Текст книги "Кастинг. Инициация Персефоны"

– После Воскресения Иисуса Христа, – и по этой же причине: события идут в разных временах, ибо События Воскресения – это и есть События После Воскресения.

А здесь предполагается написать всю правду. Например, что в роли Патриарших Прудов – Чистые.

Глава 11

Поиск Дартаньяна

– Если хотите получить ковер в ближайшее время, то, естественно, один, ибо тогда удар по шее Предыдущего должен быть таким, чтобы вызвали, как минимум скорую, а то и вообще:

– Пусть загнется и не лезет поперед батьки в это пекло, называемое в простонародии:

– О-че-ре-дь-ь-ь!

Как и говорят некоторые обладатели черно-красного пояса:

– Я всегда Адын, – остальные тока:

– Где-то рядом.

– Как?

– Как истина, бывает только: где-то рядом, но где никогда точно неизвестно, как скорость и место встречи одного электрона с другим таким же обладателем красного, или, как минимум:

– Черного пояса Дзю До.

– Я думал, оно запрещено где-то так до двухтыщ-двухтыщпервого года.

– Так, а мы когда живем? Время наслаждений уже наступило, как беспрерывное и прямолинейно-равномерное.

– Да?

– Да. Надо только уметь наслаждаться. Вот вы, как думаете, что сейчас делает Штрассе? Плачет в водостоке? Отдельно и ухаживает за Мотей тоже сам по себе? Нет, они оба выбирают сами, что им больше нравится, как Брюсу Виллису:

– То лежать в канаве, как вчерась бывши выпимши, то лететь на Альфу Центавра, чтобы было ближе к идущей на Землю опасности, в виде Черного с красными глазами астероида со встроенным дистанционным управлением.

Прибежал Стоянов с замашками товстоноговского конвейера:

– Меня возьмите-те!

– Хорошо, – сказал Миша, – запишу по старой дружбе, но так как уже поздно, только:

– Веником.

– А чё это такое, бить буду? – интуитивно улыбнулся парень, как привык:

– Просто и с большим удовольствием. – Как улыбнулся этому Товстоногову, когда заказал такой же, как у него завтрак. В том смысле, что Товстоногов заимствовал меню завтрака у него. А то всё:

– Сам, сам! – Не-ет, не сам, у меня заимствовал.

– Нет, а я тогда, что буду делать?! – изумился Мент с красным шарфом и в черной шляпе большой, а самое главное:

– С полностью открытой душой, Сирано де Бержерака.

– Надо подумать, – сказал Германн.

– Нет, я опять на подпасках не буду. Хватит.

– Может ты хочешь Скару?

– Та не, потом у метро пымают, скажут гей, чё, мне пред всеми оправдываться:

– Это когда было-то, кино давно сымали, и более того, не здесь, а в Голливуде, а там без этого вообще, далеко не улетишь, даже для борьбы с инопланетным разумом.

– Снимать будем здесь, – сказал Миша, – на натуре.

– Почему?

– Потому что на Натуре, чтобы было, как на самом деле:

– По-честному.

– Хорошо, тебя возьмем вторым составом на Лиоза, если тот, который был, долго не придет после того, как его только наполовину отправили в реанимацию.

– Где вторая иво Часть? – усомнился в подлинности события Фин, потирая, как обычно шею, в том смысле, что если вы думаете на меня – зря:

– Весь я никогда не умру – душа в финотчетах меня переживет.

И более того, я сам доктор женских дел-тел, и могу иногда и сам о себе позаботиться.

– Почему я не могу быть Дартаньяном? – решил настоять на своём, так сказать, Луначарский, как почему-то назвал Сирано де Бержерака, бывшего когда-то простым капитаном милиции – Как Все – прибежавший последним Сто. Наверное, хотел лишний раз показать:

– Да, тозе любит дела сурьезные, – но, как говорится:

– Не из нашей с Товстоноговым столовой.

– Он был лысым, – сказал Германн, – а люди такого, как у тебя – метр 190?

