Текст книги "Ничего не скажу"

Ача!

Я человек основательный. Люблю всё делать с запасом. Например, в гости прийти за сорок минут и сорок минут топтаться у подъезда на морозной улице, как агент охранки с циститом. В аэропорт приехать за три часа и узнать, что самолёт задерживается на четыре. И тому подобное. Но особенно я люблю заранее готовиться к путешествиям. И вот здесь-то я как раз прав. Никакого цистита и задержек. К поездкам необходимо готовиться заранее. Рассказываю.

Очень-очень долго я мечтал поехать в Индию. И вот решился. Скажешь кому-нибудь: «Я поеду в Индию». А на тебя посмотрят, как на добровольную жертву интернетовского каннибала, и печально скажут: «Имодиума возьми, Матросов».

Но я всё-таки решился. Уж очень хотелось насладиться протопорнухой храмов Кхаджурахо, поплавать в лодочке среди недосожжённых трупов на реке Ганг, пройтись по русскоговорящему Гоа, закупиться драгоценными камушками в Джайпуре (в Агре камушки не надо покупать: там подделывают)… Словом, решился.

Готовиться к Индии начал почти за полгода. Обратился к своему знакомому турагенту, девушке Юле, из турагентства N.

Юле (агенту «Х») надо было, в свою очередь, связаться с индийским агентством «У» (прямо детектив какой-то получается), который должен был, со своей стороны, организовать трансферы, отели, перелёты и экскурсии внутри Индии, задействовав тьму агентов местного розлива, так сказать, тутошних участковых ариев. Потому что в Индии народу много и всех нужно чем-нибудь занять.

И началось.

У индусов, в их языке хинди, есть такое слово: «ача» (вернее, что-то типа «аччха»). «Ача» – это «да», «ладно», «договорились», «хорошо» «о’кей». Но индусы – народ особый. У них от «да» до «кто ж его знает?..» и от «точно договорились» до «ещё посмотрим» – как у нас от «давай, друг, выпьем» до «на тебе, гад, в репу».

Вы видели, как индусы кивают головой? Не по вертикали («да») и горизонтали («нет»), или наоборот, как болгары, а наискосок, как после нежного хука справа, и при этом приговаривают: ача… ача… ача… И это не значит ни «да», ни «нет». Это значит примерно следующее: «Я с радостью принимаю к сведению всю эту галимую муть, которую ты гонишь, мой дорогой друг, но то, что я сделаю в ответ на твоё предложение, знает только Брахма, Вишну и Шива».

Вы вызываете такси по телефону на девять.

– Ача! – и характерное покачивание головой с той стороны провода.

Такси приезжает в десять. Почему? Ответ знает только Шива.

Вы говорите консьержу:

– Принесите мне, пожалуйста, адаптер для розетки.

– Ача.

– Адаптер – понятно?

– Ача.

– То есть вы его сейчас принесёте?.. Это точно?..

– Ача.

Проходит три часа. Адаптера нет. Ачу вам вместо адаптера. Ну и тому подобное. Причем пробить эту ачу нельзя ничем. Ей уже не одна тысяча лет.

Итак, я предложил Юле свой план путешествия по Индии: Дели – Кхаджухаро – Варанаси (Бенарес) – Джайпур – Гоа – Дели. Замечу, что почти все внутренние перелёты в Индии осуществляются через Дели. А ездить по индийским дорогам, похожим на наши вологодские мартовские просёлки, или поездами, похожими на газовые камеры для прокажённых, – никакого имодиума не хватит. Юля послала мыло с запросом агенту «У». «У» две недели гордо молчал. Куда спешить? Сансара – вещь долгая.

– Как нсчет запроса? – переспросила честная Юля по имейлу. – Вы его получили?

– Ача, – ответил «У». И опять задумчиво замолчал.

Ещё через неделю Юля, тихо шепча не очень хорошие слова, что-то типа «брахмапутра хренова», отстучала в бездонные бездны Интернета:

– Уважаемый господин Самовара-Шаровара (как-то так). Напоминаю Вам о нашем запросе от такого-то числа. Не будете ли Вы так любезны ответить нам? Соблаговалите указать предполагаемую стоимость тура. Заранее благодарны. Агентство N.

