Текст книги "Кастинг. Инициация Персефоны"

Глава 13

– Окей, окей, не надо на меня давить, – сказал Пи, после второго завтрака, и попросил своего Хаус Майора показать:

– Ребятам, – фокус.

Командарм – хотя это был уже не он, а более Борзый его однопогонник – бросил на широкий в его радиусе и соответственно диаметре пень три карты:

– Король ваш. – Показал и сдал. Но сколько ни пытались ходоки от Синедриона его опознать – так и не вышло ни разу.

Наконец, один из них – сам шулер неплохой – мяукнул вроде просто так, для сведения:

– Почему мы ищем Короля?

– Кто Он по-вашему?

– Туз, – посовещавшись согласись все во главе с Каифой, чьё имя можно до сих пор видеть на его гробе.

– Как же туз?! – удивился даже Пилат, – если вы считаете:

– Он присвоил себе права и славу царя, которым вы Его не считаете? Туз – это Царь.

– Он такой же царь, как я домоуправ! – тем не менее рявкнул Каифа.

– В общем, так, – высказал всеобщее мнение опять тот же шулер правящего производства, – хотим понизить его статус до реально, земного.

– А именно? – Пилат попросил воды, чтобы умыть не только руки, но и лицо, ибо оно выражало:

– Ничего хорошего, – а как посол он не имел личного права злить местное население в виде синедриона.

– Будем искать Тройку, – сказал шулер со стороны синедриона.

И так бы может и вышло хорошо и логично, но вмешался сам Гитарист:

– Я ставлю туза.

– Зачем? – даже Майор пожалел Его, как Человека, сознательно выбирающего То, за что не принесена Жертва, чтобы такой выбор мог быть победой.

– У вас не будет выбора, – шепнул он на ухо Владимиру, – как только…

– Как только самому стать Жертвой, – закончил за Майора Гитарист. И добавил:

– И у Пушкина пули падали с воза, когда он ехал на смертельную дуэль, но. Но он не повернул назад.

– Как говорится: и Черная Кошка тут не поможет, – сказал и Каифа: – Его имя не будет написано на камне. Как моё.

– Я спою последние два куплета перед последней сдачей, – сказал Певец.

Все посовещались и решили:

– Можно.

Пусть поет:

 
Всё в Одессе: море, песни,
Порт, бульвар и много лестниц,
Крабы, устрицы, акации, мезон шанте.
Да, наш город процветает
Но в Одессе не хватает
Самой малости – театра варьете!
 

Стихи Владимира Высоцкого)

Далее, выпадает Пиковая Дама.

– Вы?!

– Я.

– Я, а не я, уже сказал вам вчера, что:

– Ми будем посмотреть.

– Да?

– Да.

– Я не была у вас вчерась.

– Ась? А кто тогда был, эта, как ее Баба-Яга в новом маскарадном костюме?

– Мей би, это была моя сестра?

– Мей бы это была моя сестра, – повторил тем же голосом, что и милая леди, – кастингёр, которым был Миша Маленький, назначенный сюда Ми Склифософским. Ан Молчановский пробивал на это место свою Аннушку, но многие сомневались, что она справится со своими возбужденными чувствами после того, как разлила масло, и как было написано на первых полосах передовых газет:

– Пострадали люди.

– Я думала, она тоже будет участвовать в конкурсе на Дуню – Персефону.

– Ах, так вы на Евдокию пришли пробоваться, – хлопнул себя по ляжкам Миша, предварительно отодвинув для этого стол красного дерева с уже прибитым намертво зеленым верхом, чтобы каждому входящему было ясно:

– Контора пишет, и более того, уже навсегда.

– Вы думали, на кого я пришла глаз положить?

– На меня?! Как говорил один выдающийся то ли поэт, то ли просто:

– Писатель, – я не верю больше никому на слово, нужен какой-нибудь залог.

– В смысле: трахтенбергус?

– Что-с? То есть, я не понял, рипит ит, плииз.

– Или вы имели в виду простой диплом о высшем образовании?

