Текст книги "Беседа вечером у гардероба (сборник)"

Хотя это мое желание вскоре исполнилось.

Мой геркулес поднял меня на руки, отчего я блаженно заулыбалась, закрыв от счастья глаза.

Он осторожно положил меня на постель и почему-то отошел.

Я открыла глаза.

Он стоял надо мной с ремнем в руках.

Милый, – спросила я его, – для чего тебе ремень?

Лицо моего «милого» в этот момент перекосилось, и он с размаха обрушил этот ремень на мое размякшее тело.

Меня будто обожгли кипятком. Я закричала.

Он откинул ремень в сторону и набросился на меня. Я замолчала.

Он тут же вскочил и, схватив ремень, огрел меня еще раз. Я уже взвыла.

Он опять, накинулся на меня.

Я, поняв, что в крике мое спасение, орала, как оглашенная.

Он остервенело использовал меня, как орущую надувную куклу и, наконец, откинулся, завыв по-волчьи.

Я залезла под одеяло и забилась в угол постели.

Он встал, оделся и не попрощавшись ушел.

После того, как хлопнула дверь, встала и я. Подошла к зеркалу.

Через живот, правую грудь и шею пролегли две вздувшиеся красные борозды.

Утром позвонила на работу, сказала, что заболела.

Там ни о чем не спросили.

Заболела, так заболела. Что, человек и заболеть не может?

Может.

На следующий день позвонил он.

Я сказала, что заявила в милицию и сей час еду на судебно-медицинскую экспертизу.

Он тут же повесил трубку.

Господи, сколько же я должна встретить негодяев, чтобы по-нормальному выйти замуж.

19 августа 1991 года

В нашей стране опять переворот. По телевизору показывают балет и какой-то гэкачепэ.

У главного гэкачеписта почему-то тряслись руки.

А я в это время загораю в Сочи. Мы с подругой Иркой урвали последние профсоюзные путевки и, приехав в санаторий, познакомились с двумя веселыми хохлами с Украины. Мне достался Вася, а ей – Валентин. Веселые до неприличия. Конечно, они оба холостые, и оба сразу в нас влюбились.

20 августа 1991 года

Сегодня после пляжа играли у нас в номере в бутылочку. Я целовалась не только с Василием, но и с Валентином.

Заметила одну деталь – у них обоих губы какие-то масляные. Меня это удивило. Ладно бы глаза масляные, а то губы.

Я поделилась своим открытием с Иркой. Она, оказывается, это тоже заметила и тут же предположила, что они втихаря от нас в своих номерах сало едят.

Брр, сало. Как это противно. А я еще целовала этого рыжего хохла.

24 августа 1991 года

Вообще-то зря я иронизировала над Василием. Вчера я осталась у него в номере, а Валентин ушел к Ирине.

Василий оказался очень нежным и ласковым.

Сало оказалось тоже очень вкусным.

Мы с ним потом, часа в три ночи, пили шампанское и закусывали его салом с родины толщиной в десять пальцев.

Господи, наконец-то мне хоть раз в жизни повезло с мужчиной. Впервые с ним я ощутила себя женщиной. Впервые почувствовала, что такое момент истинного счастья в объятиях настоящего мужчины.

Боже, как мне хорошо.

25 августа 1991 года

Я ничего не понимаю. Я, наверное, ослепну от слез.

Они оба уехали. Уехали к себе на родину, на Украину.

Оказывается, она, Украина, со вчерашнего дня стала другим государством, и мой Василий стал гражданином другой страны. Чужой страны.

И мы вдруг стали все друг другу чужие.

Ирка напилась, закрылась в туалете и тоже ревет.

Ну что же это творится на белом свете. Только, кажется, полюбила, только встретила хорошего человека, а тут кто-то раз, и все обрубил.

Уеду.

Завтра уеду назад к себе домой в Ленинград. Да, говорят, и Ленинграда-то скоро не будет.

А что же будет?

Я не знаю. Ничего не знаю.

8 сентября 1991 года

И точно, Ленинграда не стало. Теперь это город Санкт-Петербург.

Но сегодня на улице так же, как и при старом названии, очень холодно.

И я опять одна.

14 апреля 1992 года

Вчера вечером произошло невероятное событие. Фантастическое событие. Мне домой позвонил Виктор.