Через несколько дней последовал ответ:

– Ача. 10 000 долларов. Без стоимости внутренних перелётов. С камой. Самовара-Шаровара.

«Кама» – это любовь. Напоминаю.

– Да что он, этот самовар, несвежего карри, что ли, объелся! – возмутился я. – Всему этому удовольствию две с полтиной красная цена! Плюс наш аэрофлотовский билет. Тоже мне! Плюшкин в нирване! Брахман-накопитель! Рама в трусиках!..

Я ещё долго негодовал и сквернословил, но дело это не меняло. Нужно было что-то предпринимать.

Бедная Юля (хороший человек, дай ей Брахма большой и чистой Камы!) развила бурную деятельность. Во-первых, она проверила по Интернету реальную цену на внутрииндийские перелёты и написала Самовару примерно так:

– Ваша сумма нас не устраивает. Предлагаю 2500. Со стоимостью внутренних рейсов. Ача?

Через неделю Шаровар откликнулся:

– Ача. 3500. По рукам. С камой. Ваш Шароварчик.

– Нет, это не ача, он меня замучил, – сказала разгневанная Юля и сменила агента «У» на агента «Z».

«Z» быстро согласился с ценами на авиаперелёты, но (после двухнедельной нирванной паузы) завёл новую ачу:

– 3100, – писал Мандахари-Вшиваманди (как-то так). – Потому что очень дорогие отели. Плохой отель – дешёвый отель. Хороший отель – дорогой отель. Дешёвый отель – опасный отель. Дорогой отель – безопасный отель. Опасный отель – неудобный отель. Безопасный отель – …

– Пришлите названия отелей, – перебила Харю Юля.

Двухнедельное молчание. Потом:

– Ача. Они дорогие.

– Да какие отели-то?!! Названия пришлите. Мы и посмотрим по Интернету, дорогие они или нет.

Трехнедельное молчание:

– Ача. 3050. А меньше – не ача. Хорошие отели – дорогие отели и т. д. С камой. Ваш навеки. Мандахари.

– Ну, Вшивахаря, погоди! – озверела Юля и сменила агента «Z» на агента «F». Этого звали как-то коротко и энергично. То ли «Чух», то ли «Хыч», то ли «Апчхи». Время поджимало.

Апчхи очень быстро согласился назвать отели, но через десять дней запел свою национальную «Махабхарату»:

– Ача. 2900. Потому что очень дорогие трансферы. Из Индии с камой. Апчхи.

– Будте здоровы, – отвечала осатаневшая Юля. – Да будет Вам известно, трансферы входят в стоимость отелей. Так что – 2500. Если нет – сменю агента. Не кашляйте. Юля Несгибаева.

Апчхи замолчал и не чихал несколько дней.

– Чакры чистит, – цедила с ненавистью Юля.

Наконец пришла добрая весточка с полуострова Индостан:

– Ача. Мы согласные. Виза – 47 долларов. Страховка – 17. Апчхи.

– Не 47 и 17, а 45 и 16, – добила его Юля. И через пять дней, чуть ли не за день до критического срока, Интернет сказал нам с Юлей победное:

– Ача. Апчхи.

Еле я успел подготовиться к Индии. Но всё-таки успел. А в Индию стоит съездить. Не пожалеете. Только готовьтесь заранее, заклинаю. И турагентов наших надо иметь своих. Турагент – он как адвокат с психоаналитиком. А то транквилизаторов с имодиумом не напасётесь. Вот такая ача. Из Москвы. С камой и сутрой. Вова.

А у вас есть на попе родинка?

Я уже как-то рассказывал: мой прапрапрадедушка купил мою прапрапрабабушку на рынке. Купил, полюбил – и взял в жены. Была она то ли бурятка, то ли калмычка, то ли монголка, то ли якутка. В историю семьи она вошла как Алевтина-Самоедка. Но как-то негласно все у нас ее считали монголкой. Таково фамильное предание. Что здесь правда, что вымысел, уже никто никогда не установит. Но могу сказать следующее.