– А это не одно и тоже? Впрочем, здесь не Голливуд, не надо никаких излишеств, покажите просто, как вы умеете летать, или хотя бы вообще:

– Вы умеете летать?

– Вы серьезно? – спросила милая Маша. Та, что по женской линии. И заплакала.

– Ну, что вы, что вы, не надо меня жалить, или как это у вас по-русски еще называется:

– Иметь за сладкого лоха.

Вы пришли, – продолжил он, – впарить джинсы Вранглер, но предварительно разделили их с сестрой по-братски – На Двоих. Хотя, как предварительную информацию о вашей стране, я имел место знать, что делится-то всё на самом деле:

– На троих.

– Это ошибка, разумеется, – ответила смело Маша, – потому что всё здесь делится на:

– Всех.

– Может быть, вам попробоваться лучше к Ану Молчановскому? – спросил М.

– Так вы ведете его Серию?!

– Нет, официально нет, но возможно мои наработки потребуют его внимания. Здесь проще, и намного, всё реально, никакой махгиии, летите с пяти тыщ метров затяжным на парашюте, потом отстегаете его.

– А потом? Опять пристегаю?

– Как вы его пристегнете, Ангелы, что ли помогать вам будут? – улыбнулся Михаил, – нет, дорогая барышня, так и долетаете до самой Земли, так сказать:

– Своим Ходом.

– Так-к, а-а, дальше дублер, что ли, эт-та, снимается? – начала слегка заикаться абитуриентша. – Нет, честно, я чувствую себя, не как на выпускном, на что надеялась припершись сюда, а опять двадцать пять, тока:

– На вступительном экзамене пред людьми в Этом Деле ни-че-го-о непонимающими.

– Дублер – не дублер, но вы в любом случайте падаете в море.

– Именно в море, не в океан?

– Вы думаете, вам в море будет мало места, цунами опять пойдет на Японию?

– Не то, чтобы да, но я только сравнила, и уже поняла: и то, и другое очень страшно. Пожалуй, я лучше выберу магию.

– Про магию я вам уже сказал: пожалуйста: полетайте здесь немного, и я решу, есть ли у вас задатки долететь, когда надо до Зиккурата двенадцатого этажа. Или просто падаете вниз, как мешок картошки, а ускоренная съемка, потом в замедленном виде помещает вас в нужные…

– Бэллу, – мяукнула милая девушка.

– Его, и даже того, кото вы назвали, у меня нет в списках действующих лиц и их исполнителей, – Михаил на всякий случай перелистал служебный альбом с фотографиями и подписями к ним.

– Ба-ф-ом-ету-у! – выдохнул еще раз на всякий случай Миша, и еще внимательно загляделся на Машу, как говорится:

– Может быть, когда-нибудь.

У нас детей общих не было никогда?

– Я вам не скажу, чтобы вы мучились еще больше.

– Больше? Чем это может быть еще больше? – не понял Миша.

– Так вы мучаетесь, что точно знаете:

– У меня сорок детей, – а тут придется думать:

– А вдруг больше? Вдруг сорок один!

– Да-а, Сорок Первого-то грохнули как раз, хорошо, что я не стал в ём сыматься, отдал Стриженову.

– Вы-ы узе тогда были живы-здоровы-ы?

– Так ты думала, сколько мне лет-то, до тебя только вспоминал, как Иво распинали.

– К-х-к-кого?!

– Ты на кого пришла сниматься?

– На Персефону.

– Она когда жила, ты помнишь?

– При Социализме?

– Намного, намного раньше, – вздохнул Михаил, – вот ты ни хрена не знаешь, а на уме только одно:

– Про-с-лавить-ся.

– Да, я такая.

– Какая?

– Как все артистки: только бы найти нового мужа на кастинге.

– Хорошо, я тя возьму, будешь листы подписные собирать.

– В каком смысле, ты хочешь быть президентом?

– Да.

– Я не в том смысле, а тока Кинематографистов.