– 91.

– Запомню, – и символического, как у Сирано де Бержерака извилистого носа, не могут быть настоящими природными киллерами.

– Я сделаю пластическую операцию под этого, как его?

– Штирлица?

– Да какого-такого еще Штирлица, нэт.

– Под Машиниста? – спросил Миша, – не советую, так как в Голливуд таких берут, да, но только в ограниченном количестве, и более того: не больше одного Единственного. Позарез-з! – Михаил чиркнул себя ребром ладони по шее, которая – это было видно – любит выпить, как говорил Владимир Вэ:

– Хорошего вина. – Коньяк?

– Только если поднесут за хорошо понравившуюся песню.

– А так?

– А так нет, потому что Коньяк один не ходит, а только с Зеленым Змием – боксером, на чьи выступления до сих пор не могу попасть.

– Почему? – спросил Германн, – очереди большие?

– Дак, естественно.

– Под Михаила Козакова? – спросил Сто. – Бесполезно, и знаешь почему? Ты и так вылитый герой его истории:

– Покровские Ворота и Феликс Эдмундович – в одном и том же кино.

– Ну, не подходишь ты на Азазелло! – рявкнул Сто, видимо боясь, что его самого этот киллер может грохнуть – хотя и не за что, но вдруг что-нибудь такое про себя вспомнит, а я виноват?

– Тебе пойдет акустиком, – влез опять Сто.

– Для этого необходимо расширить эту роль до более внушительных размеров, ибо:

– Да, заведующий акустическими комиссиями всех московских театром, но и…

– Но и писарчуком, – не успел сказать Сто, первым был смущенный Конкистадор, или как его там называют по-русски:

– Граф Монсоро – ко мне!

– Нет, нет, это всё не по теме, а просто Берия.

– Я не понимаю, что между ними общего? – спросил сурово Германн.

– Баб любили здоровенных: чтобы и в хоре пели и кровати ломали своими – под Александра Меньшикова – телами производства Рубенса.

– Как надежные рояли известной частной фирмы.

– Может, ему уж заодно и кости здоровенные ловить в дымящемся борще? – недовольно спросил Сто.

– Пол роли и этой возьму, если дадут, – ответил Бержерак, а как возьмут его туды-твою, где голос из преисподней раздается:

– Сдавайте валюту-у, господа енералы-ы! – то ты сам и будешь эту часть импровизировать.

– Кстати, – когда уже начали расходиться, спросил Сто, – меня-то, надеюсь, бить не будут?

– Что значит, не будут? – ужаснул Миша М, – зачем ты тогда вообще нужен, героев-любовников и простых убийц и без тебя, знаешь ли, вот где, – Миша, как обычно, чиркнул себя по горлу.

– Тебя будут бить по большей части в летнем хлорном туалете в парке перед грозой и ветре, завивающем листья, как это видел Пушкин только в ноябре, а именно:

– Как бесы, – сказал Герман Майор.

Но Миша успокоил:

– Ты тоже будешь иметь право раздавать затрещины в количестве, от тебя не зависящем, а только от просителей контрамарок, спросил контрамарку:

– Получи по рогам, и иногда даже новым желтым полуботинком по плащу, где большей частью располагается жопа. Но! но будешь получать штраф, если это будет дама, несмотря на то, что она по пути к вам переоделась мужчиной.

– Зачем?

– Ну, вам видней, зачем вы тридцать лет этим занимались с Зиганшеном усатым – полосатым.

– Так это не он, а я переодевался!

– В принципе, – как сказал Билли Уайлдер своей Мэрилин Монро:

– У каждого свои недостатки.

Оно и естественно, если есть личная яхта.

– Был бы полковник нас-тая-щи-й, – сказал Германн, а яхта всегда приложится. – А Миша добавил:

– Буду, буду, тоже буду просить когда-нибудь хотя бы три на Рублевке, и небольшой офис на Кой Кого, чтобы продавать контрабандные мои любимые одурманивающие духи Пуазон. Не ради наживы, как говорил преподобный Ролан Быков с Михаилом Пуговкиным напополам, а токмо, чтобы не выделяться, а быть, наоборот:

– Как Все

– Тем не менее, – напутствовал его сурово Германн, – никогда – ничего – не проси.

– Почему?

– Всё равно не дадут, – как сказал поэт-переводчик Наум Сокол много раз посылавший свои переводы Шекспира и другие стихи в журнал Иностранной Литературы – ни разу не ответили:

– Как будто на другом конце провода – воо-б-ще-е! никого нет.

Хотя вины Иностранной Литературы здесь не чувствуется, ибо, как было много раз мудро сказано:

– Все пишут именно Для Себя. – Чтобы потом на эти деньги, доставшиеся по наследству от Фандор, жить в Польше, где самые лучшие в мире яблоки или в Чехословакии, где делали раньше мотоциклы Ява и фигуристых телок, а может быть, и в Хорватии, где, говорят, двухэтажки недорогие – купить можно, и жить просто так:

– Без иностранной литературы, – ибо:

– Откуда возьмется иностранная литература, если ее переводчики здесь напрочь не водятся, как осетрина первой свежести рядом с Царицыным в Волге.

Возможно, Соколовскому потому и не ответили, что абсолютно не поняли, что он написал, непохоже было на те опилки, в которые превращается любой иностранный текст при его только и существующем:

– Учебном, как валенок, переводе.

– Древо-то Жизни, посмотрите, зеленеет, а вы всё веники для русской бани тачаете.

Медиум:

– Вы не видели чертей?

– Кажется, нет, а, впрочем, и не надо.

– А придется.

– Придется?

– Придется признать, что вы советуетесь с ними каждый день. По телевизору, когда смотрите иностранные фильмы в русском переводе.

– Это черти?

– Да, других туды-твою не берут. Все чтецы – интонировщики перевода – черти полосатые.

Полосатые потому что чтением с Выражением обманывают человека, как будто он дурак, и на большее не способен.

Медиум:

В комнату с легким топотом вбежала девушка – это была маленькая баба – Америка.

– Мисс Америка?

– Есс. А вы кто? Тоже эми?

– Их бин, собственно, кажется, я где-то русский, швед, татарин.

– Можно, я буду звать вас Эмми?

– Это шутка, или вы всерьёз приглашаете меня на берег моря.

Пришел Петренко, а роли все разобраны стоят. Записали из уважения Почтальоншей. Как говорится:

– Ему и учить-то ничего не надо, – а только одно слово:

– Гром и Молния! – Прошу прощенья, оговорился, это из Боцмана с попугаем, которого долго искали, а когда нашли, оказалось – это есть долгожданный символ:

– Свободы! – Нет, не это, а символ именно существования где-то на острове, как спросонья подумал Бальзак:

– Сок-ро-ви-щ-щ-е-е-е. – Стивен Ки – прошу прощенья – здесь мало кого резали, а значит, это был не он, а простой, но очень умный парень по имени:

– Роберт и Льюис Стивенсоны, – изобретший легендарную фразу:

– Кто долго ищет – тот всегда чего-нибудь найдет. – И сделал сноску:

– Что? – я не понял, какую еще сноску?

– Хорошее.

А как вы думаете, Иисус Христос искал Хорошее? Или уже заранее знал, что:

– Если и будет, то с ложкой дегтя обязательно?

Вот так просто, пойдешь ли в лес питаться одними смоквами – чтобы они засохли – ибо в своем новом виде гора-з-до-о дольше хранятся. И сейчас еще кое-где можно найти их окаменелости. Только смоквы, потому что дикий мед содержит очень, очень много засахаренных в нем диких животных. И вполне возможно, в этих замороженных на тысячелетия членистоногих еще сохранилась ДНК с не совсем приемлемыми для Сапиенса параметрами, как-то:

– Пляски на Шириной Горе при пол-л-ной-й Луне. – Где люди просто на-просто не узнают друга, и думают на другого, что это:

– Я, – а я – это Она, и, следовательно, объединили нас таки цепями супружеского счастья:

– На веки веков.

