Газете на десерт, правда, только:

– Для Избранных.

– Я там был, – сказал Фин.

– Ну, я и говорю, уже понял, что ты за жареный гусь, но не как любил Бродский:

– В яблоках и сливах – по-американски, а чисто, как принято у русских:

– По-итальянски. – В том смысле, что:

– Ла-шато ми! Кантаре, и это мне не много, чтобы итальяно, но итальяно старо – 14—15, максимум шестнадцатый век, узе. – И как говорится:

– На те по вере-то, с росписями Леонардо и Рафаэля, с куполом, как в Сикстинской Капелле Микеланджело, вместе с его Буанаротьей.

– Он играл доктора её-его жены.

– Так ясно, доктор, значит, – сказал Германн, и покосившись на второго, такого же:

– Один метр плюс девяносто его сантиметров, – но только с еще намного более, в общем с:

– Носом, – а если, как следует загримировать, то и вышла именно та Баба Яга, которая недавно – в принципе когда, это даже пока неизвестно – спустила нашего Лиоза в канализацию. Вот, как они, времена-то:

– Пере-плелись-ссь. – Не сразу понятно, где и искать.

Как бы сказал тот же пресловутый Кант:

– Не всё то, что пишется, пишется именно для того, чтобы можно было хоть когда-нибудь разобраться.

– Это был не я, – просто ответил – кому неизвестно – кто? тоже, в общем-то пока неизвестно. Но сделать из него человека:

– Надо попробовать, – сказал Михаил М.

– Ты, э-эт-та-а, Лиозом не хочешь побыть некоторое время?

– Я? – или он, – Энд-директор показал пальцем вбок на своего визави.

– Ну, если вы уже были, зачем вам еще, пусть он попробует, ибо, как говорил режиссер фильма Некоторые любят погорячее:

– И до сорока дублей пусть делает, пока совсем не обкурится. – Но, разумеется, кто-нибудь другой, а не эта Мэрилин Монро. Хотя песню запишите, пока недокурила:

– I Wanna Be Loved by You.

Как говорил Билли Уайлдер на получении Оскара:

– Сам всё написал, сам всё снял, сам всё и спел, и кстати, так и сказал всем от чистого сердца:

– I Wanna Be Loved by You.

– Вы умеете петь – это хорошо, – сказал Германн, и добавил: – Жаль с отрезанной тран-м-ваем головой это не получится.

– Ну, почему же, я могу попробовать, – сказал этот, похоже, бывший Мент в роли Адвоката любого человека женского пола. – Но, – добавил он, – хочу сделать эни-син новенькое.

– Гамлета не хотите? – спросил Маша-Миша М.

– Могу и Гамлета, подучить языки только надо, ишшо немного. И знаете почему?

– Почему?

– По-масонски я ни бельмеса – ни хгу-хгу. Шекспирович его же ж зашифровал по самое:

– Немогу. – Толи он видит отца – толи отец его, а сказано:

– Видеть могут только покойники, люди их – нэт!

– Всё правильно, – сказал Миша, – видеть не могут, но как те спутники, которые сопровождали апостола Павла, что-то одно обязательно будут:

– Или только слышать, или только видеть, – остальные чувства у них еще не развиты, а именно:

– И видеть, и слышать одновремен-нно.

– Не знал.

– А хоть бы и знал, ничего бы не изменилось.

– Так кем вы меня возьмете, а то, знаете ли, абсолютно надоело играть бессмысленно-тупые, как свиные рожи, роли. Дайте что-нибудь для Духу.

– Сходи посмотри, – Миша толкнул Германна в плечо, – нет ли там очереди к нам, и если есть, пусть идут, как все: по запили-записи химическим карандашом на ребре ладони.

– Зачем на ребре? – спросил Мент Номер Ван.

– Иначе химических карандашей не напасешься, – рассказал Миша, – а так дал следующему по шее – номер уже на ём есть – осталось только в уме прибавить один.

– Следующий прибавляет уже два, или тоже: один?

ПОЯСНЕНИЕ К ГЛ. 11—15

В этих главах не всё может показаться понятным. Но и стихи на девяносто процентов непонятны, а их читают. Конкретно, сразу не ясно, кто какую роль играет. Поэтому пробуются разные люди. Более того, не получается сразу назвать имя артиста, который пробуется на роль, например, кнутобойца Пилата, в данном случае это сначала умерший уже Андрей Панин, а потом он отдает свою роль Борзу из фильма Павла Лун Свадьба – Семч. А сам Панин становится начальником тайной стражи.

Но! Но Прокуратор – Немой Жи – не сразу это понимает, поэтому командарма Панина называет – как и режиссер – Майором, которым был, собственно, майор милиции Борз в Свадьбе.

Так происходит потому, что действие За Сценой – тоже является Сценой, ибо в этом объяснимый смысл Евангелий:

– Действие происходит одновременно в двух временах. – И не всегда точно известно, в какой именно части оно происходит, именно потому, что и не может быть известно принципиально. Так как эти две сцены:

– Связаны между собой.

Или, например, в Гл. 13 девушка Маша, как сказано:

– По женской линии, – пробуется на роль Дуни – Персефоны, в предполагаемом конкурсе с Феклой. – Вопрос:

– Кто это? – Дальше-то, я думаю, это и так будет ясно, что сейчас для ослабления степени детективности могу сказать, что Маша по женской линии – это Мария Гол-Мир, а другая может быть – пока еще ее здесь нет – наоборот:

– Мир-Гол.

Аннушку пока что исполняет Грейс Келли, жена Ана Молчановского от него, скорее всего, в тайне.

Эта Гол не проходит кастинг у Миши Маленького на роль Дуни и остается при нем вторым режиссером, а вторая Маша – Мир, уже, скорее его пройдет.

Ну, а что делать, если в Библии уже две тысячи лет не могут разобраться, какова последовательность событий: