Текст книги "Ничего не скажу"

– Ты улыбался, как Медуза Гангрена.

Я получил грамоту за победу в заплыве, но моржевать бросил. И много лет моя забота о здоровье выражалась исключительно в обильном питании, долгом сне и многосекундных прогулках по балкону.

Но у меня был тёща. Я понимаю, что говорить о тёщах – это петросянство и пошлятина. Но я должен о ней сказать, потому что я убеждённый реалист. Я считаю, что реализм – это как спирт. А всё остальное, всякие там постмодернизмы, – это ликёры, коктейли и прочие враги печёнки. Я реалист. А реалист обязан беречь печёнку и говорить правду, даже если она (правда) – тёща и даже если она (тёща) давно сидит в ней (печёнке). Я немного запутался, но – мужественно продолжаю.

Итак, я говорю о тёще. Тем более что это – бывшая тёща, а говорить о бывшей тёще – это так же безнаказанно, как о Древнем Египте.

Единственное, чем занималась моя тогдашняя тёща – она заботилась о моем здоровье. Причем исключительно на словах. Она могла часами тревожно заботиться о зяте:

– У тебя ужасный цвет лица. Тебе надо срочно обратиться к эндокринологу.

Или:

– У тебя страшный сколиоз. Немедленно иди к хирургу.

Или:

– Почему ты так много икаешь? Сейчас же иди к гастроэнтерологу.

– Слушайте, Тамара Семёновна, я вас очень прошу, отстаньте от меня, пожалуйста… Ну, икнул человек два раза. А чего бы мне не поикать? Я же съел целую скумбрию. И вообще: видите, я очень занят. У меня срочная работа. Понимаете?

– Это ужасно! – говорит Тамара Семёновна, романтично прислонившись головой к двери моего кабинета. – Такой болезненный аппетит говорит о плохом состоянии печени. Ты должен, ты обязан прямо сейчас обратиться к этому… как его?..

– К икологу…

– Не шути так. С этим не шутят. И вообще ты слишком раздражителен. Сходи, прямо сегодня сходи к психотерапевту.

– О Господи! Ну я вас очень прошу: посмотрите телевизор.

– Зачем ты меня обижаешь? – Тамара Семёновна всхлипывает. – Тебе просто нравится мучить меня? Да?

– О Боже мой!

– Вот-вот, видишь? Просто несносный характер! Нет, психотерапевт тут не поможет, тут нужен психиатр…

– Я тоже так думаю.

– Ты грубишь мне? Нет, это невыносимо!

Дальше следует сцена. Затем – примирение. Моя бывшая жена всё это время сидит в комнате и смотрит сериал. Ей по барабану. Моя бывшая супруга – это нордический крокодил, пирамида Хеопса.

На следующий день все начинается сначала. Сама Тамара Семёновна всю жизнь лечится. От всего. Хотя первый раз голова у неё заболела в тридцать пять лет. С тех пор, если у неё вдруг заболевает голова (а это случается раз в три-четыре года), она вызывает неотложку.

Однажды за столом в кухне после часового рассуждения о том, что розовый цвет моего лица неспроста, я потянулся, хрустнув пальцами, а затем покрутил головой. От усталости. Мои шейные позвонки нежно хрустнули. Совсем нежно и негромко, как у всех. Но этого вполне хватило:

– У тебя катастрофическое состояние суставов. Наверняка и почки ни к черту. И желудочно-кишечный тракт. И перистальтика. И в целом – обмен веществ. Наверняка повышено содержание мочевой кислоты в крови. И соль, соль! Вместо суставов – сплошная соль. Артрит, подагра – это начало конца! Ты обречен! Тебе надо лечиться. Немедленно, сейчас же. Единственный выход – Карловы Вары. Да, да, только Карловы Вары! И нам с тутусечкой (это она про нордического Хеопса) тоже не помешало бы подлатать эндокринную систему.

Весь следующий месяц Тамара Семёновкна говорила только о Карловых Варах, и я сдался. Мы подкопили денег и полетели в Чехию.

Карловы Вары, несмотря ни на что, – прекрасное место. Там, вдоль речки Теплы, щебеча что-то глубоко интимное про клизмы, порхают стайки фотомодельных жён русских олигархов.

Там у источников все послушно, как ослики, пьют тёплую, крайне полезную для перистальтики воду, похожую на ту, что ностальгически льется из ржавого крана в чертановской хрущобе. Пьют её из стаканчиков-чайничков с изящно изогнутыми носиками.

У мужчин этот процесс напоминает неторопливое шкиперское курение трубки. У женщин… Бог знает, в какие бездны эроса может умчаться подсознание автора!..

Там ходишь – совсем как герой классической русской литературы, как карлсбадский скучающий дворянин, только в шортах, шлёпках и с кумачовой мордой, на которой написано: «Только бы не дефолт!»

Там так романтичны оркестры под открытым небом, так роскошны крокусы и так своевременны туалеты.

Там в Тепле жирные чернильные карпы с перламутровыми пузиками лениво плещутся под мостами, огромные, как кашалоты.

Там шейхи с изможденными лицами возглавляют квадриги толстых жён (им разрешается по четыре), и восемь женских глаз горят жадным маслянистым огнем из-под черных хиджабов.

Там с утра до вечера – процедуры, процедуры… Первый раз в жизни я решил как следует полечиться.

– Какую процедуру вы мне посоветуете сделать? – спросил я у симпатичной молоденькой чешки на ресепшене Замковых Лазней. – Какую-нибудь… покруче. Вы понимаете?

– Понимаю. Сделайте подводный массаж, – улыбнулась чешка явно московского происхождения, – это круто. Советую.

В кабинке стояла полная ванна с тощим шлангом внутри. У ванны, торжественно, как солдат у мавзолея, – чешская девушка предпенсионного пошиба.

– Снимайте купальник, – приказала чешка.

– В смысле – плавки? – зарделся я.

– В смысле – снимайте, – сказала чешка и отвернулась на двадцать пять градусов.

Я, в стыдливых корчах, снял «купальник» и, прикрывая срам ладошками, как Горький на переходе со станции «Тверская» на станцию «Чеховская», лёг в ванну. Сорок минут девушка-пенсионерка водила по мне тощим шлангом с напором воды, как в уже упомянутом чертановском кране. На даче я после бани из пожарного шланга зимой ледяной водой обливаюсь до синяков, чтоб протрезветь. А тут… Самое сильное впечатление – это то, что «без купальника».

– Ну как, круто? – спросила первая чешка, когда я подошёл на ресепшен после процедуры.

– Круто, – сказал я. Еще бы: такой стриптиз Ихтиандра.

– Теперь идите на сеанс лечебной гимнастики в бассейне с термоминеральной водой.

В бассейне были: шейх, шерстяной, как варежка, японец (лет, наверное ста пяти), наш семипудовый хлопец, пахнувший на все Лазни пивом, американка, напоминающая мумию Голума, тоже лет ста пяти, и какое-то существо неясного пола и возраста. Совершенно лысое, с татуировками по всей голове. В течение сорока минут мы задорно хлопали в ладоши в воде, осторожно шевелили пальцами ног и бегали на месте. Голум бегал быстрее всех.

– А теперь, – заговорщически зашептала чешка на ресепшене, – термотерапевтическое водолечение по методу доктора Кнайпа! Wow, это что-то!..

Меня привели к двум кафельным лужам.

– Вота – холодная вода, – сказала сопровождающая меня чешка ярко украинского вида. – А вота – горячая вода. Усё просто. Полминуты стоите тута, а минуту – тама. Если почувствуете себя плохо – орите меня. Усё понятно?

– Усё, – ответил я и стал ритмично, строго по секундомеру, ходить из лужи в лужу. После процедуры я был похож на хоббита в красных носках.

Я вообще-то десять лет моржевал и парюсь сутками. Десятку в ноябре по Сокольникам на спор бегал босиком. Я не хвалюсь, я к слову. А тут – Кнайп какой-то, лужи, стриптиз под краном, ладушки с шейхом…

Потом были какие-то «жемчужные ванны», «рефлексные массажи»… В общем, полштуки евро оставил я в этот день в Лазнях. Потом напился с горя из антисемитского Вржидла. Нет, мне не жалко денег. И о здоровье надо заботиться. Спортом заниматься. Отжиматься, там, по канату лазать. Морковку хрумкать в проруби. В бадминтон играть без трусов под шлангом. Неотложку вызывать, если икота одолела. Ржавую жижу лакать из вржидла (хорошая скороговорка получилась). И всё такое прочее. Только ради этого ли мы живём? Здоровье для человека или человек для здоровья?