Вот как говорит один из многочисленных здесь писателей писатель Соров:

– Вместе пойдем-м! – и предлагает, таким образом:

– Вместе кого-нибудь – самого по себе от вины виноватого – в говне утопить. – Предварительно, бросив ему для предсмертного наслаждения:

– Пару картох-фелин. – Так сказать:

– Ну, уважал же ж когда-то, ну и теперь:

– Зас-луж-ж-ж-и-ы-ы-л-л-л.

С надгробным словом:

– По Генотипу и картошка. – Вместо нефти, на которую Раньше можно было купить Лексус. – Нет, конечно, не Лексус, а этот, как его, пока не могу выговорить. А Лексус, прощеньица просим:

– Тока на сданную в муку свою, так сказать, литературу.

Как говорил Граф Монте-Кристо, схватившись за голову:

– Это сколько же писать – прошу прощенья:

– Таскать иво придется. – Имеется в виду:

– Своё личное золото и бриллианты с изумрудами и такими же чисто природными рубинами:

– В придачу.

Мы же лояльно:

– Вместе плясать будем, как:

– Персефона – не без страха – на Шириной Горе, которой по Гамбургскому Счету и является вся Земля.

В общем, так и запишите, просто:

– Молния-я.

– Можно, я угадаю, кто вы?

– Ну-у, не думаю, что это возможно.

– Ваше имя оканчивается на ТА?

– Как? А! Тра-та-та. Тра-та-та, вышла кошка за кота, за кота:

– На-бо-ко-ва!

– Не думаю, что это правда, – побарабанил я всеми пятью пальцами по очереди по столу, как пешками в начале Сицилианской Защиты.

И добавил:

– Зови меня Лужин.

– Ах, Лужин! Ты женат?

– Щас подумаю.

– Но вы поняли, что мне не двенадцать?

– Щас подумаю.

– Если так много думать, можно проиграть партию. Должны же у вас быть какие-то наработки в этом деле. А мне, если я еще не говорила: 21.

– Тоже двенадцать, но…

– Но с обратной стороны, это вы правильно заметили. И да: вы не могли бы сорвать мне желтый цветок?

– Здесь только подсолнухи, надо?

– Четырнадцать.

– Почему?

– И знаешь почему? Пора, брат, пора, потому что, как я уже сказала мне не только не 12, а как раз наоборот, 21, и пора прекратить переливать из пустого в порожнее, а заняться почти тем же, но все-таки:

– Переливать из полного в пустое, и обратно. Вы согласны?

– Достоин ли я? Если бы я был не я? Не думаю, что тогда в этом был бы смысл. А сам не знаю, как до вас достучаться. Примет ли ваш сосуд тот нектар, который есть у меня? И более того:

– Если он есть я могу выиграть этот турнир.

– Вы можете создать секс-фантазию для пожилого мужчины только, если выиграешь турнир? Вам уже сколько, двадцать пять?

– Скоро двадцать шесть.

– Нет, нет, я сама так думаю, кто думает, что это была секс-фантазия для пожилого мана – тот боится и лицемерит.

– Почему?

– Я не знаю.

– Хотите узнать?

– Да.

– Потому что одной глупости на такое резюме не хватит.

Далее, Пилат допрашивает Иисуса Христа. Который говорит:

– Оставайтесь, как дети с Субъективными суждениями, – где-то, начиная с Кандидатской диссертации, а не как Первоклассники с Общими суждениями о нефти и других очень полезных для нашего организма природных вещах. Как:

– Набоков, – в своих литературных лекциях.

Медиум:

– У тебя папа, какой секретарь?

– Третий, – ты что: не можешь запомнить.

– Я всё надеюсь, что ослышался, потому что первого не надо, а второй лучше.

