Текст книги "Из рая в рай (сборник)"

Запах

В тот миг, когда она появилась рядом со мной, я сделал вдох.

Я вдохнул, и она вместе со своим запахом вся так и вошла в меня. Вся без остатка.

Я ее еще не видел.

Но тело мое вздрогнуло и напряглось, как от удара молнии.

Голова затуманилась.

Я, как в замедленной киносъемке, повернулся в ее сторону.

Наши глаза встретились.

А все остальное было как не с нами. Вернее, не со мной.

Что я ей говорил? Куда вел?

Когда очнулся, рядом ее уже не было.

Осталась лишь смятая постель.

Мои вещи, разбросанные по квартире. И ее запах – запах небесной свежести и чистоты.

Он был везде.

На подушках, простынях, полотенце, на мне самом – от кончика носа до кончиков пальцев на руках и ногах.

«Где? – метался я по квартире. – Где ты сама? Куда делась? Почему ушла? Почему?» Ни записки, ни одной забытой вещи.

Можно было подумать, что ее и не было здесь.

Я быстро оделся и выбежал на улицу.

Обежал дом.

Обследовал все закоулки квартала и близлежащие остановки трамваев, троллейбусов и автобусов.

Ее нигде не было.

В отчаянии я присел на скамейку.

Я не знал, кто она, откуда. Я даже не помнил ее имени.

«А что если я ее больше не увижу?»

От этой ужасной мысли у меня заломило в висках.

И ничего не осталось от нее. Ни одной ниточки.

Что делать?

И тут меня как прострелило: «Запах!!!»

У меня остался ее запах.

Она оставила его мне.

Он со мной.

И я побежал назад в квартиру.

Я дышал, дышал и дышал.

Впитывал в себя ее запах, раз уж ее самой не было рядом. Я прямо слизывал его со всех предметов, которых касались ее руки, ее губы, бедра, ноги.

«Найду, – решил я. – Найду ее по запаху».

В квартире я собрал все, к чему она прикасалась, и сложил все это в отдельную секцию платяного шкафа, освободив его от всего лишнего. Сам я перестал умываться и менять белье и одежду.

И теперь, когда я носился по городу, как оглашенный в поисках моей исчезнувшей женщины, она была всегда со мной.

Кажется, каждая клеточка моего тела впитала ее запах.

Я постоянно его ощущал.

Ее запах как бы материализовался и стал одушевленным предметом.

Пробегав так безрезультатно несколько дней по городу, по всем предполагаемым местам, я вдруг неожиданно почувствовал, что начинаю терять ее запах. Что он постепенно исчезает.

Когда я осознал это, страх сковал меня всего с головы до ног.

Я бросился домой.

Закрыл все форточки. Закупорил газовую вытяжку на кухне. Перекрыл воду.

Я не смог найти девушку, но я решил сохранить ее запах в квартире.

Из шкафа я вытащил назад простыни, наволочки, разложил вещи, к которым она прикасалась, по своим местам.

Целыми днями я ходил из угла в угол. Брал вещи, гладил их руками и нюхал, нюхал, нюхал. Походив, ложился раздетым в постель, укутываясь в простыни и упивался ее запахом.

Вставал. Опять ходил.

Опять ложился.

Мысли мои были безумны.

Но даже в этом безумии я понимал, что запах исчезает. И когда-нибудь он все же исчезнет. Навсегда.

Исчезнет, исчезнет, исчезнет…

Что мне делать? Я метался по комнате, как зверь, запертый в клетке.

Я понимал, что мне надо выйти и продолжить ее поиск.

И в то же время я понимал, что если выйду, то запах ее может исчезнуть. Исчезнуть очень быстро, буквально через несколько часов.

Или минут.

Или секунд.

Или моментально. В один миг.

И тогда я не найду ее никогда.

И тогда я потеряю ее навсегда.

У меня исчезнет сама возможность опознать ее.

От этих мыслей я стал близок к самоубийству.

И когда я уже решил, что все, надо умирать, умирать вместе с ее запахом, в дверь позвонили.

Я дошел, спотыкаясь, до двери.

Посмотрел в глазок.

Там стояла женщина.

Я резко распахнул дверь.

Она.

Это была она.

– Ты? – спросил я ее.

– Я. Я пришла за своих запахом.

– Проходи, – хитро сказал ей я.