Даже и не знаю, что сказать.

Дракон доел пельмени

Судьба Вадика Сыркина мистична и причудлива, как изрезанное лагунами, заливами и полуостровами побережье Восточно-Китайского моря. Как знаменитый Шанхайский небоскреб «Открывашка» с круглой дырой наверху. Как каналы «китайской Венеции» Сучжоу. Как китайский иероглиф «Любовь», похожий на резво шагающего человека с чем-то странным на (в?) голове.

Начнем с того, что Вадик родился четвертого апреля 1974 года. Мало того: он родился в квартире № 44, в доме на одной из улиц города Сызрань. А потом семья Сыркиных переехала в Москву.

Вроде бы – ничего особенного. Но таки слушайте дальше.

Когда Вадику исполнилось, опять же, четыре года, родители Вадика уехали в долгосрочную командировку в Китай, в провинцию Сычуань. И взяли с собой Вадика.

Это было чудо. Тогда между СССР и Китаем были самые напряженные отношения. Но кое-какие разведка и дипломатия все-таки сохранились. Командировка продлилась, как нетрудно догадаться, четыре года. Там Сыркин-младший отучился в начальной школе, на твердые, кстати, четверки, и освоил азы китайского языка.

А эти азы говорят, в частности, о том, что в китайском языке есть иероглиф «сы», который может обозначать а) цифру «четыре, б) слово «смерть». Китайцы вообще стараются избегать этой цифры. Вплоть до отмены домов № 4 и квартир № 44. Стараются не рожать детей в апреле и т. д. и т. п. И вообще «сы» – нехорошее слово. Как та самая булгаковская квартира № 50.

И вот четверочник Сыркин из Сызраньской 44-й квартиры, родившийся 4-го числа 4-го месяца, проводит в Сычуани четыре года и решает связать свою судьбу с Китаем.

После школы он четырежды (sic!) поступал на отделение восточных языков МГУ и не поступил. Потому что все сочинения по литературе (тогда еще не было никакого ЕГЭ, которое, как известно, расшифровывается в народе по-разному: как «Единая Государственная Экзекуция», «Единое ГЭ» и т. п.), итак, все сочинения по русской литературе Вадик упорно сводил к китайской теме.

Образ Обломова Сыркин раскрывал исключительно через понятия «дао», «энергия ци», «инь-ян» и т. д. Что, кстати говоря, не так уж глупо: по-моему, Обломов – чистый даос и яркое воплощение «инь», в отличие от «ян»-Штольца. Но все-таки это было для вступительного сочинения слишком…

Сочинение на тему «Смысл названия романа Л. Н. Толстого «Война и мир» Вадик написал с десятками цитат из Конфуция, Чжуан-Цзы и даже Мао Цзэ Дуна. И это было опять же неглупо и опять же – слишком…

На пятый год Сыркин взял себя в руки, написал нормальное сочинение про «Мцыри» и поступил в педагогический. Так Сыркин стал педагогом. После окончания вуза он переквалифицировался в преподавателя русского языка как иностранного и проработал в этом качестве сами догадываетесь сколько лет. И вот его наконец-то отправили преподавать русский язык в Шанхай.

Надо отметить, что рост у Сыркина 1 метр 95 сантиметров. Весит Сыркин сто двадцать килограммов. Имеет густой, наваристый, как хаш, баритон, очень крупные черты красного лица, алую, как те самые романтические паруса, лысину и ярко-рыжую, как какое-то древнее золото, бороду лопатой. Даже, я бы сказал, веером. Словом, он весьма характерный персонаж и похож на хорошо поддавшего ирландского шкипера.

Китайских студентов Сыркин своими физическими данными покорил сразу и навсегда.

По-китайски «шань» – это гора, «лун» – дракон, «хун» – красный и «цзинь» – золотой. Соответственно, Вадик имеет – как минимум – следующие торжественные клички: «Хун Шань», «Цзинь Лун», «Цзинь Шань» и «Хун Лун».

Иногда он именуется, скажем, «Ва Ди Лун» или «Хун Ва Ди» и т. п. «Ва Дим» по-китайски никак не получается. Может выйти что-то вроде «Ва Ди Ма» или «Ва Ди Ка». Но это уже не гордый «ян», а какая-то несчастная «инь». Так что Сыркин предпочитает нейтральное «Ва Ди».