– Я ему скажу: пусть повысит свою квалификацию.

– Кстати, где продают зеленые вельветовые джинсы, в 200-й секс-сии ГУМа?

Глава 12

Кастинг на кнутобойца и начальника Тайной стражи

– Они оказались достаточно сексуальны, чтобы соблазнить тебя.

– Ты меня соблазняла?

– А кто помогал мне рисовать Ранункулюс Репенс, несмотря на то, что я сама лучше умею.

– Так это был обман?!

– Любовь – это и есть, появившаяся неожиданно способность к обману. Почему, собственно, Шекспир написал в своем зашифрованном завещании, что так полюбившийся ему в последнее время:

– Скрип кроватных пружин – еще дореволюционного производства, качественных – это и есть интуитивная способность соврать:

– Их-х-х ли-и-э-бб-е-е д-дих. – И не с нимфеточного возраста, а когда ты еще не спустился с небес на землю.

– Я тебе даже раньше, еще когда ты была зашифрована приближающейся к Солнечной Системе Симфонией.

А так, с простого земного взгляда ты похожа на доску, плывущую по течению, с которой, в общем-то, еще можно купаться, только для того, чтобы с тобой познакомиться.

– А ты похож на трепещущего крыльями, как маленький воробей, бражника, жаждущего, чтобы я посадила тебя в свою банку с разведенным цианистым калием.

– А потом?

– А потом, как всех: посажу на иглу.

Между прочим, это были две разные Нимфетки Наоборот. Осталось еще – сейчас посчитаю: Ови, Чес, Мар, Нат, Клю, и две уже названные:

– Великолепная Семерка.

Может еще были, посмотрим внимательнее позже.

Предполагается выбор Персефоны на борту океанского лайнера, как Агата Кристи искала преступника-убийцу.

Был поэт, и он явился

– Так я могу говорить?

– Валяй! – махнул рукой Прокуратор. Так-то ничего не сказал, так как был Немой, но многие уверяли, что как только понимают Иво – так:

– Нет, я точно слышал, что он сказал.

И скорее всего, это правда, так как Прозорливцев в его окружении – Других не осталось:

– Ликвидировали, – а может просто перевели в обычные блестящие на солнце пыльные легионеры. Так-то просто – без Выговора – кто будет жариться на чистом солнце. А им в радость:

– Не надо ничего просить у Медиума, – ибо по-честному-то он и так взаправду:

– Всё и так, сам, даст. – Частенько, правда, и записать не успеешь, как Облако это, описанное Иосифом Бродским, улетает навсегда. Как чудное виденье Гермеса Трисмегиста. Как любимая женщина А. Пушкина. Она улетает, а нам и неизвестно, что она уже:

– Вышла замуж за генерала. – И знаете почему? Потому что мы уже:

– Сами там, где нас только и ждет-не дождется Ад Прохоров.

Не тот, который с новыми рабочими костюмами, а другой:

– С гробами.

Конечно, и тут может возникнуть вопрос, можно ли и Там ходить в гости в новых отличных рабочих костюмах, но скорее всего, нельзя, потому что кому охота, чтобы мозолили глаза хорошими весчами. А с другой стороны, и снять могут, и одеть в обноски, ибо только пришел с новым этапом, а уже:

– Шерстяной, – рано, рано возомнил себя наравне с другими покойниками, и даже выше. – Ибо:

– А ты хоть чифирить-то умеешь?

И подумают некоторые:

– Что бы это могло значить:

– Десерт? – Или наоборот:

– Ланч перед обедом. – Так сказать, Аперитивум.

Ну и спел кстати:

– Кровь сосать – решили погодить:

– Вкусное – На третие.

– Ты кто, маг? – спросил Пилат.

– Не думаю.

– А подумать придется! – Эй, Кнут Гансен, или как тебя там, Арнольдус, прими чека под кнут свой, чтобы был ко мне поласковее.