А сам подумал: «Нет, дорогая, я тебе не отдам твой запах. Он останется со мной».

Она прошла.

Но почему-то сразу на кухню.

Я увидел, как она подошла к газовой вытяжке и стала ее прочищать.

– А, – взбесился я, – ты хочешь похитить мой, твой, наш запах. Нет, не выйдет.

Кухонный нож был под рукой. Один взмах, и она, вскрикнув, упала на пол.

– Все, – облегченно вздохнул я. – Теперь я навсегда оставлю ее запах с собой.

Я приложил ухо к ее сердцу. Оно не билось.

«Жалко, – подумал я. – Но ничего, запах-то ее не умер».

И, бережно подняв на руки, я отнес ее из кухни в постель.

Положил тело на кровать и осторожно накрыл простыней, на которой она лежала в ту нашу ночь.

Теперь мы спали вместе.

Я наслаждался ее запахом.

Через два дня мне опять позвонили в дверь.

Я подошел к двери и посмотрел в глазок.

Там стояла женщина.

Она протянула мне бумажку со словами:

– Я пришла за моим запахом. Распишись, что ты предупрежден об этом.

– Заходи, – хитро сказал я. – Я только сейчас авторучку возьму.

Шмыгнул на кухню, но там взял не авторучку, а нож. Ножом снизу ударил ее в живот. Она закричала:

– Отдай мой запах!

Я ударил ее еще раз.

Она упала. Я закрыл входную дверь. Постоял немного и наклонился послушать, дышит она или нет. Она уже не дышала.

«Хм, – подумал я. – Почему же их две?»

«Ну две так две», – решил я. И отнес ее тоже на кровать. Хотя сам подумал: «Если так и дальше пойдет, то скоро места на кровати не хватит».

Но зато запаха стало больше.

Потом еще больше.

И дошло до того, что меня от него уже тошнило, и я решил им поделиться с соседями и прохожими.

Открыл форточки и даже входную дверь.

Когда сосед Пал Палыч спросил меня:

– Чем это у тебя из квартиры пахнет?

Я ему ответил:

– Это пахнет моими любимыми девушками. Заходи, понюхай.

– Да нет, – ответил он. – Как-нибудь в другой раз.

И заспешил куда-то.

Потом пришли люди в форме, и в штатском, и даже в белых халатах, говорили о каких-то пропавших женщинах с почты и из горгаза. И зачем-то хотели забрать моих девушек и мой, их, наш запах.

Я не давал.

Но со мной поступили грубо.

Отобрали нож.

Потом меня связали и, запихав в машину, увезли куда-то.

И теперь меня держат связанным какой-то длинной рубашкой.

Издеваются надо мной. Бьют.

Напускают на меня разных чужих запахов, от которых мне становится плохо.

А так хочется, чтобы было хорошо.

Как тогда, в том миг нашего знакомства.

Стрекоза

«Все живое на Земле имеет право на жизнь.

Если оно хочет жить, конечно».

Так рассуждал я, встретив неожиданно Стрекозу, плавающую по поверхности абсолютно спокойного жаркого моря за несколько миль от берега.

«Как она сюда попала?» – подумал я, заглянув в ее огромные глаза.

Но она мне не ответила, а я в ее глазах увидел свое отражение и тот же вопрос: «А как ты сюда попал, да еще в шортах и футболке, хотя и без сандалий».

Но со мной все было ясно.

Ночью я просто свалился с борта туристического парусника, когда гулял не совсем трезвый по кормовым поручням.

Но факт остается фактом: теперь я в море, и причем не один.

Море, Стрекоза и я.

Ну, Море, оно как бы при своем деле.

Я – тоже понятно.

А вот Стрекоза? Как она попала сюда? Не свалилась же, как я, с палубы. И тем более не прилетела же сюда сама.

Стрекоза лежала на спине, раскинув по воде свои прозрачные крылышки, и хвостик ее, слегка приподнятый над водой, чуть-чуть подрагивал. Я смотрел, смотрел на нее и опять подумал, что все живое на Земле имеет право на жизнь. Мне стало жаль Стрекозу.

И я решил ее спасти.

Благо берег был немного виден. Но держать на вытянутой руке хрупкую Стрекозу, а другой усиленно грести, чтобы не захлебнуться, – дело, я вам скажу, не легкое. И все же я доплыл. Уставший, выполз на Песчаный берег, осторожно положил Стрекозу на сухой песок и прилег рядом с ней.