С Алевтины-Самоедки, или, как ее звали просто, бабы Алёфы в нашем роду твердо установились три традиции.

Во-первых, у всех без исключения наших родственников по бабушкиной линии в лицах есть что-то монголоидное. Раскосая скуластость. Или скуластая раскосость – как угодно. Ни круглолицая мордва, ни беловолосые немцы, ни орлоносые евреи, ни волоокие персы, ни синеглазые поляки (кто только к нам в род не захаживал!) – ничего с монгольским эпикантусом бабы Алёфы сделать не смогли.

Во-вторых, Алевтина-Самоедка поселила в нашей родне непробиваемое спокойствие, уравновешенность и полное приятие жизни, какой бы она ни была. Бравый солдат Швейк с Винни Пухом отдыхают.

В-третьих – глубоко интимное. Баба Алевтина подарила нашему роду большую родинку на попе. Если хотите подробностей – могу показать. За десять долларов. Эта родинка в нашей семье – первый признак счастливой судьбы.

Я родился очень спокойным монголоидом с огромной родинкой на розовой попе. В рубашке, почти четыре килограмма. Врачам я сразу предъявил, как спецпропуск, две макушки и две фиги.

– Ну, здравствуй, Чингисхан. Какая у тебя сзади вишенка-то! Как у мамки. К счастью… – сказал врач. – Чего не кричишь? Положено. Ну-ка, давай!..

Я пару раз хрюкнул для порядка и заснул. Проснувшись через два часа, непродолжительным, но властным кличем степняка потребовал титьку. Подкрепившись, заснул обратно.

Примерно в том же стиле я живу уже больше сорока лет.

И вот через сорок с лишним лет меня вызвал к себе начальник, мой бывший однокурсник Сеня Бабаев по кличке Баба, и сказал:

– Поедешь в Монголию?

– Так вроде в Испанию собирались…

– В Испанию едет Блиномазова. У нее там связи. Сыркин – во Францию. У него там родня. Эмигранты в третьем поколении. Мартынюк – в Швецию. Он шведским владеет. А ты – в Монголию.

– А я что, монгольским владею?

– Овладеешь, если надо. К тому же там все по-русски говорят.

– Вот как значит… Кто куда, а лещ в коптильню…

– Там сейчас не жарко. И вообще… В зеркало на себя посмотри. У тебя же морда лошади просит. По сравнению с тобой Батый – истинный ариец. За своего там сойдешь. Шучу. Вот тебе приглашение с билетом, виза не нужна. В воскресенье вылет.

– А жить я там где буду?

– В юрте. Опять шучу. Отель «Чингисхан».

Все эти танцы-реверансы про Испанию с Францией, если честно, я исполнял больше для порядка. Мне давно очень-очень хотелось именно в Монголию. Зов крови. Вернее – бабы Алёфы.

К пятичасовым перелетам я привык. Тем более ночным. Не успею поесть и задремать – «пристегните ремни». За окном застывший, как в какой-то вселенской пантомиме, взрыв рассвета. В царапинах на иллюминаторе ослепительно-радужная солнечная паутина. Наверху – васильковая, выгнутая дугой, твердь неба. Внизу – горы, похожие на гигантское мятое бурое одеяло. Войлок предгорий. Изумрудное море степи.

Мы подлетали к Улан-Батору («Улаан-Баатару»). Начиналась облачность. Аппарат вошел в бурлящую паклю туч и завибрировал. Сели мягко. Самолет, как положено, зааплодировал.

Монголия встретила меня каким-то странным для этого времени раннего лета дождями и прохладой.

На выходе из аэропорта стоял лучезарно улыбающийся монгол, очень похожий на меня, с картонной табличкой. На табличке – моя фамилия.

– Здравствуйте, Владимир. Меня зовут Сосорбарамын, – сказал он на чистейшем русском. – Я понимаю, что мое имя слишком сложное. Поэтому зовите меня просто Сашей. Или Сосо, если у вас есть грузинские корни. Но я отчетливо вижу, что у вас их нет. Так что остановимся на Саше. Познакомьтесь. Это – наш шофер.

Шофер, очень похожий на Брюса Ли, пожал мне руку и на таком же кристально чистом русском сказал:

– Томорчедорийн. Можно просто Тома.

В этот момент, а потом еще сильнее – я влюбился в монгольский язык, который я, разумеется, не знаю и не узнаю никогда. Он такой же сложный, как русский (а может быть, еще сложнее). Только русский отчасти причесан западным влиянием. А монгольский никто никогда не причешет, как маленькую, но непобедимую монгольскую лошадь. Причесывай ее, не причесывай – а грива все равно растреплется на ветру.

Слушая монгольскую речь, все время непроизвольно вздрагиваешь.

Есть такое немецкое имя Ганс. А по-монгольски «ганс» – это трубка. Национальный курительный прибор.

Есть такой хоккеист Буре. А по-монгольски «бурэ» – это священная ламаистско-буддистская труба.

Есть такой индийский город Дели. Столица. А по-монгольски «дели» – это национальный халат. Так же называются и желтые одеяния лам. Когда маньчжуры завоевали монголов, они заставили их так вывернуть «манжету» халата-дели, что она стала похожа на копыто. Сверху – у́же, снизу – шире. «Вы животные», – сказали маньчжуры. Когда же монголы стали освобождаться от маньчжуров, они вывернули ту же самую манжету таким образом, что она стала похожа на кулак (сверху – шире, снизу – у́же). «Мы вас выбьем этим кулаком», – сказали монголы. И выбили. Не без нашей помощи. А халат остался тот же. Сейчас как хочешь, так и выворачивай.

Самое священное место в Монголии именуется Гандан. Это монастырь, часто называемый северной Лхасой. Его ироничные монголы называют… сами понимаете как. А наши ржут, как лошади Пржевальского, кстати, очень уважаемого в Монголии человека.

Водка по-монгольски – «архи». Монголы ее по-русски интерпретируют: «Ах, родимая, хорошо идешь».

Что-то глубоко африканское есть в таких словах, как «домбо» (монгольская пиала для чая) и «саёмбо» (эмблема независимости монголов).

Словом, там все смешано, но остается глубоко местным.

– Вам повезло, Владимир, что вы приехали в Монголию летом, а не зимой, – сказал Сосорбарамын-Саша.

– Что, очень холодно?

– Нет, ничего не видно.

– ?

– В Улан-Баторе полно юрт. Юрта по-монгольски «гэр». А гэры надо чем-то топить. Монголы топят гэры чем попало. Вон вокруг сколько мусора, – он показал в окно.

Мы въезжали в пригороды Улан-Батора. Действительно, кругом было очень много юрт и очень много мусора.

Юрта. Вокруг утоптанная земляная площадка. Частокол. Все вместе называется «хашан». Между хашанами – живописные свалки.

– Гэры топят картонками, кизяком, старыми тряпками, – продолжал Саша. – А что делать? Как говорят французы, а ля гэр, ком а ля гэр. Ха-ха-ха! Зимой в Улан-Баторе видимость на дорогах – 50 метров.

– Ух ты!

– Улан-Батор чемпион мира по смогу.

– Да и сами дороги у нас, как видите, лучшие в мире, – сыронизировал Томочедорийн-Тома.

Да, трясло основательно.

– Дело в том, – продолжал Томочедорийн, – что монгол без лошади, как лама без дели. У каждого монгола должна быть лошадь. Пешком ходить мы не любим. Как у нас говорят: кумыс всегда лучше, чем моча, четыре всегда лучше, чем два. Но лошадей сейчас не очень-то подержишь. Кризис. А вот машина – это совсем другое дело. У каждого монгола есть машина.

– Прямо-таки у каждого?

– Почти. Монголия занимает одно из первых мест в мире по количеству автомобилей на душу населения. Кажется, второе, после Албании. Автомобили, конечно, не очень новые. Но они едут. У нас говорят: ходить пешком – все равно что есть ногами. Сейчас мы въедем в Улан-Батор, и вы увидите, Владимир, что Улан-Батор занимает первое место в мире по пробкам. Беда в том, что лошади не нужна дорога, а машине нужна. А этого-то мы и не предусмотрели.