– Об этом не думал, ибо даже если только подумаю, Ми Склифософский уж не пригласит больше, как Зворыкин-Муромец на свое озеро, где президент раздает – мысленно – пятикомнатные на Кой-Кого и от трех до пяти, а одному французского гусю даже семь много раз обещал, и что самое удивительное:

– Так и дал когда-то, – а говорит:

– Я много песен написал, пора дать семь гектаров на Рублевке, ибо наступает хотя и не девятый вал, но восьмой-то уж действительно:

– Кончился. – И как говорится:

– На всю оставшуюся жизнь с Ранункулусами Ползучими и Прямостоячими, да и жена, кажется была, профессиональная, однако:

– Деловая женщина.

– Ми?

– Что Ми? Кстати, не ты ли распускаешь слухи, что Ми Склифософский работал в этой больнице?

– Может и я, но не понимаю, что этом такого плохо? Св-е-ти-л-л-а-а!

– Хорошо, что не Горилла. Но ты мне зубы не заговаривай, а то у меня есть дознаватели – привез с собой из Прошлого, так сказать:

– Захватил по пути, – и сообщают, как ты говоришь:

– Он работал там больным.

– Если и было, то я – я – абсолютно ничего об этом не помню! Честно, как рукой сняло, только одно слово и осталось:

– Ве-ли-чи-на, – и леди согнула руку в локте покрепче. – Как говорится:

– Волга-Волга и иё бурлаки.

– Это не он снимал, – уже звонко ответил Миша. – Не преувеличивайте, это вам не поможет.

– Не поможет? И знаете, вы правы, потому что я узе-е – вы не помните? – здесь, ибо вы только-только почти назначили меня любимой, так сказать:

– Своей Сменщицей.

– Если бы это была правда, я бы точно заставил тебя расписаться здесь кровью, – Михаил открыл последнюю страницу своего Альбома-Гульбария. Как Лютик Стоячий абсолютно почти прямо, ты бы у меня… – и ахнул от увиденного:

– А ты думал там кровь? – Нет, манящая его к себе, как с только что купленного нового планшета, Дуня Тонкопряха была Почти похожа – как две капли воды: одна с Арктики, другая с Антарктиды, на фигурирующую перед его мысленным взором Процедура-торшу его будущих съемок.

– Значит, так, ты только никому не говори: Ми Склифософский уже давно почти ничего не сымает, а только дает инструкции, как это делать оставшимся после него режиссерам, как это по-русски:

– Продюссер.

– Продюссер, с одним ЭС.

– Если с одним, так и говори так:

– Зворыкин-Муромес-с! – Который изобрел вот этот планшет китайско-местного производства. Ми – руководили:

– Ани – делали.

Я здесь всё записал на нем, покажешь, как есть все свои способности.

– И возьмет?

– Э-э, моя милая, быстро рассказывают, а дело-то было:

– В Четырех Временах, – иначе:

– В Галилею – не проберешься, даже переплыв индейским кролем Финский Залив.

Поэтому, когда ты ему всё, как было, честно расскажешь, пусть он…

– Подпишет на тебя докладную, что, мол, ты, только ты, один, имеешь моральное право снимать такой легендарный фильм.

– Почти правильно, но после него всё это утверждает президент…

– Соединенных Штатов?

– Пока ишшо нэт, – пока обычный, и более того, обязательного выберет одного из троих.

– Поняла, я ему дам э-э три фамилии, две из них будут фиктивными, а только ты адын:

– Настаящий мужик и режиссер с актером вместе взятые.

– Нет, нет, нет, здесь не Система Сфинкс – жулить нельзя, чтобы всё себе, а надо делить на троих.

– Поняла, но не совсем, ибо, да, Россия, Китай, а кто третий?

– Не надо никаких минтаев и вообще, без маргинальничья, попрошу, пожалуйста. Запиши просто:

– Я, жена и дочка, – опять перебила Маша.

Нет, а:

– Я – это правильно, плюс еще сопродюсеры-режиссеры – щас по-другому снять нельзя:

– Собака Германн и Кот Штрассе.

Хотя нет, Собака – это я, Германн – это Таракан.

– Ничего страшного, в случае чего, я перепишу опять наоборот.

– Как наоборот?

– Ну-у, вот так, как ты сказал.

– Ты запомнила?

– Я все ходы записываю.

– Куда?

– На новый планшет, который ты сегодня подарил мне.

– Вот как? А мне тогда, что?

– У тебя есть глаза, у тебя есть уши – этого такому пришельцу из Прошлого вполне достаточно для любых сегодняшних потребностей.

– Точно, больше ничего не надо?

– Ну, если что, – она поднялась немного на цыпочки, несмотря на иво тока 175 до сих пор, так как была, значит, меньше, и встав у самого уха, разъяснила, чтобы никто не слышал: – Закажу тебе – как Всем – трехуровневый в Мексике.

– Так ты не знала?!

– Что, не знала?

– Почему у меня только 175, а не 194—96, как у некоторых?

– Почему?

– Так именно поэтому, ушло, так сказать, в сторону.

– Тогда можно связаться с этими мексиканскими продюсерами, чтобы Сюда приезжали снимать мерку-то, а не гнали китайский ширпотреб.

– Лучше пока не отвлекайся, занимайся в кино, тем более, что раритеты не имеет смысла разбазаривать по слаборазвитым странам. Если припрет, то продадим лицензию Бушу, или кто у них есть еще там, Клинтону, а в принципе любому, кто имеет связи Там, – и показал большим пальцем вверх, а маленький-то мизинец, тем не менее, незаметно опустился вниз.

Далее.

– А не здесь ли, прошу прощенья, – он кивнул вахтеру почтительно, ибо понял:

– Из бывших писателей, – дают пятикомнатные, – извините, оговорился, а вообще, так сказать, просто на море на год?

– На год нельзя.

– На сколько можно?

– Только на три, как Робинзону Крузо, на необитаемый остров.

– Я пишу быстро, зачем мне три?

– Не надо?

– Боюсь, может получиться, как с Томом Хэнксом: прибуду назад на радостях, что написал Весь, так сказать, Гулаг сразу за эти годы вынужденного кукования с одним только Пятницей и его людоедочками, а жена уже родила, и естественно, скорее всего, не от меня, так как передача Этого Дела на расстояние хотя и бывает, но не чаще, чем раз в две тысячи лет. И более того, оказывается, не только жену опять в зад не могу взять, а и вообще:

– Не могу даже догадаться, что приличная телка, если и не на Лексусе, но хотя бы на Ленд Ровере, остановившаяся, чтобы показать мне дорогу к Кремлю, – хочет на самом деле, чтобы я сегодня вечером пригласил ее в Закарпатские Узоры.

– Ну, во-первых, этот допотопный кабак районного масштаба давно снесли и отправили в утиль, – сказал вахтер.

– А во-вторых?

– Во-вторых, если мне еще не изменяет память, этот десятитомник про жизнь в доисторическом обществе, где:

– Почти все в Гулаге, – написал всё-таки я.

– Слышал, что был один такой, тоже писал книги, а точнее их было два.

– Кто второй, или, если хотите, первый? – удивился вахтер.

– Бреж.

Стакан с кажется уже остывшим чаем, тоже кажется, как сам его владелец, подпрыгнул на тумбочке.

Глава 14

За что писателям дают полуторагодовые путевки на море с четырехразовым сервисом в Жемчужине и чужими женами в море.

– Так вы думаете, за меня писали?!

– Нет, наоборот, это вы писали.

– Как математик, вынужден сделать логический вывод: писал я, как другие одиозные личности, Фариды, так сказать, писали для Леона Иль?

– Разве нет?

– Только по-вашему, они взяли себе немножко, а я упер большую часть общей славы от, найденного не мной Гулага. Так сказать, приехал с необитаемого уже Гулага Робинзон, привез оттуда череп недобитого Йорика с изумрудными глазами и бриллиантовым носом, и преподнес мне, как:

– НеЗнаю, никого не знаю, – а сам был из ихних же спецслужб.