От тепла Стрекоза ожила. Крылышки ее обсохли, хвостик запульсировал. И вдруг она, издав жужжащий звук, взлетела. Я даже вздрогнул от неожиданности. Она резко поднялась в воздух, и, не колеблясь, как по азимуту, помчалась в море.

Я подскочил с места и, закричав: «Куда ты?!», бросился за ней. Но она летела и летела в морскую даль.

У меня мелькнула мысль, что она хочет установить мировой Стрекозиный рекорд по дальности морских полетов. Но она, пролетев еще немного, резко спикировала и опять шлепнулась в море.

Я подплыл к ней. Она, как и прежде, лежала вверх брюшком, и хвостик ее нервно подрагивал.

Я опять подхватил ее и снова осторожно доставил на берег.

Она обсохла. Зажужжала. Взлетела. И вновь направилась в море.

Бедняга!

Я снова поплыл за ней…

После пятнадцатого спасения я понял, что ее страсть к морским полетам не имеет предела. Но мои силы имели этот предел. Они были на исходе.

И я решил, если она опять взлетит и в шестнадцатый раз направится в море, спасать ее больше не буду.

Я смотрел на нее и шептал: «Не надо больше в море, не надо. Не лети туда, дурашка».

Вот ее крылышки обсохли, вздрогнули, и она… Она, взлетев, снова ринулась в море.

«Боже», – устало ткнулся я лицом в песок. Но, собрав последние силы, встал и побрел в воду. Плыл я медленно, долго и тяжело.

Но Стрекозу уже не нашел.

Долго кружил на том месте, где она обычно падала, вглядываясь в толщу воды. Не было ничего. Только большая рыбина с огромным губастым ртом, едва шевеля хвостом, медленно проплыла подо мной и, нырнув, скрылась в глубине моря.

А берег был далеко. И сил у меня уже не было.

Доплыву ли?

P. S. См. начало.

Человек без кожи

Тебе.

Из всех ножей мира самый несуразный и уродливый – нож для снятия кожи.

Для снятия кожи с живых людей.

Он напоминает большой широкий скребок, один конец которого у него плавно изогнут снизу вверх, а на другом конце – короткая деревянная ручка.

Несуразность и необычность наших отношений вполне походила на этот нож, тем более, что однажды через эти наши отношения я вдруг неожиданно остался без кожи.

Тело мое стало напоминать большой окровавленный кусок мяса с миллиардам; пульсирующих капилляров.

Даже слабый ветерок, гуляющий по твоей квартире, задевал мои нервы, раздражал меня, возбуждал и заставлял волноваться, нервничать и страдать.

И это только ветерок.

А представь себе, что было со мной, когда и видел тебя в объятиях другого мужчины.

Я предполагал, что есть круг людей, имеющих тайные пороки, но в процессе наших игр вдруг обнаружил, что желающих попасть в этот порочный круг еще больше.

И когда ты, поддавшись своим тайным желаниям, страстно, жадно и ненасытно врывалась внутрь этого круга, я начинал кровоточить.

Когда я слышал твой возбужденный шепот, видел твое дрожащее в экстазе тело, чувствовал чужие жаркие объятия и долгие поцелуи, – кровь вскипала внутри меня.

Тело распалялось до безумного жара.

Сердце рвалось на части.

Но ты всего этого не замечала. Тебе было интереснее другое.

То новое.

То необычное.

От этих новых ощущений у тебя стали гореть глаза.

Ты помолодела.

Ты похорошела.

Ты стала чаще улыбаться, петь, выпивать и даже закурила.

Я понимал: иметь тебя мне одному – это самое большое преступление, которое я мог совершить в своей жизни по отношению к тебе. И я был рад, что теперь не могу упрекнуть себя в узурпации твоей красоты, а ты себя – в провинциальной скромности. От этого понимания я ощущал себя благородным, а ты за это была мне благодарна.

И мы так увлеклись этой игрой, что даже не сразу почувствовали запах крови и не сразу заметили, что я остался без кожи.

Особенно опоздала с этим ты.

Твои горящие глаза в это время не смотрели, а только скользили по мне.