Действительно, таких пробок, как в Улан-Баторе, я больше не видел нигде. Ну, разве что в Индии. Километр мы ехали больше часа. Трясло так, как будто тебя методично сажают на кол – и снимают. Снова сажают – и снова снимают.

– А почему-му до-дороги не ремонтиру-руют? спросил я, заикаясь на уланбаторских колдобинах. – Де-денег, что ли, не-нету?

– Деньги есть, – без заикания отвечал Сосорбарамын, по-кавалерийски маневрируя седалищем и тем самым гася ухабы. – То есть дело не в деньгах. Просто в Улан-Баторе конец нашей якутской вечной мерзлоты. Дорогу починил – а она вспучилась. Опять починил – она опять вспучилась.

Я не очень поверил Саше насчет мерзлоты. Во всем этом было что-то от аргументов дорожно-строительной политики московской мэрии.

Наконец мы приехали. Это была гостиница «Чингисхан». Очень красивое высотное здание в виде стилизованного гэра.

– Устраивайтесь, Владимир. Через час мы вас ждем внизу. Пойдем обедать.

– Куда?

– В ресторан «Чингисхан». Это недалеко.

В ресторане «Чингисхан» мы ели баранину, пили водку «Чингисхан» и говорили о Чингисхане. Во время обеда я узнал очень много интересного, во-первых, о баранине, во-вторых, о водке «Чингисхан», в-третьих, о самом Чингисхане. Не буду вдаваться в подробности. Сообщу самое главное.

Баранина. Жарить или варить баранину на огне – это вобщем-то варварство. Самое главное для приготовления баранины – это раскаленные докрасна камни. Вариант первый: берете большой таган. В него кладется баранина. Сверху – картошка, морковка, специи и т. д. Что хотите. Все это заливается водой, сверху кладутся раскаленные камни. Вариант второй, еще более изысканный: берется барашек, свежуется, и внутрь него кладутся раскаленные камни. Я пробовал и то и другое. И то и другое не идет ни в какое сравнение с нашим шашлыком. Баран на камне, выражаясь банально, тает во рту. Говоря иначе, он как бы вкрадчиво, но властно обволакивает все вкусовые резонаторы, и ты находишься в сладком полуобморочном состоянии, похожем на состояние сладкого засыпания в детстве. Хотя надо сознаться, что я с детства даже при запахе нашей обычной жареной баранины теряю всякие нравственные ориентиры и готов ради нее на все, вплоть до государственной измены. Это, конечно, монгольские гены бабы Алёфы.

Водка «Чингисхан». Очень хорошая, мягкая водка. Секрет ее, как выяснилось, в том, что она не 40, а 39 градусов. Я очень уважаю Дмитрия Ивановича Менделеева, но 39 – это тоже неглупо. В них, этих 39, есть какая-то манящая недосказанность. Некий эротизм умолчания и обещание чаемого.

Чингисхан. О нем можно говорить бесконечно. Как выяснилось, он изобрел табак, водку и кумыс (наверное, компас, порох и радио – тоже он). В Монголии Чингисхан везде. В домах и юртах монголов он часто висит в красном углу вместе с буддой. Монголы очень обижаются, когда им говорят, что Чингисхан не был монголом. Сейчас Чингисхан – самая популярная фигура планеты. Македонский, Наполеон, Тамерлан, Ленин и прочие исторические кровососы – пиявки по сравнению с Великим «арсланом» (львом) Чингисханом. Турки, татары, башкиры, узбеки, якуты, буряты и многие другие всерьез считают его своим. Однажды, года два назад, в подмосковной электричке я встретил полубезумного дедушку Анатолия Сергеича, который от Савеловского вокзала до Яхромы доказывал мне, прихлебывая пиво «Красный Восток», что Чингисхан был чистейшим славянином. К Чингисхану – на предмет сделать его своим – внимательно присматриваются персы и индусы. Китайцы давно уже сделали его великим китайским императором, совершенно не заботясь о национальности. Словом, двадцать первый век – век Чингисхана.

Я переночевал в очень уютном отеле «Чингисхан» и на следующее утро прочитал лекцию о российско-монгольской дружбе монгольским товарищам. Монгольские товарищи меня горячо поддержали. На банкете мы выпили за дружбу все того же «Чингисхана», сели в автобус и поехали в степь.