– Да.

– В таком случае, я не буду показывать вам дверь в следующую комнату, идите и идите, смотрите не споткнитесь.

Я постучал в следующую дверь, где было написано:

– Без стука не входить, а со стуком можно.

Несмотря на беспрестанный бесплотный образ жизни в комнате было накурено, что топоры уже не снимали – замучались.

– Вот как раз вас мы и ждали, – сказал Председатель. – Расскажите, как было дело, а то многие до того зажрались, что ни во что уже не верят. Я сам, кстати, точнее, меня самого, кстати только что выписали, нет, не оттуда, откуда нередко зря выписывают некоторых:

– Из вечной нирваны, – прямо с поезда, из Германии, писал – там, знаете ли – хорошо пишется, как в Японии, глядя непосредственно на живого Ван Гога, на его Подлинник в Подсолнухах, я имею в виду.

– В Германии на кого вы смотрели? – спросил я, чтобы как-то для начала поддержать общий разговор.

– На президента, – на кого там еще смотреть.

– Да, в молодости была шикарная, наверное, телка.

– Почему телка? – не понял Председатель.

– Так вы сами вроде сказали, что смотрели только на Ангелу Мер.

– Что мне на нее смотреть? – не понимаю, каждый день, можно сказать, и так: каждый час дефилирует по телевизору, как Роберт Де на пару со Стивеном Спи по их собственному ресторану, находящемуся, между прочим, тоже в Голливуде, как будто во всем мире нет больше месте, где можно открыть приличный… точнее, не приличный, а наоборот:

– Приличную Компьютерную Сеть, – ошибка, сбой прогрэмм. Щас повторю:

– Приличную К… – Председатель обвел всех победоносным как у Хаза, после тигриного мяса, взглядом, – Кулинарную Сеть.

– С кем она дефилирует, я так и не совсем понял? – спросил один, в общем-то уже пожилой писатель умеренных кровей, в том смысле, что:

– Тозе еврей, – но не чистый. Примерно, как тот, у кого семь – вы знаете чего семь с лютиками-цветочками – под Рижско-Рублевским. Если кто не знал, что и там уже места распределяют – бегите, записывайтесь в профсоюзы.

– С Чонкиным, с Чонкиным! – крикнул со своего места, не вставая, конкурент по сравнению с ним:

– Младшего школьного возраста. – И захватив моментум, продолжил:

– Вот когда я – и не только – он встал во весь свой, хотя и не 194—196, но близко к этому рост, – служил под знаменами герцога Чемберленского, прошу прощенья, хотел просто сказать подлинней, не совсем герцога, хотя надо сказать, Плинтуса в нашем доме были еще той, Старой Закалки.

Далее, если многие злятся при упоминании о том, что вы писатель – значит свой Районный Масштаб в жизни:

– Вы сделали.

– Мои грибы, между прочим, хавают все, а не только Поколения будущих десятилетий, местные тоже, знаете ли, любят, любят походить окумаренными, чтобы их хвалили. Так вот, ребята – господа полковники – не генералы, не генералы, не надо ровнять себя с Теми, кто жил в веки оны, ибо:

– Иных уж нет, а других никогда и не было.

– Скажи на конец, кого ты видел в Хермании, если там не было Ангелы? – спросил один из главных редакторов одного не очень Старого Литературного Обозрения, и добавил:

– Аста-Бараста-Бум, – в том смысле, что, Ика:

– Так уже начиная с работ:

– Толкование сновидений, Безумие и сны, Поэт и фантазирование, Фрейд неоднократно ставит вопрос о снимающей границы плавности перехода от сновидений к игре, от игры к остроумию, от фантазии к литературе. Эта обнаруженная Фрейдом транзитивность, связывающая механизмы работы бессознательного и художественное творчество, дала ему основания утверждать, что способность к творчеству обнаруживает тот же динамизм, содержит в себе ту же экономическую структуру, что и феномены компромисса и замещенного удовлетворения, которые позволяют выявить интерпретация сновидений, и теория невроза. Экспликацией этого же параллелизма… – Ну, слова не дают сказать-ь!