Древние говорили, что если Господь хочет наказать человека, то отнимает у него разум, но не жизнь. А у меня были отняты и часть разума, и часть жизни.

Почему именно так изощренно?

Наверное, оттого, что на все это толкал тебя я, хотя и с молчаливо-молящего твоего согласия.

Ты, как и я, хотела этого.

И ты была счастлива.

Был ли счастлив я, как и ты?

Наверное, тоже.

Счастлив через боль, через кровь, через обнаженные нервы.

Сколько это могло продолжаться?

Сколько я мог прожить без кожи?

Ровно столько, насколько я был уверен, что ты играешь так, как этого хочу я.

Как только твоя игра переросла в игру, самостоятельную, нервы мои запульсировали, тело стало извиваться в жгут.

И я ходил по твоей квартире, оставляя повсюду следы своих окровавленных ног.

На кухне, в ванной, в спальне, на расшатанной и оттого такой притягательной кровати.

Разбрасывая вокруг себя страдания злость и одновременно радость боли.

Если бы прошло еще немного времени нашей изощренной игре, то я наверное потерял бы всю свою кровь и никогда бы не вернул свою кожу, а нервы мои превратились бы в острые шипы, торчащие как жала из моего обнаженного тела, а разум мой оставив себе только память, начисто потерял бы ощущение настоящего и восприятие будущего.

И мне стало страшно. Страшно оттого что я мог потерять тебя.

Твои стремительные и быстрые шаги в этой игре превзошли все мои ожидания.

И тогда…

Тогда я остановил тебя.

А остановив, я сразу почувствовал, как у меня стала появляться кожа.

Пусть пока тонкая и хрупкая, но она уже не давала моей крови капать на пол…

На твои грудь, живот и ноги.

Но теперь я боюсь, как бы Господь, возвращая мне кожу, не отнял у меня память. И я позабуду тебя, твой взгляд, твой запах, твое тело, твой юмор, твое вранье.

Все это мне очень дорого.

И я прошу Создателя, чтобы Он, если ему дороги эти два существа – ты и я, оставив наши отношения на этих гранях любви и страсти, сохранил нашу память и уберег нас от пошлости.

Мы оба вкусили того, что пробовали не нее, и вряд ли мы оба останемся прежними.

И пусть я страдал.

Пусть все тело мое кровоточило.

Но я благодарен тебе за то вдохновение, которое в эти минуты страданий наполнило мою жизнь.

Наполнило жизнь, но опустошило душу.

Вечный источник

Когда-то очень – очень давно по мудрой воле божественных сил в глухом месте непролазной тайги, под крутым склоном забил из земли крохотный источник чистой холодной коды.

В свое время нашел источник святой старец, освятил его, построил рядом маленькую убогую хижину, почистил криницу, и зажил здесь, проводя время в молитвах и постах.

К старцу и источнику стали приходить люди.

К старцу – за советом и мудростью, к источнику – за его удивительной свежестью и чудотворным исцелением.

А после смерти старца источник как бы унаследовал от святого его любовь к людям и вечную жажду жизни. За минувшее столетие сотни тысяч людей приходили к этому святому источнику и все обретали здесь кто телесное, а кто душевное исцеление.

Потом другие люди, единожды и навсегда забывшие о Боге, решили уничтожить источник.

Они заливали его бетоном, закатывали асфальтом, травили кислотой. Запретили своему народу ходить к нему.

Но источник продолжал жить тихо и спокойно, и никакие злые деяния не могли его убить.

И нелюди, устав бороться с этим крохотным источником, отступились от него.

А больные душой и телом опять пошли к святому источнику.

Я тоже иду к Источнику.

Читаю молитву.

Раздеваюсь и, перекрестясь, захожу в чистую и свежую воду.

Восторг и радость охватывают меня.

И ни болезни, ни уныния не берут после омовения ни тело, ни душу.

А потом, возвращаясь домой по дороге, пролегающей среди российских полей и лесов, мимо церквей с золотыми куполами, я думаю: «Почему моя Родина все живет, как бы ни силились ее уничтожить? Живет и не гибнет назло врагам. Почему?»

И тут, озаренный внезапным откровением, я начинаю понимать, в чем причина.

Причина – в той самой Вере, которая когда-то объединила наших предков в единое и целое под сенью Святого Георгия.