Я утверждаю: Монголия, если забыть о ее смогах и пробках, – самая красивая страна на земле. Утверждаю это как прапраправнук бабы Алёфы. Мытый малахит разнотравья. Скалы-горы таких причудливых форм, что от каждой новой хочется вскрикнуть. В них хочется вглядываться, как в облака. Вгляделся так – похоже на ящерку. Вгляделся по-другому – кленовый лист. Один раз я действительно вскрикнул, когда вместо белых юрт-гэров под скалой, похожей то ли на черепаху, то ли на человеческую голову, как мираж, появились разноцветные индейские вигвамы.

Оказалось, здесь снимали фильмы про индейцев. Те самые, из моего детства, с югославским актером Гойко Митичем, которому так хотелось подражать. Особенно тому, как он легко запрыгивает на крыши и скалы выходом силой сразу на две руки.

На поворотах дороги, как заснувшие часовые, высились груды камней-«обо», обереги путников.

Мы пообедали в гэре, погуляли по степи, по лесистому склону священной горы Богдо-Ула. Там пахло хвоей и карамелью. Ветер колебал траву. Она была то густым темно-зеленым бархатом, то, метнувшись в противоположную сторону, ослепительной фольгой.

К вечеру мы поехали назад, в Улан-Батор.

Я понимаю, что есть миллион описаний закатов. Но, описывая закат в миллион первый раз, скажу, что здесь, в Монголии, он – мыслящий, или, лучше сказать, словно бы ворожащий. Он действительно похож на разумное существо, на какого-то алого шамана, медленно растворяющегося в воздухе и торжественно творящего свое предсмертное камлание. Поверьте: это не стилистическая фигура. Это – правда.

Следующий день был моим последним днем в Монголии. Вечером предстояла поездка в аэропорт. А рано утром я поехал в монастырь Гандан, где у меня была заказана экскурсия.

В Гандане меня встретил лама Василий. Лет тридцати пяти. Бурят по национальности. Мы были очень похожи: оба в очках, коротко стриженные, с одинаковыми эпикантусами. Василий – чуть выше и плотнее, нос слегка приплюснутый. Он проводил персональную экскурсию. Мы подружились.

Не помню, сколько десятков тысяч тугриков стоила эта экскурсия. Тугрики похожи на подшивки «Литературной газеты» за 1973–1975 годы, которые я упорно храню на антресолях у себя дома. Зачем – неясно. Наверное, из любви к Слову. Кажется, четыре тысячи тугриков – это один доллар. Но я могу ошибиться: у меня плохо с математикой.

Я выдал Василию подшивку литературных тугриков, и экскурсия началась. Сначала Василий рассказал и показал мне все, что полагается, про Гандан. Я это пересказывать не буду: об этом можно прочитать в книжках. Или съездить и посмотреть, что интереснее. Потом мы разговорились.

– По профессии я математик, – сказал Василий. – Закончил мехмат в Улан-Удэ. Потом – аспирантуру. Когда я защитил диссертацию по комплексному анализу, я вдруг внезапно понял, что Будда был прав… Вы, случайно, не математик?

– О нет! Скорее наоборот…

– А кто, если не секрет?

– Не секрет. У нас в МГУ говорят, что факультеты бывают точные, естественные, неестественные и противоестественные. Так вот я – с противоестественного факультета. Преподаю такие странно-туманные вещи, как, скажем, семиотика, герменевтика и культурология.

– Ясно. Вы – мировед-космолог.

– Вроде того.

– Так вот там, в моем математическом комплексном анализе, есть такая загадочная величина «I». Так называемая мнимая единица. Никто не может понять, что это такое, но она есть, и без нее никак нельзя обойтись. И вот в один прекрасный момент я вдруг понял, вернее, почувствовал, что «I» – это и есть та самая буддийская Великая Пустота! И поехал учиться сюда, в Гандан. Закончил я сначала факультет восточной медицины…

– Ух ты! И вы умеете лечить?