Да, да, Виктор. Мамин любовник и мой первый мужчина.

И я вчера так разволновалась, что не спала почти всю ночь. Воспоминания нахлынули, как рой.

Мама.

Я ее по-хорошему так и не узнала. Я даже не знаю, кто был моим отцом. Она не говорила, а я не спрашивала.

Как она жила? Чем? Я мало интересовалась.

И Виктор. Очевидно, он был для нее чем-то многим, раз они встречались даже после случая со мной. Да и тот случай… Я как-то мало думала о своей роли в этой истории, но сейчас, когда мне уже тридцать, все видится в другом свете.

И даже сегодня, когда мы с ним встретились в кафе у Пассажа, я почувствовала, что у меня трясутся ноги.

А он мало изменился. Чуть-чуть пополнел. Чуть-чуть поседел. Но в общем остался все таким же поджарым и элегантно одетым, и от него все так же пахло приятным одеколоном.

Он подарил мне букет роз, поцеловал руку, сказал, что в Питере в командировке. Узнал, что я здесь, от моей бывшей учительницы химии, которой я иногда пишу. Они, оказывается, соседи по дому.

Мы попили кофе. Он сказал, что я сейчас очень похожа на свою мать. Я в ответ сказала ему, что он ничуть не изменился. Он сказал, что ему в этом году будет сорок пять.

Так, болтая, мы выпили еще по чашечке кофе. Он расплатился и отвез меня на такси до дома.

К себе домой я его не пригласила.

21 апреля 1992 года

Уже неделю мы с Виктором встречаемся каждый день.

Два раза были в ресторане, а также в Эрмитаже, Русском музее, Петропавловке.

Я и сама-то уже давно все это не видела. Особенно меня поразил памятник Петру I скульптора Шемякина в Петропавловке. Если верить Виктору, что этот памятник в натуральную величину, то наш царь был каким-то монстром: с маленькой головой и огромными конечностями. Наверное, это все же фантазии скульптора.

28 числа командировка у Виктора заканчивается, а он так ни разу и не был у меня дома. Это уже становится неприличным.

Что-то надо делать.

Буду приглашать.

28 апреля 1992 года

Сегодня я его проводила.

Неделю он жил у меня. Это были сказочные дни. Я стала счастливой женщиной. Он любит меня. И всегда любил. И тогда это у нас произошло не просто так, а оттого, что он уже тогда полюбил меня.

А я его полюбила сейчас.

Но это не важно «когда». Важно, что мы, наконец, поняли, что должны быть вместе.

Всю последнюю ночь мы не спали. Он сказал, что все решит там – дома, на работе и вернется. И когда садился в поезд, говорил, что вернется. А я плакала.

И сегодня сердце щемит.

Но я верю, что вернется. Не может не вернуться. Он меня, дуру, любил половину моей жизни. Никто меня так не любил.

7 мая 1992 года

Он спит.

Спит у меня дома, на моей кровати.

Засыпая, он спросил меня:

А ты помнишь, какой сегодня день?

Я не помнила, но вот открыла свой дневник и на первой странице нашла этот день.

Надо же, он даже это помнил и приехал с чемоданом именно в этот день.

Любит. Как это приятно быть любимой.

14 августа 1992 года

Мы вместе.

У нас будет ребенок.

Так что прощай, мой дневник. Дневник одинокой женщины.

Прощай, больше ты мне не нужен.

Киллер

Темно-серая «Волга» спустилась с трассы на проселочную дорогу и, погазовав на мокрых крутых поворотах, выехала к озеру.

У самого его края на одинокой скамейке сидел лицом к воде человек в брезентовом дождевике и ковырял землю прутиком.

Машина остановилась метрах в пяти.

Из нее вышел мужчина в дорогом шерстяном плаще, с перчатками и зонтом.

Зонт он тут же раскрыл и подошел к скамейке.

Поздоровался с сидящим и присел, прежде осторожно отерев скамейку перчаткой.

Кругом было пусто и уныло.

Мелкий холодный дождь.

Ни птиц, ни людей.

Осень.

То и дело порывами налетал ветер.

Эти двое сидели рядом долго.

Ветер несколько раз задирал зонт, колючие дождевые капли несло то справа, то слева.