Но Вадику больше всего нравится его полное имя: «Цзинь Хун Лун Шань Ва Ди». Что переводится как «Красно-Золотой Горный Дракон Вадик». Скромно и со вкусом.

Как преподаватель Вадим прекрасен. Например, читает он китайцам курс т. н. лингвокультурологии. Есть такой предмет. Я сам толком не знаю, что это такое. Что-то, вернее – все, что хочешь, про язык и культуру. На занятиях Дракон Сыркин рассказывает китайцам всякие интересные вещи, например, о том, что такое по-русски «склеить ласты» или «твои товарищи в овраге лошадь доедают» и т. п. А положительную оценку ставит всем, кто сможет произнести слово «лингвокультурология». Потому что китайцы путают «л» и «р».

– Скажи «лингвокультурология», – говорит Сыркин китайцу.

– Рынгвакуртулорогия, – произносит китаец, перепутав все, что можно.

– Полное «сы», – вздыхает Вадик, – иди, тренируйся. Зайдешь через полчаса.

Раз на пятый-шестой китаец говорит что-нибудь вроде «лингвокултулология» – и получает четыре. Или «лингвокуртуророгия» – и получает три.

Словом, на занятиях и экзаменах у Горного Дракона Вадика полный порядок.

Через год работы Вадик женился на китаянке Мэй Хуа (Красивый Цветок), маленькой, симпатичной, миниатюрной и очень смешливой девушке ростом 1 метр 54 сантиметра. Вадик очень любит Мэй Хуа, во всем ее слушается и называет свою жену почему-то «Медвежонком».

Несколько лет назад я побывал в Шанхае и встретился с Красной Горой и Красивым Медвежонком.

В Шанхай лучше всего ехать осенью или весной. Главное – не ехать в Шанхай в начале мая. На майские, и в без того, мягко говоря, немалолюдном Шанхае народу столько, что буквально перестаешь передвигаться самостоятельно: просто тебя несет людской поток. Как окурок по канализации. Интересное ощущение. Ноги не устают. Совсем. В принципе можно дружески обнять за плечи двух соседних улыбчивых шанхайцев и со словами «дуй бу чи» (это по-общекитайски значит «пардон»), оторвать ножки от земли – и река шанхайской жизни сама понесет тебя.

Впрочем, шанхайская река жизни течет здесь круглый год.

Если вы идете, вернее парите, по центральной улице Нань Цзинь и вдруг хотите завернуть в какую-нибудь экзотическую подворотню, скажем, по нужде, то этого сделать нельзя. Описатсья – вполне реально. Я не шучу.

Что делать в Шанхае, кроме безногого хождения? Ну, конечно, посетить два знаменитых соседних города – китайскую Венецию Сучжоу и императорскую резиденцию Ханьчжоу. Но это отдельный сюжет.

В самом Шанхае есть чем заняться. Во-первых, просто гулять.

Есть «культурный Шанхай». Лучше сказать, два «культурных Шанхая»: китайский и европейско-эмигрантский.

Китайский – это роскошные городские парки, пагоды, монастыри, знаменитая жемчужина Востока – шанхайская телебашня.

Европейский Шанхай – милый колониальный город, очень, кстати, русский. Здесь долго жил Вертинский и другие наши знаменитые соотечественники.

Но есть и «просто» Шанхай. И это не менее интересно. Например, в центре – толкучка. Там, разумеется, все поддельное: древний фарфор якобы эпохи Тан, древний нефрит якобы эпохи Мин и прочее. Все-таки забавно приобрести заколку из слоновой кости десятого века за три юаня, тем более что она очень похожа на настоящую.

Теперь еще одно. Надо всегда помнить, что ты – «лао вай», то есть иностранец, а значит – варвар, беломордый придурок и ходячая кубышка.

Шанхайский, да и всекитайский шоппинг, имеет свои особенности. Мне его доходчиво объяснил Сыркин во время одного из приездов в Москву:

– Значит так, – сказал он. – Пункт первый. Барахло везде у всех одинаковое. Поэтому ищи не товар, а конкретного кадра. Чувствуешь, что данный конкретный кадр тебе симпот – все, вцепись в него и бодайся только с ним. Кадры решают все. Типа человеческий фактор. Это – твоя зазноба, понял?

– Понял, Вадик.