– Нет. Вернее: умею, но не могу. Не имею права. Дело в том, что диагноз надо ставить по пульсу. А для этого нужны очень чувствительные чуткие пальцы. Но я раньше занимался боксом. Был даже мастером спорта и чемпионом Улан-Удэ в полутяже… Вот пальцы и отбил… Вы, кажется, не занимались боксом? – спросил он, внимательно глядя на мой нос.

– О нет, – сказал я, скашивая глаза к переносице. – Я ничем особо не занимался… Так… как говорится, конной греблей на коньках… И вообще я больше насчёт поесть…

– Ясно. Хорошее дело. Одобряю. Так сказать, кишкоплут-любитель…

– Вот-вот…

– Так что пришлось мне идти сначала в астологию, а потом уже – в Цанит.

– Что это такое?

– Высшее ламаистское богословие.

Ничего себе, думаю: мастер спорта по боксу, кандидат математических наук, медик-астролог, богослов… а я – профессор-треполог, который, чтоб не сдохнуть с голода, с утра до вечера преподаёт «жи-ши» абитуриентам. Стыдно, Вова.

– Сегодня в четыре буду защищать диплом.

– Ух ты! Тема, если не секрет?

– Никакого секрета. Если по-простому, то примерно так: «Развитие идей классической буддийской школы Вайшешика в доктринах Галупты и творчество ундер-гегена Заназабара 80–90-х годов 17 века».

Я помолчал:

– Это, значит, если по-простому…

– Ну да… Наверное, поеду года через три на Тибет в Лхасу.

– Завидую, – вздохнул я.

– Сейчас в Лхасу можно всем. И вам можно. А раньше туда никого не пускали. Даже самого Рериха не пустили в Лхасу. И Пржевальского тоже.

Василий внимательно посмотрел мне в глаза.

– Извините, но мне кажется… как бы это лучше сформулировать… Вы – наш человек.

– В смысле – бурятский монгол?

– И это тоже.

Я рассказал ему вкратце историю Алевтины-Самоедки.

– Интересно, – сказал он. – Очень интересно. Хотя дело, разумеется, не только в вопросах крови… Знаете что, когда приедете в Москву, попробуйте померить себе глаза.

– ?

– У бурханов, скульптур будд, о которых я вам рассказывал во время экскурсии, длина глаз – четырнадцать ячменных зерен, а ширина – четыре. Померьте себе глаза. Нет, нет, вы, конечно же, – не будда! И я тоже не будда. Но есть некие внешние мистические признаки… как бы это сказать… предрасположенности к поиску Великой Пустоты.

– Ой!

– Да. Это глаза, мочки ушей, форма пальцев на руках и ногах, конфигурация пятки… Ну и так далее. Есть и еще всякие разные признаки. Но о них можно не говорить. Они очень редки. Так сказать, факультативны.

– Почему же?! Очень интересно! Говорите, говорите…

Василий помолчал, как-то странно оглянулся вокруг себя влево:

– Ну, скажем, родинка… извините… на попе.

Теперь помолчал я. Потом несвойственным мне глухим фальцетом спросил:

– С какой, разрешите полюбопытствовать, стороны.

– В принципе можно с любой, – очень серьезно и вдумчиво ответил Василий, – но желательно слева. И побольше. А что?

– А то самое, – сказал я сдавленным басом, поправив очки, заговорщически кивнув головой куда-то назад влево и вниз.

– Поразительно! – хриплым шепотом воскликнул Василий, тоже поправив очки. – И у меня, простите, то же самое…

После небольшой паузы он твердо добавил:

– Нам с вами обязательно надо съездить в Лхасу.

С Василием мы переписываемся по интернету, собираемся на Тибет. Когда соберемся – не знаю. И проблема даже не в деньгах и не в отсутствии свободного времени. Дело-то ответственное!

Бывает, пардон, приспустишь слева штаны перед зеркалом, поглядишь на нее, родную, и думаешь: «А вдруг я лама?» Как сказал классик, принц неизвестной породы. Инкогнито с мистической отметиной?

Интересно, была ли родинка на попе у Чингисхана?

Кстати, а у вас есть на попе родинка? Если есть, предлагаю познакомиться…