– Я уже сказал: президента.

– Это мы уже слышали.

– Нашего президента, поясняю для тех, кто не имеет возможности сам съездить в Херманию, и буду там посмотреть лично, хотя я думал, здесь таких нет, думал, все на дотации, как малоимущие.

– Не понимаю, зачем он там живет, если не собирается жениться на ней? – спросил я, чтобы поддержать общую тему разговора.

– Думаю, хочет получить постоянную прописку, – сказал конкурент СЛО-Ва! Не дают сказать! – мечтатель из Нижнего Тагила уже с московской пропиской Цыпленкафф с татуировкой – нет не на руке, а, как у матросов, которые шли в бой на орды контрразведки белых:

– С наколками Басила и Евтушенко на груди. – Только здесь было:

– За что боролись – на то и напоролись. – И все понимали:

– Им-прес-сион-ист. – Прошу прощенья, ошибся, не импрессионист, и не рецидивист, а:

– Пост-модернист. – Появившийся после того, что уже:

– Было, было, было.

– Верно, но! Но если кто читал мою последнюю стащенную с Зиккурата древней пирамиды – а не с бабушкино-дедушкино-передел-кино чердака рукопись о члено-раздельных отношениях между людьми и людьми, должен постепенно – к концу моей премьерской речи – догадаться:

– Прописка постоянная да, но не мы к ним, ибо не какие-нибудь там древние завоеватели, как Алёха Македонскафф, и Арта-Ксеркс с Самим-Ксерксом вместе взятые, а чтобы:

– Вы к нам не в гости, как обычно, а насовсем.

– Дать постоянную прописку Германии здесь, – просто выразился Чо. – Но добился, как все, сложно: – Не получился бы, как у меня Пупсик, которых не было даже на Марсе, когда я:

– Чтоб так жил, как марсиане, где и яблони есть и пыли хватает, чтобы постоянно не дышать асфальтом в джунглях Москау.

– Вы и так один в семи комнатах не соскучитесь со своими картинами под Пабло Пикассо, – сказала Тетя, которая приперлась сюда в надежде соблазнить кого-нибудь. Имеется в виду, одного из двоих, кто смело – хотя и при отъезде в другие страны – считает себя:

– Писателями, как Раньше:

– Которых не прославляют, но зато читают.

Имеются в виду, вот как раз председательствующий сейчас германин Пелев, и что-то – а именно как раз Тетю – рисующий в своем углу Соров. Который и встал как раз, чтобы констатировать:

– Я это предсказал еще в прошлом году, что Германия заменит нам Украину. – И сел, оставив зал невооруженным для проведения контратаки на про прорицание. Но опять встал и добавил: – Одной Хермании нам хватит вместо трех маленьких прибалтик, ворованной финнами Финляндии, Япона-мать остров близ нашего побережья, ет сетера.

– И я вам скажу, – встал для ответного слова Классик Закулисных Заповедей – не совсем точно, лучше:

– Классик, да, но заповеди его не закулисные, а наоборот, чисто и благородно открытые для всех и каждого, как Три Мушкетера:

– За Плинтусом. – Но они были там только так, временно, пока хоронили благородную для всех и каждого Марсельезу, нет, а как? Матильду Кшесинскую, что ли, опять, царскую блудницу великую? Нет. А:

– Малолетнюю наложницу Атоса. – Опять ошибка, не малолетнюю, конечно, я же не сам Набоков, а только его Эманация, а:

– Многолетнюю наложницу, – и чтобы далеко не убежала дал ей лилию на каждое плечо, как Маркиз де Сад, почти всем, кто попадался ему после уроков по основным предметам.