– Молодец. Пункт второй. Выбираешь вещь и сам себе говоришь, сколько она стоит. Твердо. Типа клятвы октябренка. И все – Сталинград. Ни шагу назад. Пять юаней, например. Говоришь этому даосу: «четыре». И от четырех до пяти с ним пились. Сколько он там тебе сам загнет – его личное шанхайское дело. Обычно они раз в десять – пятнадцать отмахивают. Потому что ты кто?

– Лао вай.

– Правильно, чурка. В общем, уо цхао… Это так они по местной матушке выражаются… Никому не говори «уо цхао». Пункт третий: торгуйся с хорошим настроением, весело, в легкой манере. Если начнешь волноваться, а еще хуже, сердиться – ничего не выйдет. Короче, где-нибудь через час за пятерку получишь свое барахло. Какую-нибудь якобы древнюю фарфоровую чашку, которую они для пущей древности закапывают в свиное дерьмо на пару дней или тараканьей морилкой обливают. Это у них называется «уар» – старая вещь… И потом: тебе они за пятерку эту уар обязательно уступят. Потому, что ты не совсем лао вай, ты худо-бедно все-таки «ылосы», а что еще лучше – «сулиэн». Что значит русско-советский. Тебе потом твоя зазноба еще и «гут-халасо» скажет, и «Катюшу» по-китайски споет. Они это дело любят…

Инструкции Вадика мне в дальнейшем очень пригодились.

Шанхайцы – народ непосредственный, первозданный. Живут по принципу «здесь и сейчас». Вечером, скажем, выносится старый разбитый магнитофон и под местного Юрия Антонова устраиваются танцы. Танцуют все – от нетвердо стоящих на ногах голопопых младенцев (шанхайские дети ходят либо без штанов, либо в ползунках с дыркой в соответствующем месте, чтоб не снимать штаны по пустякам) до столь же нетвердо стоящих на ногах столетних стариков и старушек.

Грани между, скажем так, «городским пейзажем» и «жилым интерьером» в Шанхае особой нет. Семья вытаскивает на улицу кровать, кресло, газовую плитку, швейную машинку. Сидят в пижамах, едят чего-нибудь, пьют, шьют, чешутся…

Кстати, о еде. Вопрос «жить, чтобы есть, или есть, чтобы жить?» в Шанхае решается однозначно: жить, чтобы есть. Неслучайно приветствуют они друг друга не столько всем известным «ни хао!», сколько своим гастрономически-сокровенным: «ни чифань ла мэй йоу!», то есть буквально: «ты уже сегодня жрал?» Это вместо «хау ду ю ду» и «здрасьте» с «бонжуром». Самое священное, сакральное шанхайское слово – «чифань», что значит «еда», «кушать», «харч», «трапеза», «хлебать», «умял», «жорево», «нам-ням» и тому подобное. Чифань – это шанхайское всё. Навроде нашего Пушкина.

И с этим у них дело поставлено на ура. Они живут, чтобы чифанить. Чифанят шанхайцы самозабвенно, еще самозабвеннее, чем поют в караоке.

Здесь есть множество многоэтажных ресторанов. Особенно популярен пельменный ресторан-«чифанька» в центре, в Саду Радости. Ресторан четырехэтажный.

На первом этаже готовят паровые пельмени. За стеклом. Застекольное пельменное шоу завораживает. За пельменями стоит огромная очередь, но все происходит быстро. Пельмени выдают в пластиковых коробочках. 8 штук – 4 юаня, типа 15 рублей.

На втором этаже находится что-то типа столовой самообслуживания. Пельмени – те же. И очередь та же.

А на третьем этаже – густая китайская экзотика. Она заключается в следующем. Большие круглые столы, на них одноразовые клеенки, на которые все радостно выплевывают то, что не поддается чифаньству. Когда гости все съели и отплевались, радостная официантка, которая называется «гуня», собирает простыню и выносит на помойку. Очень интересное зрелище. Можно поучаствовать в этом процессе, выкрикивая что-нибудь вроде «хэнь хао чи!» (очень вкусно)!

На четвертом этаже – VIP зал с фонтанами, бамбуками и флейтами. Изысканный китайский гламур за очень дорого по местным понятиям. По нашим понятиям – это не дороже, чем сходить в «Му-Му».