И сколько бы нас ни пытались уничтожить, иных физически, а у тех, кого оставляли в живых, вытравить из памяти все святое – не получается.

Получается лишь видимость победы и полное душевное обнищание.

Но как только хаос зла над нашей Родиной начинает хиреть и слабнуть, Вера будит и возвращает наши души к святым, к божественным источникам.

И так всегда.

От этих мыслей жить становится легко и спокойно.

И возвращаюсь я домой с твердой Верой в будущее – пусть трудное, но вечное будущее моей Родины.

Все мы братья

Дед мой доживал свою жизнь.

Было ему тогда девяносто четыре года.

Он плохо видел, едва слышал, но был в разуме. Пел молитвы и рассказывал нам, внукам, много интересного и доброго.

Я – последний, двадцать пятый внук – очень любил деда.

И моим друзьям тоже нравилось приходить вместе со мной к деду домой. Мы усаживались кучкой у дедовой кровати, и он гладил нас по головкам, спрашивал, кто мы и что мы.

А нас, друзей, было четверо. Я – Чугунов Ваня, Миша Бернштейн, Лиля Фахрутдинова и Гена Майшнорис.

Было нам тогда двадцать на всех. И поэтому с большим удовольствием слушали сказки о королях, их королевствах и о добре, извечно побеждающем зло.

Мир, в который переносил нас мой седой дед, был именно таким, каким мы представляли его в те годы.

В этом мире было только два полюса – добро и зло.

Там не было ни рас, ни наций, ни государств.

Там все люди были братьями.

А те, кто олицетворял зло, были либо чудищами, либо ведьмами, но никак не людьми.

Люди – это люди.

Кто-то пахал там землю, кто-то царствовал, кто-то воевал, но нашествия чудищ отражали все вместе, и добро побеждало.

И так все понятно было там, в правильном дедовом мире, что мы, когда стали подрастать, очень удивились, обнаружив, что в нашем мире люди делятся не только на мальчиков и девочек, но еще на добрых и злых, на наших и не наших.

Оказалось, что и наша маленькая компания – вовсе не единый мир, что мы люди разных национальностей, со своими обрядами, обычаями и интересами.

А раз так, значит, и мы не совсем братья и сестры.

А в чем-то даже и враги.

И порой предстаем друг другу сказочными ведьмами и чудовищами, вышедшими из того, детского мира.

Но иногда, устав лаяться со страниц газет, с экранов телевизоров и рассказывать друг о друге похабные анекдоты, мы, все четверо приходим на могилу деда и вспоминаем, как верили ему, что все мы братья и сестры, что мы – это добро, а зло – это просто зло, но никак не мы.

И жалеем мы покойного деда за его наивность и старческое слабоумие.

Но не осуждаем.

Был он уже стар, глух, да и видел плохо, вот и казалось ему, будто все вокруг братья и сестры.

Странный он все-таки, вроде, и жизнь долгую прожил, а выдумал тоже:

«Все мы братья…» Спасибо еще, взрослые дяди и тети быстро нас направили.

Теперь мы иной раз вспомним деда, поулыбаемся, покачаем головой и вперед – драться, лаяться да друг друга гробить.

А то выдумал – «братья, сестры…»

Старческий маразм, проще сказать.

Рабство
^{/Техник/}

Техник и любил и ненавидел эти длительные полеты, изнуряющие тоскливым одиночеством.

Любил за тишину и покой, а ненавидел за монотонность и неизбежную при этом меланхолию.

Но этот полет оказался особенно долгим. Одиночество из блага превратилось в тяжкую муку.

Переделав все дела, перечитав, переслушав и пересмотрев все, что можно было слушать и смотреть, он уже готов был взвыть от страшной скуки, когда во время очередной игры в карты с самим собой перед ним вдруг материализовались два существа, с виду, сущие ангелы. Правда, один был светлый, а второй темный. А так все при них: и крылышки, и лица, и кудри гиацинтовые и взоры ангельские.

– Ну что, приятель? – заговорил тот, что был потемнее. – Ты нас решил совсем с того света изжить? Разве можно столь долго быть в одиночестве?

– Да уж, – подхватил светлый. – Мне даже оберегать тебя не от кого и не от чего.

Техник поначалу подумал:

«начались галлюцинации». Потряс головой, ущипнул себя за ухо, попил водички. Но два существа, по-прежнему сидели напротив.