В общем, оказалось, та мышь, которую похоронили За Плинтусом была сама Ми-Леди, сбежавшая не только от Самого Плинтуса, не только от Ато, Парт и Арама вместе взятых, не только от герцога Ришелье и Мазарина, не только от герцога Бэкингэма, но и вообще от любого МЕН-Я, провозгласив себя ни больше, ни меньше:

– Май-селф.

Поэтому – заканчиваю – Германия, как майселф Россия ничем не хуже Аргентины и Мексики, вместе взятых по футболу, а нам больше ничего не надо, ибо только и есть у нас одно противоречие:

– Футбол любим, а:

– А играть в него патологически – нэт.

Тем более, у немцев свои – майселф – машины:

– Мерседес, БМВ и другие Фольксвагены. – Опель – не машина, будем раздавать бесплатно тем, кто не занял никаких мест в соревнованиях.

– Следовательно, наконец-то, делать майселф Жигули – больше не придется.

– Позвольте я скажу, – опять не поднялся бывший полковник, пишущий под псевдонимом:

– Господин Хороший, – прощу прощенья, не с того листа прочитал, а именно:

– Господин Соров:

– Предсказывал, предсказываю и предсказывать буду, что:

– Всё как было – так и дальше будет. – И сел. Прошу прощенья, он и не вставал.

– Вот вчера, когда я только что приехал из Хорватии, где у меня дворец – не надейтесь – не съездов конечно, а так место, где я творю, как Хемингуэй на своей легендарной башне, чтобы его любимые – кошки и собаки – не лезли до первой трубки со своими проблемами:

– Кому купить новый ошейник от блох, кому почему-то вдруг стал не нужен намордник, кто-то разлюбил ту, которая родила ему не меньше трех десятков ушастых черно-белых охотничьих особей, да и правда, какая у нас охота, Ми не – Зворыкин-Муромец, на уток ходим редко, а точнее ходим только на перекаты за лососем, потом, как обычно кофе в ночном лесу – страшно – хотя со стаей собак меньше, а кошки ловят мышей, что даже их шорох не мешает не думать о новом романе, ибо:

– Думать о работе надо только на работе, – придет Медиум и сам всё даст – только успевай записывать, нет честно даже в туалет хожу с автоматической ручкой и маленьким блокнотом, как Вася – имеется в виду Розанов – чуть он:

– Мяу, – я тут как тут:

– Гав.

Собственно, я хотел только сказать, несмотря на то, что многие, да пусть хоть вообще все – не понимают откуда взялся, и кто такой Фандор – буду! и дальше применять его для удушения российской словесности. И никакой Председатель Перев даже с Зиккурата если не Египетской, то уж точно Майской пирамиды не заставит меня дрогнуть под его грибным супом из мухоморов, да и Сорик, надеюсь, не поймает меня, и не превратит в запятую, в своем описании сорок первой любви Марины, как имитации побития рекорда сорока дублей Мэрилин Монро, когда она заставляет его поднять не только ногу вместе со всем остальным, но и голову, чтобы посмотреть:

– Какие у нее достоинства на груди, ибо Мэри-Сахарок только кинула в зрительный зал, как свой последний лифчик, сакральные слова:

– У каждого свои недостатки, – имея в виду того бывшего полковника Уайлдера, который за всю ночь не мог додуматься, как кончить, пока она ему и не подсказала:

– Это ничего, потому то у каждого свои недостатки:

– Не может закончить кино, зато в этот раз мне было хорошо:

– Не доставал своим обычным криком:

– Сорок дублей и не выпускать даже на перекур!

И думаю, вы видели, но на всякий случай напоминаю:

– Не только руки, но даже нога поднялась, когда я сымитировала прогиб вперед грудью перед кроватью, где он ждал и думал:

– Смогу ли я наврать также сладко, как он это задумал.

Ай лав ю, Билли.

Забыл к кому я персонально обращался, к Сорину, к Переву, к Тете или что у них есть еще там? Пусть это будет Фандорин, такой же, как и все вы, лихой парень.

Жаль, что не писатель. Спасибо.

P.S.

– Что?