Но тот мало что понял, так как был новенький, а именно спросил:

– Ты чё, хлебом, что ли, отвечаешь? – спросил он, и окинул гитариста с головы до ног готовым на всё взглядом, и обратно уже примериваясь, куда вмазать.

– У тебя рост меньше моего, – сказал Выс, – не достанешь до рыла-то. Кто тебя выбрал в командармы?

– Время. – И провел пару ударов неизвестно как, но согнуться пришлось. Ответ обычный:

– Через бедро с захватом. – Он вырываться, но я держу крепко, не отпускаю его от древних каменных плит прокураторского дворца. Но тем не менее, избил все равно, прием провел отвлекающий:

– Показал глазами и одной лапой, которую только немного не до ломал, на приставленную к пыльной колонне семиструнку, и констатировал:

– Выбирай, – ты или она?

Выбрал себя, а именно:

– Гитару.

И явился перед прокуратором с расцарапанной рожей.

– Теперь отвечал без мытарства, – сказал Немой Про визгливым голосом:

– Ты не Гайд?

А то у меня чё-то руки не только чешутся, но прямо-таки трясутся.

– Сказал же: я Это никогда не полюблю.

– Почему?

– Почему я не верю, что слонов не перестанут убивать в Африке? Вопрос непростой, но и ответ сложный:

– Кости умерших ничего не стоят, поэтому сбивать спрос не имеет смысла: пусть подохнут, как все.

Из автоматического оружия с вертолетов.

– Если даже слоны идут на клавиши к пианинам и другим саксофонам джазового производства, что может быть с тобой, понимаешь?

– Дак нет, откуда?

– Хочешь в моем зверинце мясо подавать львам?

– Там очередь, наверное, на ребрах ладоней пишут номера химическим карандашом. В общем, Попугаи есть и без меня.

– Не хочешь, а жаль, пели бы вместе по воскресенья и другим праздникам:

 
Дамы-господа, других не вижу здесь.
Блеск, изыск и общество – прелестны!
Сотвори Господь хоть пятьдесят Одесс —
Все равно в Одессе будет тесно.
 
 
Говорят, что здесь бывала
Королева из Непала
И какой-то крупный лорд из Эдинбурга,
И отсюда много ближе
До Берлина и Парижа,
Чем из даже самого Санкт-Петербурга.
 

(Стихи Вл. Высоцкого)

Хотели продолжить, но тут вошел малютка Командарм, разжалованный в Заключенные, и попросил сказать:

– Доброе слово.

– Ладно, валяй, я пока выпью грогу с вишнями.

– Хочу сделать замену, – сказал кнутобоец прокуратора, – вот он будет Кнутом Гамсоном, а я пойду в тайные осведомители. В том смысле, что если надо кого завалить – даже приезжую из Винницы – сделаю тихо:

– Рот открывать будет, но ни слова не скажет. – Более того, даже если серьги золотые на подарок невесте сниму для друга, а она только помашет ручкой:

– Ничего страшного, всё равно в семье остались.

– Боюсь этот майор, мечтающий больше о Риме, чем о самом себе, убьёт кого-хошь раньше, чем правда на свет успеет появиться.

Но майор подошел и поцеловал прокуратора в щеку. И не просто поцеловал, как Иуда, мол, прости прощай, что иду поперед батьки в пекло, а хочу, как Иоанн, сделать путь Твой подготовленным, чтоб уж Конь Троянский стоял перед Стеной Иерихонской, когда Ты прибудешь.

А подпрыгнул, как сивый мерин, – ибо прокуратор с испугу поднялся с жаркой своей наковальни, – и так поцеловал в засос высоченного – тоже где-то 194—196 парнину, что чуть ухо не откусил.

– Ладно, ладно будешь в Москве техпаспорта выдавать отобранные у богатых поклонниц мово таланта. Может, кому и понадобишься на ночь-на две. Сам знаешь, многие на Лексусах и Мерседесах с Ленд Роверами. Тока лови удачу. У тебя пузо приличное, некоторые любят поскакать на таких. И знаешь почему? Лошадей боятся.