Наконец разговор закончился.

Тот, что был с зонтом, встал, принял из рук второго большой пластмассовый кейс черного цвета и без рукопожатия попрощался.

Обошел скамейку, сложил зонт и быстро прошел к машине.

Там он открыл багажник, положил в него «дипломат», сел в машину, осторожно развернулся и тихо, почти беззвучно, поехал от места встречи.

Человек в брезентовом дождевике даже не обернулся, он по-прежнему ковырял прутиком землю.

Наконец он сломал прутик, отбросил его и грузно поднялся.

Брезентовый дождевик заскрипел. На нем образовались длинные глубокие складки, по которым скопившаяся влага ручейками побежала вниз.

Темно-серая «Волга» взбрыкнула багажником на очередной кочке и скрылась за невысокими мокрыми кустами.

Встреча закончилась.

Заказ был серьезный.

Заплатили много.

Даже больше, чем нужно.

Дома он открыл дипломат, полученный при встрече.

Там лежали деньги, несколько фотографий заказанной жертвы, адрес, место работы. В отдельных конвертах – фотографии телохранителей, время их работы, адреса посещений и график передвижений за последний месяц, характеристики зданий, машин, людей, местности, видеокассеты.

А еще – разобранная винтовка иностранного образца, оптика и патроны.

Все как всегда.

Кроме одного: с фотографии на него смотрела женщина.

Вечером он долго сидел, изучая материалы.

Старался понять свою жертву, влезть в ее шкуру.

Так он делал всегда.

И приступал к работе, только полностью поняв и прочувствовав повседневную жизнь того, кого ему определили на казнь.

Судя по характеристике, его подопечная была дамой сильной и деятельной.

Болела редко. Патологий не было.

Следовало понять, где ее можно взять.

Помощников у него не было.

Работал всегда один.

И жил один.

Два раза в неделю приходила убраться и постирать его дальняя родственница, пожилая и тоже одинокая; он платил ей немного и отдавал что-нибудь ненужное из продуктов и одежды.

Друзей у него не было.

А женщин и знакомых он домой не приводил.

С женщинами особых проблем не было, точнее сказать, они никогда не становились главным в его жизни.

Знакомился он с ними легко. Был всегда вежлив и аккуратен. Но романы заводил, лишь закончив работу, где-нибудь на отдыхе.

А отдых почти всегда бывал долгим и насыщенным. На него он тратил почти весь гонорар за очередную жертву.

Работу свою он считал вполне обычной, не лучше и не хуже любой другой, и не менее необходимой обществу.

В бога он не верил, но полагал, что там, в космосе, есть какая-то сила, определяющая все, что творилось и будет твориться на нашей земле. Зная о религии лишь понаслышке, он, как и многие сомневающиеся атеисты, представлял Добро и Зло по-своему.

Вот поэтому он недолго думал, когда ему почти сразу после армии предложили эту работу.

Раз уж все решено заранее, его согласие или отказ вряд ли изменят высшее предначертание.

С тех пор прошло почти пятнадцать лет.

Сейчас он уже плохо понимал, для кого и во имя чего выполняет эту свою работу, хотя хозяева остались прежние.

Но порой приходилось убивать таких людей, которых ранее охраняли и оберегали очень тщательно.

Но он никогда, никого и ни о чем не спрашивал.

Просто начал после каждого выполненного задания заходить в православный храм. Там он неумело крестился, поспешно ставил две свечи – одну за упокой души убитого, другую за свое здравие – и незаметно уходил.

Но приходил туда снова и снова, видимо, повинуясь генетическому зову предков, столетиями обретавших душевный покой среди икон и молитв.

Хотя в церкви он чувствовал себя всегда неуютно и скованно, старался не смотреть в глаза ликам на иконах.

Ему казалось, что святые осуждают его за то, что он делает.

Но он гнал эти мысли от себя и считал, что его работа была серьезной и нужной и не терпела ни малейшего дилетантства.

Тем более в нынешнее смутное время, когда спрос на услуги такого рода сильно вырос и в это серьезное дело валом повалили случайные люди.

Ему уже приходилось убирать таких ребят; они работали из рук вон плохо.

Он прекрасно понимал, что когда-нибудь придет и его время, рано или поздно кто-то даст команду убрать и его.