– Послесловие, говорю. Жаль, что нет здесь Бориса Парам, он бы замолвил за меня словечко, объяснил бы вам, что я не умею писать, как Бальзак, но в этом нет ничего особенного:

– Не могу же я в своей Иностранной Литературе описывать то, чего здесь нет: писателей. Если бы я написал, как Бальзак или Теодор Драйзер, или – не дай боже – Чарльз Диккенс – получалось бы:

– Их есть у меня!

И между прочим, это совсем не обязательно, как недавно окончательно доказал Фаб Капел:

– Любить футбол можно, но это не значит, что хоть когда-нибудь в этот футбол можно научиться играть на основании первого постулата о любви. Нужно, как Набоков со своим Лужиным двигать пешки и другие фигуры, и тогда, как было уже сказано до меня:

– Или Аргентина с Мексикой займут наш свободный уже пятнадцатый штат, или, как тоже уже сообщили:

– Легендарная Ангела Меркель с ее не менее успешной футбольной сборной по футболу.

Сейчас кончу не торопите, только последнее слово:

– Вот так и бы и с литературой, чем самим сиськи-миськи мучится, лучше присоединить какую-нибудь Швейцарию к себе – или кто у нас там недавно получил Нобелевскую Премию за Сказки Андерсена?

Дюма был здесь? Был, пусть его запишут русским, и все постепенно наладится:

– Трех Мушкетеров перестанут ругать за бездействие в решительные минуты жизни, что не подали руку помощи Миледи, когда она подала в пропасть, и вообще мало помогали простым людям добрым словом, и тем более деньгам – сами почему-то всегда:

– Без денег

У нас есть деньги – приезжайте, деньги будут ваши – литература наша.

– Всё?

– Про этого я сказал, про Чонкина? Что он правильно написал про Марс, где литературы нет – хватает одних яблок. И это плохо. Надо посылать туда тех, кто сможет, как инопланетян, как вот этот самый Чонкин писать про свою Нюрку так, как Петрарка о Лауре, и как он сам любовно написал о своей настоящей Лауре, о:

– России:

– С любовью.

– Так что ему премию теперь дать, что ли? – спросил немного сбитый с толку Председатель.

– Ну, если не мне – значит ему, кому еще.

И сел.

– Мы здесь не для этого собрались, чтобы премию выписывать за досрочную плавку – бывший Председатель потерял голову – вот в чем вопрос? Так сказать:

– Быть или не быть, – новому Председателю, или он вернется.

– Вернется, несмотря ни на что, – сказал Чо. – Я в это верю. Кто верит еще, прошу поднять руки.

– Я что еще хочу сказать, – опять встал богатый Фандор, – Лёха Толстый, когда еще жил здесь, известно, что перемещался туды-твою, к Петру Первому, чтобы написать правильно, как это было на самом деле, в том смысле, что, сколько тогда стоила корова – три рубля – и сколько стоит сейчас!

А вы говорите, Фандо вам не нравится, но он может так оккупировать Прошлое, что авось:

– Его можно будет перетащить сюда, а мы туда всей толпой в Слободу, с немками веселиться. Я бы бросил всё, эту литературу поменял на ту – кто там был Тредьяков, Державин? – я, собственно, не по русской литературе специализируюсь – нет, но и их можно сманить из допушкинского времени, в петровское, где было – скорее всего – еще лучче.

– А если хуже? – влез Чонкин со своим Войничем.

И разрушил опять всю иллюзию.

– Ладно, – сказал Председатель Пели, – пока всем кофе и перекур, будем ждать Лиоза.

Но и в перерыве двое начали драться все равно. Так что Пели вынужден был вмешаться:

– Пора прекратить – электричество погаснет.

– Именно эти фигуры и станут для нас ключевыми при описании аналитической модели развития, разработанной в рамках раннего формализма, точнее, при описании двух его вариантов, предсказанных теорией пародии Ю. Н. Тынянова и концепцией:

– Канонизации побочной линии, – В. Б. Шкловского, – взял опять – пока все перлись на выход – слово в свои руки Ика.