Я приехал в Шанхай в начале зимы. На конференцию. И мы, конечно, встретились с Вадиком и его женой. Мы сидели втроем – Красивый Цветок, Золотой Дракон и я – за круглым крутящимся столом на третьем этаже ресторана-«чифанки» в Саду Радости. И чифанили. Перед Красивым Цветком стояла коробочка с восемью пельменями. Передо мной – две коробочки. Перед Золотым Драконом – три уже пустые коробочки, наполовину отчифаненный жареный карп, куча рыбных костей и порция свинины в кисло-сладком соусе.

– Вам нлавится, Варадимил Станисравович? – вежливо спросил меня Красный Цветок. В ее коробочке оставалось семь пельменей.

– Вкусно, – сказал я, дочифанивая одиннадцатый пельмень.

– Хэн хао чи! – подтвердил Золотой Дракон, покончив с карпом, выплюнул на скатерть хвост и приступил к свинье.

– Поплобуйте кулицу с алахисом, Варадимил Станисравович, – учтиво улыбнулся мне Красивый Цветок, – это очень факусана.

– Сесе, спасибо, Красивый Цветок, но я больше не могу… Честное слово. В другой раз…

– Тебе надо дать какое-нибудь китайское имя, Вовка, – сказал Золотой Дракон. – А то мой Медвежонок тебя замучился артикулировать. – Он выплюнул на скатерть свиной хрящ и предложил: – Давай назовем тебя так: Цонмин Яньцзин.

Смешливый Красивый Цветок нагнулся и захихикал в ладошку.

– А что это такое? – спросил я.

– «Умные Очки». Конечно, тебя можно было бы назвать Четыре Глаза – Сы Янь, но «сы» – нехорошее слово…

Цветок тихо заливался в коробочку, вежливо загородившись ладошкой.

– Хорошо, я согласен, Золотой Дракон, – вздохнул я и проглотил последний шестнадцатый пельмень.

– Попробуй свинину, Умные Очки. Свинья – хэн хао чи!

– Сесе, Золотой Дракон, но я больше не могу чифанить. Извини. Дуй бу чи, друг.

– Слабак ты, Умные Очки, – сказал Золотой Дракон, доедая свинью. – Одно слово – лао вай… Ты больше не будешь, Прекрасный Цветок? – он уверенно кивнул на коробочку Мэй Хуа, в которой по-прежнему оставалось семь пельменей.

– Нет, Зоротой Длакон, я наерась.

Золотой Дракон доел пельмени Красивого Цветка и крикнул в гулкую даль ресторана:

– Гуня! Майдань!.. «Майдань» – значит счет, – пояснил он для Умных Очков.

Веселая розовая гуня в национальном костюме ловко свернула нашу скатерть, умчалась с ней в недра рычащего, как буксующий бульдозер, ресторана и буквально через двадцать секунд принесла «майдань».

– Девяносто юаней, – задумчиво сказал Золотой Дракон.

– Осень долого, – возмутился Красивый Цветок.

– А сколько это? – спросил я. – У меня с математикой прохо… То есть, пардон, плохо.

– Это где-то четыреста сорок четыре рубля, – быстро подсчитал Золотой Дракон. – Полное «сы»!

– И это дорого? Это за шесть-то порций пельменей, целого карпа и триста граммов свинины?! – воскликнул я. – У нас бы это тысячи на четыре потянуло! Совсем вы тут, я смотрю, зачифанились…

– Да, действительно дороговато… – проворчал Золотой Дракон. – Уо цхао…

Я так и не понял, про какой счет, российский или китайский, говорил Вадик.

Мы расстались у входа в ресторан. Я с трудом проломился сквозь толпу и вышел-таки на центральную улицу Нань Цзин, по которой плыл плотный, как обед в ресторане Сада Радости, поток людей.

Я икнул, дружески обнял за плечи двух улыбчивых шанхайцев и сказал им:

– Дуй бу чи. Извините.

– Ты уже пожрал? Ни чифань ла мэй йоу? – дружески поприветствовали шанхайцы четырехглазого лаовая.

– Пожрал, пожрал! Чифань ла! Чифань ла! Да еще как! – сказал лаовай, оторвал ноги от земли – и шанхайская Река Жизни, как Великое Дао, понесла не очень Умные, но счастливые Очки куда-то в шанхайскую даль…

Надо думать – в следующую чифаньку. Где, вне всяких сомнений, все будет так же «хэн хао чи», то есть – «факусана».

Вот такая «куртулорогия».

И никаких «сы»!