Но к этому он был готов и верил, что опыт и интуиция вовремя подскажут, что началась охота уже на него, и он успеет уйти.

Еще лет пять назад он подготовил себе тщательно залегендированную жизнь: в другом городе, с квартирой, женой, детьми и незаметной профессией агента по продаже мебели, с новыми именем, фамилией и возрастом.

Только бы не пересидеть.

Можно было бы уйти и сейчас, но держала его профессия. В случае ухода пришлось бы забыть все, что до сих пор было смыслом его жизни, отбросить целый мир, привычный и по-своему уютный.

Так что пока он работал.

Работал так, чтобы, убив, не быть убитым.

Он рассортировал то, что было в дипломате.

С фотографии на него смотрела полноватая женщина лет сорока, темненькая, не красавица, но приятная, взгляд глубокий, глаза карие.

Одевается дорого и со вкусом.

Много драгоценностей, в основном бриллианты и золото.

Машины две, обе «Мерседес-600».

Охрана профессиональная.

Живет за городом в коттедже, больше похожим на дворец для приемов, чем на дом для жилья.

Двое детей, сын и дочь. Учатся в Швейцарии.

Не замужем. Развелась давно. С мужем не встречается.

Есть влиятельный друг, известный политик, намного старше ее.

Ведет активную сексуальную жизнь.

На данный момент влюблена в молодого певца из модного ансамбля.

Дважды ездила с ним на Канары.

Алкоголь употребляет мало и редко.

Подруг нет, родителей тоже.

Возглавляет крупную промышленнофинансовую группу.

Ей же принадлежит контрольный пакет.

Знает, что на нее открыта охота – видимо, много взяла и не поделилась.

Поэтому ведет себя очень осторожно.

Изучил охрану.

Ребята серьезные.

Маршруты ограничены.

Теперь стало понятно, почему заплатили так много и срок исполнения увеличили вдвое против обычного.

Просмотрел несколько видеокассет.

Ее приезды в офис на банкеты, к себе домой.

В отдельном конверте лежали две кассеты, о которых говорил заказчик во время встречи у озера.

Обе с записью ее постельных сцен, сняты на сверхмедленно записывающей аппаратуре.

Одна – с тем политиком.

Другая – в компании с несколькими молодыми людьми. Один, кажется, ее охранник.

Отложил их до поры в сторону.

Еще раз все внимательно просмотрел, сложил и убрал в тайник.

Оставил только одну фотографию, которая приглянулась ему более других.

Вставил ее в рамку и поставил на письменный стол.

Теперь они будут дней десять всегда рядом.

С фото она улыбалась ему. Он, склонив голову, долго смотрел на нее.

Убивать женщин ему еще не приходилось.

Два дня он осторожно наблюдал за ней в контрольных точках.

Ни дома, ни у офиса ее не взять.

Пытался сесть на хвост.

Но с первого же маршрута сошел: у ее машин спецпропуск с мигалкой, уходили быстро, под любые знаки.

Где и как?

Решая этот вопрос, он два дня лежал дома, курил и все смотрел, смотрел на ее фото.

Было два пути.

Либо обмануть ее охрану, либо как-то вывести ее из ее привычного ритма жизни, чтобы она сама себя подставила.

Если идти по первому пути, то вместе с ней надо ложить и охрану.

А он всегда считал этих парней своими коллегами и потому старался не лишать их жизни без веских причин.

Ему заплатили только за ее жизнь.

Одну ее и надо было забирать.

Значит, второй путь.

Он почти вжился в ее характер и, как ему показалось, стал ее понимать.

Поэтому мог предположить ее действия после того, как он сломает привычный график ее движения. И куда поедет, и чем займется.

Как человек активный она начнет действовать, причем сразу же.

Быстрый анализ обстановки – и верный ход.

Единственно верный, как будет ей казаться.

Тут-то он ее и поймает.

Несколько дней он потратил на ее покровителя.

Семья, дети, внуки.

Редкие посещения мероприятий, не связанных с политикой.

Все остальное – охота.

Изучил охотничье хозяйство, где он барствовал.

Дорога, ведущая туда, тупиковая, со шлагбаумом.

На развилке, при съезде с трассы – пост ГАИ.

Там знают, что это за дорога, куда и к кому ведет.