Владимир понял, что может не уйти отсюда просто так, платить всё равно придется.

– В Москау?! – остался недовольным толстощекий майор.

– А ты в Рим сразу хотел? Нет, понюхай сначала, как в Москве пахнет, да почисти рыла простым унтер-офицершам.

Здесь надо заметить для уменьшения путаницы, которая может возникнуть, а может, в принципе, и немного уменьшиться из-за того, что появился еще один Майор. Но, видимо, так всё устроено, что нужны эти Майоры:

– Старшие – среди остальных младших. – Но!

Но это надо заслужить. Или арестовать кого-нибудь невиновного, или еще что, например, почесать пятки, как сказал один Второй-Третий Секретарь новому, а может и первому тогда еще жениху своей дочери – волосатой красавицы:

– Почеши мне пятки, а! – вы думали будет вопросительный знак? Нет. А то будет думать:

– Может это была какая-то местная шутка, придуманная после очередного стука по царь-колоколу, когда он – и уже не первый раз – не ответил:

– Что лучше пятки чесать или новый термостат делать из помойного ведра? – это когда студенты московского университета пришли к Иму на экскурсию, а один из них и хотел как раз жениться на волосатой – в меру – красавице. – Так-то их было две, но и вторая тоже была в меру темпераментна. Скорее всего, потому что долго скрываемая пружина может так распрямиться, что летать придется до самого потолка, и придерживаться, чтобы не сильно упасть, не за с любовью протянутую руку, а тока:

– За лампочку.

К царь-пушке до четвертого курса вообще боялись подходить, говорили:

– Лабалатории только за Уралом направляет, – а там кака наука:

– Все поголовно переходят на сбор самоцветов для своих домашних коллекций.

Поэтому на вопрос:

– Зачем здесь стоит царь-пушка? – был сакральный ответ:

– Для связи с Периферией. – Что и значит, с Уралом и еще:

– Куда подальше. – Бах. И Тама.

Но один из этих Майоров еще пока живой, а другой, к сожалению, помер. Так что человек сведущий различить их может по методу Адрияна Прохорова:

– Если чай подают вовремя, так уж точно, где угодно, но только не здесь. А какая вам разница, где, если вы, как и все – ну, не все, а подавляющее большинство – покойники-и-и.

Так что захотите – отличите, а нет, значит, и нет никакой разницы. Потому покойников встречают только покойники.

В большинстве случаев.

Майор оглянулся на Гитариста прежде чем спросить:

– Может он почешет? – и добавил:

– Хорошо, хорошо, я почешу.

Он подошел и укусил Прокуратора за палец, большой палец левой ноги.

И никто бы не поставил на свой мизер в преферансе, что прокуратор не пошлет его в лучшем случае:

– Завоевывать далекую, никому неизвестную Англию.

Но нет, оставил, как он сказал:

– Считать ноги. – Ибо после этого укуса не умер, как Вещий Олег, после укуса змеи своей лошадью, а тока:

– Забыл навсегда, какая нога у него левая, а какая правая, а способ, изобретенный для этого дела, был изобретен гораздо позже, и скорее всего, не здесь, а напрямую:

– В России. – Ибо только здесь есть в достаточном количестве необходимые для этого аргументы:

– Сено и Солома.

Итак:

– Какая нога у тебя болит? Эта?

– Эта. – Ну и проводит именно под нее Переднюю Подсечку.

Кому? Ну, не себе же. А именно этому Майору, бывшему командиру армии, выгнанному оттуда, как все:

– Ни-за-что. – А просто за критику современных условий труда. Когда платят очень мало. Хотя ему платили немало, если умер в своей собственной квартире, хотя и без известных причин.