– А вы, собственно, кто? – выдавил из себя Техник.

– М-мы? – почти одновременно удивились новые попутчики.

– Мы твои ангелы. Я вот – ангел добра, – пояснил светлый.

– А я, сам понимаешь, ангел зла, – сказал темный и, чуть помолчав: – Нам просто надоело болтаться без дела у тебя за спиной, вот мы и решили материализоваться.

Темный ангел подбросил на ладони колоду карт.

– В картишки сыграть, что ли?

Пульку расписать…

– Только не на деньги! – тут же встрял светлый ангел.

– Давайте в «дурака», – неожиданно для себя самого предложил Техник.

– В «дурака», так в «дурака» – нехотя согласился темный ангел.

Техник помешал колоду и раздал карты.

– В подкидного играем или в переводного? – уточнил светлый ангел.

– Мне без разницы, – ответил темный.

Техник подумал, посмотрел на своих партнеров и сказал:

– Давайте для начала в подкидного.

– Давай, – хором согласились ангелы.

Начали играть. На первой партии в дураках остался светлый ангел, но, к удивлению техника, вовсе не огорчился, даже обрадовался.

– Вы-то чему радуетесь?

– Радуюсь, что ты не остался в дураках.

– Так это я должен радоваться, что не я, а вы остались.

– А я вот рад, что я дурак. Лишь бы не ты.

Тут вмешался темный ангел:

– Хватит этих «ты – вы», «остался – не остался». Играем дальше или не играем? – спросил он торопливо тасуя колоду.

– Играем, – ответил ему Техник.

– Конечно, играем, – радостно заплескал крыльями светлый ангел.

Техник задумчиво посмотрел на маленькие крылья светлого ангела, затем, нагнувшись, осмотрел крылья у темного.

– А можно их потрогать? – робко спросил он.

– Конечно! – снова обрадовался светлый ангел и резво повернулся перед Техником, сунув крылья ему прямо в физиономию.

– Чего их трогать? – проворчал темный ангел. Крылья и крылья и…

Техник осторожно потрогал крылышки у светлого ангела. На ощупь они были гладкие и нежные, как пух, но в то же время упругие и явно сильные.

– А у него такие же? – кивнул он на темного ангела.

– Такие же, такие же… – проворчал тот и тоже повернулся спиной к Технику, но тут же развернулся обратно.

– Так мы будем играть или нет? – буркнул он.

– Да-да, давайте играть! – захлопал крылышками и ладошками светлый.

– Так что? Раздавать? – темный ангел явно куда-то торопился.

– Нет, – возразил Техник, – раздавать полагается «дураку».

– Ага! – захлопал в ладоши, светлый ангел. – Значит, я.

Пока он раздавал, Техник, немного помявшись, обратился к темному ангелу, спросил:

– А почему у вас крылья такие маленькие? Крылья нужны, чтобы летать, а с вашими не полетаешь.

Темный ангел, не отрывая взгляда от того, как и что сдает светлый, ответил:

– Чего ж тут непонятного? Мы обретаемся вне вашего материального пространства, у нас нет силы тяжести. Для маневра в нашем измерении большие нам не нужны. Хватает и маленьких, чтобы координировать себя относительно вашего пространства.

Тут он поднял взгляд на Техника:

– Ты же космический пилот и знаешь, что в невесомости довольно взмаха руки, чтобы изменить положение тела. И крылья нам нужны именно для этого, а вовсе не для полетов.

«Точно, – подумал Техник. – Как просто и гениально! С большими крыльями у них были бы проблемы. Вот потому на иконах ангелов всегда рисуют с маленькими крыльями».

Карты были розданы. Темный ангел схватил свои и тут же пошел под Техника с пиковой дамы.

– Ходят из-под «дурака», значит, мой ход, – прокомментировал он.

Техник даму побил и пошел под белого ангела. Тот принял. Темный начал злиться:

– Опять «дураком» хочешь остаться?

Техник плохо следил за игрой и перебранкой ангелов. У него была добрая сотня вопросов к этим существам. Отбиваясь, в свою очередь от яростной козырной атаки от темного ангела, спросил:

– А когда я умру, вы от меня перейдете к другому смертному?