Без проверки ни одну машину не пропустят, даже со спецпропуском.

Она туда ни разу не ездила.

Друг не разрешал: охота для него – святое.

Сопоставив ее жесткий волевой характер, упрямство прикормленных и приласканных хозяином заимки гаишников и ту нервную пиковую ситуацию, которую еще предстояло создать, понял: на посту будет скандал.

А раз скандал, значит, она либо выйдет, либо хотя бы окно откроет. Не выдержит, как ни крути – она всего лишь женщина.

А большего ему и не надо было.

Дождался пятницы.

Упаковал те две видеокассеты в небольшую прозрачную бандероль, даже переписывать не стал. Незачем. Хоть и пикантна она бывала местами и моментами, о ней следовало забыть после дела. Сразу и навсегда.

После обеда ее покровитель прямо с работы уехал за город.

Он проводил его немного.

Как всегда, не изменяя себе, тот поехал в свое родное охотничье гнездо.

Люди его возраста вообще, как правило, отличаются похвальным постоянством.

Этот солидный человек наверняка знал о шалостях подруги с молодыми людьми, и все же, опасаясь нарушить размеренный ритм своей жизни, всегда ее прощал.

Не простит он ей только одного – посягательства на его политическую карьеру и сложившуюся, спокойную и достаточную жизнь.

Она и не посягала никогда.

Даже помогала ему в меру своих возможностей.

Но эта бандероль кое-что изменит.

К бандероли он приложил записку, в которой сообщал, что точно такие же кассеты отослал сегодня почтой в редакцию одной влиятельной газеты и на домашний адрес ее покровителя, хотя ничего никому не послал.

И все.

Просчитал, что сама она ни в газету, ни к покровителю домой не сунется: там ее не поймут.

А вот самому покровителю наверняка по силам уладить все это. Раз послано почтой в пятницу, значит, придет по адресам не раньше понедельника.

Можно еще перехватить. Но надо самой сообщить ему об этом, и немедленно. Пусть сердится. Пусть даже ударит. Зато потом оценит, что она спасала в первую очередь его репутацию. А там уж они разберутся, откуда это взялось и кому это надо.

Вот так, по его предположениям, она должна была подумать и, плюнув на запрет, очертя голову помчаться немедленно за город, в запретную для нее охотничью зону, через все посты.

Лишь бы гаишники не спасовали перед ее напором.

Этих «лишь бы» и «но» было много и могло прибавиться еще.

Хотя он, вроде бы, просчитал все до мелочей.

В субботу, в одиннадцать, когда она должна была в своем офисе пить первый чай, он послал ей с нанятым на вокзале пацаном обе видеокассеты и записку.

Проследил, как тот подошел к охраннику и показал бандероль и конверт.

Охранник осторожно взял бандероль, но поскольку кассеты были упакованы в прозрачный полиэтилен и были очень хорошо видны, тут же успокоился, повертел бандероль в разные стороны, взял конверт, где детским почерком с ошибками было написано «Лично в руки президенту фирмы компра, имеет государственную важность», дал щелчка пацану и, сунув все это себе в карман, продолжил патрулирование у входа.

Пацан, очевидно, посчитав, что ему мало заплатили, стал вымогать деньги еще и у охранника. Но тот, взяв его за шиворот, дал такого пинка, что шкет, шлепнувшись метра через три на асфальт, вскочил и стремительно скрылся.

Все.

Теперь на точку – и ждать.

Ждать, когда охранник сменится и, натешившись изучением конверта и кассет, передаст все это наверх. Побоится умолчать. При всей видимой простоте, бандероль явно содержала важную информацию, а люди кругом работали серьезные.

А когда все это попадет к ней, должен сработать простой логический механизм. Наверняка сработает.

Но что бы там ни происходило и сколько бы ни длилось, он уже готовил то, что должно было подытожить его недельную работу.

Едва охранник взял кассеты и конверт, он стер грим, отклеил усы и поехал из города к той загородной трассе, по которой вчера вечером укатил покровитель и где и она неминуемо должна быть.

Не доезжая с километр до поста ГАИ, он свернул в лес.

По лесной дороге выехал поближе к вершине холма.

Развернул машину, загнал ее под развесистую елку.

Глушить мотор не стал, оставил на холостом ходу.