Ну, и значится, чешет этот кнутобоец ноги Прокуратору, а этот Пилат даже не соображает, что уже совсем другой человек купил у бывшего командарма эту синекуру:

– Чесать прокуратору пятки и одновременно записывать за ним свои мысли. – Но чуть что, подозрение на рост, на рожу толсторожую, отвечает хоть бы хны:

– Я Майор. – И в подтверждение его слов Гитарист прорычал жалостливо:

 
Вот приехал в город меценат и крез —
Весь в деньгах с задатками повесы.
Если был он с гонором, так будет – без!
Шаг ступив по улицам Одессы.
 
 
Из подробностей пикантных
Две: мужчин столь элегантных
В целом свете вряд ли встретить бы смогли вы
Ну а женщины Одессы
Все скромны, все – поэтессы,
Все умны, а в крайнем случае – красивы.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

– Будешь петь на моем острове, хочешь? – спросил чешущимися пятками Немой Про. – И скажу я вам, не исключено, что это был всем известный Ад Прохоров. Ибо покойники его в новых рабочих костюмах хотели не только ходить к нему в гости в этих легендарных костюмах, но и протащить его наверх сразу после школы в Управляющие коллекцией банков. Непотопляемых – значит лишенных наследства быть, хоть когда-нибудь, банкротами.

Но нет, нет, это именно известный его конкурент, про которого Прохор говорил:

– Канкурэнт недостаточно высокого роста, – и поэтому не конкурент, а так: конкурентик.

Тем не менее сам Про неизвестно пока, где был, а этот здесь:

– Прокуратором. – Тем не менее, придется заметить правду:

– Начинают, начинают путать.

А ведь, если Распятие состоится неудачно, могут и заменить на более удачливого:

– Логиста. – Человека, знающего, где можно спрятать так, что и Золото Партии найдут, как Ноев Ковчег, в конце концов, а его склады новых рабочих костюмов с прекрасными рисунками в стиле пещеры Альтамира – нэт.

И решил он его помиловать после еще двух куплетов:

 
Нет прохода здесь, клянусь вам,
От любителей искусства,
И об этом много раз писали в прессе.
Если в Англии и Штатах
Недостаток в меценатах —
Пусть приедут, позаимствуют в Одессе.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

И отпустил, как это записано в Скрижалях, на Пасху. – Но.

Но слуги Моссада, хотя и не имели особого желания, взяли его опять и приперли туда же, в:

– Конгресс, – сами-то они обязались:

– Больше никаких глупостей – не делать.

– Нет, нет, – сказал Пилат, – я уже вымыл руки и сажусь за ланч, привезенный специально на самолете из Америки из едальни Черно-Грязного Билли, чтобы кушать не хуже, чем все остальные:

– Представители Человечества в Своих Собственных странах:

– Просто и быстро, без задней мысли, что отнимут.

Почему нет, раньше не только отнимали силой, но самих съедали, как завещали их предки:

– Вкусное – Третие. – Что было на Второе, пока неизвестно, хотя скорее всего, тоже самое, опять двадцать пять:

– Сняли шкуры с его невесты, – пока сам жених ездил приглашать ее многочисленную – как дочери вождя соседнего племени, родню на свою свадьбу. Из-за чего, как известно, эти:

– Пирамиды Смерти, – и кончились. Перебор, нельзя же так. Всех съели, а дальше что? Только:

– Аннигиляция остается.

И если бы еще ели, как говорил Владимир:

– Ноу проблем – такова была Система питания, – а тут просто так:

– Чтобы наверху тошно стало. – Ибо Медиум связывает нас с Ими. Нам не очень, и они не пляшут от радости. Вы думаете Аполлон радовался, когда попал в болезненную пятку Ахиллесу? Нет:

– Сам теперь до сих пор – х-ро-ма-ет-т.

Да так сильно, что иногда его уже принимают не за цветущего молодца с луком и стрелами, а за простого Гефеста с кочергой, разогретой в мехах, и брошенной на наковальню, в бесплодных попытках опять превратить ее в свои доблестные:

– Орала. – А точнее, как раз:

– Наоборот.

Хотя сегодня и Орала – это приличное оружие.