Ангелы, услышав такое, вздрогнули и даже перестали играть на полминуты, но ничего не ответили, только переглянулись будто бы и не слышали вопроса продолжили ругаться поводу того, что темный ангел неправильно, де покрыл семерку.

Техник понял, что вопрос задал нетактичный и решил поправиться:

– Нет, я просто думаю, что неужто после моей смерти кто-то из вас за мои-то грехи и в ад попадет за компанию.

При этом он старался не смотреть на темного ангела, тот после этих слов опять вздрогнул.

Он, похоже, проигрывал и потому злился. В сердцах бросив карты, он спросил Техника:

– Куда-куда с тобой за компанию?

Техник, чуть заикаясь, повторил:

– После моей смерти… в ад… или в Рай вместе со мной…

Ангелы смотрели на него, причем какими-то странными, жалостливыми взглядами. И если во взгляде темного ангела читалось «Ну и дурак же ты…», то во взгляде светлого ангела – «Бедненький мой». Молчание затянулось и Техник, желая разрядить обстановку, проговорил:

– Нет, я же не прошу, чтобы вы со мной и после смерти были. Просто мне интересно, что с вами будет? Куда вы денетесь, когда я попаду в Рай, или в ад?

– В ад, – пробормотал темный ангел.

– В Рай, – прошептал светлый.

И тут же оба захохотали, взявшись за животы. Да так громко, так смачно – до слез, до дрожи рук, ног и крылышек!

Темный тыкал в Техника пальцем и все пытался что-то выдавить сквозь смех:

– Смерть…рай…ад…

Светлый же, тоже пытаясь справиться со смехом, участливо похлопывал Техника по плечу, как бы успокаивая перед тем, как скажет что-то страшное, но и смешное тоже.

Наконец, они отхохотались, вытерли слезы, перестали вздрагивать, взяли карты и как ни в чем не бывало продолжили игру.

Техник же очумев от резких перепадов в настроениях своих ангелов, тоже продолжил было играть, но уже через минуту возмущенно бросил свои карты:

– Вы что, за идиота меня держите?!

Я, что-то не то спросил? А если даже и так, тогда объясните!

– Не обижайся, – попытался успокоить его светлый ангел, – просто вы, люди, странно представляете себе устройство мироздания. Очень странно: вот, мол, жизнь, а вот я умер, вот предстал перед Господом, вот грехи, вот добрые дела, вот тебе Рай, вот грехи, вот тебе ад…

Светлый ангел сдержал смех и только улыбнулся. Зато темный опять принялся ржать: «…грехи…добро…ха-ха-ха…»

– Милый ты наш… – погладил его по голове светлый ангел. – Нет ничего: ни Рая, ни ада, ни смерти. И все твои грехи, а так же добрые дела давно уже у нас в базе данных, начиная с момента вселения души в твое младенческое тело.

– Как? – опешил Техник.

– А вот так! – прямо в лицо ему крикнул темный ангел. – Что ты собираешься делать в этом вашем Раю целую вечность?

– Что?.. – растерянно переспросил Техник.

– Да, что? – с хитрецой во взоре спросил светлый ангел. Цветочки вечность нюхать? А не надоест ли миллиарды лет гулять, ничего не делая, только лежать, пить, есть и цветочки нюхать? Да где мы на вас всех напасемся гурий пышногрудых, гаремов бесчисленных? А кто вам прислуживать должен, кормить и поить вечно? За какие такие заслуги перед Вселенной, а?

Тут вдруг взвился темный ангел:

– Да и в аду вашем выдуманном, какой бы штат пришлось держать, чтобы целую вечность, миллиарды лет вас жарить и пытать!

– Да и кому это надо? – добавил светлый ангел. – Работать будете, как всё живое и разумное во Вселенной.

– Будете после смерти пахать, как рабы, как у вас на Земле лошади пашут.

Будете поддерживать баланс Мироздания, а не нежиться в раях и корчиться в адах. Вот так-то, – добавил темный ангел и вдруг бросил под Техника две шестерки. – Дурак в погонах!

– Как! – испугался светлый ангел. – Он не может быть дураком. Это ты во всем виноват! – Он толкнул темного. – Я этого не вынесу.

С тяжким стоном светлый ангел исчез. А за ним исчез, смеясь демонически, и темный.

Техник опять остался один. О странных гостях напоминали только разбросанные по столу карты да перспектива вечного рабства там, в потустороннем мире.