Сам поднялся по склону метров на десять.

И осторожно выглянул из-за небольшого бугорка, обросшего плотным кустом орешника.

Пост ГАИ был как на ладони. До него было метров семьсот-восемьсот.

Положил рядом ружейный чехол.

Расстегнул его.

Достал пятизарядную австрийскую винтовку с великолепной объемной оптикой. Патроны к ней были не совсем обычные. Пули как пули, а вот гильзы увеличены почти вдвое. До километра с этой оптикой и такими патронами можно попасть человеку в глаз, а его мишень на этот раз была покрупнее – голова.

Приложился.

Через оптический прицел различил даже рисунок на погонах гаишников.

Проверил затвор и, приведя в боевую готовность, положил винтовку на чехол, накрыл ее шарфом и стал терпеливо ждать.

Понял он ее или не понял?

Прошло часа два.

Для себя он решил, что будет ждать до упора, но в пять хотел сделать звонок в ее офис – проверить, там ли она еще.

Бензином он заправился, да еще в багажнике были две запасные канистры.

Кофе – полный двухлитровый термос.

И все же, как он ни ждал, как ни готовился, появилась она как-то неожиданно, вдруг.

В голове торжественно затикало – молодец, все верно! Она именно такая, он ее понял. Поднял винтовку, приложился, стал наблюдать через прицел.

У поста ГАИ разыгрывалась настоящая драма.

Сперва сержант-гаишник разговаривал с водителем, не вышедшим даже из машины, потом подошел офицер, забрал документы у сержанта. Вышел ее охранник с переднего сиденья, стал что-то объяснять офицеру. Тот убрал документы водителя, козырнул охраннику. Охранник полез за своими документами. Офицер забрал их и снова козырнул охраннику. Сержант стал обходить машину, заглядывая в темные окна. Вышел водитель «Мерседеса». Из коробки поста подошел еще один офицер. Чувствовалось, что разговор идет на повышенных тонах. Несколько раз все оборачивались на машину.

Наконец офицер повернулся и пошел к своей будке, позвав за собой водителя и охранника. И тут она не выдержала.

Открыла окно и, похоже, начала кричать. Все – и гаишники, и ее охрана – резко остановились, а сержант, стоявший у машины, наклонился к окошку, приложив руку к козырьку.

И тут он выстрелил прямо в ее открытый рот. Пуля отбросила женщину в глубину салона, разорвав ей шею.

Все разом повернулись на звук, в его сторону. Лишь сержант, ничего не поняв, продолжал тупо держать ладонь у фуражки. Но охранники уже выхватили пистолеты, один бежал к «Мерседесу», другой, выставив оружие в направлении леса, водил им туда-сюда, не понимая, откуда стреляли.

Он осторожно сполз вниз, бросил винтовку с чехлом и брезентовой подстилкой там, где лежал минуту назад. Подбежал к машине. Снял перчатки, отбросил. Отряхнулся, спокойно сел в машину и тихо съехал к трассе.

По ней он проехал немного в сторону города, затем развернулся и поехал в сторону поста ГАИ.

Проезд был уже перекрыт.

Перед постом стояли два «жигуленка» и бензовоз.

Он остановился, вышел и спросил у водителя бензовоза, что тут за суета.

– Да не поймешь ничего! Вон из той машины какую-то бабу вытащили, – шофер махнул в сторону перламутрового «Мерседеса». – Морда вся в крови, кажись, убил ее кто-то, а кто – непонятно. Все бегают, все с оружием, а чего бегают, опять же непонятно. – И, плюнув с досады крикнул: – Сержант, ехать надо! Давай пускай!

Сержант, спросив о чем-то офицера, дунул в свисток, махнул жезлом, и машины медленно тронулись.

Проезжая мимо сержанта, киллер притормозил и на нетерпеливый жест сержанта «проезжай», мол, спросил, открыв окно своей машины:

– Я врач, может, помощь нужна?

На что сержант ответил:

– Нет, покойнику врач не нужен. Проезжай.

Он надавил на газ. Закрыл окно, правда, не плотно и, обдуваемый холодным осенним ветром, помчался вперед – хоть и в объезд, но чтобы засветло все же попасть домой.

Оставалось еще убрать ее фотографию, она до сих пор стояла у него на столе.